– Нет. Если я и придерживаюсь какой‑то религии, так это только учения “Христианская наука”.
– Очень разумная религия. Во всяком случае, ее приверженцы не выступают против противозачаточных средств и разводов. Знаешь, какой свадебный подарок сделала мне Роза? Она подарила мне четки, освященные папой римским! Ты только представь!
Машина остановилась перед небольшим белым коттеджем на берегу озера. Вокруг дома росли ели. На пороге стоял, широко улыбаясь, Джек Кеннеди. Он был одет в белые брюки, вязаный свитер с узором и мягкие кожаные ботинки. “Совсем как студент”, – подумала она.
Она вылезла из машины и, взбежав по ступенькам, обняла его. Лофорд поднялся вслед за ней.
– Привет, Джек, – сказал он. – Задание выполнено.
Джек шутливо отсалютовал ему.
– Встретимся за ужином, Питер. – Даже не пожав Лофорду руки, Джек тут же забыл о нем.
Лофорд неровной походкой направился к соседнему бунгало и, спотыкаясь, стал подниматься по ступенькам.
– Ему нужно помочь, – сказала Мэрилин.
Джек передернул плечами.
– Справится. Не волнуйся за него.
По ее телу пробежал холодок. Она не питала особых симпатий к Лофорду, но сейчас почувствовала к нему жалость. Она признала в нем родственную душу – он был одинокий человек. Лофорд погибал и отчаянно искал помощи, но так и не находил ее.
Чтобы согреться, она прижалась к Джеку.
Мэрилин проснулась от того, что кто‑то разговаривал в соседней комнате. Быстро накинув халат Джека, она на цыпочках подошла к двери. Она чувствовала слабость в коленях – за несколько недель воздержания она отвыкла от бурных и страстных любовных утех. Ее летнее белое платье с глубоким вырезом, скомканное, лежало на полу рядом с белыми лодочками на высоких каблуках, а бюстгальтер – она просто не поверила своим глазам – свисал со светильника на маленьком столике возле кровати.
– Боже мой, Бобби! – услышала она голос Джека. – Я знаю, ты очень хочешь раздавить Хоффу, но не напирай так на него… Видишь ли, я не думаю, что это в наших интересах … Конечно, его давно пора посадить, но дело не в этом… Я же говорил тебе: по возможности не впутывай этих мужиков. Поговори с Дэйвидом. Он тебе объяснит…
А, черт, кто же передал это в газеты? Слушай, позвони Брэдли и попроси его – умоляй его, если надо, – чтобы он ничего не печатал о любовнице Хоффы…
Я знаю, ты бесстрашный парень, Бобби. Я тоже ничего и никого не боюсь! Но зачем напрашиваться на пулю, правда? Ладно. И вот еще что. Выясни, кто из людей, связанных с расследованием, передает информацию в прессу, и всыпь ему по первое число, ясно? – Увидев в дверях Мэрилин, Джек махнул ей рукой. – Желаю тебе хорошо провести время, братишка, – на прощание сказал он и бросил трубку на рычаг.
– Что‑нибудь стряслось? – спросила она.
– Как всегда.
– Опять Бобби?
– Люди его чудят. Резвые слишком. Хотят нанести Хоффе удар под яйца, наказать его в назидание другим… Сам Бобби тоже ничего не имеет против такой идеи, но мне это не нравится.
– Мне тоже. Я тебе уже говорила.
– Да. – Он поднялся и сдернул льняную салфетку со столика на колесиках, на котором стояли тарелки с приготовленными блюдами. – Вот и обед привезли, – сказал он, радуясь возможности изменить тему разговора. – Ты так быстро уснула, как будто свет выключили. Но я подумал, что ты наверняка захочешь есть, когда проснешься.
Он протянул ей многослойный бутерброд, затем открыл шампанское.
Теперь она почувствовала, что проголодалась. Убрав с бутерброда кусочек грудинки, она впилась в него зубами.
– Ты разве не любишь грудинку? – спросил он и, заметив на своем дорогом халате пятна, удивленно поднял брови.
– Почему же, люблю. Но не ем ее, потому что в ней много соли. А из‑за соли я поправляюсь. Я и так с трудом влезаю в костюмы на съемках в этой чертовой картине.
Он остановил свой взгляд на ее груди, которую обтягивал тонкий шелк.
– Да ты совсем не полная, – сказал он.
– Ты же не знаешь, что значит каждый день втискивать свое тело в обтягивающее платье. И накладывать на соски бинты, чтобы они не выделялись из‑под платья, если, не дай бог, вдруг набухнут от тепла, излучаемого прожекторами.
Джек был в “бермудах” и тенниске с крокодильчиком на груди (эта эмблема придает теннискам дурацкий вид). На коленях у него лежала салфетка. Он ел бутерброд, осторожно откусывая от него маленькие кусочки.
Она встала, развязала халат и, убрав салфетку, уселась к Джеку на колени с тарелкой в руке. Поев еще немного, она повернулась к нему лицом и неожиданно поцеловала в губы, глубоко вонзая свой язык, и сразу же ощутила вкус его бутерброда.
Джек несколько опешил, не зная, как реагировать на такую ласку, – для него это было непривычно. Мэрилин по‑кошачьи слизнула с его губ остатки пищи и поцеловала еще раз.
Она взяла с его бутерброда несколько кусочков индейки и сыра и один за одним сунула ему в рот. Несколько кусочков упали ему на рубашку. Джек поначалу слабо сопротивлялся, но затем расслабился, позволяя ей кормить себя. Почувствовав, что он возбудился, она начала медленно поворачивать свое тело, сидя у него на коленях. Когда их лица оказались друг напротив друга, она раздвинула ноги, чтобы он мог овладеть ею.
– О Боже, – выговорил Джек; его рот все еще был набит сыром и индейкой. – Слава Богу, что я привез с собой много одежды!
Она переодевалась к ужину. Эта процедура всегда занимала у нее много времени. Сейчас она копалась еще дольше обычного, так как не привыкла одеваться в присутствии мужчины. У нее, как правило, всегда была своя ванная и отдельная комната, где она одевалась, по крайней мере одна помощница, а чаще всего при этом присутствовали также гример и парикмахер. В конце концов ей пришлось попросить Джека перейти из ванной в небольшую дамскую туалетную комнату.
– Послушай, – воспротивился он. – Я женатый человек. Я привык к такого рода вещам. Джеки часами приводит себя в порядок.
– Милый, если ты считаешь, что Джеки собирается долго, то ты просто ничего в этом не смыслишь.
Она любила одеваться и краситься, укладывать волосы, собираясь показаться на людях, но при этом каждый раз испытывала жуткий страх. Глядя на себя в зеркало, не одетую, без косметики, она видела в нем Норму Джин и поэтому долгие часы тратила на то, чтобы превратить эту пухлощекую девчушку со смешным вздернутым носиком, чуть выступающим подбородком и курчавыми мышиного цвета волосами в Мэрилин Монро.
Она хорошо владела искусством макияжа. Она знала, в каких пропорциях нужно смешать вазелин и воск, чтобы, наложив эту смесь поверх губной помады, придать своим губам блеск и влажность, как будто их только что поцеловали. Когда‑то давно она пришла к выводу, что ей следует не замазывать родинку на левой щеке, а наоборот, подрисовывать ее карандашом для глаз, словно это главное украшение на ее лице.
Она посмотрела на себя в большое зеркало, в котором отражалась вся ее фигура во весь рост, затем повернулась спиной. Она решила надеть белое платье простого покроя, но другое, не то, в котором приехала. Это платье было с плиссированной юбкой и открытым верхом, так что плечи и большая часть спины были оголены. Она любила одежду белого цвета. В белых нарядах она чувствовала себя чище.
Она накинула на плечи белый шарф, на тот случай, если в помещении, куда они шли ужинать, будет слишком прохладно от кондиционеров, затем прошла в гостиную и сделала перед Джеком пируэт.
Он вел с кем‑то серьезный разговор по телефону, вальяжно развалившись в мягком кресле. Джек был одет в серые широкие брюки, рубашку с галстуком и голубую спортивную куртку из фланели. Когда она вошла в комнату, он поднял голову и улыбнулся в знак одобрения.
– Боже мой, Бен, – продолжал он, – это не новость, а сплетня. Ну и что из того, что у Хоффы есть любовница! Ты же серьезный журналист. – Джек вел разговор беззаботно‑шутливым тоном, но по лицу его она видела, что он серьезно озабочен.
– Ну хорошо, а если я попрошу тебя сделать мне одолжение? – В его голосе слышалась скрытая мольба, но он высказал ее изящно и с достоинством, обращаясь к своему оппоненту на другом конце провода, как джентльмен к джентльмену. Но, по‑видимому, слова его не произвели должного эффекта: глаза Джека гневно заблестели, уголки рта угрюмо опустились.
– Что ж, ладно, – наконец произнес он. – Если ты считаешь, что “надо рубануть с плеча, не думая о последствиях”, как ты выразился, пусть будет по‑твоему. Разумеется, щепки полетят не в твою сторону, верно?.. Ну что ты, я не драматизирую. Я просто реально смотрю на вещи. Да, Джеки чувствует себя хорошо. Передай привет Тони. Спасибо.
Он с силой швырнул трубку на рычаг.
– Проклятый идиот, лицемерный болтун, прочитал мне целую лекцию на тему о первой поправке! Считает себя моим другом, называет мою жену по имени, а сам в ответ на мою просьбу произносит речь о журналистской этике, а вся эта этика – чушь собачья…
Мэрилин подошла к Джеку и поцеловала в лоб, пытаясь успокоить его, но безрезультатно.
– Что, опять Хоффа?
– У Хоффы есть любовница и ребенок от нее. Он обожает этого ребенка, заботится о нем. Дэйвид считает, что Хоффа воспримет как личное оскорбление, если это станет достоянием гласности.
– Ничего удивительного. Возможно, Хоффа беспокоится, как это отразится на его любовнице? И на ребенке тоже. Кто у них, мальчик или девочка?
– Не помню. Кажется, мальчик.
– Это же ужасно, вдруг узнать, что ты незаконнорожденный. Я‑то знаю, что это такое. Хоффа, наверное, хочет защитить своего сына. Разумеется, он воспримет это как личное оскорбление, ведь пострадают люди, которые ему дороги.
– Хоффа – мошенник, Мэрилин. Нечего расстраиваться из‑за него.
– У мошенников тоже есть чувства, Джек. – Она чувствовала, что начинает волноваться. – Люди должны быть добрее друг к другу, – запинаясь, закончила она, сознавая, что он уже победил ее в этом споре.
– Сам Хоффа совсем не добрый. Но я считаю, что нельзя использовать личную жизнь человека как метод борьбы против него. – Он удрученно улыбнулся ей. – Представь, если бы стали писать о нас с тобой. Если бы я мог каким‑то образом помешать публикации этих фактов о Хоффе, я непременно сделал бы это, но я бессилен. Единственное, что нам остается теперь, – это твердо стоять на своем. Я сказал об этом Бобби… Если мы станем извиняться за то, что эта информация попала в газеты, мы будем выглядеть как провинившиеся и беспомощные мальчишки. – Он вздохнул. – Ну да ничего, авось пронесет.
– А если не пронесет?
Он усмехнулся.
– Тогда куплю себе пуленепробиваемый жилет. И для Бобби тоже.
Мэрилин не засмеялась. Она не находила в его словах ничего смешного.
– Нам пора идти, если мы хотим успеть поесть чего‑нибудь до выступления Фрэнка, – сказала она.
Джек открыл дверь, и они направились мимо уединенных домиков к основному зданию курорта. Им никто не встретился на пути; дорожки были проложены таким образом, что отдыхающие могли выходить и возвращаться в свои домики, не опасаясь столкновения с другими гостями. Ей было приятно идти с Джеком под руку; так она чувствовала себя по‑домашнему уютно.
Они подошли к главному входу. Из ресторана вышел официант, толкая перед собой столик на колесиках. Он остановился, уступая им дорогу, и почтительно поклонился.
Они вошли в здание. Вдруг Мэрилин осознала, что лицо официанта ей знакомо. Где она видела этого лысеющего человека с пухлым смуглым лицом и черными усами, этот изучающий взгляд, который пронизывал вас насквозь даже через темные очки?
Потом она вспомнила. Официант был очень похож на человека, который интересовался, работает ли телефон в ее номере, когда она приезжала на съезд в Чикаго. Она оглянулась, желая получше рассмотреть его, но он уже удалялся по извилистой аллее, и вскоре его широкая спина в белом форменном пиджаке скрылась за кустами. Еще некоторое время она продолжала раздумывать об этой встрече, пытаясь точнее вспомнить лицо монтера в Чикаго, но уже не была уверена, что это он. К тому времени, когда они вошли в бар ресторана, где в компании двух молоденьких девушек их ждал Питер Лофорд, дрожащими пальцами сжимая бокал с мартини (уже явно не первый бокал за вечер), она выбросила тревожные мысли из головы, решив, что это просто совпадение.
Их усадили за столик, накрытый на восемь персон. Она была уверена, что Фрэнк непременно поужинает с ними перед своим выступлением. Однако, когда они пили кофе, к ним подошел метрдотель и сообщил, что один из владельцев пансионата, друг Фрэнка, желает поприветствовать высоких гостей.
Она кивнула в знак согласия и почти сразу же увидела направляющегося к ним худощавого загорелого мужчину, словно он только и ждал, когда метрдотель подаст ему знак. На вид ему было около шестидесяти. В профиль он был похож на римского императора, погрязшего в разврате. Рядом с ним шла миловидная темноволосая девушка с изумительно белой кожей. На ней было вечернее бледно‑зеленое платье с глубоким вырезом, которое удивительно сочеталось с цветом ее глаз. Она не была ослепительной красавицей, но обладала вызывающе сексуальной внешностью. Только самые дорогие проститутки владеют искусством излучать такую притягивающую взоры чувственность.
Мужчина был одет в белый элегантный костюм. Мэрилин не видела его глаз – они были скрыты за темными очками. Мужчина вежливо поклонился, выдвинул стул для своей спутницы и сел рядом с Мэрилин.
– Вы оказали мне большую честь вашим посещением, мисс Монро, – произнес он.
Он пожал руки Джеку и Питеру Лофорду.
– Рад познакомиться с вами, господин сенатор, – сказал он. – Друзья Фрэнка – мои друзья.
У него был низкий, ласкающий слух голос, хриплый и возбуждающий, но покрытое глубокими морщинами лицо было лишено мягкости – мощный нос, резко выступающие скулы, массивная челюсть. Редеющие волосы, аккуратно зачесанные наверх, чтобы не было видно лысины, отливали черным блеском, и Мэрилин подумала, что он, должно быть, ухаживает за своими волосами с помощью модного препарата “Греческий рецепт”.
– Джанкана, – представился мужчина, иронично усмехнувшись, словно своим именем бросал им вызов. – Сэм. Друзья зовут меня Момо. – Он положил свою волосатую руку с ухоженными ногтями на обнаженное плечо женщины, словно это была принадлежащая ему вещь; в его движении не чувствовалось ласки и нежности. – А это мисс Кэмпбелл. Джуди.
Мисс Кэмпбелл улыбнулась, выставляя напоказ не очень красивые зубы. Представляя женщину, Джанкана довольно сильно надавил ей на плечо, так что на коже остались бледные полукруглые отпечатки его ногтей, которые вскоре превратятся в синяки.
Имя Джанканы Мэрилин ни о чем не говорило, но Джеку оно, очевидно, было хорошо знакомо. Он как завороженный смотрел на хозяина заведения. От ее внимания не ускользнуло и то, что Джек бросил пристальный взгляд на мисс Кэмпбелл.
– Вы хорошо устроились? Всем довольны? – Джанкана поспешил взять на себя роль приветливого хозяина, заботящегося о своих гостях, но Мэрилин это гостеприимство показалось фальшивым. Владельцы гостиниц, как правило, открытые, общительные люди, а у Джанканы лицо было непроницаемое, словно маска.
Сначала Мэрилин решила, что Джанкана – кто бы он ни был – подсел за их столик со своей девицей, чтобы познакомиться с ней (к таким вещам она уже привыкла), но вскоре поняла, что его больше интересует Джек. Джанкана задал ей несколько вопросов о том, над чем она работает в данный момент, но она видела, что он спрашивает лишь из вежливости. Он сообщил ей, какие из фильмов с ее участием ему нравятся больше всего, но по тому, как сухо Джанкана перечислял названия фильмов, она сделала вывод, что кто‑то предварительно подготовил для него список этих названий, – возможно даже, это сделала его знойная спутница. Затем Джанкана полностью сосредоточил свое внимание на Джеке, предоставив ей и мисс Кэмпбелл возможность обмениваться любезными фразами по поводу того, в каком они восторге от Фрэнка.
Сев за стол, Джанкана щелкнул пальцами, и к ним немедленно подскочил метрдотель с большой бутылью шампанского “Дом Периньон” в ведерке со льдом. Она не сомневалась, что все было заранее подготовлено, и метрдотель только и ждал, когда босс подаст ему знак. Джанкана с наигранным дружелюбием чокнулся с ней и Джеком.
– Salud! – хрипло проговорил он, словно прокаркал; у него был голос заядлого курильщика. Он не стал чокаться с мисс Кэмпбелл, Лофордом и его спутницами, которые сидели насупившись.
– Позвольте выразить вам свое восхищение, господин сенатор, – произнес он. – Хотя мы с вами и не принадлежим к одному лагерю.
– О каких лагерях вы говорите, господин Джанкана?
– Пожалуйста, зовите меня Момо, сенатор. Я только хочу сказать, что я республиканец. Не обижайтесь, но мои симпатии отданы Айку.
– Я думал, вы имеете в виду что‑то другое.
Джанкана улыбнулся. У него были крупные белые зубы, как у сицилийского крестьянина.
– Кто‑то пишет законы, кто‑то нарушает их, – ответил он с подкупающей откровенностью.
Джек рассмеялся.
– Хорошо сказано, господин Джанкана.
– Ваша похвала не по моему адресу, господин сенатор. Не я придумал эту фразу.
– А кто?
– Аль Капоне, пусть земля ему будет пухом. Кстати, он говорил это о Службе внутренних доходов, а не о себе. Он считал, что правительство с помощью этого агентства сфабриковало на него дело.
– Такое случается. И в наше время тоже. – В голосе Джека слышался намек на невысказанную угрозу.
– Вы играете в открытую. Мне импонирует ваша откровенность. Между прочим, я преклоняюсь перед вашим отцом. Он тоже очень откровенный человек. Как говорится, рубит с плеча, не думая о последствиях.
“Что это? Совпадение? – отметила про себя Мэрилин. – Разумеется, совпадение. Но ведь именно эти слова произнес Джек, разговаривая по телефону всего лишь два часа назад”. Джек, похоже, не обратил внимания на реплику Джанканы; он думал только о том, как бы поскорее увести разговор в сторону от имени отца.
– Э… как я понимаю, господин Джанкана, вам известно, что я являюсь членом подкомиссии сената по правительственным расследованиям? Я говорю это только затем, чтобы внести в наш с вами разговор некоторую ясность…
Джанкана лучезарно улыбнулся.
– Ну конечно, – тихо проговорил он. – Я все понимаю. Личные чувства здесь ни при чем. Это относится к области политики – и бизнеса.
– Чем вы занимаетесь, господин Джанкана? – спросила Мэрилин.
– Всем понемногу, мисс Монро. Например, мне принадлежит часть доходов от этой гостиницы. Я имею свою долю во многих предприятиях. Раньше занимался производством спиртных напитков, как и отец сенатора.
Джек нахмурился. Он не любил, когда кто‑то вспоминал о том, на чем разбогател его отец.
– Господин Джанкана, Мэрилин, один из предводителей чикагской мафии, – холодно сказал он.
Джанкана, печально улыбаясь, покачал головой.
– Чего только не говорят про меня, господин сенатор! Вот уже много лет Гувер чернит мое доброе имя, называя меня мафиозо. Да и про вас он плетет всякий вздор. Я простой бизнесмен, мисс Монро. Но у меня та же проблема, что и у Фрэнка: если ты итальянец, все тут же начинают шептаться, что ты связан с мафией, capiche?
– Господина Джанкану арестовывали более семидесяти раз, Мэрилин, – сказал Джек; в его голосе зазвучали стальные нотки.
– Я также был дважды осужден, – добавил Джанкана, пожав плечами. – И оба раза за незначительные проступки. – Он прокашлялся. – Чушь собачья, а не проступки. – Он улыбнулся Мэрилин. – Прошу прощения за такое выражение.
Она кивнула, давая понять, что ей и раньше приходилось слышать подобные выражения. Джанкана не производил на нее столь сильного впечатления, как на Джека. В свое время Мэрилин была знакома со многими представителями преступного мира. Джанкана был гораздо обходительнее и на вид респектабельнее, чем большинство из них, и все же он принадлежал к тому типу людей, которые, не задумываясь, плеснут кислотой в лицо женщине, если она чем‑то не угодит им, поэтому неудивительно, что в глазах мисс Кэмпбелл то и дело поблескивал огонек беспокойства.
– Что касается вашей подкомиссии, – продолжал Джанкана, наклоняясь к Джеку, – кое‑кто из вашего окружения сообщил мне, что меня должны вызвать на заседание…
У Джека на лице появилось выражение смущения и досады.
– Это будет решать Бобби, господин Джанкана, – раздраженно ответил он. – Но, по всей вероятности, вас вызовут.
– Я не сделал ничего такого, что могло бы заинтересовать сенат Соединенных Штатов.
– Помнится, я читал что‑то об отделении профсоюза водителей № 320 в Майами. Это отделение организовал один из ваших людей, не так ли? Некий Ярас?
– Мне эта фамилия ничего не говорит.
– Насколько я понял из прочитанного, он работал на вас в Чикаго в качестве наемного убийцы. ФБР записало на пленку его рассказ о том, как он с помощью погонялки для скота, крюка для подвешивания мясных туш и паяльной лампы пытал осведомителя властей и замучил его до смерти.
Джанкана как ни в чем не бывало продолжал улыбаться.
– Возможно, я и встречался раз или два с этим Ярасом, – сказал он. – Мне приходится встречаться со многими людьми. И я понятия не имею, что такое наемный убийца. Я припоминаю, что этот человек занимался экспортно‑импортными операциями в Гаване.
– А еще он возглавлял отделение № 320.
– Возможно. А разве профсоюзная деятельность запрещена законом?
– Нет. Но насколько мне известно, господин Ярас арестовывался четырнадцать раз, в том числе и за убийство некоего господина Рэгена из Чикаго. Он убил его пешней для льда.
– Джим Рэген, царствие ему небесное. – Джанкана вздохнул. – Вы неплохо подготовлены, господин сенатор.
– По правде говоря, всю работу проделал мой брат Бобби. А у меня просто хорошая память.
– Ценное качество. Но умение забывать ценится еще выше. – Джанкана многозначительно помолчал. – Я слышал, ваш брат – жесткий человек.
– Жесткий, господин Джанкана.
– Да я ничего не говорю. Это хорошая черта. Хорошо и то, что он работает с вами. Брату можно доверять. Я вообще убежден, что с родственниками работать удобнее. А вы как думаете, мисс Монро?
– Я сирота.
– Madonna! Это ужасно. – Он накрыл кисть ее руки своей ладонью; она не успела отдернуть руку. Ладонь у него была сухая – такой она представляла себе змеиную кожу, хотя ни разу в жизни не дотрагивалась до змеи. Удивительно, откуда в таком отнюдь не крупном мужчине столько силы. Джанкана довольно крепко придавил ее кисть, не давая ей возможности отдернуть руку.
– Если вам когда‑нибудь понадобится помощь, мисс Монро, – сказал он, приблизив к ней свое лицо, – обращайтесь ко мне. Считайте меня своим родственником.
– Спасибо, – неохотно поблагодарила она и стала шевелить пальцами, давая понять, что хочет высвободить свою руку. Джанкана убрал ладонь.
– Господин сенатор, – обратился он к Джеку, стараясь изобразить искренность. – Очень рад был познакомиться с вами. Вы делаете великое дело для страны. Знайте: я на вашей стороне. Даже если мне придется предстать перед подкомиссией. Я очень уважаю вас и вашего брата.
Джанкана прижал к груди правую руку, словно присягал на верность знамени отечества.
– Если я в чем‑то могу быть вам полезен, можете рассчитывать на меня. Я говорю искренне. Если вам нужны какие‑то сведения, или понадобится мой совет, или еще что‑нибудь – дайте мне знать. Я всегда к вашим услугам – если, конечно, вы не попросите о чем‑то таком, что могло бы обесчестить мое имя в глазах моих коллег, за что они перестанут меня уважать.
Он достал из кармана тонкий блокнот в кожаной обложке и золотой карандаш, начеркал в блокноте номер телефона и, вырвав листок с записью, вручил его Джеку.
– По этому номеру вы можете связаться со мной в любое время, и днем, и ночью. Причем, как вы понимаете, господин сенатор, встречаться нам вовсе не обязательно. Я попрошу кого‑нибудь взять на себя роль связного. Или, как это еще говорят, посредника? – Он бросил взгляд на мисс Кэмпбелл, затем опять посмотрел на Джека. – Этим посредником будет человек, которому мы оба можем доверять.
Джанкана положил руку на обнаженные плечи своей спутницы.
– Ваша встреча с этим человеком ни у кого не вызовет подозрений. Я подыщу такого человека.
Пальцы Джанканы задержались на правой груди мисс Кэмпбелл. Он лукаво улыбнулся ей.
– Я подберу подходящую кандидатуру на роль посредника, не сомневайтесь в этом. – Он заговорщицки подмигнул Джеку.
Джанкана помог мисс Кэмпбелл встать из‑за стола. Как раз в это время в зале убавили свет и на сцену вышел Фрэнк. Заиграл оркестр. Фрэнк, словно приветствуя кого‑то из публики, начал петь: “Чи‑каго, Чи‑каго…”
Оглядев зал, Мэрилин увидела, что Джанкана и его спутница уже сидят за своим столиком в окружении здоровенных мускулистых мужчин и их белокурых жен или любовниц с конусообразными прическами. На их столик навели свет, и Джанкана широко заулыбался, слушая, как Фрэнк поет песню в честь Чикаго.
Джанкана со смехом поднял бокал, приветствуя знаменитого певца. В его облике сквозило нечто зловещее. Глядя на него издалека, Мэрилин не могла избавиться от дурного предчувствия.
Она снова обратила свой взгляд на сцену и, взяв руку Джека, положила ее на свою ногу под столом, и только тогда вздохнула свободнее.
– В чем там было дело? – спросила она, стирая с лица косметику. В ее ушах все еще звучали песни Фрэнка.
По окончании представления Синатра подсел к ним за столик. Он держался с очаровывающим обаянием, заигрывая с ней и рассказывая Джеку непристойные анекдоты. В присутствии Синатры Джек вел себя как юноша, только что поступивший в колледж, словно решался вопрос о принятии его в студенческое братство.
– Ты имеешь в виду разговор с Джанканой?
Она кивнула. Как странно, подумала она: люди сразу раскрепощаются, когда живут вместе в гостинице, и ведут себя как дома. Она вот, например, стоит перед зеркалом в ванной, одетая в старый махровый халат, на ногах – домашние тапочки, и стирает с лица косметику, как это может позволить себе жена, придя домой из гостей; а Джек, обвязав вокруг пояса полотенце, чистит зубы над раковиной так тщательно, словно ему все детство только и вдалбливали, как следует правильно ухаживать за полостью рта. Джек звучно прополоскал горло и сплюнул.
– Как он тебе показался? – спросил он.
– Господин Момо? Он гангстер. Несколько воспитаннее, чем большинство из них, но разве от этого что‑нибудь меняется, дорогой? От таких типов не жди ничего хорошего.
Джек оскалился и стал внимательно разглядывать свои зубы в зеркале с отсутствующим выражением на лице. Такое выражение появляется обычно на лице мужчины, когда он слышит от своей жены нечто такое, что противоречит его мнению, а у него нет желания спорить, потому что он хочет поскорее лечь с ней в постель. Господи, как хорошо знакомо ей такое выражение! Она кинула в него скомканную салфетку.
– Эй, прекрати! – сказала она, улыбаясь, чтобы он не подумал, будто она рассердилась (хотя на самом деле она немного разозлилась). – Мы с тобой не муж и жена, Джек.
– Ну, разумеется, не муж и жена, – отозвался он, стараясь скрыть свое раздражение.
– Тогда и веди себя не как муж. У нас с тобой любовный роман, мы не связаны брачными узами. Если тебе хочется дать понять женщине, чтобы она не лезла не в свое дело, тогда езжай домой и указывай Джеки.
Опасаясь, что рассердила Джека, Мэрилин подошла к нему, развязала халат и скинула его на пол. Протиснувшись между ним и раковиной, она стала умываться, тесно прижимаясь к нему ягодицами.
– Ну хорошо, – сказал он. – Ты права. Извини.
– Не бери в голову, – ответила Мэрилин. Она слишком сильно любила Джека и не могла долго обижаться на него. Кроме того, их ожидала чудесная ночь в объятиях друг друга, и она не хотела портить настроение ни себе, ни ему.
Мэрилин потянулась к выключателю и погасила свет, затем, развязав на нем полотенце, потянула его за собой под душ. Она включила воду – прическа, конечно, будет испорчена, ну и черт с ней; завтра она что‑нибудь придумает! – и, встав на цыпочки, поцеловала его. Он стоял под горячим душем в часах, и скорее всего они не были водонепроницаемыми, но она не собиралась из‑за этого терять минуты наслаждения. Смеясь, она намылила все его тело, потом он намылил ее. Мыльная вода, струившаяся по их телам, скапливалась на две ванны и пузырилась вокруг щиколоток. Она раздвинула ноги, чтобы ему удобнее было мыть интимные части ее тела, затем, поняв по выражению его лица, что он не в состоянии больше сдерживать свое возбуждение, помогла ему овладеть ею. Ванная была окутана паром, со всех сторон на них летели горячие брызги. Он приподнял ее и, крепко поддерживая за бедра, отдался во власть своего желания, то прижимая ее к себе, то снова отталкивая, пока наконец не достиг оргазма.
Они обтерли друг друга одним полотенцем и перешли в спальню. Джек налил себе виски, а ей – шампанского. Мэрилин запила им снотворное.
– О Боже, – произнес он, ложась рядом с ней. – Это было потрясающе.
– M‑м. – Сама Мэрилин не получила удовлетворения. Ей не очень нравилось заниматься любовью в ванной или под душем. Она предпочитала подолгу лежать в ванне одна и мечтать о чем‑нибудь приятном, забывая обо всем на свете. Что касается сегодняшнего купания, ей просто хотелось еще раз подчеркнуть, что она ему не жена, а любовница, и это первое, что пришло ей в голову в тот момент.