Джек много ездил по стране, перелетая из города в город на новом самолете “Каролина”, который приобрел для семьи посол – еще один полезный вклад со стороны Джо. Во время этих поездок Джек все больше укреплялся во мнении, что в отношении Фиделя Кастро необходимо проводить жесткую политику. Общаясь со своими избирателями, он начинал понимать, что простые американцы оценивают внешнюю политику правительства страны совсем не так, как интеллигенция и профессора университетов. А поскольку Джек намеревался завоевать голоса и тех и других, он требовал, чтобы ему готовили выступления с учетом конкретной аудитории.
– Твои друзья‑итальяшки правильно оценивают Кастро, – сказал он мне. – Надо отдать им должное. У Айка трясутся коленки. Он – старый человек. Он уже не может быть президентом.
– Посмотрим, что ты скажешь, когда доживешь до его лет, Джек.
– О Боже, я не собираюсь доживать до его лет. Ты говоришь, они все еще обеспокоены из‑за Хоффы?
– Он им нравится не больше, чем тебе, но в данном случае он их основной капитал, и поэтому им приходится защищать его. Единственное, о чем они просят – не сажать его в тюрьму.
– Я не могу этого обещать. Бобби очень хочет посадить его.
– Ты же говорил, что попросил Бобби умерить свой пыл.
Джек был раздражен. Должно быть, Бобби не так‑то легко было уговорить, а может, Джек и не пытался сделать этого.
– Отступать – не в его характере, – ответил Джек. – Но теперь Бобби будет руководить проведением избирательной кампании, а значит, будет очень занят. Я постараюсь, чтобы у него не оставалось времени думать о Хоффе. А тем временем, может быть, все уладится… Посмотрим.
Я считал, что Джек по своему обыкновению несколько легковесно относится к этому вопросу.
|
|
– Джек, – настойчиво проговорил я, – прошу тебя, отнесись к этому серьезно.
Должно быть, по моему тону он понял, что я прав.
– Я все понимаю, – нетерпеливо произнес он. – Я позабочусь об этом, Дэйвид. Обещаю тебе.
Конечно, сегодня мне ясно: я должен был сказать Джеку, что выхожу из игры, особенно когда увидел, как он отвел глаза, произнеся эти слова. Я понял: он не станет серьезно препятствовать Бобби. Но, как и сам Джек, в те дни я был охвачен лихорадкой президентской кампании, хотя главным действующим лицом был не я. На фоне борьбы за президентский пост недовольство Джимми Хоффы и мафии казалось несущественной проблемой, одной из бесчисленных маленьких неувязок, которые тут же удастся устранить, как только Джек окажется в Белом доме.
– Что еще они говорили? – спросил он.
– Они намекнули, что знают о твоих “любовных связях”, как выразился Пол Палермо, – ответил я.
Джек откинул голову назад и расхохотался.
– Бог мой! – выговорил он. – Ты, должно быть, шутишь!
Я покачал головой.
– Пол сказал, им известны все твои связи, и намекнул, что Хоффа, вероятно, тоже в курсе.
– О Боже, да кто же о них не знает! В Нью‑Йорке и Вашингтоне не найдется ни одного журналиста, кто не знал бы о моей личной жизни, но мы же с тобой прекрасно понимаем, что писать об этом никто не станет.
– Ну, я в этом не совсем уверен. Конечно, обо всех твоих любовных связях писать не станут, но вот о Мэрилин могут и написать. Соблазн слишком велик.
– Ты постоянно говоришь о Мэрилин, Дэйвид. Интересно, к чему бы это… И потом, о моих отношениях с Мэрилин знают очень немногие – ты, Питер, да еще кое‑кто, – люди, которые не станут об этом болтать.
|
|
– Мне не понравилось то, что сказал по этому поводу Пол, – вернее, то, как он это сказал, Джек. Честно говоря, мне показалось, он знает гораздо больше, чем говорит
– Он упомянул ее имя?
– Нет.
– Ну вот видишь. Откуда он может знать? Мы ведем себя достаточно осторожно.
Я хотел было напомнить ему, что совместное проживание с Мэрилин в пансионате “Кол‑Нива” в Тахо вряд ли можно расценивать как осторожный шаг с его стороны, но промолчал.
– Знаешь, о чем я подумал, когда разговаривал с ним? – сказал я. – А что, если тебя подслушивают?
– Подслушивают?
– Установили микрофоны там, где ты бываешь. Вмонтировали подслушивающие устройства в телефоны. Ну и так далее.
Он устало покачал головой.
– Ты начитался детективных романов. Это исключено.
– Почему?
– Потому что отец – старый приятель Эдгара Гувера, и тот время от времени посылает кого‑нибудь проверить, не зацепили ли нас здесь, дома, в моем кабинете в сенате, – в качестве бесплатной услуги. Гувер уже много лет следит за этим.
Я заметил, что Джек говорит о Гувере, как о домашней прислуге. Но я‑то знал, что Гувер – хитрая старая лиса, и поэтому не разделял такого отношения. Прежде всего я опасался подслушивающих устройств, установленных по указанию самого Гувера. Мой дом и контору регулярно проверяли опытные специалисты. А Джек слишком полагался на Гувера и, конечно, считал, что отец его всесилен
– Что ж, если ты думаешь, что опасаться нечего… – сказал я не очень уверенно.
|
|
– А кто опасается?
– Я.
– Не стоит, Дэйвид. Какой в этом толк? – Он вытянул вверх руки и поморщился от боли в спине.
– Мэрилин говорила тебе, что у нее будет ребенок? – спросил я.
– Еще бы! Все уши прожужжала! Не могу представить ее в роли матери… Хотя сама она вроде бы очень рада.
– Я бы сказал, слишком рада.
Джек удивленно посмотрел на меня.
– Видишь ли, – продолжал я, – родить этого ребенка – значит, согласиться жить в браке с Миллером. А мне кажется, она не хочет продолжать. Ей не нужен Миллер.
– По‑моему, он довольно симпатичный мужик, – сказал Джек, пожимая плечами. – Судя по рассказам Мэрилин. – Он хмыкнул. – Приятный в общении, – добавил он, – по сравнению с другими писателями.
На мой взгляд, Артур Миллер не вполне соответствовал такому описанию Просто, с точки зрения Джека, человек с такими качествами был бы для Мэрилин идеальным мужем.
– Тебе когда‑нибудь приходилось видеть, чтобы женщина была счастлива, если ее муж – довольно симпатичный мужик? По большому счету?
Он задумался, затем его губы раздвинулись в широкой ухмылке.
– Пожалуй, нет, – ответил он. – Хотя, с другой стороны, все замужние женщины, с которыми мне приходилось спать, всегда начинали разговор с того, как сильно они любят своих мужей. Даже Мэрилин. Артур – благородный человек, говорила она. Артур – гений. Артур заслуживает лучшей жены, чем она. Она не желает причинять ему боль. Она очень хочет, чтобы он был счастлив. А если бы Артур узнал о ее любовных похождениях, он помер бы, не сходя с места. И все это говорится, как ты понимаешь, в тот самый момент, когда мы занимаемся любовью. – Он вздохнул. – Как ты думаешь, кому‑нибудь доступно понять женщин?
– По‑моему, ты их понимаешь совсем неплохо, – ответил я. Я не мог припомнить, чтобы Мэрилин говорила мне такое о своем муже. “Должно быть, она бережет свое красноречие для Джека”, – подумал я. Я посмотрел на часы, собираясь уходить. Мне не доставляло удовольствия сидеть и слушать, как Джек рассказывает о свои постельных разговорах с Мэрилин.
Он тоже посмотрел на свои часы, лежавшие на ночном столике.
– Черт, мне ведь нужно собираться, – сказал он, вскакивая с постели и накидывая халат. – Ты говоришь, я неплохо понимаю женщин, Дэйвид. – Он одарил меня своей знаменитой улыбкой. – Это потому, что я даже не пытаюсь их понять. Я считаю, это бесполезно. Пусть этим занимаются их мужья.
Когда Мэрилин вернулась в Калифорнию, ей дали прочесть сценарий фильма “Займемся любовью”. Сценарий ей жутко не понравился. Затем, уютно устроившись в бунгало гостиницы “Беверли‑Хиллз”, она перечитала сценарий, и он ей не понравился еще больше. Это была низкопробная дешевка, типичная для компании “XX век – Фокс”. Она уже переросла такие фильмы.
Ее сомнения относительно сценария еще больше усилились, когда выяснилось, что невозможно найти актера на главную мужскую роль. Однако администрация кинокомпании не отступала, желая поскорее сделать новый фильм с участием Мэрилин Монро и выпустить его на широкий экран на волне большого успеха картины “Некоторые любят погорячее”. По условиям контракта исполнитель главной мужской роли мог быть назначен только с согласия Мэрилин, но неожиданно Артур Миллер высказал мысль пригласить Монтана.
Предложение всем показалось по крайней мере странным, и поначалу никто не воспринял его всерьез, и сама Мэрилин, конечно, тоже. Монтан был французский певец, неизвестный среднему американскому кинозрителю (хотя интеллигенции он запомнился по фильму “Плата за страх”); кроме того, он пользовался репутацией человека левых взглядов.
Впервые увидев Монтана за кулисами театральной сцены в Нью‑Йорке, Мэрилин была очарована его мужской красотой и галльским обаянием. Его плотная фигура и крупные, словно высеченные из камня черты лица произвели на нее сильное впечатление. Но еще больше она восхищалась его женой, Симоной Синьоре, чья вдохновенная игра в фильме “Путь наверх”[13]сделала ее знаменитой.
Несмотря на присутствие своей супруги, Монтан не стеснялся флиртовать с Мэрилин, но она решила, что для француза такое поведение вполне естественно, и не придала этому значения. Даже Симона пошутила по этому поводу:
– Вы только посмотрите! – воскликнула она дружелюбно. У нее был скрипучий голос заядлой курильщицы, резкий и в то же время чувственный. – Он же с вас глаз не сводит.
Живя в Нью‑Йорке, две супружеские четы подружились, часто ужинали вместе после спектаклей, и впервые за долгое время Артур казался довольным и счастливым. Артур и Ив (Мэрилин очень скоро стала называть его по имени) придерживались одних и тех же политических воззрений и взглядов на культуру в целом. В Симоне Артур тоже видел близкого по духу человека. Симона относилась к Артуру с особым уважением, какое французы проявляют к великим писателям, иногда полушутя‑полусерьезно называя его “Maître” – как объяснила Симона Мэрилин, для французов это слово имеет тот же смысл, что для американцев слово “гений”.
Дружба с супругами Монтан была единственным светлым пятном в жизни Артура. У Мэрилин случился выкидыш, и она не хотела испытывать судьбу в очередной раз. Артур с мрачным видом продолжал работать над сценарием к фильму “Неприкаянные”, пытаясь переделать образ Гэя Лэнглэнда так, чтобы его согласился сыграть Гейбл. Мэрилин вдруг осознала, что, непонятно почему и каким образом, присутствие Ива и Симоны, словно живительная влага, питало их семейную жизнь с Артуром.
Когда стало окончательно ясно, что никто из известных актеров, с кем она согласилась бы сниматься, не желает исполнять роль мультимиллионера в фильме “Займемся любовью”, а другие актеры, которых ей предлагали на киностудии, ей не подходят, снова заговорили о кандидатуре Монтана, и администрация киностудии сразу же согласилась. Не прошло и суток, как Монтана уже доставили на самолете в Лос‑Анджелес, сделали несколько кинопроб, утвердили на роль и предложили гонорар, который превышал все его прежние заработки.
Она‑то знала – хотя Ив об этом и не догадывался, – что киностудия согласится утвердить на роль любого актера, с кем она пожелает сниматься. Компания “XX век – Фокс” шла ко дну. Старый враг Мэрилин, озлобленный и потерявший свою силу и влияние Даррил Занук, вынужден был уехать в Европу, оставив студию на попечение отчаявшихся, испуганных людей, захлебывающихся в море финансовых убытков. Контракт с Мэрилин Монро был главным достоянием компании. А ее слава – единственной надеждой.
Бедняга Артур больше всех радовался тому, что с ней будет сниматься Ив. А самому ему только и оставалось исполнять второстепенную роль мужа знаменитой актрисы – в городе, где людей интересует только, кем ты работаешь, делать ему больше было нечего. Артур договорился, чтобы Монтанов поселили в гостинице “Беверли‑Хиллз” в бунгало № 20, там же, где жили она с Мэрилин; у Монтанов и Миллеров были смежные номера.
Под ними, в бунгало № 19, жили Говард Хьюз (когда‑то давно, еще в 1945 году, он предложил Мэрилин работать у него, увидев ее фотографию на обложке журнала “Лафф”) и его жена Джин Питерз (Мэрилин снималась вместе с ней в фильме “Ниагара” в 1953 году). Симона была в восторге от того, что ей выпала возможность жить в одном бунгало с Говардом Хьюзом, и она целыми днями торчала у окна или возле коттеджа в тщетной надежде хотя бы мельком увидеть миллиардера, а он не любил показываться на людях.
Миллеры и Монтаны жили в дружбе и согласии, как будто вместе проводили летний сезон на даче. В Голливуде, где выросла Мэрилин, Монтаны чувствовали себя чужими и поэтому были рады, что она всегда рядом с ними и может помочь им советом. Мэрилин и Симона вместе ходили по магазинам, обменивались сплетнями, даже иногда готовили вместе в маленькой кухоньке.
Что касается Ива, то он, словно верный пес, ни на шаг не отходил от нее на киностудии. Ему не случалось раньше сниматься в Голливуде, и он остро осознавал, что его слава певца, иностранного певца, который сыграл всего лишь в одном фильме (да и тот показывали только в некоммерческих кинотеатрах), не имеет здесь никакого значения. Одинокий, немного растерянный, Ив боялся провалить роль, которая могла бы распахнуть перед ним двери в большой кинематограф, и поэтому старался всегда быть рядом с Мэрилин – в промежутках между дублями сидел у нее в гримерной, разъезжал повсюду с ней в студийном лимузине, репетировал с ней ее реплики, спрашивал, как вести себя с людьми, с которыми его знакомили.
Его присутствие странным образом оказывало на нее успокаивающее действие. Он всегда был внимателен к ней, благожелательно выслушивал все, что она рассказывала, неизменно проявлял интерес ко всему, что она делала. Впервые за много лет она с удовольствием шла на съемочную площадку и благодаря его ненавязчивой опеке даже умудрялась не опаздывать или почти не опаздывать на съемки и не путать слова в своих репликах. Она знакомила Ива с Голливудом, рассказывала ему о жизни киностудии, а он помогал ей готовить и играть роль. Она не считала его выдающимся актером, но он выполнял свою работу с уверенностью квалифицированного рабочего, не выказывая никаких сомнений и не драматизируя неудачи, и его спокойствие передавалось ей. Пола, конечно, чувствовала себя ущемленной, но Мэрилин была рада, что хоть раз в жизни она может обходиться без материнской опеки Полы и ее наставлений, которые зачастую походили на сплетни. Она с отвращением снималась в этом фильме, Голливуд вызывал в ней омерзение, брак с Артуром разваливался на глазах, и все же настроение у Мэрилин было превосходное: ей нравилось проводить для Ива экскурсии по киностудии…
В юные годы она всегда стремилась быть “порядочной девушкой”, но ей это не удавалось. Уже в двенадцать‑тринадцать лет ее тело поражало своими зрелыми формами, и все думали, что она совершеннолетняя.
И до сих пор время от времени где‑то в глубине души в ней просыпалось желание быть целомудренной девушкой, правдивой, послушной и невинной, тоскующей по добродетели. Она страстно желала быть верной кому‑нибудь, однако не так‑то легко сохранять верность мужчине, который женат, имеет кучу любовниц, да к тому‑же еще и кандидат в президенты от демократической партии. Она попросила Джека поскорее приехать к ней, но он не придал ее словам никакого значения. Вернее, он выслушал ее и обратил эту просьбу в шутку.
И не то чтобы у нее возникло желание проучить Джека – она хотела, чтобы он был рядом, но он не мог, и, сгорая от обиды и негодования, она поведала о своих горестях Иву. Он выслушал ее, но был смущен.
Ив мог слушать ее часами, буквально впитывая в себя каждую подробность, без смущения спрашивал ее о самых интимных вещах, смеялся, если она рассказывала о чем‑то смешном, или касался ее руки, выражая сочувствие. Возможно, таким образом он хотел очаровать ее, а может, это качество – национальная черта французов.
Разговаривая с ним, она словно исповедовалась перед самым сексуально‑привлекательным священником в мире – перед католическим священником, который не принял обета безбрачия. Она делилась с ним своими сокровеннейшими страхами и тайнами.
В ней просыпалось чувство вины при одной мысли о том, чтобы заманить Ива в постель, – и не только из‑за Джека. Она привязалась к Симоне, восхищалась ею и считала своей подругой. Но когда Симону назвали в числе претенденток на приз за лучшую женскую роль, а Мэрилин даже не упомянули, в ней вспыхнула такая гневная зависть (хотя она с любезной улыбкой на лице, от которой ее просто тошнило, рассыпалась в льстивых поздравлениях), что она из мести тут же готова была затащить Ива в постель. Ведь она снялась в двадцати семи фильмах и по крайней мере в одиннадцати из них сыграла главные роли, но ее ни разу не выдвинули в число претенденток на приз за лучшую роль. А Симону, иностранку, предложили с ходу, и это несмотря на то, что она, если верить Луэлле Парсонз, самая настоящая коммунистка! Это нечестно, не переставая твердила себе Мэрилин, ведь из всех фильмов с ее участием лишь картина “Некоторые любят погорячее” имела шанс завоевать “Оскар”.
Этого романа могло и не быть, но Симона все‑таки завоевала эту чертову премию, став в одночасье настоящей сенсацией в Голливуде. Решив присудить Симоне премию “Оскар”, Голливуд намеревался укрепить свою репутацию, доказать, что здесь могут оценить настоящее мастерство и способны распознать талант даже в недорогом фильме зарубежного производства, в котором главные роли исполняют иностранцы. Премия, присужденная Симоне, служила также доказательством того, что в Голливуде покончили с маккартизмом, что, несмотря на старания Луэллы Парсонз, Хедды Хоппер, Ронни Рейгана и всех прочих “охотников за ведьмами”, которые заправляют киностудиями, женщина, придерживающаяся в политике левых взглядов и не скрывающая своей приверженности Французской коммунистической партии, все же может добиться успеха. Благодаря Симоне Голливуд мог гордиться собой, и это было видно по тому, с какой радостью люди приветствовали француженку на улице, когда она ходила по магазинам; при появлении Симоны в ресторане или в вестибюле “Беверли‑Хиллз” все вставали и аплодировали ей. И хоть бы кто‑нибудь сказал доброе слово об игре Мэрилин в фильме “Займемся любовью”. Хотя картина еще не вышла, никто не говорил о ней всерьез, все уже решили, что это очередная бездумная, вульгарная и бездарная дешевка…
Мэрилин видела, что Ив желает ее, несмотря на свою симпатию и привязанность к Артуру. Похоже, даже во Франции порядочные люди считают неприличным ложиться в постель с женами своих лучших друзей, а Ив представлял собой французский вариант порядочного человека.
Поэтому Мэрилин и Ив все время старались сохранять дружескую дистанцию. Она и Симона вместе ходили по магазинам, вместе укладывали волосы, примеряли одежду друг друга, разгуливая по смежным апартаментам в неглиже (а Мэрилин и вообще нагая), – словом, жили как одна большая счастливая семья.
Она плакала, когда Симоне присудили “Оскар”, но это оказалось сущим пустяком по сравнению с тем, что Джек в третий раз отложил свою поездку в Лос‑Анджелес. Услышав об этом, Мэрилин просто захлебнулась от рыданий. Она понимала, что у него на то есть причины, – он считал, что Калифорния уже у него в кармане, а вот в восточной части страны пока еще не все поддерживали его. Но она почувствовала себя отвергнутой и восприняла его отказ гораздо тяжелее, чем можно было предположить. И все‑таки она еще старалась сдержать свой порыв.
Вскоре Симоне пришлось вернуться в Париж, чтобы начать съемки в новом фильме, а Артур решил лететь в Ирландию, где они с Джоном Хьюстоном намеревались выработать окончательный вариант сценария фильма “Неприкаянные”, оставляя ее, как он выразился, “в руках Ива”. Мало найдется мужей, которые так слепо полагались бы на верность своих жен. И Мэрилин наконец сдалась.
Складывается впечатление, думала она, будто Артур сам хочет, чтобы она завела роман с Ивом. А может, он уже настолько отдалился от нее, что даже не задумывался о ее чувствах, и поэтому не замечал столь явного влечения, которое она и Ив испытывают друг к другу. И все же, оставшись вдвоем в своих смежных бунгало, они не сразу бросились в объятия друг к другу. Это случилось после приема, который устроил у себя дома Дэйвид Селзник. На ужин Мэрилин и Ив явились вместе, держась за руки, чем вызвали изумление на лицах всех присутствующих. Не удивился только Байрон Хольцер, известный в Голливуде холостяк и донжуан, блестящий адвокат, которому не было равных в умении отстаивать интересы своих клиентов. По многим причинам Мэрилин не была е ним в дружеских отношениях. Она случайно услышала, как он сказал кому‑то из гостей, что Джо Шенк умирает, уже находится в коматозном состоянии.
При этом известии все в ней перевернулось; она чувствовала себя виноватой. Она знала, что Джо серьезно болен, но каждый раз находила тысячи причин, чтобы отложить свой визит к нему. Во‑первых, она не могла видеть больных и умирающих людей; смерть и болезни всегда вызывали в ней ужас. И потом, она не испытывала ни малейшего желания заново воскресить воспоминания о том времени, когда была любовницей Шенка. И все же – когда‑то Джо был добр к ней, он очень много сделал для нее в те годы. А она, став знаменитостью, совсем забыла о старике, и теперь ей было стыдно.
– Не может быть, что он в коматозном состоянии, – заплакала она. – Я бы знала об этом!
Произнеся эти слова, Мэрилин тут же поняла, что совершила глупость. Ей многие говорили о болезни Джо. Хольцер был близким другом Шенка. Кроме того, с ним опасно было спорить: он считался грозным оппонентом как в суде, так и в обычных спорах. Он не упустит возможности уколоть ее.
– Чепуха! – громогласно отозвался Хольцер своим мощным голосом, в котором кипела неистовая ярость, и все вокруг замолчали. – Оставь свои лживые слезы для тех, кто тебя не знает, Мэрилин.
Теперь, ввязавшись с Хольцером в перепалку перед публикой, она уже не могла позволить себе отступить. Селзники принадлежали к голливудской аристократии: миссис Селзник была не кто иная, как Дженнифер Джоунс; Дэйвид Селзник поставил фильм “Унесенные ветром”. Поэтому на приеме собрались все те, кто пользовался известностью и имел репутацию в кинобизнесе, и теперь все их внимание было приковано к ней, Хольцеру и Иву Монтану, который стоял в растерянности. Он не знал, кто такой Джо Шенк, да и Хольцера тоже не знал.
– Я должна поехать к Джо, – произнесла она. – Немедленно. Он нуждается во мне.
Хольцер разгорячился.
– Нуждается в тебе? Он без сознания. Он по наивности своей все надеялся, что ты придешь попрощаться с ним, но тебе тогда было наплевать, не так ли? А теперь уже поздно.
Даже официанты, завороженные происходящей на их глазах сценой, как вкопанные остановились с подносами в руках. Мэрилин призвала на помощь все свое актерское мастерство, но все равно не знала, что делать.
– Минутку! – запинаясь, сердито произнесла она; по ее щекам струились слезы. Ив держал ее за руку, пытаясь увести в сторону.
– Нам лучше уйти, chérie, – бормотал он, – нам лучше уйти.
Она высвободила свою руку и посмотрела в лицо Хольцеру.
– Джо понял бы меня, – сказала она.
– Он понял, не волнуйся. Он понял, что тебе на него наплевать. Это и разбило его сердце, черт побери.
– Если ты не хочешь уходить, я уйду один, – предупредил ее Ив, в ужасе от того, что оказался в самом эпицентре скандала. – Это не для меня.
Мэрилин даже не слышала его – вернее, слышала, что он что‑то сказал, но не осознала, что именно. Она поняла, что Ив ушел, только когда Дорис Вайдор и Эди Гёц оттащили ее от Хольцера. По ее лицу все еще текли слезы, руки тряслись. Покинутая и одинокая, понимая, что все, без сомнения, были на стороне Хольцера (ведь он принадлежал к старой гвардии), она оттолкнула обеих женщин и выбежала на дорогу.
– Подожди меня, подожди! – кричала Мэрилин.
Она бросилась за Ивом вдогонку, спотыкаясь на высоких каблуках‑шпильках. Волосы у нее растрепались, сумочка расстегнулась, и на подъездную аллею Селзников, вымощенную испанской плиткой, выпали ключи, салфетки, пудра и пара тампонов, которые она прихватила с собой на всякий случай. Впереди она видела включенные задние фары машины Ива, которую он взял напрокат, но понимала, что не сможет догнать его. Она кричала громко, насколько хватало сил, затем увидела, как включились тормозные огни, и поняла, что он остановил машину, и тут же почувствовала, что ноги больше не держат ее.
Рывком открыв дверцу машины, она обхватила его руками так стремительно и резко, что разорвала ему рубашку, и с отчаянием стала целовать его в губы, глубоко вонзая свой язык, испуская громкие стоны, скорее напоминавшие вопли, словно ее мучили дикие боли, которые она не в силах вынести.
– Не здесь, – прошептал Ив. – Я не хочу так. – Он завел мотор, и они поехали. Всю дорогу Ив нежным голосом, по‑французски, успокаивал ее.
Мэрилин закрыла глаза. Казалось, они уже едут целую вечность, хотя дом Селзников находился от “Бевер‑ли‑Хиллз” всего в нескольких минутах езды. Ив поставил машину на дороге возле бунгало, где стоянка была запрещена, и, подхватив ее на руки, чуть ли не волоком втащил в дом. Он положил ее на кровать и начал медленно и осторожно раздевать, как будто, дождавшись наконец‑то желанного часа, он намеревался насладиться каждой минутой…
Она не ожидала, что ее любовная связь с Ивом может вызвать такой громкий скандал, не предполагала, какие могут быть последствия. Широкая публика ни сном ни духом не ведала о ее романе с Джеком – отчасти потому, что Джеку важно было сохранять их отношения в тайне, отчасти потому, что, как она начинала понимать, Кеннеди имели влиятельных друзей в средствах массовой информации по всей стране. А у Ива не было таких покровителей. Он был просто актером и певцом, мужем кинозвезды, которая недавно завоевала “Оскар”. Пресса видела в нем дичь, на которую разрешено охотиться.
Кроме того, в отличие от Джека, Ив трезво рассудил, что его связь с Мэрилин – это верный путь к славе. Он непременно хотел стать звездой Голливуда. Ведь еще много лет назад Морис Шевалье доказал, что француз может добиться в Голливуде положения знаменитого киноактера. Как только стало известно, что он спит с Мэрилин Монро, люди перестали спрашивать: “Кто такой Ив Монтан?”
Что касается самой Мэрилин, она получила то, чего никак не могла добиться от Джека. Они жили с Ивом, словно супруги в браке, только их выдуманная семейная жизнь протекала гладко, без неприятностей и шероховатостей, которые неизбежны в отношениях между настоящими мужем и женой. Монтан был для нее не только прекрасным собеседником – они и спали вместе, и ели вместе, вместе ходили на работу.
Мэрилин с удовольствием подчинялась Иву, а ведь она никогда не слушалась ни одного из своих мужей! Он играл роль – ему это было совсем не трудно, – роль мужа‑европейца, который не привык потакать капризам жены, а она охотно согласилась стать послушной кроткой женщиной, которая во всем следует повелениям своего мужа, и даже на работу приходила вовремя! Она готовила для него на маленькой кухоньке в номере Миллеров, а он щедро расточал комплименты ее стараниям. Мэрилин чувствовала себя обновленной, словно ей наконец‑то удалось начать новую страницу в своей жизни.
Ее больше не мучили головные боли, менструации протекали почти безболезненно, она принимала очень мало снотворного и тем не менее спала крепко и просыпалась по утрам рано и со свежей головой. Ее беспокоило только одно: они с Ивом никогда не обсуждали свое будущее.
Не желая нарушать безмятежное счастье их совместной жизни, Мэрилин не торопила его с решением, хотя уже поняла, что сам он об этом не заговорит. Ей было известно, что Симона ежедневно звонит Иву и регулярно присылает ему письма. Артур тоже часто звонил ей с другого берега океана, уставшим и отрешенным голосом рассказывая, как продвигается их работа с Хьюстоном. Она понимала, что наступит время, и он вернется, начнется работа над фильмом “Неприкаянные”, и необходимо будет разобраться в происшедшем – но сейчас лучше было об этом не думать, и она, поддаваясь соблазну, забывалась в объятиях Ива.
Кьюкор, воспользовавшись хорошим расположением духа, в котором все это время пребывала Мэрилин, с новой энергией продолжил съемки фильма “Займемся любовью”. У Мэрилин все получалось хорошо и быстро, как ни в одной из ее прежних картин. И это тоже доставляло ей радость. Все складывалось прекрасно, и только одна навязчивая мысль не давала ей покоя: чем скорее закончатся съемки, тем раньше ей и Иву придется посмотреть в глаза реальности.
Она не замечала, что их роман с Ивом получил широкую огласку, а когда поняла это, предпринимать что‑либо было уже поздно. В конце концов им с Ивом было не до сплетен в светской хронике или в международной бульварной прессе. Они жили так, словно их от всего мира отделяла стеклянная стена – люди могли их видеть, но докричаться до них было невозможно.
Только Кьюкор, пробив брешь в этой стене, в мягких выражениях предупредил ее, что они играют с огнем.
Она сказала, чтобы он не беспокоился. Она все уладит…
Случилось так, что я оказался с Артуром в одном самолете, когда он возвращался из Ирландии в Калифорнию. Я покинул свое место и сел рядом с ним – мне не хотелось, чтобы он думал, будто я избегаю его, – но почти всю дорогу мы летели молча. Он сидел с отрешенным видом, замкнувшись в себе, что было не похоже на него, – в отличие от многих серьезных писателей он был довольно общительным человеком.