– Ты уверена в этом, лапочка? – спросил Сэмми. – Может, тебе нездоровится?
– Я нормально себя чувствую. Джек сделал мне предложение.
– Мне кажется, не стоит заявлять об этом во всеуслышание, – вымолвил Лофорд; вид у него был испуганный. Лофорд принадлежал к семейству Кеннеди, и, хотя его там не особо жаловали, он тем не менее никогда не переступал грани дозволенного. По его лицу можно было понять, что Мэрилин только что переступила эту грань, и ему хотелось поскорее отмежеваться от нее.
Но было уже поздно. Дино или кто‑то еще на другом конце стола язвительно прокричал:
– Что ты сказала, Мэрилин? – И в абсолютной тишине, которая сразу же воцарилась после выкрикнутого вопроса, она, словно кто‑то другой управлял ее голосом, заорала в ответ:
– ПОДНИМЕМ БОКАЛЫ! ДЖЕК КЕННЕДИ РАЗВОДИТСЯ С ДЖЕКИ И ЖЕНИТСЯ НА МНЕ!
В зале ресторана наступило гробовое молчание. Официанты застыли на месте, позабыв про свои обязанности.
Мэрилин услышала чье‑то злобное ворчание:
– Уберите отсюда эту идиотку! – но ей было наплевать.
Если эти люди не понимают шуток, это их проблемы.
К лету 1961 года президентский корабль Джека плыл спокойно, не раскачиваясь из стороны в сторону, – на ровном киле, как любил говорить сам Джек.
Неудачная операция в Заливе свиней нанесла его репутации серьезный ущерб, но он восстал из пепла – в основном потому, что народу импонировала его молодость и “бодрость духа”.
Я все еще дулся на Джека за отказ назначить меня послом США в Великобритании – мы больше пока не обсуждали этот болезненный вопрос, который был ложкой дегтя в наших с ним дружеских отношениях, – однако он поручал мне важные задания и держал в курсе всех своих дел, а это было наивысшей привилегией, которую может даровать президент. Я выполнил ряд сложных дипломатических поручений неофициального характера в Израиле, где у меня было много близких друзей в правительстве, а также в Майами, где приходилось иметь дело с кубинскими эмигрантами, недовольными действиями администрации. Я с радостью отмечал, что имя Хоффы почти не появлялось на первых страницах газет, и Джек тоже перестал вспоминать о нем.
Однако я не знал, что Бобби Кеннеди по‑прежнему проявляет к Хоффе пристальный интерес. Став “премьер‑министром” в правительстве Джека, Бобби наконец‑то получил полномочия и власть для того, чтобы разделаться с Хоффой. Джек, занятый более насущными проблемами, тоже не догадывался о помыслах своего брата, но если бы даже и знал о его планах, вряд ли стал сдерживать его порывы.
Успокоенный этим обманчивым затишьем, я проникся уверенностью, что все треволнения моей жизни остались далеко позади, и поэтому был крайне удивлен, когда мне позвонил Стюарт Варшавский – один из немногих профсоюзных лидеров Нью‑Йоркской старой школы, которым хотя и с трудом, но все же удавалось жить в мире с профсоюзом водителей. Он попросил меня устроить ему встречу с президентом по важному и неотложному делу. По голосу Стюарта я понял, что его дело к президенту действительно серьезное – настолько серьезное, что он не стал ничего объяснять по телефону. Я достаточно разбирался в политических играх профсоюзов и поэтому не сомневался, что Джек согласится принять его.
Со Стюартом я был знаком давно и приложил немало усилий, чтобы его профсоюз поддержал Джека на выборах. Когда его нью‑йоркские коллеги‑евреи, маститые либералы (либералы с большой буквы), схватились за головы, узнав о решении Джека баллотироваться в паре с Линдоном Джонсоном, именно Стюарт напомнил им, что, если они не поддержат Кеннеди и Джонсона, им придется голосовать за Никсона и Лоджа.
Джек был благодарен Стюарту, и особенно потому, что сам он плохо разбирался в политических играх нью‑йоркских группировок. Поначалу Джек решил, что, проводя предвыборную кампанию в Нью‑Йорке, ему следует в своих выступлениях высказать обещание увеличить поставки оружия Израилю и почаще упоминать Франклина Рузвельта. Стюарт был одним из тех, кто по моему совету убедил его не делать этого.
Варшавский никогда раньше не злоупотреблял благодарностью президента, поэтому я передал его просьбу Джеку и настоятельно порекомендовал ему не отказывать Стюарту во встрече, хотя и не был уверен, подействует ли моя рекомендация. Очевидно, она подействовала, так как очень скоро Стюарта пригласили на ужин в Белый дом, где присутствовали и мы с Марией.
Джек, вероятно, решил, что такое приглашение польстит самолюбию Стюарта. Но, как оказалось, этот жест не произвел на профсоюзного лидера должного впечатления. Отец Стюарта был меньшевиком и когда‑то даже жил в одной комнате с Троцким в Ист‑Сайде. Сам Стюарт был социалистом, сионистом и профсоюзным лидером; он никогда не имел в своем гардеробе смокинга и не собирался покупать его. Он не меньше моего был озадачен подобным приглашением, но я получил для него особое разрешение явиться на ужин в темном костюме, а не в смокинге, и тогда он любезно согласился посетить вечерний прием в Белом доме.
Когда он предстал перед президентом и первой леди, которые приветствовали прибывающих гостей, Джек тепло пожал ему руку, представил Джеки – она с некоторым раздражением разглядывала его мятый синий костюм и неаккуратно завязанный галстук – и шепнул, что надеется побеседовать с ним после ужина. Кто‑то разумно позаботился усадить Стаюрта за столом рядом с женой представителя Израиля в ООН, и он, похоже, чувствовал себя вполне раскрепощенно, несмотря на роскошную обстановку и изысканные блюда. Мария сидела между Джеком и зятем Джеки князем Радзивиллом – двумя самыми красивыми мужчинами в зале – и поэтому чувствовала себя еще более счастливой, чем Стюарт.
На приемах в Белом доме после ужина Джеки обязательно устраивала концерты классической музыки (при Эйзенхауэрах гостей выпроваживали не позднее десяти часов вечера). Джек, по своему обыкновению, покидал на несколько минут зал, пока гости пили кофе в ожидании выступления артистов. Иногда он уходил с какой‑нибудь приглянувшейся ему дамой, иногда – чтобы решить кое‑какие политические вопросы.
Личный адъютант президента незаметно провел Стюарта и меня в небольшую гостиную. Мы сели и закурили сигары. Джек был в приподнятом настроении, держался открыто и дружелюбно – Джеки любила устраивать приемы и вовсю старалась очаровать гостей; во время приемов президент и его жена казались самой счастливой парой на свете. Скандал по поводу происшествия в Заливе свиней поутих, и теперь Джеки усердно подчищала свои познания во французском языке в преддверии визита во Францию, а Джек “накачивал мускулы” к предстоящей встрече с Хрущевым в Вене. Жизнь в Белом доме все больше нравилась супругам Кеннеди.
– Благодарю вас, что вы согласились встретиться со мной, господин президент, – начал Стюарт.
– Вы поддержали меня, когда я объявил о своем намерении баллотироваться в паре с Линдоном, Стюарт. Не каждый смог бы на такое решиться. Я ваш должник.
– Я знаю, – ответил Стюарт. Занимаясь политикой в Нью‑Йорке, он научился точно, как на весах, измерять соотношение оказанных и оплаченных услуг. – Поэтому я и пришел к вам. У меня возникла проблема.
Выражение лица Джека нельзя было назвать каменным, но, будучи истинным политиком, он умел, когда нужно, надеть маску непроницаемости.
Стюарт подался вперед, давая понять, что разговор конфиденциальный.
– Послушайте, моим людям известно о незаконной деятельности в профсоюзах. И о фиктивных отделениях на местах, и о террористических группах, и о негласных полюбовных сделках, и о связях с мафией, в общем, обо всем – поверьте, нам известно о таких вещах, и мы против этого.
– Прекрасно, – сказал Джек. – И я против.
Стюарт передернул плечами, недовольный тем, что его перебили.
– Но в то же время мы против действий, направленных на развал профсоюзов. Мы против того, чтобы преследовали профсоюзных лидеров, даже тех, которые никому не нравятся и которых не приглашают на вечерние приемы в Белый дом.
– Кого вы имеете в виду?
– Хоффу, господин президент.
– Он преступник. Он продал свой профсоюз мафии.
– Возможно. Однако в глазах большинства трудового люда он герой. То есть я хочу сказать, господин президент: хорошего понемножку. Только и разговоров о том, что Хоффа сделал это, Хоффа сделал то, нужно посадить этого негодяя за решетку. Но я что‑то не слышал, чтобы министерство юстиции создало комиссию для расследования деятельности какого‑нибудь банкира или директора фирмы из числа пятисот крупнейших компаний Америки.
Тут я впервые понял, что проблема Хоффы по‑прежнему актуальна. Возможно, для Джека такое известие тоже явилось неожиданностью. Я заметил, что он удивлен.
– Джордж Мини, как и Бобби, хочет, чтобы Хоффу посадили в тюрьму, – заметил он.
– Господин президент, вы уж простите меня, но среди нас есть люди, которые считают Джорджа Мини провокатором.
Джек бросил на Стюарта проницательный взгляд.
– Как это понимать, Стюарт? – спросил он. – Хоффа вам не нравится. И вы, так же как и мы, не желаете, чтобы профсоюзы находились под контролем мафии.
– Иногда приходится идти на сотрудничество с мафией, господин президент. Я готов пойти на сделку с кем угодно, если этот кто‑то поможет мне организовать предприятия с интенсивным режимом работы. И я иду на такие сделки и не стыжусь признаться в этом…
Стюарт наклонился еще ближе к президенту, упершись руками в колени и глядя Джеку прямо в глаза. Его морщинистое лицо с очень запоминающимися чертами – крупным переломанным носом и густыми бровями – было серьезно.
– Мы вынуждены ладить с профсоюзом водителей, господин президент. Конечно, ни вы, ни ваш брат не работаете с ними. Но, если водители откажутся привозить сырье и вывозить готовую продукцию, мои люди останутся без работы. Как вы понимаете, господин президент, это означает, что им нечего будет есть. Пусть мне не нравятся Хоффа и его друзья из мафии, но я вынужден работать и с ним, и с мафией.
– А вы случайно пришли сюда не по поручению Хоффы, Стюарт? – быстро спросил Джек.
Стюарт кивнул.
– Ко мне приходил один парень, господин президент, вы о нем никогда не слышали. Его зовут Большой Гэс Макей. Можно сказать, он один из приближенных Хоффы. Довольно приятный парень, ростом с Кинг‑Конга, вежливый такой – в общем, совсем как Юджин Дебс[20], только сбившийся с праведного пути. В руководстве профсоюза водителей почти все такие… Он просил меня передать, что Хоффа хочет заключить с вами сделку.
– Пусть обратится к министру юстиции, Стюарт.
– Честно говоря, он не доверяет Бобби. И потом, это сделка совсем иного рода.
– Что же это за сделка? Мне просто любопытно.
– Макей сказал, что Хоффа не станет болтать о том, как угодил за решетку Дэйв Бек.
Джек перехватил мой взгляд, я пожал плечами. В конце концов, я не несу ответственности за поведение Хоффы.
– Я об этом ничего не знаю, – сказал он Стюарту, с полным безразличием на лице. – И вообще это дело прошлое.
– Макей также намекнул, что Хоффе известны, как он выразился, “государственные тайны”, связанные с операцией на Кубе.
– Все это чушь собачья, Стюарт. Неужели вы явились сюда, чтобы сообщить мне подобную ерунду. – Джек уже не скрывал своего гнева, и у Стюарта на лбу выступили капельки пота. Однако я догадывался, что Стюарта ожидает кое‑что похуже, чем гнев Джека Кеннеди, если он не выскажет всего, что ему поручено передать.
Стюарт вытер лицо носовым платком.
– Макей сказал мне еще кое‑что, – продолжал он. – Но мне как‑то неловко говорить об этом и… э… это дело личного характера…
Джек устремил на него ледяной взгляд.
– Это… э… касается Мэрилин Монро, господин президент, – выпалил Стюарт. – Похоже, она всем рассказывает, что вы собираетесь развестись с миссис Кеннеди и жениться на ней. У Хоффы есть доказательства на этот счет, уж не знаю, откуда и каким образом он их достал. Макей говорит, что, если вы не согласитесь на сделку, Хоффа передаст эти материалы в газеты. – У Стюарта был виноватый вид. – Прошу извинить меня, господин президент. Но я подумал, что вы должны знать об этом.
Лицо Джека приобрело пепельно‑серый оттенок, но он был опытным политиком и не стал открыто выражать свой гнев перед Стюартом. Он поднялся, коротко пожал гостю руку и поблагодарил его за визит.
У двери Джек обернулся, посмотрел на Стюарта пугающе‑напряженным взглядом и тихо, так, чтобы не слышали ожидавшие его за дверью адъютант и охранник из морской пехоты, произнес:
– Стюарт, будьте добры, передайте мой ответ. Президент говорит, что Хоффа может убираться ко всем чертям.
Затем он повернулся и быстрым шагом вышел в коридор. До нас со Стюартом донеслись звуки настраиваемой виолончели.
Когда я прощался с Джеком, покидая Белый дом после концерта, он, глядя на меня тяжелым взглядом, прошептал:
– Никогда больше не смей устраивать мне такие встречи!
На следующий день мы встретились с Джеком в Овальном кабинете. Он все еще находился под впечатлением от разговора со Стюартом и поэтому был не в духе. Мария не преминула отметить, что Джек довольно‑таки холодно попрощался со мной, когда мы уходили с приема. С тех пор его отношение ко мне почти не изменилось.
Я не собирался указывать ему, что Хоффа решился на шантаж из‑за Бобби, который, вопреки моим советам, не оставил попыток посадить его в тюрьму. Бобби был одержим этой идеей, и Джек не мог этого понять, как не мог и уговорить брата перестать преследовать Хоффу.
Джек бросил на меня раздраженный взгляд и сказал:
– Я обдумал то дело, Дэйвид.
– Какое дело? – спросил я.
– Назначить тебя послом в Лондон. Помнишь, я обещал тебе, что подумаю?
Джек еще не назначил нового посла в Англии, и мне иногда приходило в голову, что ему, возможно, доставляет удовольствие дразнить меня, как дразнят морковкой ослика. Конечно же, я все еще мечтал получить этот пост – но уже не так страстно, как раньше. Одно дело, если бы мне предоставили этот пост сразу же в ответ на мою просьбу, без долгих раздумий. Но теперь я понимал, что, если мне и предложат должность посла, это будет сделано с неохотой и, вероятно, мне поставят неприемлемые условия.
И тем не менее меня охватило едва заметное, но все же ощутимое волнение. Джек занимал президентское кресло уже несколько месяцев. За это время он приобрел уверенность, научился ориентироваться в правительственной кухне – теперь ему легче было принять решение о назначении посла, рассуждал я и, сидя в кресле, с надеждой подался вперед.
Джек нахмурился.
– Я не могу сделать этого, – произнес он резко и решительно, словно бросаясь в пропасть.
Я на мгновение растерялся.
– Не можешь? – переспросил я. – Почему? – Я подумал, что Джек, возможно, мстит мне за встречу со Стюартом.
– Не буду расхваливать твои деловые качества, Дэйвид. Мы оба знаем, что ты справился бы с этой работой. Но я хочу направить туда человека, который пользуется доверием в правящих кругах.
– У них? – Я хотел было напомнить ему, что правящие круги Великобритании были возмущены, когда перед войной послом США в этой стране был назначен его отец, однако Рузвельта это не остановило. Но, прежде чем я успел что‑либо возразить, он выпалил:
– Нет, у нас. – Не желая встречаться со мной взглядом, он повернулся в кресле и стал смотреть в окно, выходящее в сад. – Англичане важны для нас, – сказал он. – Они – единственные настоящие наши союзники в Европе, которые не станут вступать в сговор с русскими за нашей спиной. В Лондон я должен направить такого человека, который пользуется доверием наших внешнеполитических ведомств, Дэйвид, – Совета по делам внешней политики, обозревателей, пишущих для “Форин афферс” и так далее.
– Но большинство из этих людей – республиканцы, – заметил я. – Духовные последователи Нельсона Рокфеллера. Они тебе не друзья.
– Да, – сухо отозвался он. – Я должен привлечь этих людей на свою сторону. Хочу предложить сенату кандидатуру Дэйвида Брюса. И я хотел, чтобы ты узнал об этом от меня.
Я понял, что задумал Джек. Он хотел застраховать себя от критики со стороны правых кругов, распространить свое влияние на внешнеполитические ведомства, чтобы не дать им возможности вновь ополчиться против него, как это произошло после неудачной операции на Кубе, возможно, даже переманить на свою сторону “мозговой трест” Нельсона Рокфеллера на тот случай, если на выборах 1964 года Нельсон станет главным кандидатом в президенты от республиканской партии…
Это был умный ход, но я испытал глубокое разочарование, ведь я так долго надеялся. И я был разгневан. Я знал Брюса – он был довольно приятный парень, но я не считал его своим союзником. Однако с президентом Соединенных Штатов Америки не спорят.
– Премного благодарен, – сказал я, не скрывая своего гнева.
У меня возникло желание подняться и уйти, но я – не знаю почему – погасил свой порыв; возможно, я поступил так в знак нашей доброй дружбы с Джо, а может, просто потому, что не мог заставить себя ненавидеть Джека.
Лучше бы он вообще не заводил разговора о моей просьбе назначить меня послом в Великобритании. Пусть бы моя просьба так и осталась без ответа. Я не сомневался, что Джек желал того же самого, но, будучи президентом, он, разумеется, не мог так поступить.
Политика, рассуждал я сам с собой, это игра для взрослых. В политике не принято считаться с чувствами других. И я, конечно, хорошо понимал это.
В моем сознании возник образ Мэрилин. Мне следовало бы как‑то объяснить ей, насколько опасно дружить с президентом, тем более любить его.
– Ты расстроен, – сказал Джек. – Я понимаю. Но иначе нельзя, Дэйвид. Может, у тебя есть другие пожелания… Ведь ты вряд ли захочешь поехать послом в Мексику?
Я покачал головой, на мгновение потеряв дар речи. В Мексику! За кого он меня принимает?
– Слушай, ты подумай, чего хочешь, Дэйвид. Или у меня вдруг появятся какие‑нибудь идеи, хорошо? Я в долгу перед тобой. Ты это знаешь.
– Знаю, господин президент.
В дверь постучали, и в кабинет вошла секретарша. Наверняка ее вызвал Джек, нажав на кнопку где‑то под столом.
– Неотложные дела, – сказал Джек. Мы поднялись и обменялись холодным рукопожатием. Никогда прежде я не чувствовал такой отчужденности в наших отношениях.
Вернувшись к себе в номер в гостинице “Хэй‑Адамс” – к тому времени я уже окончательно взял себя в руки, – я позвонил послу в Палм‑Бич. Меня соединили с ним немедленно, но, услышав его голос, я не сразу узнал его. Это был пронзительно крикливый, ворчливый, нерешительный голос – голос старика. Я был потрясен – и мне стало стыдно: попав в круговорот проблем Джека в Белом доме, я позабыл о Джо.
– Джек сообщил тебе о своем решении, не так ли? – спросил он.
“Интересно, на чьей стороне Джо”, – подумал я. Возможно, он сочувствовал мне, но, с другой стороны, мысли Джо угадать трудно, особенно когда речь идет о “его” должности – он по‑прежнему считал этот пост “своим” и поэтому очень сердился, если президент назначал нового посла США в Великобритании, не посоветовавшись с ним.
– Да, сообщил, – ответил я. – И разумеется, я расстроен.
Последовало долгое молчание.
– Да, – тихо произнес он. – Я так и думал. – Он вздохнул. – Я тут ни при чем, Дэйвид. Я хочу, чтобы ты это знал. Пойми меня правильно: я не думаю, что англичанам элегантный магнат рекламного бизнеса понравился бы больше, чем биржевой делец с Уолл‑стрит, да к тому же еще и ирландишка, но я считаю, что ты заслужил этот пост…
Я тоже так считал, моих заслуг хватило бы и на несколько таких постов. Я позвонил Джо, чтобы высказать свое недовольство. Если моя персона не устраивает Джека в качестве посла в Великобритании, тогда чего ради я должен выполнять для него грязную работу, общаясь с мафией, и помогать скрывать наиболее грубые ошибки его администрации. Но что‑то в голосе Джо удержало меня. Теперь я сожалею об этом. Тогда для меня был самый подходящий момент умыть руки, но вместо этого я стал слушать Джо Кеннеди.
Мне. приходилось напрягать слух, чтобы разобрать его слова, – у Джо не было сил говорить громко и отчетливо. Вообще‑то не в его правилах было извиняться или хоть как‑то намекать на то, что у них с Джеком случаются разногласия по каким‑либо вопросам.
– Со мной теперь редко советуются, – сказал он и надолго замолчал. – О чем мы говорили? – смущенно спросил он наконец.
– О должности посла.
Джо опять надолго замолчал.
– Мы с тобой давние друзья, Дэйвид, – произнес посол, – так ведь?
– Да, – согласился я, пытаясь понять, к чему он клонит.
– Раз так, могу я попросить тебя об одном одолжении?
– Конечно.
– Не держи зла на Джека, Дэйвид. Он теперь наш президент. Он уже не тот Джек, что был раньше, ни для тебя, ни даже для меня. Ему приходится думать о своем месте в истории. Я бы очень хотел, чтобы он остановил свой выбор на тебе, – возможно, он тоже этого хочет. Но он должен принимать решения самостоятельно, а мы обязаны поддерживать его.
– Понимаю, – произнес я.
Я понял больше, чем было сказано. Джек перестал советоваться со своим отцом. Он наконец обрел самостоятельность. Джо, наверное, было горько сознавать это, но он, как всегда, мужественно принял удар судьбы. И даже намеревался заставить меня смириться с реальным положением вещей. Он не хотел, чтобы Джек в моем лице нажил себе врага.
– Когда ты приедешь навестить меня, Дэйвид? – спросил он. В его голосе слышалась мольба.
Я был потрясен – Джо Кеннеди, которого я знал вот уже тридцать лет, всегда излагал свои просьбы в требовательной форме и был чужд сентиментальности. Тот Джо Кеннеди никогда бы не задал такой вопрос. Я вдруг осознал, что разговариваю с человеком, который наконец‑то понял, что скоро умрет, и страшно напуган этим. В отличие от своих сыновей, да и от жены тоже, Джо не был фаталистом. Если кто в целом свете и верил в собственное бессмертие, так это Джо Кеннеди. Но теперь этой веры в нем не было.
– Приеду недели через две, – сказал я. – Обязательно постараюсь приехать.
– Замечательно. – Джо старался, чтобы слова звучали тепло и искренне, но ему это не удалось. – Вот тогда и продолжим наш разговор.
Уже тогда, повесив трубку, я почувствовал в душе неприятный холодок, как бывает, когда в зимние сумерки закрываешь шторы и комната погружается во мрак. Меня охватило предчувствие надвигающейся трагедии, хотя я здравомыслящий человек и подобные страхи мне чужды.
Как оказалось, мне не следовало откладывать поездку на две недели.
– Мне кажется, я говорил вам, что не желаю больше слышать подобную чушь, – раздраженно бросил Роберт Кеннеди.
Гувер подался вперед.
– Думаю, это вам стоит послушать, – настойчиво возразил он. – Поверьте, я искренне забочусь об интересах вашего брата.
Кеннеди вздохнул. Неделю назад он обнаружил, что нью‑йоркское отделение ФБР собирает материалы об организованной преступности на основе статей из “Нью‑Йорк пост” и “Нью‑Йорк дэйли ньюс”, и решил, что Гувер пришел к нему, желая нанести ответный удар, и сейчас начнет доказывать, что он и его люди не зря получают зарплату.
– Это агент по особо важным делам Киркпатрик, – сказал Гувер. – Он у нас ведущий специалист по средствам электронного наблюдения.
Министр юстиции пристально посмотрел на Киркпатрика, сразу же признав в нем честолюбивого прямого ирландца. Киркпатрик не стушевался под его взглядом – это был хороший знак. Кеннеди уважал людей, которые не выказывали перед ним робости.
Кеннеди мрачно кивнул. Киркпатрик поставил на полированный стол портативный катушечный магнитофон, включил его в сеть и нажал на кнопку. Послышалось слабое жужжание – возможно, это работал кондиционер, – затем знакомый шелестящий голос, похожий на голос ребенка, но полный чувственности, произнес:
“…Меня по‑прежнему тревожат те же сны…”
Мужской голос, терпеливый, глубокий, явно голос врача, сказал:
“Расскажите мне о них”.
“Мне все время снится, что я собираюсь выйти замуж за Джека Кеннеди”. – Последовала пауза. – “Это даже не то чтобы сон”.
“Да?”
“Это как бы происходит в моем сознании, мне и впрямь кажется, что это должно произойти”.
“Вот как?”
“…Я собираюсь выйти замуж за Джека Кеннеди”.
“Ничего страшного… Грезы – это предохранительный клапан нашего подсознания…”
“Вы думаете? Но, видите ли, дело в том – я не уверена, что это просто грезы…” – Последовала длительная пауза, слышны были только приглушенные звуки машин за окном, затем голос Мэрилин Монро четко произнес: “Он и вправду собирается на мне жениться, доктор, понимаете – он собирается на мне жениться!”
Роберт Кеннеди сидел с закрытыми глазами, как будто испытывал дикую боль. Он махнул рукой, чтобы Киркпатрик выключил магнитофон.
– Спасибо, Эдгар, – устало произнес он. – Дальше я послушаю сам.
Стоял жаркий день бабьего лета, но уже без того изнуряющего зноя, от которого люди пытаются укрыться в домах, включив на полную мощность кондиционеры.
В такую погоду Джек и Бобби Кеннеди думали о Хианнис‑Порте, о прогулках на яхте и пикниках на морском берегу. Им страстно хотелось поехать туда, словно только море давало им жизненные силы. Но сейчас они вынуждены были сидеть в Вашингтоне. Джек и Бобби вышли в розарий Белого дома, чтобы подышать свежим воздухом, а заодно и поговорить, не опасаясь, что их подслушают. Они вышагивали по саду, заложив за спину руки, склонив друг к другу головы, – два брата, которые теперь управляли не только страной, но и огромной частью земного шара.
– Джек, – говорил Бобби, – я понимаю твои чувства, но это серьезно.
– Ничего ты не понимаешь.
– У меня тоже были… приключения. Я ведь не девственник, черт побери.
Джек расхохотался.
– Приключения? Значит, это так называется? А я‑то все время думал, что ты у нас бойскаут.
– Ты и сам знаешь, что это не так. Однако на этот раз дело приняло серьезный оборот, не то что та шутка об установлении отцовства, о которой твердит мне Гувер.
– Об установлении отцовства?
– Гувер говорит, что у него имеются доказательства, будто ты заплатил какой‑то девице шестьдесят тысяч долларов, чтобы она не подавала на тебя в суд. Я приказал разыскать ее и поговорить с ней, а она просто рассмеялась и сказала, что ты остался должен ей два доллара, которые занял у нее, чтобы расплатиться с таксистом.
Это сообщение заинтересовало Джека.
– Как ее зовут?
– Жизель. А фамилия – Хьюберт? Хьюм?
– Жизель Холмс, – поправил брата Джек, ухмыляясь. – Это было осенью 1950‑го. В тот год я баллотировался на второй срок в конгрессе, ждал, когда Пол Девер наконец‑то решит, что ему лучше: попробовать второй раз стать губернатором или сражаться против Лоджа за место в сенате…
– Тебе повезло, что он решил повторно баллотироваться в губернаторы. Из тебя губернатор получился бы никудышный.
– Вот видишь? В этом вся разница между нами. Я не думал о политике. Я думал о женщинах. С Жизель я познакомился во время предвыборной кампании. Я как‑то заночевал у нее дома. Как сейчас помню. Пожалуй, в то время во всем Массачусетсе не было женщины, которая работала ртом лучше нее. А утром я обнаружил, что у меня нет с собой денег, поэтому я занял у нее два доллара, чтобы доехать до Боудойн‑стрит. Кажется, я так и не вернул ей долг. Где она сейчас проживает?
– В Спрингфилде, штат Иллинойс. Она замужем за стоматологом‑хирургом.
– Ничего удивительного.
– Я не прошу, чтобы ты изменял своим привычкам, – сказал Бобби, – но ты играешь с огнем.
– Только не надо говорить со мной избитыми фразами. Ты пытаешься заставить меня изменить своим привычкам, а я не собираюсь этого делать.
– Что ж, не все обладают таким даром красноречия, как ты.
– Прекрати, Бобби. Мы с тобой слишком близкие люди, чтобы из‑за такой ерунды портить отношения. Я люблю рисковать, так интереснее жить. И мне нравится ухаживать за женщинами, насколько хватает моих сил, потому что – послушай меня внимательно – все они абсолютно не похожи друг на друга, а с другой стороны, они все одинаковы. И, если человек не считает этот феномен достаточно интересным, чтобы посвятить его исследованию свою жизнь, тогда уж я не знаю, ради чего стоит жить.
– Знаешь, я ведь пришел сюда не за тем, чтобы мне читали лекцию о сексе…
– По‑моему, вы с Этель и так неплохо справляетесь. Похоже, ты хорошо усвоил основы этой науки.
Но Бобби упрямо стоял на своем.
– Это политический динамит, Джонни, – сказал он. Если Бобби, обращаясь к брату, называл его “Джонни”, это означало, что он настроен серьезно. – Ведь речь идет о Мэрилин Монро, она постоянно в центре внимания прессы. И вот она рассказывает всем подряд, что у вас с ней любовный роман и что ты собираешься жениться на ней. Это же оружие в руках Гувера. Послушал бы ты запись ее разговора с психиатром. Она сказала ему, что ты сделал ей предложение, что ты пообещал ей развестись с Джеки.
– Я знаю. – Джек покачал головой. – Кажется, все только об этом и говорят, даже наш приятель Хоффа. Мне сообщили, что он предлагает заключить сделку – со мной, а не с тобой. Он будет молчать обо всех наших делах плюс – ты не упадешь в обморок? – он не станет рассказывать прессе, что мы с Мэрилин собираемся пожениться!