Вместе с нами в Лос‑Анджелес по каким‑то своим делам летели несколько французских кинодеятелей, и я помню, что мне было неловко перед Артуром, когда они стали передавать друг другу номер “Пари‑матч”, где на обложке была помещена фотография целующихся Мэрилин и Монтана – это был страстный поцелуй; снимок, очевидно, был сделан скрытой камерой. Французы весь полет из Нью‑Йорка в Лос‑Анджелес только и говорили, что о “Ives et Marilyn”, а Артур, сгорбившись в кресле, пытался не выдать своих страданий. Насколько я мог судить, он был рассержен.
Мы говорили об Ирландии, о Хьюстоне, о фильме “Неприкаянные”. Казалось, в этом фильме весь смысл его жизни. Должно быть, он уже так много сил и времени вложил в свой сценарий, что не вынесет, если фильм не будет снят, словно это единственное, что осталось от его загубленной любви к Мэрилин.
Перекусив в самолете, я задремал, а когда проснулся, то увидел, что Артур смотрит в иллюминатор на ярко‑голубое небо, положив на колени крепко сжатые кулаки, так что костяшки пальцев на руках побелели; перед ним стоял поднос с нетронутым обедом. По щекам Артура текли слезы. Освещенные резким солнечным светом из стратосферы, они переливались и блестели на его желтовато‑бледной коже.
Я закрыл глаза и притворился спящим, не желая видеть его мучений. Я поступил как трус. Я успокаивал свою совесть, убеждая себя, что ему наверняка не понравится, если я стану выражать свое сочувствие.
Мы прилетели в Лос‑Анджелес. Я получил свой багаж в здании аэропорта, вышел на улицу и увидел Артура. Он тоже уже получил багаж и высматривал присланную за ним машину.
– Похоже, меня никто не встречает, – сказал он.
Я предложил подвезти его, и мы поехали к “Беверли‑Хиллз”.
– Мне не нравится этот город, – с угрюмой задумчивостью произнес он, глядя в окно машины на бульвар Сепулведа. – В этом городе хорошо тем, кто начинает жизнь, а не завершает ее.
Я не знал, что на это ответить. Дальше мы ехали молча.
– Желаю удачи, – сказал я, когда машина остановилась под знаменитым розовым навесом гостиницы. Миллер едва кивнул мне на прощание, думая, должно быть, о предстоящей встрече с женой.
Следующим утром я случайно встретил Мэрилин в кафетерии. У нее были опухшие глаза, будто она не спала всю ночь. Казалось, вместе с коротким счастьем она потеряла и все свое очарование кинозвезды.
– Ну, как дела? – спросил я ее. – Как Артур?
Она взглянула на меня поверх чашки, которую держала в руке, и передернула плечами.
– Не очень хорошо, – ответила она.
– Мы летели с ним в одном самолете.
– Он сказал мне. Очень благодарен, что ты подвез его. Я должна была заказать для него машину и забыла.
– Что ж, он джентльмен. Вы с ним решили, что делать дальше?
– Думаю, все останется по‑прежнему. Пока не разводимся, – ответила она уныло. – А ты что здесь делаешь?
– Съезд будет проводиться в Лос‑Анджелесе…
Мэрилин озадаченно посмотрела на меня. На данном этапе ее жизни реальными для нее были только собственные проблемы.
– Ах да, – поняла она наконец. – Съезд. Ну да, конечно. – Она немного повеселела. – Как дела у Джека?
– Нормально. Работает по двадцать четыре часа в сутки. Знаешь, Джеки опять беременна.
– Угу. – Зрачки у Мэрилин сузились. Она быстро переменила тему разговора. – Джек победит на съезде? – спросила она, заговорив на более нейтральную тему.
– Думаю, это вполне вероятно. – Я постучал по деревянной поверхности стойки. – Ты вообще следишь за развитием политических событий?
– По правде говоря, не так внимательно, как мне хотелось бы. – “Это еще мягко сказано”, – подумал я, – если принять во внимание, что она все это время была занята Монтаном.
Я устроился поудобнее и стал рассказывать ей о последних событиях. В начале года Бобби заложил первый камень, объявив, что Джек выставляет свою кандидатуру на предварительных выборах в штате Нью‑Хэмпшир, и, поскольку Джек был выходцем из Новой Англии, там он легко набрал нужное количество голосов. Второй камень с грохотом примостился рядом с первым, когда стало известно, что братья Кеннеди перехитрили своих оппонентов, убедив губернатора штата Огайо, хотя и не без труда, поддержать кандидатуру Джека, а это означало, что Джек может направить все свои усилия на борьбу с Хьюбертом Хамфри, чтобы победить его на выборах в штате Висконсин.
Джеку нужно было вырвать у Хамфри убедительную победу в его родном штате и таким образом, выбив Хамфри из борьбы на раннем этапе кампании, приехать на съезд в Лос‑Анджелес в качестве основного кандидата на пост президента от демократической партии. В результате длительной, ожесточенной борьбы против Хамфри в партии возможен раскол, и тогда главным кандидатом окажется Саймингтон, которого поддерживает Гарри Трумэн и ветераны партии, или Джонсон, который ведет усердную кампанию в кулуарах сената.
У ног Джека уже плескались волны грязной политики: ходили слухи, что до брака с Джеки он был женат, но скрывал это; что из‑за плохого здоровья или из‑за его принадлежности к католической вере он не сможет победить на выборах; что он действует по указке Ватикана. “Я беспокоюсь не из‑за папы, а из‑за папочки”, – едко заметил Гарри Трумэн, злобно насмехаясь над своим старым врагом Джо Кеннеди. В Висконсине бюсты Джорджа Вашингтона на улицах разукрасили красным лаком для ногтей, так что великий президент стал походить на папу Иоанна XXIII. Этот акт следовало понимать как предупреждение народу о том, что может произойти с Америкой, если президентом изберут Джека Кеннеди. Символом президентской кампании Джека Кеннеди был катер РТ–109, и не случайно. Джек и его сторонники, как торпедный катер, с неумолимой скоростью двигались к намеченной цели. Они понимали, что при малейшем промедлении с их стороны вся кампания, как катер, опрокинется и пойдет ко дну.
Я объяснил все это Мэрилин. Она вздохнула и сказала:
– Правда, трудно представить Джека президентом? Таким, как Линкольн?
Я вполне представлял себе Джека на посту президента, хотя вряд ли Джека стоило сравнивать с Линкольном. Я знал, что Линкольн для Мэрилин идеал, но в данном случае ее сравнение было неуместным.
– Он останется все тем же Джеком, – возразил я. – Должность не может изменить человека. Просто благодаря новому положению в человеке проявляется все лучшее или, наоборот, худшее, – но только то, что в нем уже заложено.
– Президент Джон Ф. Кеннеди, – шепотом и как бы удивленно произнесла она. – Здорово звучит.
Мы оба рассмеялись.
– Ну, а ты кем будешь, Дэйвид? – спросила она. – Если он победит.
Я пожал плечами.
– В принципе, мне ничего особенного‑то и не надо, – ответил я, но в ее глазах ясно читалось. “Ну да, конечно!”, поэтому я сказал ей правду – Я хочу стать послом при Сент‑Джеймсском дворе.
Мой ответ ее озадачил.
– Послом США в Великобритании, – объяснил я. – Это я тебе сказал официальное название.
– Ой, у них там все называется не как у людей. Я не могла понять половину из того, что мне там говорили. Англичане! – неопределенно высказалась она. – Ну и ну! – Должно быть, она вспомнила Оливье. Наморщив нос, Мэрилин спросила: – И ты хочешь там жить?
– Я люблю Англию. И Мария будет довольна. Кроме того, я всегда считал, что это и есть мое предназначение в жизни. Думаю, я буду неплохо выглядеть в бриджах до колен и в шелковых чулках.
Мэрилин рассмеялась.
– Что ж, надеюсь, так все и получится, раз ты этого хочешь. – На ее лице появилось мечтательное выражение. – Как бы мне хотелось помочь чем‑нибудь Джеку, – произнесла она.
Я удивленно посмотрел на нее. Единственное, о чем пока еще не сплетничали, так это о связи Джека с Мэрилин. Президентская кампания Джека меньше всего нуждалась в том, чтобы ее рекламировала Мэрилин, если она это имела в виду, или, что еще хуже, чтобы ее видели с ним во время предварительных выборов.
– Когда Джек собирается приехать сюда? – спросила Мэрилин. Она, должно быть, думала, что, пока она строила тут глазки Монтану, ее место в постели Джека не пустовало. Она также, вероятно, сознавала, что звезда Джека с каждым днем сияет все ярче и выше, в то время как ее звезда с неумолимой скоростью падает вниз. Джек стал известен на всю страну, и скоро его должны были объявить кандидатом в президенты от демократической партии, а о ней из‑за ее связи с Ивом впервые в жизни пресса отзывалась отрицательно; о новом фильме с ее участием я не слышал пока ничего хорошего.
– В ближайшее время, наверное, не приедет, – ответил я. Я объяснил, что вся основная борьба ведется на Востоке, а не здесь. Джек уже получил заверения калифорнийцев поддержать его кандидатуру благодаря стараниям Бобби и моим тоже. Мы от его имени договорились с губернатором Пэтом Брауном. В каком‑то смысле Мэрилин уже опоздала на корабль – вычеркнула себя из главных событий, потому что была очень занята, развлекаясь с Монтаном, а Джек в это время играл свою роль в истории без ее участия. Я хотел сказать ей, чтобы она возвращалась к Миллеру и попыталась спасти то, что еще можно спасти в их семейной жизни, хотел предупредить ее, что ей нет места в будущей жизни Джека – она может только погубить себя, – но, к моему стыду, ничего этого я ей не сказал.
Она взяла мою руку и сжала.
– Джек хоть иногда чувствует, что ему не хватает меня? – спросила она.
– Джек редко скучает по кому бы то ни было, – ответил я. – Он живет сегодняшним днем. Но, конечно, он много говорит о тебе, когда мы бываем с ним вдвоем.
Она на мгновение закрыла глаза. Веки у нее были бледно‑голубые, полупрозрачные. Мне показалось, что она похудела – намного больше, чем нужно.
– Тебе, должно быть, нелегко, – заговорила она снова.
Я был удивлен и тронут: и тем, что она сумела понять, как мне трудно – а мне действительно приходилось нелегко, – и тем, как мягко и заботливо она выразила свое сочувствие. Джек много рассказывал мне о своих чувствах к Мэрилин, рассказывал искренне, как мужчина мужчине, даже не замечая, какие сильные – и мучительные – чувства испытываю к ней я и что я завидую ему.
– Да, нелегко, – не стал отрицать я. – Порой.
– Как у тебя дела дома? – спросила Мэрилин. Она редко заводила разговор о Марии. Мне казалось, что Мэрилин инстинктивно догадывалась (и была права), что Мария не испытывает к ней симпатий.
– Неплохо, – ответил я и в общем‑то не кривил душой. Наши отношения с Марией нельзя было назвать плохими – они просто не были хорошими.
– Бедный Дэйвид, – вздохнула Мэрилин. Она взяла мою руку в свои ладони. – Хочу попросить тебя об одном одолжении.
– Проси что хочешь.
– Тебе это не понравится.
– Для тебя это имеет значение?
Она кивнула.
– Да, – ответила она. – Я бы очень хотела сделать тебя счастливым, Дэйвид. Это правда. Но не могу. Я ведь знаю, что ты чувствуешь ко мне.
– Значит, я понапрасну трачу время?
– Наверное. Не знаю. Послушай, Дэйвид, ведь, в принципе, со мною ты стал бы несчастным. Так тебе лучше, поверь мне.
– Извини, но позволь не согласиться с тобой. Так о чем ты хочешь попросить?
Пальцы Мэрилин впились в мою ладонь.
– Я хочу увидеться с Джеком, – сказала она. – Я должна объяснить ему, что произошло. Между мною и Ивом.
Я почувствовал себя несчастнейшим человеком: я сидел рядом с Мэрилин, а она считала себя обязанной оправдываться перед Джеком, которому и дела нет до нее. Однако я, как всегда, проглотил свои боль и обиду – наверное, это и было доказательством того, как сильно я любил Мэрилин, – и мягко напомнил ей, что Джеку нельзя сейчас рисковать, поскольку он вероятный кандидат на пост президента от демократической партии.
– Вам нужно быть осторожными, еще более осторожными, чем прежде. Сейчас пошла серьезная игра.
– Я знаю, что это серьезно, Дэйвид. Я все понимаю – Белый дом и прочее. Но передай ему, что мне нужно поговорить с ним.
Я кивнул. Мы в молчании сидели в маленьком кафетерии на первом этаже гостиницы “Беверли‑Хиллз”, где все делали вид, что Мэрилин – самый обычный клиент. Впервые с того самого времени, когда я познакомился с ней на приеме у Чарли Фельдмана в пятьдесят четвертом году, она показалась мне хрупкой и слабой. Обычно она всегда выглядела крепкой, упитанной, до неприличия пышущей здоровьем крупной девушкой, на которой одежда трещит по швам, но в этот раз она была похожа на призрак.
Должно быть, Мэрилин прочитала мои мысли, а может, заметила что‑то в моем лице.
– Я знаю, что выгляжу, как дерьмо.
– Я думал не об этом.
– Об этом. Господи, люди всегда говорят, что я слишком толстая. – Она горестно рассмеялась. – Что ж, сейчас обо мне этого не скажешь, не так ли?
– Да нормально ты выглядишь.
– Дэйвид, для тебя я и мертвая буду выглядеть хорошо. – Она чмокнула меня в щеку.
Я проводил Мэрилин до автомобиля, который ждал ее у входа в гостиницу, чтобы отвезти на киностудию. Она шла неровной походкой, тяжело опираясь на мою руку. Перед ней распахнули дверцу, и она заглянула в салон машины.
– Ив всегда ждал меня в машине, – с грустью произнесла она. – Впервые еду на съемки без него.
Она скользнула в полумрак лимузина с темными стеклами, затем закрыла дверцу, опустила стекло и, высунув голову из окна, поцеловала меня.
– Ты настоящий друг, Дэйвид. Надеюсь, ты станешь послом при том дворе, как он там называется. – Она засмеялась. – Пока, – попрощалась она и подняла стекло. Машина тронулась с места.
В тот же день я позвонил Джеку в Ошкош в штате Висконсин. Мне удалось застать его в мотеле, где он остановился. Голос у него был измученный.
– Калифорния! – пробрюзжал он. – Как бы я хотел быть там сейчас. Утром здесь было минус двадцать шесть. Дэйв Пауэрз разбудил меня в пять тридцать, чтобы ехать к мясокомбинату. Мне пришлось стоять там у проходной и обмениваться рукопожатиями с рабочими.
– У тебя измученный голос.
– Неужели? Я сижу здесь, опустив руку в таз с теплой водой, в которой растворили антисептик, – бесплатно принесли из ресторана. Представляешь, что такое пожать полторы тысячи рук, сняв перчатку при температуре минус двадцать шесть! Правая рука у меня вся в царапинах и синяках, я даже не могу вилку держать.
– Сколько голосов ты собрал? Так спросил бы твой отец.
– Немного собрал. Трудно сказать точно. Люди здесь не привыкли улыбаться – наверное, потому, что слишком холодно. Ты не поверишь, Джеки тоже здесь со мной. Она пользуется большим успехом, чем я.
– Охотно верю. А вообще тебе приходится не сладко.
– Ну, ты и сам знаешь, как это бывает… Единственный смешной случай, один‑единственный. В Ашленде, там такой собачий холод, что пописать нельзя на улице – яйца отморозишь. Так вот, подходит ко мне парень и спрашивает: “Это правда, что вы родились в рубашке, что ваш отец миллионер и вам ни разу в жизни не приходилось заниматься физическим трудом?” На улице так холодно, что спорить абсолютно не хочется, и я говорю: “Да”. Он протягивает мне руку и говорит: “Я хочу пожать вашу руку, сенатор. Позвольте сказать вам – вы ничего от этого не потеряли!”
Мы оба рассмеялись. От рассказанной шутки Джек немного повеселел: он был одним из немногих общественных деятелей, которые умеют посмеяться над собой.
– Было бы замечательно съездить на несколько дней в Палм‑Бич, – сказал он. – Немного оттаять.
– А это возможно?
– Только в том случае, если проиграю. Если выиграю, тогда в ближайшее время не получится. Но я не проиграю. Как там Калифорния?
– Браун поддерживает тебя на все сто процентов. Разумеется, пока ты не начнешь проигрывать на предварительных выборах…
– Это ясно. – Он вздохнул.
– Джек, сегодня утром я виделся с Мэрилин.
– Да? О Боже, как мне хочется, чтобы она сейчас была рядом со мной. Она бы отогрела меня гораздо быстрее, чем бутылка виски.
– Вообще‑то она тоже этого хочет. Хочет быть в Висконсине, с тобой.
– Как у нее дела?
– Сейчас у нее тяжелый период.
– А кому сейчас легко?
– Ей очень плохо, Джек, я говорю серьезно.
Последовала долгая пауза; должно быть, он настолько выдохся, что ему трудно было сразу переключиться на несчастья других.
– Что случилось‑то? – осторожно спросил он.
– Ты слышал о ее романе с Ивом Монтаном? С певцом из Франции?
– Ну а как же. Джеки постаралась, чтобы я знал все подробности, – ответил он.
– На ее семейной жизни это сказалось не лучшим образом, как ты понимаешь.
– Понимаю, – угрюмо произнес он. “Кто‑кто, а уж он‑то знает, что это значит”, – подумал я про себя.
– Она боится, что ты тоже сердишься на нее. Что ты не простишь ее.
– О Господи. Мэрилин не из тех женщин, что сидят дома и занимаются рукоделием или стряпают для своих мужей. Если ты хочешь, чтобы она принадлежала только тебе, ей нужно уделять много времени, а у меня его нет. Наверное, у Миллера тоже нет для нее времени, несчастный мужик… Передай ей, что я простил ее. Нет, лучше скажи, что мне не за что ее прощать.
– Думаю, она предпочла бы услышать это от тебя самого.
Он опять замолчал.
– Это будет сложновато, – ответил он. – Джеки повсюду ездит со мной. Сейчас я один, потому что она принимает ванну, но я не хочу, чтобы Мэрилин начала звонить мне в любое время дня и ночи. А с нее станется.
– Тогда сам позвони ей. Она в отчаянии, Джек.
– Я и забыл, что ты у нас сентиментальный, Дэйвид. Поэтому ты никогда не станешь настоящим политиком. – Джек говорил отрывисто, с раздражением в голосе, как его отец. Должно быть, он почувствовал это – и сразу извинился. – Прости, – сказал он. – У меня был длинный, тяжелый день. Если б ты был здесь, ты бы и сам понял.
– Да я понимаю. И не обижаюсь. Слушай, Джек, ты победишь. Это самое главное. Но ты все же позвони ей.
– Передай, что я позвоню ей завтра в полдень, по их времени, хорошо? – проговорил он быстро. На другом конце провода послышался какой‑то шум. – Вот и Джеки пришла, – бодро сказал Джек. – Она передает тебе привет, Дэйвид.
– Ты ей тоже передай от меня. Скажи, что здесь очень тепло. Плюс двадцать один.
– Джеки, Дэйвид говорит, что в Лос‑Анджелесе плюс двадцать один. – Он говорил оживленно, несколько более оживленно, чем следовало. “Умная женщина наверняка распознает в таком тоне неискренность, – подумал я. – Однако Джеки давно уже привыкла к подобным вещам”.
Я не слышал, что ответила ему Джеки, но в голосе Джека почувствовалась напряженность, и я подумал, что, возможно, он не заметил, как Джеки появилась в комнате, когда мы обсуждали проблемы Мэрилин.
– Да, так вот, Дэйвид, – продолжал он, – нужно организовать в Голливуде комитет, куда входили бы одни знаменитости. – Его голос снова зазвучал твердо, словно разговор о политике сразу же возродил его силы и уверенность в себе. – В этом нам может помочь Фрэнк. Он сумеет привлечь влиятельных и знаменитых людей.
– Я уже разговаривал с ним.
– Хорошо. – Он помолчал, а когда заговорил снова, в его голосе слышались властные нотки, как у его отца. – Но он не должен стать председателем этого комитета, Дэйвид. Будь с ним тактичен, но тверд. Фрэнк мне нравится, ты знаешь это. Он хороший парень, но друзья у него…
– А у нас друзья лучше, что ли, Джек?
Он расхохотался. У него был очень заразительный смех. Никто не мог сохранять серьезность, слушая, как он хохочет, а уж я тем более.
– Да, ты прав, Дэйвид. Тебе нужно было родиться ирландцем, – сказал он.
В устах Джека это была высшая похвала. Я попрощался, оставляя его на попечение Джеки, и затем позвонил на киностудию и сообщил Мэрилин, что она прощена.
В Висконсине, по крайней мере, ей даровано прощение.
Джек победил на предварительных выборах в Висконсине, но это была не та триумфальная победа, на которую он рассчитывал, и он был взбешен. Кандидатура Джека прошла в шести избирательных округах из десяти. Он набрал больше голосов, чем Хамфри, то есть победил в штате, который, по сути, считался родным штатом его соперника. Однако за Джека проголосовали в основном жители избирательных округов с католическим населением. В тех округах, где преобладали протестанты, победил Хамфри.
Отец Джека заставил меня бросить все свои дела. Джеку нужна была моя помощь. Было очевидно, что сейчас наступил решающий момент. Если Джек проиграет в штате Западная Виргиния – аграрном районе с отсталым протестантским населением, – то это утвердит всех политических деятелей партии во мнении, что на президентских выборах 1960 года у католика шансов победить не больше, чем их было у Альфреда Смита в 1928 году. Разговаривая со мной по телефону, посол особенно долго и убедительно распространялся на эту тему. Сам он в это время отсиживался в Палм‑Бич, опасаясь навредить Джеку.
– Обработай всех влиятельных и известных протестантов, каких только можно, и убеди их поддержать Джека, – рявкнул он. – Кто самый влиятельный протестант в Нью‑Йорке?
– Архиепископ англиканской церкви.
– И с ним поговори. И с деканом богословского факультета Гарвардского университета. И с этим, как его, Нибуром, и со всеми протестантскими богословами. “Протестанты голосуют за Кеннеди” – об этом должна знать вся страна, и как можно скорее.
– По‑моему, это устроить труднее, чем кампанию “Евреи голосуют за Кеннеди”.
– Да что с тобой, Дэйвид, в самом‑то деле? Джек уже заручился поддержкой этих чертовых евреев!
После разговора с Джо я засел за телефон, охваченный лихорадкой кризисной ситуации, и стал убеждать видных протестантских священников, что свобода вероисповедания в штате Западная Виргиния в опасности. И мне это удалось. В ходе теледебатов с Хамфри – и что гораздо важнее, с несговорчивыми протестантскими священниками Западной Виргинии – Джек обеспечил себе место главного кандидата на президентский пост от демократической партии. Хамфри пропал с политической арены вслед за Линдоном Джонсоном и Стью Саймингтоном, которые побоялись состязаться с Джеком на предварительных выборах.
Ив Монтан вернулся во Францию национальным героем. Мэрилин Монро была всемирно признанная богиня секса, и соотечественники Монтана в пылу национальной гордости считали, что ее любовником достоин быть только француз.
К счастью для Мэрилин, скоро начинались съемки фильма “Неприкаянные”. Я говорю “к счастью” потому, что в нем она снималась вместе с Кларком Гейблом, и это по крайней мере помогло ей забыть о Монтане, и еще потому, что у нее появилась реальная возможность стать серьезной актрисой, а это по‑прежнему было для нее очень важно.
Но новая работа сулила и сложности. Фильм предполагалось снимать в Неваде, а это означало, что Мэрилин долгие недели придется проводить там вместе с мужем – с мужем, которого она предала, которого считала виновником всех своих бед, к которому чувствовала только злость и обиду.
Я выкроил несколько свободных дней и уехал с Марией отдохнуть в Ки‑Бискейн. Из Палм‑Бич мне позвонил Джо Кеннеди. После нашего последнего разговора прошла неделя. Джо говорил так, словно бился в истерике, и на мгновение я предположил, что с ним случился, как говорят французы, “un coup de vieux”, то есть что он неожиданно впал в старческий маразм.
– Ты должен убрать ее куда‑нибудь, чтобы она не мозолила глаза, – сказал он. – Увези ее в Нью‑Йорк.
– Кого?
– Как ты думаешь, кого, черт возьми? Мэрилин Монро!
– Мэрилин? А в чем дело?
– Она приехала сюда, поселилась в гостинице “Брейкерс” и позвонила Джеку. Он сейчас поехал к ней.
Я попытался осмыслить услышанное, но мой мозг отказывался понимать, как такое вообще могло произойти.
– Неужели она поселилась в гостинице под своим именем? – спросил я, вознося к небу молитвы, чтобы это было не так.
– Нет. Но ее же любой может узнать. В этом проклятом месте полно журналистов. Ты же, наверное, соображаешь, что для Джека это будет катастрофа?
Казалось, Джо считает, будто это моя вина, но я знал, что он в присущей ему манере просто выплескивает свой гнев на первого, кто попался под руку.
– А где Джеки?
– Слава Богу, в Вашингтоне. Отдыхает. Так врачи приказали. Джек прилетел сюда на пару дней, погреться на солнышке. Эта женщина, что – сумасшедшая?
На этот вопрос трудно было ответить сразу.
– Она очень импульсивная, – сказал я.
– Импульсивная, черт бы ее побрал! Джеку пора бы научиться держать в узде своих женщин. Я сказал ему об этом, прямо так и сказал.
Мне хотелось напомнить Джо Кеннеди, что Глория Свенсон тоже водила его, как водят бычка за кольцо, продетое через нос, но сейчас об этом лучше было умолчать.
Как и большинство людей, Джо не Церемонился с чувствами других, хотя для себя всегда находил оправдание.
– Что ж, – сказал я. – Никто кроме Джека не решит эту проблему. В конце концов, Мэрилин приехала, чтобы увидеться именно с ним.
– Нет. По‑моему, она собирается встретиться и со мной. Сейчас же приходи к нам. Мы попали в настоящую переделку.
Я был согласен с ним. Мария переодевалась к обеду. Мы договорились с ее друзьями пообедать в клубе “Эверглэйдз”. Я извинился перед ней, сообщив, что не пойду в клуб.
– Право же, Дэйвид! – воскликнула она. – Если бы я не знала тебя так хорошо, то запросто предположила бы, что ты завел любовницу.
– Звонил Джо Кеннеди, – объяснил я. – У него опять проблемы.
– Я все понимаю, дорогой. Супруги Д'Соуза очень расстроятся, что тебя не будет, ну ничего. Сделай одолжение, застегни эти крючки и можешь идти.
Я подошел к ней сзади и стал застегивать на платье крошечные крючки. Только на нарядах, сшитых у знаменитых французских модельеров, бывают такие почти невидимые глазу петли и крючки, а модельеры очень любили шить наряды для Марии: богатая заказчица, к тому же с прекрасной фигурой. Д'Соуза был миллионер из Бразилии; его хобби – женщины и поло. Я не испытывал сожаления по поводу того, что мне не придется пообедать с ним. Марии нравились такие обеды, а мне нет.
– А что, Джек приехал? – спросила она.
Я кивнул.
– Передай, пусть заходит в гости, – сказала она, когда я наконец закончил застегивать крючки. – Я слышала, их роман с Мэрилин Монро продолжается? Это правда?
– Насколько я знаю, нет.
– Хорошо, что у тебя нет любовницы, мой милый Дэйвид. Ты совсем не умеешь лгать.
Как я и думал, посол находился в своем “стойле для быка”. Так он называл огороженную забором площадку, где он обычно загорал. Здесь он мог сидеть голым, читать газеты, разговаривать по телефону, надев только соломенную шляпу, чтобы солнце не слепило глаза. Джо Кеннеди ужасно боялся, чтобы у него не сошел загар: ненавидел бледную кожу и очень заботился о своем здоровье. Он твердо верил, что загорать нужно только в голом виде, так как, по его мнению, загар – это лучшее средство от всех болезней. Никто, даже его дети, не имел права нарушать его покой, когда он загорал. Однако он не прочь был, чтобы его в этом уединенном местечке у бассейна навещали женщины, и он всякий раз пытался склонить к этому подруг своих дочерей и сыновей, и многие не отказывались. Никто не знал, сколько конкретно молодых представительниц высших слоев общества получили первые уроки полового воспитания, втирая крем для загара в голое тело посла Джозефа П.Кеннеди, однако их число было значительным, и сыновья Джо частенько шутили по этому поводу, хотя и завидовали отцу.
Я не поверил своим глазам, увидев возле бассейна рядом с Джо Джека и Мэрилин. Они о чем‑то дружелюбно беседовали. Джо, слава Богу, был в плавках. Джек был одет в белые парусиновые брюки и синюю тенниску. Вид у него был усталый, он похудел. На Мэрилин было белое пляжное платье с открытыми плечами. Волосы она убрала под шарф, надела темные очки – так она обычно меняла свою внешность, чтобы ее не узнали. Все трое громко хохотали. Было очевидно, что Джо уже успокоился.
– Привет, Дэйвид, – весело поздоровалась Мэрилин. – Я поцеловал ее в щеку и сел. – Мне приходилось видеть тебя только в респектабельном костюме. А спортивная одежда тебе к лицу.
Джо вовсю старался очаровать Мэрилин – он всегда вел себя так в присутствии красивых женщин. Джо рассказывал о том времени, когда был владельцем киностудии, и ему удалось рассмешить Мэрилин до слез. Своим появлением я прервал его рассказ. Глубокое круглое декольте едва прикрывало груди Мэрилин, и я заметил, что посол не сводит с них глаз.
– Я рассказываю Мэрилин о прежних временах, Дэйвид, – объяснил он.
– Ах, это так смешно, господин посол! – воскликнула Мэрилин своим журчащим задыхающимся голоском, голоском Шугар Кейн из кинофильма “Некоторые любят погорячее”.
– Зовите меня Джо, – поправил он Мэрилин и, наклонившись вперед, похлопал ее по коленке.
– Джо, – повторила она и снова хихикнула. В Джеке не чувствовалось напряженности, словно его совсем не волновало то, что в любой момент может разразиться публичный скандал по поводу его связи с замужней кинозвездой и его не выдвинут кандидатом в президенты. Он сидел, обхватив рукой плечи Мэрилин, едва касаясь пальцами обнаженной части ее груди, и держался так, словно эта женщина была его собственностью. Вероятно, Мэрилин не составило труда отвлечь его от благих намерений, с которыми он пришел к ней в “Брейкерс”. Ни у кого больше не возникало мысли отправить Мэрилин в Нью‑Йорк ближайшим самолетом, а еще лучше – отправить ее на их семейном самолете “Каролина”. Даже Джо, который в политике всегда был реалистом, выбросил эту затею из головы.