– Ты сексуальный, – прошептала она. – Ну как? Мне очень стыдно за свой поступок, правда.
Она скользнула рукой по моей груди, животу и стала кончиками пальцев поглаживать мои чувствительные органы. Глаза у нее были закрыты, словно она думала о чем‑то другом. Мэрилин хихикнула.
– Забавно, – произнесла она. – Поехали в Малибу.
Через несколько минут меня ждал Джо Кеннеди, а потом до позднего вечера у меня были назначены встречи с разными людьми. Но как же я буду жить дальше, спрашивал я себя, если сейчас откажусь от выпавшего мне шанса обладать Мэрилин. А шанс такой, что мне вполне по силам превратить его в реальность. Я понимал, что, поехав с Мэрилин в Малибу, я предам Джека – и Марию, конечно, тоже, – но мне было все равно. Я развернул машину, и мы помчались по направлению к Малибу.
– У нас нет купальных костюмов, – сказал я.
– Гм. Мы пойдем на дикий пляж, любимый. Затем будем пить коктейль “Маргарита”. Я обожаю коктейль “Маргарита”. А потом, может быть, пойдем танцевать…
– Как скажешь.
– Знаешь, Дэйвид, а ты ведь становишься совсем другим человеком, когда позволяешь себе расслабиться? – Она опять засмеялась. – Но, по‑моему, тебе следует ехать помедленнее, – сказала она. – Ты только что не остановился перед знаком “Стоп”.
– Не может быть.
– Поверь мне, милый.
Я увидел в зеркале красную “мигалку”, затем услышал звук сирены. Показалась черно‑белая полицейская машина.
– А, черт, – произнес я. – Вытащи‑ка лучше из бардачка технический паспорт и страховой полис.
Мэрилин тупо уставилась на меня.
– Технический паспорт? Страховой полис?
У меня упало сердце. Я остановил машину, поправил галстук, размышляя, удастся ли мне уладить этот инцидент, подав полицейским свои права с заложенной в них двадцатидолларовой купюрой. Мне это показалось маловероятным: полицейские Лос‑Анджелеса славились своей неподкупностью и безжалостным отношением к нарушителям правил дорожного движения. Затем я вспомнил, что мои права остались дома: в Лос‑Анджелесе у меня был свой шофер, поэтому я никогда не носил с собой права.
|
|
Полицейский оказался таким, как я и представлял себе, – высокий, стройный, в очках с зеркальными стеклами и недосягаемый, как марсианин. Я объяснил ему, что документов у меня нет, и вручил ему визитную карточку с названием моей фирмы. Он взял ее кончиками пальцев, словно боясь заразиться.
– Это ваша машина, сэр?
– Нет, – ответил я. – Машина принадлежит этой даме. – Мэрилин смотрела прямо перед собой, подпевая Синатре.
– Дорогая, – нежно обратился к ней я, – дай мне, пожалуйста, документы на машину.
Мэрилин открыла бардачок, в котором лежал всевозможный хлам: чулки, старый бюстгальтер, бутылочки с таблетками и просто таблетки без упаковок, тампоны, косметика, использованные и чистые салфетки. Мэрилин тщательно перерыла все содержимое бардачка и покачала головой. Документов на машину она не нашла.
Взгляд полицейского был прикован к таблеткам – ничего хорошего это не предвещало.
– Давайте все расставим по своим местам, – обратился он ко мне. – Вы не остановились у знака “Стоп”. Машина не ваша. Прав с собой у вас нет. Технического паспорта и страхового полиса тоже нет.
– Получается так. Послушайте, я понимаю, это дело серьезное, но у меня здесь есть свой офис, вам подтвердят мою личность. Начальник полиции Паркер знает меня. В данный момент я занимаюсь подготовкой съезда демократической партии, и если есть хоть какая‑то возможность побыстрее уладить это дело… – Я решил сразу попросить его о самом главном. – И без лишнего шума, – попросил я. – Без огласки.
|
|
Полицейский никак не отреагировал на мою просьбу.
– Я республиканец, – сказал он. – Это ваша машина, мисс?
Мэрилин на мгновение перестала мурлыкать песню и кивнула.
– Да, – прошептала она едва слышно. – Пожалуй.
– Что значит “пожалуй”?
– То есть да, моя. Мне ее подарили. Правда, я не помню, мне ее подарили с документами или без?
Полицейский покачал головой и вытащил блокнот.
– Если позволите, я объясню… – начал я, но он оборвал меня.
– Вот что, – сказал он, – тебе, дружище, грозит тюрьма. – Он повернулся к Мэрилин. Она по‑прежнему смотрела куда‑то в сторону. – Как вас зовут, мисс?
Последовало долгое молчание.
– Мэрилия Монро, – ответила она тонким голоском.
Полицейский записал, затем недоуменно уставился в свой блокнот.
– Не смейте шутить со мной, леди! – сердито вскричал он, впервые сбросив маску равнодушной холодности. Тогда Мэрилин, словно только и ждала этого момента, сняла темные очки и повернулась к нему с очаровательной улыбкой на лице.
– А я не шучу, – проворковала она своим неповторимым голосом. – Честное слово.
– О Боже! – произнес полицейский с благоговением в голосе. – Вы и впрямь не шутите.
– Прошу извинить, что у меня нет с собой документов на машину, – сказала она. – По всей вероятности, они остались у моего мужа.
|
|
– У господина Миллера? – Как и все полицейские в Лос‑Анджелесе, этот молодой человек, видимо, любил читать о личной жизни звезд.
– Нет. У моего прежнего мужа. У господина ди Маджо.
– В детстве я был его большим поклонником.
На лице Мэрилин появилось задумчивое выражение.
– Я тоже, – сказала она.
Полицейский снял солнцезащитные очки. Без них он казался не таким грозным – обычный оклахомец из какого‑нибудь Бейкерсфилда, чьи предки переехали в Калифорнию за два поколения до него.
– Вы хотите сказать, что ездите на этой машине все это время – сколько? четыре или пять лет? – не имея при себе технического паспорта?
– Похоже, что так.
– Позвольте внести предложение? – прервал я их разговор, быстро перебирая в голове все возможные варианты. – Мой адвокат – Айк Люблин. Может, он приедет в ваше управление и утрясет это дело?
Имя Люблина произвело впечатление на полицейского. Айк был самым известным адвокатом Лос‑Анджелеса. Хотя он, как правило, вел дела крупных деятелей организованной преступности, он поддерживал хорошие отношения и с полицейскими: отчислял крупные суммы на нужды полиции, посещал устраиваемые полицейским управлением банкеты, где всегда заказывал целый стол.
– Вам все же придется проехать со мной, – обратился ко мне полицейский. – Вы были за рулем. Вы нарушили правила дорожного движения. Мисс Монро тоже должна поехать с нами.
– Зовите меня Мэрилин, – сказала она. – Понимаете, господин Леман просто пытается вам объяснить, что я буду поставлена в очень неловкое положение, если в газетах напишут об этом происшествии. Мой муж страшно рассердится на меня. И на киностудии тоже расстроятся. – Ее глаза, как по заказу, наполнились слезами. Она подняла с пола салфетку и стала вытирать слезы, чтобы разжалобить полицейского.
У того пересохло в горле.
– Я понимаю, мадам. – Он снял фуражку и почесал голову. – Давайте сделаем так, – сказал он. – Вы поедете со мной. Я отвезу вас в гараж полицейского управления. Оттуда вы сможете позвонить господину Люблину. Тогда репортеры даже не узнают, что вы в полиции.
Это был наиболее приемлемый вариант. Лучшей перспективы ожидать не приходилось, поэтому мы охотно согласились на предложение полицейского и потащились за черно‑белой полицейской машиной со скоростью тридцать пять миль в час, не быстрее и не медленнее. По дороге Мэрилин выбросила из бардачка и из сумочки все таблетки, какие у нее только были – в бутылочках и валявшиеся просто так, – впервые в жизни повиновавшись моему приказу.
Верный своему слову, наш полицейский быстро шепнул что‑то своему сержанту – имена Мэрилин Монро и Айка Люблина произвели должный эффект, – и нас провели в небольшой кабинет на цокольном этаже рядом с помещением для арестованных. Там стоял зловонный запах пота, мочи и несвежего табака. Настроение у Мэрилин упало. Она стала ныть по поводу того, что я заставил ее выбросить все таблетки.
– Сейчас они мне так нужны, – жаловалась она.
– Нет. Если ты думаешь, что полицейские поверят твоей сказке о том, что это противоаллергические средства, ты глубоко заблуждаешься. Они, конечно, твои поклонники, но их долг – бороться с такими, как ты. Вспомни, что произошло с Робертом Митчумом.
Она хихикнула.
– Это когда его арестовали за употребление марихуаны? Тогда меня, можно сказать, еще не было на свете! Мы снимались с ним в фильме “Река, откуда не возвращаются”. Он хотел переспать со мной, но вел себя так отвратительно, что я ему отказала.
Рассказы Мэрилин о ее любовных связях можно поделить на две категории: одни истории казались невероятными, потому что в них Мэрилин ложилась в постель с самыми неподходящими персонажами, а другие казались столь же невероятными, потому что в них она отказывала мужчинам, которым вроде бы никак не должна была отказать. Однако сейчас было не время и не место выслушивать истории о ее любовных похождениях.
Мэрилин сидела за металлическим столиком зеленого цвета, неузнаваемая в своих темных очках. В ярком свете дневных ламп ее кожа казалась совсем бледной.
– Мне здесь совсем не нравится, – сказала она.
– В полиции никому не нравится, – успокоил я ее, взяв за руку. Из‑за двери донеслись нечеловеческие звуки, как будто в помещении для арестованных содержались не люди, а животные: кто‑то сердито орал, кого‑то рвало, послышался шум воды в унитазе, загремели замки отпираемых или запираемых стальных дверей, затем раздалось долгое, скорбное, тоскливое завывание, вырывавшееся из глубины чьей‑то измученной души.
Мэрилин поежилась.
– Здесь такое освещение, – произнесла она. – Как в морге.
– Да будет тебе, Мэрилин. Ты ведь ни разу не была в морге.
– Это верно. Но иногда мне снится морг. И освещение там как раз такое.
– Тебе снится, что ты пришла в морг?
Она покачала головой.
– Мне снится, что я лежу в морге.
Я понял, что таблетки, которые приняла Мэрилин, перестают действовать.
– Может, принести чашку кофе? – спросил я.
Она пожала плечами. Я вышел из комнаты, нашел автомат с кофе, налил две чашки и вернулся к Мэрилин. Она немного повеселела – наверное, потому что обнаружила в своей сумочке завалявшуюся в углу таблетку “от аллергии”; я заметил, как она положила ее в рот и запила кофе.
– Сколько нам еще тут сидеть? – спросила она.
– Уже недолго. – У нее дрожала рука. – У нас были такие чудесные планы, – с нежностью в голосе сказал я ей. Я еще никогда не испытывал такого острого чувства утраты, поражения, краха моей мечты. Всего несколько раз в жизни пережил я такое чувство – когда узнал о смерти Мэрилин, когда погиб Джек, а затем Бобби. Я чуть было не расплакался.
– Бедный Дэйвид, – только и успела сказать Мэрилин: в этот момент открылась дверь и в комнату быстрым шагом вошел Айк Люблин с сигарой в зубах. За ним появился сержант; он тоже курил сигару. Взглянув на их лица, я понял, что все улажено.
Через несколько минут Мэрилин тайком препроводили к лимузину Айка, усадили на заднее сиденье и отвезли в гостиницу “Беверли‑Хиллз”. Айку пришлось уплатить штраф за то, что у нее не было технического паспорта и страхового полиса на машину и еще более 1000 долларов – штрафы за стоянку в неположенном месте, которые накопились с 1954 года. Я признал себя виновным в нарушении правил дорожного движения и заплатил штраф в размере 50 долларов.
Благодаря связям Айка в полицейском управлении Лос‑Анджелеса имя Мэрилин не упоминалось в связи с этим инцидентом. Мне повезло меньше, и уже в тот же день слух о том, что меня задержала полиция – в сильно измененном виде – смаковался по всему городу. Когда на следующее утро я появился наконец у Джека, он не скрывал своего восхищения.
– Вот уж никогда не думал, что ты способен на безрассудные поступки, – сказал он. – Пожалуй, не следует назначать тебя директором ЦРУ.
– Не понимаю, о чем ты.
Он засмеялся.
– Когда я услышал об этом, я сказал: “Так мог бы поступить мой братишка Тедди, но только не мой старый друг Дэйвид”. Я не поверил своим ушам, когда мне передали, будто тебя задержала полиция за то, что ты вел машину в нетрезвом состоянии. Да еще и какая‑то красотка была с тобой! Для меня это новая грань твоей натуры, Дэйвид. Как ты думаешь, ты окончательно изменился в лучшую сторону или просто переживаешь опасный возраст?
– Все это чепуха. Джек. Совершенно пустая сплетня.
– Ну, конечно, – ухмыльнулся Джек.
Как это ни смешно, я явно вырос в его глазах. Я отметил это про себя с чувством глубокого удовлетворения, ведь я чуть было не увел у него из‑под носа любовницу.
Я разложил на маленьком столике документы, и Джек стал внимательно просматривать их. Неожиданно он поднял голову и, широко улыбаясь, посмотрел на меня.
– Ты только скажи, – попросил он, – она хоть оправдала твои расходы?
Телефонный звонок Джека застал ее у телевизора. Она смотрела съезд. Она надеялась, что во время выдвижения кандидатур и голосования Джек будет с ней, и они вместе смогут наблюдать за ходом заседания по телевизору. Однако последние два дня перед тринадцатым июля (на этот день были назначены выборы кандидата в президенты) выдались бурными и суматошными. Она с Джеком виделась всего дважды, да и эти встречи были очень короткими. Оба раза она приходила на Россмор‑авеню, где они торопливо “вкушали наслаждения” под телефонные звонки в соседней комнате, а в гостиной в это время сидели двое помощников Джека, сгорая от нетерпения поскорее увезти его на очередное совещание или на встречу с какой‑нибудь делегацией, в которой не было единодушного мнения по поводу предстоящего голосования.
– Ну, теперь вроде бы все в порядке, – сообщил ей по телефону Джек. Она постучала по дереву. Он, может, и без предрассудков, но она‑то суеверная. – Сегодня утром нам удалось заполучить четыре голоса от делегации штата Южная Дакота, которые были обещаны Хамфри, и тринадцать с половиной голосов от делегатов штата Колорадо. А вот с Нью‑Джерси у нас пока трудности. Этот придурок губернатор Мейнер настаивает, чтобы его делегаты в первом круге голосовали за него как за “сынка” делегации, скотина. Черт, он у нас еще попляшет, этот сукин сын, когда мы въедем в Белый дом!
– Откуда ты звонишь, любимый? – спросила она.
– Из дома Марьон Дэйвис. Я здесь у отца и мамы. Поужинаю у них, а потом поеду к себе и буду по телевизору наблюдать за ходом голосования.
На экране телевизора Сэм Рэйберн просил поддержать кандидатуру Линдона Джонсона под скандирование и одобрительные возгласы техасских делегатов в белых ковбойских шляпах. Ей показалось, что они и сами‑то не очень верят в победу Джонсона.
– Можно, я приду к тебе сегодня? – спросила она.
– В той квартире больше встречаться нельзя, – осторожно ответил Джек. – Когда я уходил, мне пришлось спускаться по пожарной лестнице во двор, а затем лезть через забор. Здание окружено журналистами и телерепортерами, а вечером будет еще хуже. И потом, мне вряд ли удастся добраться до постели раньше двух часов ночи…
– Любимый, – прошептала она, – только одно твое слово, и я приду, чтобы отметить победу вместе с тобой. Даже если ты освободишься в четыре часа утра. Для меня это не имеет никакого значения.
Она почувствовала, что он колеблется.
– Я пришлю за тобой машину, – быстро проговорил он. – А здесь тебя будут ждать. Я выделю кого‑нибудь, чтобы тебе помогли перелезть через забор и забраться по пожарной лестнице. Это будет где‑нибудь в половине второго или в два. Пока не могу сказать точно, так что будь у телефона.
Она послала в трубку нежный поцелуй.
– Я буду ждать. Сколько угодно. Я подарю тебе поцелуй, который дарят президентам, любимый мой. Обещаю.
В комнате на другом конце провода раздались чьи‑то голоса. Она узнала голос Джо Кеннеди.
– Меня зовут, – стал прощаться Джек. – Мы садимся ужинать.
– Я не возьму в рот ни крошки до нашей встречи, дорогой. Я приберегу свой аппетит для тебя. – Она засмеялась.
– Спасибо за твою… э… поддержку, – сказал он. Она поняла, что в комнату вошли родители Джека. – Я… э… не забуду твое обещание.
– Покажи им, тигренок! – напутствовала она его. В трубке раздались гудки.
Она положила трубку на рычаг, набрала номер ресторана и заказала бутылку шампанского “Дом Периньон” и гамбургер. Затем взяла записную книжку и занялась очень нудным делом – стала искать, где раздобыть лекарства, ведь все таблетки, какие у нее были, она выбросила. “Дэйвида убить за это мало”, – думала она.
Добывание таблеток занимало у нее много времени. Она брала рецепты у своего терапевта в Нью‑Йорке, у доктора Крис, у гинеколога, который пользовал ее в Нью‑Йорке, но этого не хватало. Кроме того, ее врачи часто общались друг с другом и согласовывали рецепты, чтобы не выписать Мэрилин слишком много лекарств или не те лекарства, какие нужно. К счастью, у нее и в Лос‑Анджелесе были свои гинеколог и терапевт, которые выписывали ей рецепты, но этого тоже было недостаточно. Поэтому, хотя Мэрилин и не страдала ипохондрией, она ходила от врача к врачу, жалуясь на всевозможные недомогания, начиная от болей в спине и кончая аллергией, и каждый свой визит сводила к тому, что ее мучает бессонница, или она чувствует вялость, или ей нужно соблюдать диету, чтобы похудеть для съемок в очередном фильме. Мало кто из врачей отказывался выписать ей рецепт, и, если удача была на ее стороне, иногда ей удавалось заполучить рецепт многоразового пользования. В настоящий момент уже никто из ее врачей, даже доктор Крис, представления не имел, в каких количествах она принимает барбитураты.
Она посмотрела на экран телевизора: Юджин Маккарти выдвигал кандидатуру Стивенсона. Делегаты плакали, слушая, как он выкрикивает: “Не отвергайте этого человека, ведь именно благодаря ему мы все гордимся, что состоим в демократической партии! Пророк не должен быть отвергнут своей родной партией!”
Она и сама плакала, откусывая гамбургер, – ей нравился Юджин Маккарти (раза два она встречалась с ним в Нью‑Йорке), а Стивенсон вызывал у нее почти такое же восхищение, как Кларк Гейбл.
После выступления Маккарти разразилась настоящая манифестация в поддержку Стивенсона, которая, казалось, не кончится никогда, и, если бы Джек заранее не предупредил ее, что именно так все и будет, она решила бы, что у Джека не так уж много шансов на победу. “У Эдлая есть все, кроме голосов делегатов”, – презрительно сказал ей Джек.
Телевизионную камеру повернули в сторону трибун. Там возникло какое‑то волнение, и на экране крупным планом появилась фигура миссис Кеннеди, матери Джека, усаживающейся на свое место. Она знала, что отец Джека смотрит съезд по телевизору из дома Марьон Дэйвис. На семейном совещании, которое прошло в напряженной обстановке, было решено, что он не должен появляться в спорткомплексе; это могло отпугнуть часть делегатов, поддерживающих Джека. Мэрилин позабавила мысль, что она и Джо Кеннеди в какой‑то степени товарищи по несчастью, – им обоим приходилось прятаться, чтобы не навредить Джеку!
Председательствующий постучал молоточком и объявил, что голосует делегация штата Алабама. Члены этой делегации отдали двадцать голосов за Джонсона, а за Джека – всего лишь три с половиной. Мэрилин проклинала этих чертовых южан, которые, по ее мнению, все как один были расистами и фанатиками, и этого верзилу Линдона Джонсона с хитро бегающими глазками и важной походкой техасца.
Мэрилин много раз приходилось сидеть на церемониях вручения наград Академии кинематографических искусств и наук, но ни разу в жизни не испытывала она такого напряжения, как сейчас, сидя перед телевизором и записывая в длинную колонку голоса делегатов, отданные за Джека. Чтобы победить, ему нужно было набрать семьсот шестьдесят один голос.
Мэрилин не помнила, сколько времени сидит вот так и записывает. Уже голосовала последняя делегация от штата Вайоминг, а Джеку все еще не хватало одиннадцати голосов. Вдруг она увидела на экране среди делегатов от штата Вайоминг брата Джека Тедди – он был очень похож на Джека, но полнее и с более грубыми чертами лица, – увидела, как он широко улыбается, сверкая крупными зубами, и поняла, что Джек победил. Председательствующий объявил, что делегация от штата Вайоминг отдает все пятнадцать голосов за Кеннеди…
Машина приехала за ней без четверти два. Она устроилась на заднем сиденье за широкой спиной Бум‑Бума Риэрдона, который вел машину. Бум‑Бум с сомнением посмотрел на нее.
– Мне кажется, в этом платье вы через забор не перелезете, – как всегда ворчливо заметил он, но она уже привыкла не обращать внимания на его недовольный тон.
– При чем тут забор? Я думала, мне придется взбираться по пожарной лестнице. С этим я справлюсь! – Она выбрала свой наряд, чтобы доставить удовольствие Джеку, а не преодолевать препятствия. – Правда, замечательно, что Джек победил?
– Конечно. Но я никогда не сомневался, что он победит.
“Да, – подумала она, – похоже, никому из окружения Джека даже и в голову никогда не приходило, что он вдруг может не получить то, что хочет, будь то Мэрилин Монро или пост президента”.
– Как у него настроение? – спросила она.
– Нормальное. Мы организовали в его честь небольшую вечеринку, прямо в квартире. Сенатор пил пиво, а мы пели “Когда ирландец улыбается”.
– Как здорово. – Жаль, что ее там не было. Ей так хотелось, чтобы ее окружали такие же преданные и верные люди, как друзья и помощники Джека. – Я так понимаю, вы и в Белом доме будете рядом с ним, если он победит на выборах.
– Он победит. – Она совсем забыла, что никто из окружавших Джека людей ни разу не сказал “ если он победит”.
Она пригнулась, сидя на заднем сиденье, когда они проезжали мимо целой армии журналистов и телерепортеров, которые столпились перед домом. Такого количества работников прессы ей не приходилось видеть, даже когда она сама появлялась на публике. Машина свернула в темную аллею и почти сразу остановилась. Там ее уже ждали двое полицейских и еще двое каких‑то мужчин в темных костюмах. Один из полицейских посветил фонарем, и она увидела забор. Ее охватил ужас – она не представляла, как сможет перелезть через забор в своем узком платье.
– Как же я полезу? – прошептала она. Мужчины нервно поглядывали в ту сторону, где кончалась аллея, словно в любой момент оттуда могли появиться телерепортеры с камерами.
– Здесь нельзя долго стоять, – проговорил один из мужчин, явно нервничая. – Вам следовало надеть джинсы.
– Жене своей будете указывать, как одеваться, – раздраженно ответила она.
Какое‑то мгновение все стояли молча, затем полицейские переглянулись. Один из них кивнул, вскарабкался на забор и спрыгнул на землю по другую сторону. Другой нагнулся и вытянул вперед сложенные чашечкой ладони. Она сняла туфли, перекинула их через забор и, хихикая, уперлась ступней в ладони полицейского. Он начал выпрямляться, а она в это время ухватилась руками за верхний край забора, затем, закрыв глаза, перевалилась на другую сторону и приземлилась в объятия второго полицейского. Он тут же опустил ее на землю. Они управились как нельзя вовремя: заметив какую‑то возню в темной аллее, к ним спешно направлялись несколько репортеров.
Она подобрала свои туфли и с помощью полицейского забралась на пожарную лестницу, при этом ему пришлось посадить ее себе на плечи; туфли она по‑прежнему держала в руках.
– Благодарю вас, – прошептала она. – Мой бывший муж тоже работает полицейским в Лос‑Анджелесе.
– Я знаю, – сказал он. – Это Джим Доуэрти. Я передам ему, что видел вас.
– Только не говорите ему, что ваша голова находилась у меня между ног, ладно?
Он засмеялся.
– Всегда к вашим услугам, леди. Рад был помочь вам.
Дальше она полезла сама, взбираясь по лестнице как была, босиком, и стараясь не смотреть вниз, пока не оказалась перед раскрытым окном, из которого, перегнувшись, с широкой улыбкой во все лицо на нее смотрел Джек Кеннеди, кандидат в президенты Соединенных Штатов от демократической партии.
В своем кабинете Хоффа злым взглядом сверлил экран телевизора, словно надеялся подчинить своей воле то, что происходило в “Колизеуме” Лос‑Анджелеса. Кеннеди выступал с речью, выражая свое согласие баллотироваться на пост президента. Лучи заходящего солнца светили ему в глаза, и он все время щурился – этот вопрос организаторы съезда явно не продумали.
В Детройте был уже поздний вечер, а Хоффа и его гость до сих пор не ужинали, потому что Хоффа решил дослушать выступление Кеннеди.
– Что это за чушь он нес про “новый рубеж”? – раздраженно спросил Хоффа.
Пол Палермо пожал плечами. Он восхищался изысканным вкусом Кеннеди, который был во многом схож с его собственным вкусом, а Хоффу в белых носках и с прилизанными волосами, как бы прорезанными глубокими бороздками, словно по его голове прошелся плуг, а не расческа, Палермо считал неряхой.
– Это что‑то вроде “Нового курса” Рузвельта, – ответил Палермо. – Отличный лозунг. Звучит серьезно и убедительно, а реального содержания никакого.
– К черту его. Победит Никсон, вот увидишь. Я поставил на него.
Палермо знал, что так оно и есть, и в прямом, и в переносном смысле. Хоффа уже распорядился, чтобы все местные организации профсоюза водителей внесли определенную сумму денег в фонд избирательной кампании Никсона. Но Палермо не был уверен в том, что Никсон победит на выборах. Хоффа жил в другом мире. Он даже не подозревал, что есть люди, которые никогда не состояли в профсоюзах, – люди с высшим образованием, которые живут в загородных коттеджах и никогда не занимались физическим трудом. Они тянутся к тому прекрасному и изысканному, что в их представлении символизирует собой Джек, а также Джеки, что тоже немаловажно.
Чем больше Палермо размышлял над этим, тем больше крепла в нем уверенность, что Кеннеди победит. И тот факт, что у Кеннеди хватило мужества бросить вызов старейшинам партии, выбрав кандидатом на пост вице‑президента Джонсона, лишний раз подтверждал правильность его выводов.
В обязанности Палермо не входило предупреждать Хоффу, что тот поставил не на ту лошадь, но некоторые вещи он все же должен был ему растолковать, а это было нелегко. Палермо смотрел на экран телевизора, ему очень нравилась изящная и энергичная манера выступления Кеннеди. Он слушал его речь с вохищением; злобные реплики Хоффы портили впечатление, но Палермо старался не замечать их.
Время от времени телевизионные камеры показывали, как реагирует аудитория на речь Кеннеди. Среди слушателей было много голливудских знаменитостей, и иногда камера задерживалась на ком‑нибудь из них – еще один умный ход со стороны Кеннеди, подумал Палермо. На экране появлялись Фрэнк Синатра, Питер Лофорд, Сэмми Дейвис‑младший, Шелли Уинтерз, Энджи Дикинсон, даже Мэрилин Монро. Она, не отрываясь, смотрела на трибуну, прижав руки к груди, словно мадонна, и, когда речь Кеннеди достигла кульминации, по ее щекам катились слезы. “Если это не обеспечит победу Кеннеди, – подумал Палермо, – тогда уж ничто не поможет!”
– Это, кажется, Мэрилин Монро? – спросил Хоффа, подавшись вперед, впиваясь глазами в экран телевизора.
Палермо кивнул. Он уже выпил немного, но все же хотел поужинать. Он знал, что Хоффа равнодушен к еде – тот часто забывал поесть или питался бутербродами из автомата.
Хоффа заговорщицки понизил голос.
– Они встречались каждую ночь, на протяжении всего съезда. Ты знаешь об этом?
Палермо знал и поэтому еще больше восхищался Кеннеди. Он не отрываясь смотрел на экран. Незачем рассказывать Хоффе, что ему известно, а что нет.
– У меня все это записано на пленку, – сказал Хоффа. – Даже фотография есть, как она карабкается по пожарной лестнице в его спальню. Мой человек заснял это на инфракрасную пленку при помощи телеобъектива. Видно, как днем. Что ты на это скажешь?
Палермо изобразил на лице удивление и восхищение. Чем больше он слышал о Джеке Кеннеди, тем меньше он верил в то, что тот испугается шантажа. Мистер Б. был хорошо осведомлен о том, что Берни Спиндел по просьбе Хоффы следит за Джеком Кеннеди.
Однако, как и сам Палермо, главный босс считал это бессмысленным. “Значит, Кеннеди спит со знаменитыми актрисами?” – сказал мистер Б. Их разговор происходил в подвальном помещении его особняка в Тусоне. Это было единственное место в доме, где можно было говорить свободно. Все остальные комнаты прослушивались, да к тому же агенты ФБР день и ночь через окна снимали старика на пленку скоростными фотокамерами с телеобъективами, а потом эксперты по движению губ пытались расшифровать, что он говорил. “Ну и что из того? Пусть спит, с кем ему нравится, лишь бы только избавил нас от Кастро и вернул наши казино”. Такова была точка зрения мистера Б., и Палермо считал ее вполне разумной.
– Все это замечательно, Джимми, – заметил он, – пленки, фотографии и прочее, но если его изберут…
Хоффа злобным взглядом впился в фигуру Кеннеди на экране телевизора.
– Не будет этого.
– Я говорю “если”…
– Если его изберут – а его не изберут, – то ему и его брату не жить на белом свете. От профсоюза водителей им просто так не отвязаться. Уж в этом ты не сомневайся.
– Джимми, ты не прав. Если он победит, мы хотим, чтобы он помог нам вернуть то, что принадлежит нам в Гаване.