– Не валяйте дурака, господин Гувер. Вы что, следите за мной? – Мало найдется людей, которые не затрепетали бы от ужаса, заслышав в голосе президента такое неистовое бешенство, но Гувер притворился возмущенным, словно ему бросили в лицо несправедливое обвинение.
– Разумеется, нет, господин президент, – резко ответил он. – Мы полагаем, что этот разговор был записан так называемым “специалистом по прослушиванию средств связи”, который работает на Хоффу и одного главаря мафии…
– То есть вы хотите сказать, что господин Хоффа установил подслушивающие устройства в моем номере в “Карлайле”?
Гувер смотрел на президента немигающим взглядом.
– Выходит, что так оно и есть.
– И давно? Сколько у вас имеется подобных записей?
– Довольно много, господин президент. И в них… э… фигурирует не только мисс Монро.
– Ясно. И вы допустили такое?
– Наоборот. Как только я узнал о том, что вас прослушивают, я тут же направил одного из наших лучших сотрудников, агента по особо важным делам Киркпатрика, проверить все ваши резиденции. Все подслушивающие устройства изъяты, господин президент. Можете дышать свободно. Об этой тайне знаем только мы с вами.
– И господин Хоффа.
– Ну да. Но думаю, с Хоффой мы разберемся. – Гувер кашлянул, вежлива прикрывая рот ладонью. Лицо президента дышало откровенной, неприкрытой ненавистью, и Гувер упивался сознанием своей победы. – У нас есть такие материалы о преступной деятельности Хоффы. Вы не поверите, господин президент, – прошептал он. – Например…
– Я не хочу этого знать, – сказал Кеннеди.
– Как вам угодно. – Гувер сделал вид, что оскорблен.
– Что еще?
– У нас есть… э… фотографии…
– Нет, я имею в виду, есть еще вопросы, которые вы хотите обсудить со мной? – Самообладание вернулось к президенту. Он смотрел на Гувера холодным, тяжелым, равнодушным взглядом.
Гуверу было достаточно просто взглянуть в лицо президенту, чтобы понять: малейшая неосторожность с его стороны, один неверный шаг, и тогда уже больше не жди пощады от Кеннеди – он и его брат постараются сместить Гувера при первой возможности.
Ему было наплевать. Он ощущал себя на двадцать лет моложе. Более того, у него было такое чувство, словно опять вернулось то время, когда его считали героем, героем с автоматом в руке, когда он прославился на всю страну в связи с гибелью Диллинджера.
Он никогда не предоставит им возможности избавиться от него, ликовал Гувер.
Он переживет их обоих!
– Значит, это был не врач? – Джек все еще смеялся над ее рассказом.
– Какой там врач!
– И теперь ты на свободе. И совершенно здорова.
– Ну да, здорова! Я чокнутая. Меня преследуют галлюцинации, что я сейчас нахожусь в отеле “Карлайл” и только что занималась любовью с президентом Соединенных Штатов. По‑моему, ясно, что я помешанная.
– Ну и как впечатление? От президента?
– Comme ci, comme ca [14], – ответила она и повела рукой из стороны в сторону.
Он дотянулся до нее и пощекотал.
– Эй, прекрати! – задыхаясь от смеха, выговорила она, затем сделала глубокий вдох. – О Боже, – произнесла она. – Ненавижу, когда меня щекочут.
– Гм. А если вот так? Лучше?
Она издала низкий хриплый стон.
– Это мне нравится.
– Я так и думал.
– Не останавливайтесь, господин президент.
Он продолжал ласкать ее. Она легла на спину, чтобы полнее ощутить наслаждение, разливавшееся по всему ее телу и заставляющее забыть страдания последних недель. “Секс – самое лучшее средство от навязчивых тяжелых мыслей, – подумала она. – В отличие от таблеток, секс помогает всегда, и его незачем дозировать…”
Поначалу она задавалась вопросом, как будет ощущать себя в постели с Джеком‑президентом, станет ли их интимная близость иной. И конечно же, в принципе ничего не изменилось, но все‑таки разница чувствовалась. С одной стороны, он был все тот же Джек, которого она знала, однако она никак не могла отрешиться от мысли, что рядом с ней в постели лежит не кто иной, как сам президент Соединенных Штатов. Она подумала, что, наверное, то же самое чувствуют мужчины, которым в жизни выпадает счастье обладать ею, – они заранее уверены, что испытают нечто особенное в постели с Мэрилин Монро, они уже настроены на это.
– Ты почувствовала разницу? – спросил он. – Ведь я теперь президент.
Она хихикнула.
– Парни из службы безопасности мне нравятся больше, чем твои прежние телохранители. Они симпатичнее.
Он рассмеялся.
– Ну, эти ребята знают свое дело. Лучшие в мире профи. Я не завидую тому, кто попытается убить меня!
Глаза его сияли. Он гордился отборными подразделениями; в его представлении они воплощали дух романтики. Он рассказал ей массу историй о своих открытиях в Вашингтоне, излагая их с огромным воодушевлением, словно потчевал изысканным блюдом. Бобби недавно узнал о существовании “зеленых беретов”; Джек был восхищен лучшими агентами ЦРУ, которые использовали в своей речи такие слова, как “внедрение”, и спокойно, по‑деловому обсуждали, чем отравленные стрелы лучше пистолета с глушителем. Тайные агенты в темных очках, у которых свои многолетние традиции, которые постоянно употребляют кодовые названия, используют передовую технологию – все они принадлежали к той же особой категории бойцов, входили в состав небольшой армии Джеймсов Бондов, которые всецело находились в распоряжении президента.
Они лежали, укрывшись измятыми простынями, и он держал ее руки в своих.
– Ну и что ты теперь чувствуешь? Ведь ты получил все, что хотел? – спросила она.
– Что именно?
– Белый дом. Пост президента.
Он ответил не сразу.
– Это как чудесный станок, на котором много лет никто не работал, – произнес он. – Только что‑то задумаешь, оказывается, есть правительственное учреждение, которое этим занимается или должно заниматься. Надо лишь найти это учреждение.
Он смотрел в потолок.
– Иногда мне кажется, что я схожу с ума, – продолжал он. – Рядом со мной двадцать четыре часа в сутки находится парень из ВВС с “футбольным мячом” – так называется портфель, в котором лежат документы с кодами для нанесения ядерного удара. И поначалу мысли обо всем этом не дают покоя. Потом привыкаешь, как и к тому, что тебя всюду встречают под музыку марша “Привет вождю”, и к тому, что ты всегда должен первым проходить в дверь, даже если идешь с женщиной.
Он придвинулся ближе, прижался к ней своим большим, сильным телом.
– Я ездил на Хайд‑Парк, чтобы засвидетельствовать свое почтение Элинор Рузвельт, – снова заговорил он. – Когда мы входили в дом, я хотел пропустить ее вперед, но она сказала: “Нет‑нет, господин президент, теперь вы всегда должны входить первым”. – Джек засмеялся, но она видела, что на него это произвело впечатление. – Вот когда я услышал эти слова из уст Элинор, до меня действительно дошел их смысл…
– Где он сейчас?
– Кто?
– Ну, тот парень с кодами.
– Сидит в одной из соседних комнат, у телефона засекреченной линии связи.
– Он, наверное, так мечтает попасть в эту комнату.
– Это уж точно. Да черт с ним. Главнокомандующий здесь я, а он всего лишь уорент‑офицер ВВС, так что каждому свое. А кто сказал, что на свете есть справедливость?
– Не знаю. Я такого не говорила.
– Ты у меня умница, – сказал он.
Рядом с кроватью зазвонил телефон. Это был красный аппарат, без диска. На мгновение у нее внутри все похолодело. А вдруг по какому‑то глупому, нелепейшему стечению обстоятельств это тот самый момент, когда Джеку действительно придется вызвать сюда уорент‑офицера ВВС США, который сидит в комнате неподалеку.
Джек поднял трубку.
– Это линия засекреченной связи, – сказал он, несколько раздраженно.
Он выпрямился, тихо вскрикнув от боли. Она подложила ему под спину две подушки.
– Я сам разберусь, переговорю с Бобби, – ответил в трубку Джек. – Правда, ему это не понравится, он очень сердит на этих парней, но, если их посадить в тюрьму, они не смогут выполнить задачу на Кубе.
Джек с нетерпением выслушал говорящего.
– Я же сказал, что поговорю с братом, – произнес он холодно и жестко. – Я не хочу слышать о том, что Кастро трудно выследить… Меня не волнует, что он каждый раз меняет место ночлега… Найти его – это как раз и входит в ваши обязанности, ясно? – Джек с грохотом швырнул трубку на рычаг. – Будь он проклят, этот Кастро! – воскликнул он. – Только о нем и слышу все время. Можно подумать, что судьба администрации зависит именно от того, избавимся мы от Кастро или нет.
– Вообще‑то он мне нравится, – сказала она. – У него сексуальная внешность.
Джек с удивлением взглянул на нее, на лице не осталось и следа раздражения.
– Знаешь, а ведь это забавно, – задумчиво вымолвил он. – Джеки говорит то же самое… Я тоже думаю, что он не чужд плотских наслаждений, если верить информации ЦРУ о его любовных связях… – Он покачал головой. – Нужно отдать должное этому мерзавцу Кастро, он в своем роде выдающийся человек. Почему, интересно, те, кто поддерживает нас, кажутся такими серыми?
– Они не сексуальные.
– Свободный мир должен задуматься над этим.
– У свободного мира есть ты, любимый. Этого вполне достаточно.
– Тебе виднее.
– Да, виднее. Я готова повторить это хоть в суде.
– Боже упаси! – воскликнул Джек и постучал по поверхности деревянного столика возле кровати.
– Уверена, Кастро понравился бы тебе, если бы вы встретились, – сказала она.
– Ты думаешь?
Она кивнула.
– Может, ты и права, – задумчиво произнес Джек. – Он молод. Умен. У него есть младший брат, который гораздо жестче, чем он сам. Он любит симпатичных женщин и курит сигары. – Он расхохотался. – И почему я не назначил тебя госсекретарем. – Он покачал головой. – Но мы с ним не подружимся. Эйзенхауэру прощали то, что в девяноста милях от Ки‑Уэст находится коммунистическая Куба, а мне не простят. Кастро надо убирать. Или мы, или он.
– Я ставлю на тебя, – сказала она, целуя его.
– Это хорошо, – отозвался он. Затем добавил с большим сомнением в голосе: – Очень хочется надеяться, что ты не ошиблась.
О том, что произошло в Заливе свиней[15], я узнал из выступления Эдлая Стивенсона на заседании ассамблеи ООН, где он с негодованием доказывал, что США не имеют никакого отношения к вторжению на Кубу. Затем позвонил Бобби и сказал:
– Немедленно приезжай. Пришел конец нашей непорочности.
Тут я сразу понял, что бедняга Эдлай отдувается перед всем миром за промахи Джека и Бобби и что мы оказались, как говаривал их отец, “по уши в дерьме”.
Звонок посла застал меня, когда я уже выходил из дома, чтобы ехать в аэропорт Ла Гуардиа.
– Эти сволочи из ЦРУ, – рычал он. – Я говорил Джеку, что за все ЦРУ не дал бы и доллара. Ты смотри, что они сделали с моим мальчиком!
От душившего его гнева Джо с трудом выговаривал слова. Его голос мне показался странным, словно он был простужен; потом я понял, что он плачет.
– Они погубили карьеру моего сына, – голосил Джо, и, слыша в трубке его страдания, я больше не сомневался, что Джек попал в серьезную переделку.
С самых первых дней пребывания на посту президента Джек постоянно находился в атмосфере назревающего кризиса, можно сказать, на грани катастрофы. Только поэтому я сразу и откликнулся на призыв о помощи. А вообще‑то я был обижен на Джека, все не мог забыть, как высокомерно он беседовал со мной на следующий же день после выборов. Мы с Марией в качестве почетных гостей присутствовали на церемонии инаугурации. Мария была польщена и довольна тем, что находится в центре внимания, но я никак не мог смириться с нанесенной мне обидой, ведь Джек так и не сказал, что назначит меня послом в Великобритании, о чем я всегда мечтал. Ну, а Мария‑то, конечно, была просто в восхищении от нашего нового президента.
В конце концов, если я нужен Джеку (и родине), я обязан помочь. Да и кто не откликнется на призыв президента Соединенных Штатов? Тем более если вы знаете его со школьного возраста.
Кроме всего прочего, затишье, наступившее в моей жизни после напряженной работы во время предвыборной кампании, угнетало меня; я не находил себе места от скуки. Я скучал не только по политической деятельности, но, как ни странно, и по тем поручениям, которые мне приходилось выполнять в качестве связного между Джеком и мафией. У Джека теперь появились более важные дела, да и у мафии, видимо, тоже. Став президентом, Джек утратил интерес к Хоффе, а Бобби, который до этого клялся посадить Хоффу в тюрьму, стал министром юстиции, и у него тоже появились более насущные проблемы – в первую очередь, проблема защиты гражданских прав, а также проблема нейтрализации Гувера. Война против Хоффы отошла на второй план, гангстеры Чикаго вздохнули свободнее, а я избавился от необходимости общаться с Джеком Руби и Редом Дорфманом.
Меня сразу же провели к президенту. У Джека было бледное, опухшее лицо, глаза ввалились и помутнели от усталости.
– А, Дэйвид, – произнес он, пожимая мне руку, – спасибо, что приехал. На этот раз мы влипли по‑настоящему.
– Чем могу помочь, господин президент? – спросил я.
– Не откладывая, садись за телефон, Дэйвид, и звони всем, кто тебе чем‑то обязан. Необходимо ликвидировать последствия катастрофы! Переговори с Гарри Лусом, Панчем Сульцбергером, Биллом Пейли… Сделай все возможное. Если ты решишь, что мне нужно переговорить с кем‑нибудь, я сделаю это, но имей в виду, я не собираюсь выслушивать высокопарные рассуждения по вопросам внешней политики или о честности в политике вообще. Ясно?
– Будет сделано, – ответил я. Лицо Джека застыло в жесткой неподвижности, словно окаменело; на нем не отражалось никаких эмоций. Я пытался понять, что скрывается за этой непроницаемой маской. Точно я знал только одно: если случались неприятности, Джек прежде всего винил в них себя, а не других.
– Ситуация очень сложная? – спросил я. – Чем это грозит в самом худшем случае?
Джек издал глубокий вздох. Он сидел, перенеся всю тяжесть своего тела на спинку стула и закинув ноги на сверкающую поверхность стола.
– Здорово они меня подставили, – сказал он.
– Кто, кубинцы?
– ЦРУ.
– Надо же, и отец твой сегодня утром сказал мне то же самое.
– Он прав. Как всегда.
Джек произнес последние слова с горечью. Хотя у него с отцом и были доверительные отношения, однако президенту Соединенных Штатов не очень приятно слышать от своего родителя фразы наподобие “Я ведь предупреждал тебя”. Впрочем, дети всегда испытывают стыд и унижение, когда им приходится признавать правоту своих родителей.
– Как развиваются события на плацдарме?
– Идут кровопролитные бои.
– Подкрепления будут направлены?
– Нет. – Голос Джека звучал глухо и монотонно. – Я запретил воздушные налеты и обстрел с моря. Ясно, что это провал, и незачем его усугублять.
– У нас есть возможность вывезти наших людей с плацдармов?
Джек смотрел на серое небо, губы сурово сжаты.
– Скорее всего, нет, – мрачно произнес он.
– Понятно. – Другими словами, это был провал, о котором знал весь мир, провал, ставший результатом предательских и неумелых действий; при этом все старались уйти от ответственности. Злейшие враги Джека не могли бы придумать более разрушительного по своим последствиям – и более унизительного – сценария. Джек бросил вызов Кастро и проиграл.
– Где Бобби? – спросил я.
Джек покачал головой.
– Брат – моя главная опора, – ответил он, выговаривая слова медленно и тихо. – Это будет мне уроком, Дэйвид. Из всех людей здесь в Вашингтоне Бобби – единственный, кому я могу доверять.
Джек взял канцелярскую скрепку и стал скручивать и выворачивать ее, пока не сломал.
– Все остальные абсолютно ни на что не годятся, – сказал он. – Когда мы решили проводить эту операцию, Бисселл с пеной у рта расхваливал возможности ЦРУ. “Я ваша акула‑людоед, господин президент”, – говорил он мне. Акула! Пескарь – вот он кто! А как только запахло жареным, он поспешил спихнуть это дело на Объединенный комитет начальников штабов, а комитет воспротивился этому. Они смогли договориться только в одном: что вся ответственность ложится на меня.
Джек сидел, раскачиваясь на своем стуле. В Овальном кабинете стояла абсолютная тишина, словно никакого кризиса не было и в помине. Очевидно, он приказал, чтобы его не беспокоили.
– Я думал, сяду за этот стол, и вся власть в моих руках, – продолжал он. – Стоит только приказать, и все будет исполнено. Ничего подобного. Президент – самый уязвимый на земле человек. Он постоянно находится под угрозой и отвечает за все, хотя решения принимают чиновники.
Последний раз я виделся с Джеком всего несколько недель назад, но за это время он, казалось, постарел лет на десять. Джек, конечно, оправится от своей неудачи – он еще молод, сил у него много, и он не станет долго предаваться отчаянию, – но после катастрофы в Заливе свиней в моем представлении он перестал быть молодым. Пост президента достался ему ценой суровых испытаний, думал я.
– Нет, – сказал он, – такие операции надо готовить серьезно. Отныне я не позволю никаких легкомысленных авантюр. Возможно, я войду в историю как президент, который не смог вернуть Кубу в сферу нашего влияния, – правда, это мы еще посмотрим! – но я не хочу стать президентом, из‑за которого мы потеряли Лаос и Вьетнам.
– Честолюбивый замысел. – “И опасная затея”, – подумал я.
– До выполнения еще далеко. – Джек вздохнул и с трудом поднялся. – Терпеть не могу эти совещания, но придется идти. Это как вскрытие в морге: кучка врачей сгрудилась вокруг трупа и пытается выяснить, что не сработало… Жаль тех бедняг на берегу залива.
– Если кто‑то из них уцелеет, это тоже создаст некоторые проблемы, господин президент.
Он кивнул.
– От этого никуда не денешься. Как‑нибудь разберемся.
– Некоторые из них будут очень недовольны.
– Не только они. Кое‑кто из твоих старых друзей очень усердно настаивал на высадке десанта.
– Из моих друзей?
– Ты знаешь, о ком я говорю.
Я понял его, и мне это не понравилось.
– Я понятия не имел, что наши друзья связаны с этим делом, господин президент.
– Я тебе этого не говорил. Тебе вообще об этом ничего не известно. ЦРУ разработало отдельный план. Хотели захватить противника в клещи, понимаешь? Мафия должна была разделаться с Кастро непосредственно перед высадкой десанта.
– Как “разделаться”?
– Ну, нейтрализовать его.
– Нейтрализовать?
– Покончить с ним! – раздраженно объяснил Джек. – Теперь тебе ясно?
Я пришел в ужас – настолько это было нелепо.
– Боже мой, Джек, – вскричал я, впервые забыв обратиться к нему как подобало. – Я не отрицаю, что лично сам передал тебе их предложение, но мне и в голову не могло прийти, что ты решишься на такой шаг… Это же чистейшая глупость!
– Ну да. Сейчас, когда операция провалилась, все так говорят… Мафия оказалась ничем не лучше ЦРУ.
– Мне это давно известно. Я знаю, что это за люди! – Я посмотрел на него. – Нужно было посоветоваться со мной.
Должно быть, Джек почувствовал, что я обижен на него: став президентом, он забыл обо мне. Он смутился, понимая, что я вправе обижаться.
– Дэйвид, о плане операции знал очень узкий круг лиц, как у них принято выражаться… – Он уже усвоил терминологию. – Да и вообще, тебе лучше было об этом не знать, правда. – Он помолчал. – Извини, – сказал он. – Я говорю искренне.
– Позволь напомнить тебе, что хорошо это или плохо, но я завязан с этими людьми. Я не хочу, чтобы они обвиняли меня в том, о чем я понятия не имел.
– Мне кажется, тебе нечего бояться, Дэйвид. Они обвиняют ЦРУ. И меня.
Я не был в том уверен.
– Кто вел с ними переговоры? И кто был с их стороны?
– Они откомандировали Джанкану, – осторожно ответил он. – ЦРУ имело дело с ним.
Он кашлянул.
– Вообще‑то, многие выходили с ними на связь, – добавил он небрежно. – Я тоже имел с ними контакт. – Вид у него был виноватый.
Я был поражен.
– Ты встречался с Джанканой? Как ты мог так рисковать? Тебе следовало послать кого‑то другого. Хотя бы меня.
– Да, – неуверенно согласился он, кивая головой. Он был смущен. – Да, наверное, так было бы лучше. Теперь это очевидно. Но тогда такой шаг казался не вполне оправданным, Дэйвид. Необходимо было встретиться мне лично …
Он бросил взгляд на часы. Я понял намек и пошел выполнять его поручение – договариваться с прессой. Джек явно нуждался в моей помощи и понимал это.
Несмотря на все мои усилия, последующие несколько недель комментарии в газетах были просто ужасными. Даже те издания, которые обычно были настроены к Джеку дружелюбно, теперь не очень стеснялись в выражениях. Но меня радовало уже то, что ни одна из газет не упомянула о мафии в связи с этой операцией. Я немного успокоился, а зря: через некоторое время мне позвонил Бобби и сообщил, что “местные жители начинают волноваться”. Он не стал выражаться открытым текстом и говорил более резко и раздраженно, чем обычно.
Догадавшись, что речь идет о людях Джанканы, я сказал ему, что больше не желаю иметь с ними дела.
– Пожалуйста, поговори с ними, – попросил меня Бобби, когда я прилетел в Вашингтон, поддавшись на настойчивые уговоры его отца. Бобби теперь опасался обсуждать по телефону важные проблемы, а ведь он был министром юстиции Соединенных Штатов! – Ради Джека, – добавил он, зная, что для меня это убедительный довод.
– Я не знаком с Джанканой.
– Ну и что? Ты знаешь людей, которые знакомы с ним.
– Джек, то есть господин президент, дал мне понять, что у него есть прямой выход на Джанкану – на очень высоком уровне.
Бобби бросил на меня гневный взгляд.
– Никогда не вспоминай об этом! – рявкнул он.
Мы находились в его кабинете с обшитыми темными панелями стенами в здании министерства юстиции. Бобби сидел за огромным столом; у его ног лежала собака, неприветливый ньюфаундленд. Когда Брумусу случалось укусить кого‑либо из сотрудников новой администрации, это считалось высокой честью, но я не стремился к подобным почестям. Я свирепо поглядывал на собаку, а она уставилась на меня.
– Ох, уж этот мой брат, – тихо произнес Бобби. – Если бы он не спешил расстегнуть брюки при каждом удобном случае… – Он вздохнул. – Ладно, не бери в голову. С ней уже все улажено.
Тут‑то я и смекнул, что, вероятно, человек Джанканы, с которым встречался Джек, был женского пола. Как же такое могло произойти? – подумал я, но потом решил, что мне незачем вникать в это дело.
– Я по‑прежнему уверен, что выходить на прямую связь с Джанканой не стоило, – сказал я. – Неважно, через какой канал.
– Явно не стоило. И незачем повторять еще раз эту ошибку. Если ты хочешь действовать через связного, пожалуйста. Решай сам. Делай все, что сочтешь нужным, лишь бы только информация дошла до адресата.
– Какая информация?
– Чтобы они не болтали лишнего.
– Ты думаешь, они станут болтать?
– Я думаю, они уже начали распускать кое‑какие слухи, в надежде, что пресса представит их героями. Это надо пресечь.
Я не стал спорить с Бобби – сейчас это было бесполезно. Джек сделал его своим “премьер‑министром” и главным “палачом”, наделив его властью вторгаться в самые засекреченные правительственные сферы, чтобы выявить тех, кто не прошел проверку на прочность и, что более важно, кто обманул доверие Джека. Бобби уже стали считать вторым человеком в правительстве, его боялись больше, чем президента, – у него даже изменилось выражение лица. Это Бобби увольнял с работы людей, которые проявили неблагонадежность по отношению к Джеку, натравливал налоговую службу на его оппонентов и изыскивал возможности, чтобы упрятать в тюрьму его врагов.
Я испытал облегчение, выйдя из его кабинета – настроение Бобби мне не нравилось, – и сразу же вылетел в Нью‑Йорк. Но отдохнуть мне не пришлось. Не успел я войти в свой дом, как услышал телефонный звонок. Это была Мэрилин. Она просила меня приехать поужинать с ней. Я мечтал о горячей ванне, мечтал поужинать в одиночестве перед телевизором, поскольку Мария ушла в театр на какой‑то бенефис. Но по голосу Мэрилин я понял, что она страшно одинока. Поэтому я сразу надел пальто и вышел из дому.
Ужин, который предложила мне Мэрилин, состоял из китайских блюд, купленных в каком‑нибудь буфете, – я предпочел бы что‑нибудь более приличное. Мэрилин выглядела плохо – лицо отекшее, кожа покрыта какими‑то пятнами, ногти обломаны, волосы у корней начали темнеть. Было очевидно, что развод не пошел ей на пользу. Я убрал со стула старые газеты, журналы, конверты от пластинок и сел. Мэрилин наполнила шампанским два не очень чистых хрустальных фужера.
– Как это ужасно, – все, что произошло на Кубе, – сказала она. – Джек, наверное, с ума сходит от всего этого?
– Я сегодня был в Вашингтоне, встречался с Бобби. Он очень расстроен.
– Я звонила Джеку. Настроение у него отвратительное. Он говорил, что, если перевоплощения действительно существуют, он хотел бы в следующей жизни быть не политическим деятелем, а кинорежиссером. “Ты не должен так думать!” – сказала я ему.
– Как твои дела? – спросил я.
– Ох, милый! Ты не поверишь! Я практически осталась без работы.
– Ты?
– Я. Эн‑би‑си предложила мне сняться в фильме “Дождь”. Знаешь, это по Сомерсету Моэму?
О познаниях других людей в литературе и искусстве Мэрилин судила по себе.
– Ну и что произошло? – поинтересовался я.
– Они испугались, узнав о моих проблемах, – ответила она. Мэрилин осушила свой фужер с шампанским. – Вот такие дела.
Меня удивило, что телекомпания могла отказаться от возможности показывать по телевизору в вечерние часы Мэрилин Монро. Должно быть, ее акции действительно упали в цене, если даже телевизионщики не хотят иметь с ней дело.
Она разломила “печенье‑гадание”.
– “Расскажи своему лучшему другу о том, что тебя беспокоит”, – прочитала она.
– Неплохой совет.
– Эти записки в печеньях умнее всех психиатров вместе взятых.
Некоторое время мы ели молча, слушая пение Синатры, – Мэрилин поставила пластинку. Когда мы наелись чуть ли не до дурноты, Мэрилин опять наполнила фужеры шампанским и, закрыв глаза, откинулась на подушки.
– Дэйвид, – произнесла она. – Ты не забыл про совет в печенье? Это я сама выдумала. Можно, я задам тебе пару вопросов о том, что меня беспокоит?
– Конечно. Вообще‑то мне сразу показалось, что совет очень уж подходящий, как по заказу.
– Видишь ли, если я расскажу об этом кому другому, меня сочтут сумасшедшей, понимаешь? У меня есть друг, мальчик по имени Тимми Хан. Он один из моих поклонников, всюду ходит за мной в Нью‑Йорке, как тень. Ты, может, даже видел его.
– Ему лет шестнадцать? Одет в джинсы и ветровку? Лицо печальное, как у маленького старичка?
– Точно. Он мне по‑своему нравится. И потом, он предан мне. Куда бы я ни пошла, он всегда ждет на улице, иногда до часу или двух ночи. Знаешь, иногда я звоню его матери и обещаю, что присмотрю за ним, но он об этом не знает…
– Вот это поклонник.
– Он боготворит меня. Я не преувеличиваю. Тимми боготворит меня в буквальном смысле этого слова. Собаки, которые у меня были, и те не с такой преданностью смотрели на меня. – Она отпила шампанского. – Но он совсем не глупый, знаешь? Он ничего не выдумывает. Как бы там ни было, сегодня утром, направляясь в студию, я остановилась поговорить с ним, и он сказал, что его ограбили. Он был очень расстроен, бедняжка.
– Еще бы. К ним в дом забрались грабители?
– В его комнату.
Я с удивлением посмотрел на нее. Мне было непонятно, какое отношение ко всему этому имею я и почему из‑за этого расстроена Мэрилин. Да и что можно украсть из комнаты шестнадцатилетнего мальчишки?
– Тимми ведет дневник, – объяснила она. – Вот его‑то и украли.
– Кому нужен дневник подростка?
– Видишь ли, это не совсем дневник. В нем он записывает всю информацию о том, где я бываю – где, когда, в какое время и так далее.
– Всю информацию?
– Всю, – с несчастным видом подтвердила она, опустив глаза. – Он очень наблюдательный мальчик. И упорный. Почти ничего не ускользает от его внимания.
– Понятно. – Да, мне все стало ясно, и это привело меня в ужас.
– Тимми был очень расстроен.
– Я думаю, расстроится не только Тимми.
– Он обратился в полицию – у него дядя полицейский, – но его заявление не восприняли всерьез.
– Ясное дело.
– Правда, Тимми сказал, что они удивились. Похоже, тут поработали профессионалы?
“Конечно, профессионалы”, – подумал я.
– Может, посоветовать ему обратиться в ФБР?
Мне такая идея показалась опасной – последствия могли быть непредсказуемыми.
– Не думаю, что об этом стоит сообщать в ФБР, Мэрилин, – осторожно возразил я.
– Да?
– Понимаешь, возможно, Джеку это не понравится.
Она задумалась.
– У него из‑за этого могут возникнуть крупные неприятности? – спросила она.