– Наверное.
– Эх, Мэрилин, это я говорю, чтобы не расклеиться окончательно. Нам с тобой никогда не везет. – Он взял ее руку и с отчаянием сжал своими тонкими сухими пальцами. – Между прочим, мой француз тоже вернулся к своей жене.
Монти выпустил ее руку и дрожащими пальцами закурил сигарету, продолжая держать горящую спичку, пока огонь не коснулся пальцев. Она знала, что в результате аварии кожа у него в некоторых местах утратила чувствительность. Он часто обваривался под душем или обжигал губы, пытаясь пить слишком горячий кофе. Монти поморщился и, бросив спичку на пол, каблуком растер ее по ковру.
– И все равно ты выглядишь прекрасно, милая, чего не могу сказать о себе… Нет, не возражай мне. Я знаю, на кого я похож. И поскольку, как я понимаю, твой брак нельзя назвать счастливым, а ты по‑прежнему цветешь, значит ли это, что твои дела с сенатором на подъеме?
Она приложила к губам палец.
– Ш‑ш! – прошипела она, хихикая. – Не понимаю, о чем ты, детка.
– Ты разговариваешь с дядюшкой Монти, милая. И это одна из самых известных тайн на свете. Даже муж твой уже, должно быть, знает.
– Не знает! Да и что он может знать, если ничего нет
– Боже, ты такая лапочка, когда лжешь. Мэрилин, об этом знают все.
– Всем так только кажется.
Клифт пожал плечами, загадочно улыбаясь обезображенным ртом.
– Ну, ладно, как скажешь, детка… Ох, Мэрилин. Ты и я – о Боже, мы с тобой совсем одинаковые. Мы родились беззащитными, понимаешь? А Кеннеди, моя хорошая, они родились в доспехах, до них невозможно достучаться.
Она опять хихикнула.
– Уверяю тебя, до Джека я достучалась.
Неожиданно для себя самого Монти расхохотался. Сквозь руины поверженной неземной красоты наружу пробивался прежний, веселый Монти.
Он на мгновение закрыл глаза. Все его тело сотрясала дрожь, словно смех потребовал от него слишком больших усилий. Он попытался закурить еще одну сигарету, но не смог – слишком сильно дрожали пальцы. Она взяла его сигарету и закурила ее для него.
– Не смей! – вскричал Монти; на мгновение его лицо исказила гневная гримаса, но он все же позволил ей вставить сигарету ему в рот. Монти осторожно поддерживал сигарету большим и указательным пальцами, как это принято у европейцев – так держал сигарету Ив, когда курил, – однако у Монти это было вызвано не щегольством: он просто боялся выронить зажженную сигарету себе на брюки. – О Боже, Мэрилин, я превратился в развалюху, разве нет?
Глядя на него, Мэрилин с ужасом думала, что и она может стать такой же.
– Ты поправишься, Монти, – успокаивающе сказала она, хотя ни секунды не верила в это.
– Вряд ли, – отозвался он и наклонился к ней. – Знаешь что? Перед тем как я подписал контракт на этот фильм, я показался врачу. У меня были приступы головокружения, я плохо видел, иногда терял память… Оказывается, у меня катаракта и нарушение функции щитовидной железы. Как у старика, дорогая, а мне ведь только тридцать девять! Мне совершенно нельзя пить, но, разумеется, я не могу отказать себе в этом.
Монти замолчал, как будто, рассказывая ей о своем здоровье, начисто выбился из сил. Она вдруг испугалась, хотя разумом осознавала, что ее страхи бессмысленны. Она боялась, что болезни Монти могут передаться и ей, что из‑за его состояния может не получиться фильм и, что самое ужасное, это может погубить ее.
– Только, ради Бога, киска, не рассказывай об этом никому, – прошептал он. – Этот выродок‑садист Хьюстон не знает, в каком я состоянии, иначе администрация киностудии ни за что не позволила бы ему пригласить меня сниматься в этом фильме.
– Обещаю.
На самом деле, как сообщил ей Артур, Хьюстон знал о состоянии Монти, но скрыл это от администрации киностудии, чтобы Клифта назначили на роль Пирса Хауленда. Хьюстон также скрыл, что у Гейбла больное сердце, и заставил всех поверить, что и у самой Мэрилин все в полном порядке.
Хьюстон любил рисковать; у него пропадал всякий интерес к делу, если обстоятельства не складывались против него. Он любил ходить по краю пропасти, и фильм “Неприкаянные” был самым рискованным предприятием в его жизни. Однако Мэрилин не собиралась лишать Монти иллюзий по поводу того, что ему удалось одурачить Хьюстона.
– Ты принимаешь какие‑нибудь таблетки? – спросила она.
Он засмеялся хриплым, квакающим смехом.
– Как обычно, киска. Нембутал. Дориден. Люминал. Секонал. Фенобарбитал. Витамины Кальций. И алкогольные напитки.
– Ничего себе!
– Не строй из себя невинную девочку. Я знаю, какие таблетки принимаешь ты. – Монти посмотрел на нее хитрым взглядом, в котором было столько выстраданной боли и сочувствия к ней самой, что она придвинула к нему свое лицо и нежно поцеловала в щеку, ощущая под своими губами безжизненную, покрытую шрамами кожу – Тебя мучит бессонница? – спросил он.
– Как и тебя, наверное.
– Ну разве это жизнь?
– Ты, наверное, много таблеток привез с собой? – спросила она как бы между прочим.
– Если я правильно понял, твои запасы истощились?
Она кивнула.
– Мой врач в Нью‑Йорке такой зануда, невозможно выпросить у него рецепт, понимаешь? Я пошла к другому врачу, а он выписывает рецепт только на один раз. Поэтому мне приходится бегать к нему каждый раз, как у меня кончаются…
– Прекрати, Мэрилин, пожалуйста! Мне известна эта песенка, известно каждое чертово слово. Что ты принимаешь? Мне просто любопытно.
– Полагаю, то же, что и ты, кроме алкоголя. Днем пью возбуждающие препараты, на ночь глотаю снотворное. В основном бензедрин и нембутал.
– Ну и что, помогает?
– Да не очень, но без них я просто не могу представить, что будет.
– Что ты пьешь на ночь? – спросил Монти, словно интересовался у коллеги‑повара, как тот готовит то или иное блюдо.
– Четыре‑пять капсул нембутала. Я разламываю их и слизываю порошок прямо с ладони. Так быстрее действует.
Он удивленно вскинул одну обезображенную шрамами бровь.
– И что, помогает?
– Иногда. Массаж тоже хорошо действует. – Конечно, это была ложь. Бывало, что ее массажист не отходил от нее с двенадцати до двух ночи, но даже после массажа она, онемевшая от таблеток, не могла уснуть до самого рассвета, а иногда и вообще не спала всю ночь. Бессонница ее не мучила только в объятиях Ива (когда их роман только начинался) и еще в те редкие ночи, которые она проводила с Джеком. Тогда она спала, как ребенок, и раза два ей удалось заснуть даже без помощи снотворного. – А вообще‑то толку мало, – спокойно выговорила она.
– Аминь. Я сам обычно звоню кому‑нибудь по ночам. Черт, если я не могу спать, то и друзья мои пусть бодрствуют, верно? У тебя сейчас есть нембутал?
– На какое‑то время хватит. Его хорошо принимать с хлоралгидратом, но я не смогла выпросить у своих врачей в Нью‑Йорке рецепт.
Монти угрюмо улыбнулся. Трясущимися пальцами он вытащил из кармана своего измятого, в грязных пятнах пиджака ручку и написал на бумажной салфетке чью‑то фамилию и номер телефона.
– Это местный врач, – объяснил он, с трудом вкладывая ручку в карман. Он не убрал стержень, и на пиджаке осталось ярко‑синее чернильное пятно. – Скажи ему, что ты от меня. Он просто млеет перед знаменитостями. Если найдешь к нему подход, он выпишет тебе все, что пожелаешь.
– Спасибо, – сказала она.
– Не благодари меня, дорогая. За это благодарить не стоит.
Монти вздохнул и, пошатываясь, встал из‑за стола. Какой‑то мужчина из его свиты, ожидавший на диване в полумраке тускло освещенного бара, откуда он не мог слышать, о чем она и Монти говорили, подошел к нему и взял под руку.
– Пора отдыхать, Монти, – сказал мужчина. – Тебе нужно немного вздремнуть.
Монти устало кивнул. В глазах его потух живой огонек, словно кто‑то нажал на выключатель.
– Вот видишь, какая у меня жизнь, – произнес он.
Да, она видела.
Историки утверждают, будто выдвижение Джека кандидатом на пост президента от демократической партии было к этому моменту предопределено, однако сам Джек так не думал и был прав. Он победил на предварительных выборах, но при этом четко сознавал, как, впрочем, и все мы, что, если он не одержит убедительную победу в первом туре голосования, его популярность будет поставлена под сомнение, и тогда маятник может качнуться в сторону Саймингтона или Джонсона, а любой из них был более предпочтительной кандидатурой для старой гвардии демократической партии.
Собираясь в Лос‑Анджелес, Джек выслал вперед небольшой семейный авангард. Его отец снял поместье Марион Дэйвис, с которой его связывала давняя дружба (она была любовницей Херста), Бобби вместе с командой Джека расположился в отеле “Билтмор”; к участию в кампании привлекли и брата Джека Тедди, поручив ему обеспечивать поддержку делегатов из западных штатов; сестры Джека тоже приехали и жили в разных районах города. Я вылетел в Лос‑Анджелес еще раньше. Посол попросил меня помочь убедить губернатора Брауна не отказываться от данных ранее обязательств поддержать кандидатуру Джека. Только Джеки не приехала в Лос‑Анджелес. Она плохо переносила беременность, и врачи посоветовали ей остаться в Хианнис‑Порте – во всяком случае, так было объявлено.
За неделю до прибытия в Лос‑Анджелес семейного авангарда Джек послал туда Дэйва Пауэрза, который должен был найти ему в городе “тайное убежище”. По моему совету Дэйв снял трехкомнатный пентхаус под самой крышей здания, принадлежащего комедийному актеру Джеку Хейли. Там имелся отдельный вход и лифт. Сам дом находился недалеко от здания спорткомплекса, в котором проводился съезд. Дэйву также удалось снять для Джека один из павильонов спорткомплекса, где экспонировался интерьер дома, чтобы разместить в нем “штаб” Кеннеди. Таким образом, в распоряжении Джека было отдельное, скрытое от посторонних глаз помещение с мебелью и в самом спорткомплексе.
Казалось бы, имея две такие квартиры и на время освободившись от жены, Джек должен был быть счастлив. Но он приехал в Лос‑Анджелес в дурном расположении духа. Он был вспыльчив и раздражителен, ирландское обаяние исчезло за пеленой менее симпатичных качеств ирландской натуры.
В плохом настроении Джека был виноват Линдон Джонсон. Как выяснилось, Джонсон распространял слухи о том, что Джек страдает аддисоновой болезнью и вряд ли доживет до конца срока на посту президента, что он планирует назначить министром труда своего брата Бобби (такая информация наверняка вызвала бы панику среди лидеров профсоюзов) и – самый тревожный слух – что Джек скрывает какие‑то тайны из своей личной жизни, боясь, что из‑за них его не изберут президентом. Все это Джеку сообщили дружески настроенные к нему журналисты, а не его личные помощники, и поэтому он разозлился еще сильнее.
Я вошел в номер Джека в отеле “Билтмор” как раз в тот момент, когда он изливал желчный гнев на членов своей команды, причем он сидел, а все его помощники, словно висельники, с понурыми лицами стояли вокруг него. Досталось, видно, даже Бобби и молодому Тедди, которого впервые привлекли к участию в главном деле семьи Кеннеди.
– Ты слышал, что происходит? – спросил меня Джек. Он сидел неестественно прямо, подложив под спину подушку, – верный признак того, что он испытывает сильные боли; это нередко случалось после длительных перелетов. И все же Джек выглядел здоровым и отдохнувшим, являя собой полную противоположность Бобби, – тот сидел истощенный, осунувшийся и изможденный, и слова Джонсона о том, что Джек якобы доживает последние дни, в большей степени подходили для Бобби.
Джек отослал Тедди обрабатывать делегатов и распустил всех остальных помощников. С ним остались только мы с Бобби. Джек поморщился, затем жестом пригласил нас сесть.
– Я никогда не испытывал симпатий к Линдону, и мне хорошо известно, что я ему тоже не нравлюсь. Но, оказывается, он просто ненавидит меня.
Отношения между Джеком и Линдоном всегда были колючими. Джонсон относился к Джеку свысока, Джек же считал Джонсона провинциалом и обманщиком.
– Он неблагодарный, двуличный подлец, – рявкнул Бобби. – Он сказал репортерам, что ты “всего лишь тощий рахитик”. Отца он называет “человеком, который держал зонтик над головой Чемберлена”!
Джек мрачно уставился в пространство.
– Да, – произнес он. – Я слышал. Вообще‑то это он неплохо выразился, об отце. Речи Линдона пишут неглупые люди. Сам бы он до такого никогда не додумался. Как ты думаешь, Дэйвид, что мы должны предпринять?
– В принципе, вам эти выпады не принесут особого вреда. Линдон просто пускает дым… Только вот болтовня насчет тайн твоей личной жизни. Мне это не нравится.
– Что может знать Линдон кроме того, о чем знают все газетчики? – спросил Джек. – И потом, не станет же он рассказывать всему миру о моей личной жизни, верно?
– Мы можем заткнуть ему рот, – сказал Бобби. – Два года назад отец помог ему выпутаться из финансовых трудностей. Он знает такие вещи о делах Линдона, о которых не слышал никто, даже в Техасе.
Я бросил взгляд на Джека и покачал головой. Бобби говорил правду, однако он забыл упомянуть, что помощь Джо Линдону была платой за услугу: Линдон помог Джеку заполучить желанное место в комиссии сената по вопросам внешней политики. Это позволило Джеку занять более видное положение в сенате: раньше он работал в довольно узкой области трудовых отношений, теперь сделал шаг в сторону более широкой сферы внешней политики – такая работа больше подходила для будущего президента.
– Думаю, на этом вы потеряете больше, чем приобретете, – предупредил я.
Бобби сверкнул в мою сторону злобным взглядом. Ему не терпелось поскорей расправиться с Джонсоном. Бобби не забывал и не прощал обид и считал, что ответный удар нужно наносить сразу же. Вообще‑то, Джек в этом плане мало отличался от Бобби, но он скрывал свой темперамент под маской холодной рассудительности, предпочитая выглядеть в глазах людей старшим братом, который сдерживает необдуманные порывы Бобби.
– Мы можем сообщить в газеты о любовных связях Линдона, – предложил Бобби. – Я знаю точно, что он вот уже несколько лет спит с одной из своих секретарш. Причем он такой жмот, не может даже снять номер в гостинице. Они сношаются прямо на его рабочем столе в здании сената.
Джек улыбнулся.
– Знаешь, что мне сказал Линдон, как только я стал сенатором? Он сказал: “Я слышал, ты тоже из тех, кто не прочь поразвлечься с девочками”. Он засмеялся, но Бобби по‑прежнему метал сердитые взгляды. – Вряд ли мы выиграем что‑либо, распространив сведения о том, что Линдон любит развлекаться с девочками. Скорее, это поможет ему набрать несколько лишних голосов, вот и все. Что ты такой мрачный, Дэйвид?
– Я просто думаю, нет ли у Джонсона какого‑нибудь источника информации. Конкретных фактов.
– Каких?
– Ну, например, о твоей связи с Мэрилин.
– От кого он может получить такие сведения?
– От ФБР. От Хоффы.
– Ты зациклился на Мэрилин, Дэйвид. Я уже говорил тебе об этом.
– Гувер никогда на это не пойдет, – возразил Бобби. – А у Линдона кишка тонка. Он не станет связываться с Хоффой.
– Я не доверяю Гуверу, – сказал я Джеку. – И Джонсону тоже не доверяю. Мне кажется, тебе нужно быть поосторожнее.
– В каком смысле “поосторожнее”?
– Постарайся, чтобы тебя не видели с Мэрилин.
– Об этом не беспокойся, Дэйвид. Я приехал сюда работать, а не развлекаться, – ответил Джек, но я заметил, как при этом блеснули его глаза.
– Значит, мы ничем не ответим на выпад Линдона? – спросил Бобби.
Джек задумался.
– Какие есть предложения, Дэйвид?
– Распространите слух, что он еще не оправился от сердечного приступа, – предложил я. – Он будет взбешен, однако не такой уж это нечестный ход. А Линдон не дурак. Он сообразит, что это ему предупреждение, и поймет, что, если он не прекратит своих нападок, вы устроите ему серьезные неприятности. Вы должны показать, что у вас есть чем ответить. Джонсон задирист, но труслив. Он отступит.
– Неплохой совет, – согласился Джек. Я видел, что он почувствовал облегчение. Джек повернулся к Бобби. – Займись этим, – приказал он. – Но не сам. Нужно найти такого человека, чтобы никто не заподозрил, что он действует по нашей просьбе.
“Быстро соображает, – отметил я про себя. – Да и Бобби тоже”. Бобби кивнул и вышел из комнаты, не высказав никаких возражений. К концу дня все в городе знали, что у Джонсона больное сердце. Вечером Джек даже позвонил Линдону, чтобы выразить ему свое сочувствие, сказав, что он был просто в шоке, когда услышал такую безответственную болтовню. Линдон, конечно, понял, в чем дело, и разговоры о тайных любовных связях и болезнях Джека прекратились.
И все же я не был спокоен, а когда на следующее утро в мою контору на бульваре Сансет позвонила Мэрилин, я занервничал еще больше. Как выяснилось, ей удалось уговорить режиссера отпустить ее со съемок. Она очень хотела присутствовать на съезде.
– Я так взволнована, – заявила Мэрилин. Я чувствовал, что она крайне возбуждена, почти в истерике. – Ты слышал, что у Линдона Джонсона был сердечный приступ?
– Да нет…
– Все только об этом и говорят. Так ему и надо! Безобразный верзила, коварный выходец из техасских нищих – вот он кто. Я ненавижу таких людей.
Конечно, Мэрилин была права, говоря так о Джонсоне. Среди политиков я не встречал более подлого человека, а я знал немало политических деятелей. Джека он ненавидел просто из зависти.
– Как продвигаются съемки “Неприкаянных”? – спросил я.
– Ужасно. Возможно, снимаясь в картине, я заодно и разведусь. – Она как‑то неестественно рассмеялась. Рино – это город, где процедура развода максимально упрощена, и многие приезжали туда специально, чтобы оформить развод. По иронии судьбы, Рослин, героиня Мэрилин в фильме “Неприкаянные”, тоже приехала в Рино с этой целью.
– Что, все так плохо?
– Ох, милый. И не спрашивай.
– Джек здесь, – сказал я. – Он приехал вчера.
Она хихикнула.
– Я знаю. – Она заговорщицки понизила голос. – Слушай, милый, – начала она. – Я как раз и звоню тебе по этому поводу. Мы договорились, что я приду к нему сегодня утром. Он звонил мне вчера вечером, а я потеряла адрес.
– Он остановился в “Билтморе”. Номер 9333.
– Нет, не этот адрес, – раздраженно произнесла она. – Мы должны встретиться в другом месте.
– На Россмор‑авеню? В доме Джека Хейли?
– Точно!
– Номер 522, – сказал я. – Это прямо над квартирой Вильяма Гаргэна…
– Это тот парень, что играет сыщика в телевизионном сериале? Премного благодарна, любимый ты мой, – воскликнула она. – Ну, я побежала.
Мы с Джеком договорились встретиться во второй половине дня. Я должен был сообщить ему о результатах моей встречи с Синатрой и Лофордом, которые занимались организацией выступления представителей комитета “Звезды голосуют за Кеннеди”. Знаменитые артисты должны были выступить на съезде и, если все сложится удачно, – в “Колизеуме”, где Джек, став к тому времени кандидатом в президенты от демократической партии, будет выступать с речью, в которой выразит свое согласие баллотироваться в президенты. На этой встрече мы с Лофордом и Синатрой также обсуждали вопрос о том, как не выпустить Мэрилин “из‑под контроля”.
Джек сам открыл мне дверь в свое убежище на Россмор‑авеню. Он был в халате и ухмылялся во весь рот, но это была язвительная ухмылка.
– Если меня выберут президентом, – сказал он, – я предложу твою кандидатуру на должность директора ЦРУ.
Я уставился на него: шутка мне была непонятна.
– Вообще‑то я надеялся получить должность поприличнее.
– Ни за что. Парню, который умеет хранить секреты так хорошо, как ты, в ЦРУ самое место.
– Какие секреты? – спросил я. Я понял, что где‑то сплоховал, но с облегчением отметил про себя, что Джек вообще‑то не сердится, а просто желает подшутить надо мной.
– В спальне спит Мэрилин, хочешь верь, хочешь нет. Ты молодец, что дал ей этот адрес, особенно если вспомнить, как ты вчера советовал мне быть поосторожнее! Может, ты агент Линдона, а, Дэйвид?
Я смотрел на Джека, лицо мое пылало от стыда.
– Она сказала, что разговаривала с тобой.
– Конечно. И что потеряла адрес. Ты у нас такой мудрый, опытный, как же ты поверил?
Теперь, когда до меня дошло, что сотворила Мэрилин, я и сам не понимал, как мог поддаться на ее уловку. Она не раз в разговорах со мной грозилась составить Джеку компанию во время поездок по штатам, где он завоевывал голоса избирателей, но я, как правило, не воспринимал это всерьез. В том, что произошло теперь, была доля и моей вины. Я в очередной раз недооценил Мэрилин.
– Ну, в свое оправдание я могу только сказать, что она врала очень убедительно…
– Дэйвид, ты бы поверил Мэрилин, даже если бы она черное назвала белым.
Это действительно было так, и от этой мысли я почувствовал себя еще большим идиотом.
– Я ей голову оторву, – произнес я.
Джек засмеялся.
– Твое желание понятно, но вряд ли ты его осуществишь. Ты простишь ее. – Он налил в чашки кофе из серебряного термоса. Квартира, в которой мы сейчас находились, была красиво и уютно обставлена элегантной мебелью; прямо на полу лежали провода: сюда провели еще несколько телефонов, в том числе и “красный телефон”, который напрямую был связан со “штабом” Кеннеди в спорткомплексе.
– Я очень виноват, Джек, – вымолвил я.
– Ничего страшного. В принципе, теперь я чувствую себя спокойнее. Я все время размышлял над твоими словами… Думал, позвонить ей или, может, лучше не надо? И вдруг в одиннадцать утра звонок в дверь, и на пороге стоит Мэрилин с бутылкой шампанского в руке. Сейчас она спит праведным сном младенца.
– Везучий ты человек.
– Да, – спокойно согласился он.
Открылась дверь, и в комнату вошла Мэрилин, одетая только в одну из рубашек Джека.
– Я услышала какой‑то шум? – заговорила она. – Не могла сообразить, где я. – Даже на расстоянии было заметно, что у нее совсем маленькие зрачки, буквально крошечные черные точечки – тревожный признак. Она замолчала, раздумывая, – замолчала довольно‑таки надолго, – затем спросила тонким голоском: – Так где я?
В одной руке Мэрилин держала бокал с шампанским, в другой – капсулы в яркой оболочке. Она положила капсулы в рот, запила их шампанским и улыбнулась – как‑то недоуменно, отметил я про себя.
– Привет, Дэйвид, – сказала Мэрилин. Она направилась ко мне через всю комнату, изо всех сил стараясь идти прямо, словно шла не по полу, а по канату, остановилась возле меня и поцеловала. Я ощутил душистый, свежий аромат ее кожи, как у ребенка, а тело у нее было горячее (ведь она только что проснулась), хотя во всех комнатах работали кондиционеры и в квартире было холодно. Она прислонилась ко мне; ее лицо находилось совсем рядом с моим. – Я так виновата перед тобой, – произнесла она. В глазах ее стояли слезы. – Нельзя так поступать с друзьями.
Конечно, Джек был прав. Я простил ее сразу же – я не мог сердиться, легче было бы пнуть ногой коккер‑спаниеля.
– Ты мой самый лучший друг, Дэйвид. – Она обвила руками мою шею, непроизвольно обнажив передо мной свою грудь. – Честное слово.
– Я знаю. – “И это не так уж далеко от истины”, – с грустью подумал я.
– Я не хотела обманывать тебя, но ведь тогда ты, наверное, не дал бы мне адрес Джека.
– Скорее всего, нет.
– Вот видишь? Значит, я рассудила правильно! – сказала она, довольная логикой своих рассуждений. – Так я уснула или мне показалось?
– Уснула.
– О, милый, я уже давно так сладко не спала… Дорогой, я хочу еще немного шампанского.
Джек посмотрел на часы.
– Мне кажется, это не самая блестящая идея, – сказал он.
Мэрилин упрямо сжала губы, и ее подбородок сразу как бы стал тяжелым. Она уже не казалась нежной и беспомощной.
– А я говорю, хочу шампанского, черт возьми, – вспылила она.
Джек какое‑то мгновение смотрел на нее; на лице выступили красные пятна. Затем он обратил все в шутку и, я считаю, поступил мудро.
– В тебе есть ирландская кровь, – произнес он и, взяв бокал, прошел в небольшую кухню и принес ей шампанского.
Мэрилин обняла Джека и приникла к его губам в долгом, страстном поцелуе.
– О, любимый мой, – застонала она. – Прости меня. Я всегда перед месячными становлюсь такой раздражительной и неуравновешенной. Уж на тебя‑то я вовсе не хотела кричать. – Она подошла к дивану и, порывшись в своей сумочке, извлекла из нее еще одну капсулу. Затем положила ее в рот и запила шампанским.
– Ты уверена, что тебе это не повредит? – спросил я. – Принимаешь столько таблеток, да еще вместе со спиртным?
– О, Дэйвид, это же противоаллергические средства. И
витамины. И потом, разве шампанское – это спиртной напиток? Оно же вроде как вино?
Джек ухмылялся – его забавляла эта сцена. В такой обстановке он отдыхал от напряженных событий, которые происходили всего в десяти минутах ходьбы, в спорткомплексе, где в данный момент наконец‑то осуществлялось его самое заветное желание – его и его отца.
Зазвонил телефон, следом за ним – еще один. Джек снял трубку с аппарата, который стоял к нему ближе, и сказал:
– Да, вздремнул немного. – Затем стал напряженно вслушиваться, лицо его помрачнело. – Передай этому гаду, что меня поддерживают все его делегаты, черт возьми. Во время выборов в Пенсильвании моей фамилии даже не было в списках для голосования, а за меня проголосовало больше народу, чем за любого другого кандидата, не включенного в бюллетень, за всю историю штата… Или лучше я сам ему это скажу! Я столько лет трудился как проклятый, чтобы стать кандидатом в президенты от демократической партии, и я не позволю этому идиоту губернатору Пенсильвании все испортить.
Он с грохотом швырнул трубку на рычаг и схватился за другой телефон, одновременно махнув нам рукой, чтобы мы уходили. Было очевидно, что у него больше нет времени для Мэрилин и что сейчас у него есть дела поважнее, чем организация выступления “Звезды голосуют за Кеннеди”.
Нужно отдать Мэрилин должное: когда того требовала необходимость, она умела моментально собраться и сосредоточиться. Это вполне объяснимо: в более юном возрасте ей нередко приходилось проводить время в чужих спальнях. Не знаю, какие таблетки она принимала, но они довольно быстро восстанавливали ее силы, вызывая, правда, значительные побочные эффекты. Она двигалась неровной походкой и, пока дошла до спальни, несколько раз умудрилась наткнуться на стулья в гостиной.
– До свидания, любимый, – сказала она, поцеловав Джека. У него на щеке осталось пятно от ее губной помады. Я надеялся, что Джек заметит и сотрет его, прежде чем отправится выяснять отношения с губернатором Пенсильвании Лоренсом.
– Ты на машине? – спросил он.
– Я приехала на своей машине, – сказала Мэрилин. Она порылась в сумочке, вытащила ключи, показала их нам и уронила на пол.
Мы с Джеком посмотрели друг на друга, думая об одном и том же: Мэрилин нельзя садиться за руль. Мне также пришло в голову, что ее машину без труда узнает любой журналист, который знаком с Голливудом и его обитателями. Она по‑прежнему ездила в “кадиллаке” с откидывающимся верхом, который ей подарили еще до того, как она вышла замуж за ди Маджо. Немало людей знали машину Мэрилин, и поставить ее у дома № 522 на Россмор‑авеню – все равно что вывесить табличку: “В этом доме гостит Мэрилин Монро”.
– Я отвезу тебя домой, – предложил я.
Джек кивнул.
– Хорошая мысль!
Мэрилин не возражала. Похоже, она была даже не в состоянии поднять с пола ключи от своей машины, поэтому это сделал я. Я подхватил ее под руку и повел к двери, оставляя Джека улаживать свои дела.
Машина Мэрилин стояла у пожарного гидранта под углом к тротуару. На ветровом стекле был прикреплен талон на штраф за нарушение правил стоянки. Я помог Мэрилин сесть на переднее сиденье, а сам направился к своей машине и сказал водителю, чтобы он ждал меня у гостиницы “Беверли‑Хиллз”.
Потом вернулся, сел за руль и посмотрел на Мэрилин. Она сидела, грациозно откинувшись на спинку сиденья. Одна ее рука покоилась на дверце машины, другая – лежала на спинке белого кожаного сиденья, так что ее пальцы чуть касались моей шеи. Юбка на ней задралась, оголив верхнюю часть ноги с кружевной белой подвязкой. Я подумал про себя, что это и есть самая сокровенная мечта, о которой только может грезить любой мужчина Америки: солнечным днем в автомобиле с откинутым верхом я еду по Южной Калифорнии с самой прекрасной блондинкой в мире; она сидит рядом со мной, откинувшись на спинку сиденья, глаза полузакрыты, губы чуть приоткрыты, словно ждут, чтобы их поцеловали.
Мэрилин поглаживала мою шею, а другой рукой включила радио. Передавали песню “Наша любовь будет вечной” в исполнении Синатры. Мэрилин стала тихо подпевать, словно они с Синатрой исполняли дуэт. У нее был хороший голос, чувственный, с придыханием, при звуке которого мужчины, и я в том числе, начинают грезить.
– О Господи, я обожаю Фрэнка! – простонала она. – Он такой сексуальный.
– Гм…
– Не надо ревновать, любимый.
Я вздохнул.
– Эх, кто бы обо мне такое сказал хоть раз в жизни.
Она придвинулась ко мне и поцеловала. Я смотрел на дорогу, но чувствовал на своей щеке ее губы, влажные и удивительно теплые, почти горячие.