Я сел в лифт, поднялся на ее этаж и попросил лифтера немного подождать. Сначала я несколько раз позвонил, затем стал стучать в обитую железом дверь, но из квартиры не доносилось ни звука. Мне это показалось странным. У Мэрилин всегда играла музыка – обычно она крутила пластинки Синатры.
Мне было известно, что под ковриком у двери она всегда оставляет запасной ключ – ей редко удается отыскать в своей сумочке ключи от квартиры, – поэтому я отпустил лифтера, приподнял коврик, нашел там ключи и открыл дверь.
– Мэрилин? – позвал я. В квартире царила какая‑то странная тишина – тяжелая, неестественная, совсем не похожая на тишину пустой квартиры. Такая тишина повисает в доме, где все спят или лежит мертвец. Я знал, что она в квартире, и не потому, что меня предупредил швейцар. Я ощущал ее присутствие, запах ее духов, чувствовал, что я здесь не один.
Кажется, тогда я уже догадался, что предстанет моему взору, – зная Мэрилин, я не мог предположить ничего другого. Теперь мне предстояло ее найти. В спальне Мэрилин не было. На измятых простынях валялась ее сумочка – значит, она была дома. Дверь в ванную комнату была приоткрыта. Я постучал, затем толкнул дверь рукой. Она распахнулась, и я увидел Мэрилин. Я вдруг подумал, к своему стыду, что впервые вижу ее обнаженной или почти обнаженной: из‑под расстегнутой блузки выглядывал бюстгальтер, на ногах – белые туфли на высоких шпильках, больше на ней ничего не было. Она лежала на боку, глаза закрыты, рот приоткрыт. Волосы на лобке были темнее, чем я себе представлял, кожа приобрела какой‑то синеватый оттенок, местами была почти лиловая. Сперва мне показалось, что Мэрилин умерла.
Но, слава Богу, она вздохнула – не очень глубоко, едва заметно. Груди чуть приподнялись, на губах выступили несколько капелек слюны.
Я прошел в спальню, позвонил в частную службу “Скорой помощи” и вызвал своего личного врача. Затем позвонил в полицейское управление, но не просто дежурному: я хотел, чтобы полиция приехала побыстрее, но не в сопровождении журналистов. Напоследок я позвонил швейцару, предупредил его, что вызвал полицию и “скорую помощь”, и попросил не распространяться об этом.
После этого я вернулся в ванную, смочил холодной водой махровую мочалку и, приподняв голову Мэрилин, положил мочалку ей на лоб. Я не заметил никаких признаков удушья; ее дыхание было слабым, но ровным. От прикосновения холодной влажной мочалки веки ее затрепетали, губы шевельнулись, и мне показалось, будто она произнесла: “Воды!” Я налил из крана воды в стакан и поднес его к губам Мэрилин. Она сделала два глотка, и вдруг ее вырвало; все, что было у нее в желудке, вылилось на мою новую рубашку и галстук.
Возможно, это и спасло ей жизнь. Не могу сказать с уверенностью. Как бы там ни было, ей все равно промыли желудок в больнице “Докторз госпитал”. Газетчики так и не узнали об этом происшествии, а сам я никогда не спрашивал у нее, что явилось причиной такого поступка.
На следующее утро я заехал на квартиру к Мэрилин, чтобы собрать для нее кое‑что из вещей, поскольку ее оставили в больнице “для наблюдения”. Из магазина “Блумингдейлз” на имя Мэрилин с посыльным прислали пакет.
В нем я обнаружил ее старые брюки, купленные в магазине “Дэкс”, а также аккуратно разрезанную пополам кредитную карточку на приобретение товаров в магазине “Блумингдейлз”.
На следующий день после того, как ее выписали из больницы, она улетела в Калифорнию, как будто ей во что бы то ни стало нужно было выбраться из Нью‑Йорка. Она позвонила в магазин “Сулка” и попросила доставить Дэйвиду с полдюжины шелковых рубашек. Но поговорить с ним сама она так и не решилась. К тому же после промывания желудка у нее болело горло и голос был хриплым.
В аэропорту ее встретил доктор Гринсон – доктор Крис предупредила его о том, что произошло с Мэрилин. Психиатры немедленно бросаются в бой, когда узнают, что их пациент пытался покончить жизнь самоубийством, ведь такие попытки означают, что их помощь оказалась неэффективной.
Конечно, доктор Гринсон сделал вид, будто Мэрилин просто выпила слишком большую дозу снотворного, что это всего лишь “несчастный случай”, но глаза его говорили совсем о другом. Он точно знал, что произошло, и наметил план действий, чтобы подобное не повторилось во время “ его вахты”, как он любил выражаться. Сначала доктор Гринсон предложил ей пожить вместе с ним и его семьей, но ей этого не хотелось. Тогда у него возникла другая идея – чтобы она купила себе коттедж неподалеку от его дома. Он уже присмотрел подходящий домик и имел на примете отличную экономку – женщину, которой она сможет доверять и на которую сам он сможет положиться. Ее звали Юнис Мюррей, и ей не раз приходилось, как выразился Гринсон, “ухаживать за людьми”.
В конце недели она познакомилась с миссис Мюррей. У этой женщины был мягкий ласковый голос, однако выпирающий подбородок и холодные неулыбающиеся глаза под очками в блестящей оправе свидетельствовали о том, что она обладает железной волей. Мэрилин наняла ее. Круг обязанностей миссис Мюррей не был строго определен – она не готовила, да и в доме не убирала, но сама садилась за руль, если Мэрилин нужно было куда‑то ехать, отвечала на телефонные звонки и – что самое главное – по поручению доктора Гринсона присматривала за своей хозяйкой.
Для Мэрилин это было большим облегчением. Наконец‑то она полностью отдала себя на попечение Гринсона: миссис Мюррей наблюдала за ней дома, возила ее на прием к врачам; друг Гринсона Генри Вайнстайн собирался ставить фильм с ее участием (правда, вопрос о съемках фильма еще не был решен); знакомый Гринсона, агент по продаже недвижимости, подыскивал для нее дом – причем его попросили найти что‑нибудь в том же районе, где жил Гринсон, и чтобы сам дом, по возможности, был похож на его жилище… В довершение всего у миссис Мюррей была дочь по имени Мэрилин!
Наконец‑то Мэрилин почувствовала, что о ней действительно пекутся и заботятся. Дом, который нашли для нее, располагался на Хелена‑драйв в Брентвуде. Он был повторением в миниатюре дома доктора Гринсона, совсем крошечным – как раз то, что ей было нужно. В нем было темно, как в пещере, потому что вокруг разросся сад с тропическими деревьями. И это ей тоже нравилось – такая обстановка полностью соответствовала настроению, в котором она пребывала.
Мысль о том, что теперь у нее есть свой собственный дом, приводила Мэрилин в восторг. С Джимом они снимали нечто вроде хижины; живя с ди Маджо, они так и не купили себе дом; дом в Роксбери принадлежал Миллеру, а не ей. А этот домик, пусть маленький, с темными комнатками, с разросшимся и неухоженным садом, был ее собственным.
Она попросила миссис Мюррей сделать ремонт в кухне, чтобы она была такая же, как у Гринсонов, – в ярких тонах и с мексиканским кафелем. Вскоре Мэрилин переехала в свое новое жилище, привезя с собой весь свой скудный скарб; большинство вещей так и было распихано по картонным коробкам. На стене в спальне она повесила предвыборный плакат Кеннеди.
Теперь у нее наконец‑то был и свой собственный бассейн: хотя она в нем не купалась. И вообще бассейн служил лишь для того, чтобы представлять угрозу для жизни малютки Мэфа – одна только мысль о том, что песик может свалиться в воду и утонуть, приводила Мэрилин в ужас. Однако она все же заказала необходимый инвентарь для бассейна, а миссис Мюррей договорилась с бюро услуг, чтобы бассейн чистили три раза в неделю.
Разумеется, в доме еще много чего не хватало, потому что, переезжая в спешном порядке, о некоторых вещах просто забыли. Например, не было почти никакой кухонной утвари, система отопления работала плохо, телефонные розетки не переставили, и поэтому ее прямой телефон, номер которого был известен немногим, пришлось установить в гостиной, и, если ей нужно было позвонить кому‑нибудь ночью, телефон приходилось таскать на длинном шнуре в спальню на второй этаж… Но это не смущало Мэрилин. Главное – теперь у нее был свой дом.
Однажды она сидела у себя, одетая в свой обычный махровый халат и обвязав голову полотенцем. Вдруг по радио сообщили, что Джозефа П. Кеннеди разбил паралич. Это случилось в Палм‑Бич, сразу же после того, как старик сыграл партию в гольф.
Президент стоял в коридоре больницы. По обе стороны от него находились агенты службы безопасности. На Кеннеди был костюм из плотной ткани. Он вылетел из Вашингтона сразу же, как освободился, но Роберт Кеннеди прибыл раньше него.
– Господи, какой ужас, – сказал Джек. – Он всегда говорил, что боится только этого, что лучше умереть, чем жить инвалидом.
– Он поправится, – горячо возразил Бобби. – Пройдет специальный курс лечения, будет делать восстановительные упражнения… У него хватит мужества заставить себя выздороветь. – Но в глазах у Бобби стояли слезы.
Джек Кеннеди обнял брата одной рукой, и они стали мерить шагами коридор.
– Ты же видел его, – сказал Джек. – У него обширный паралич. Врачи считают, что он вряд ли сможет ходить. Они даже не уверены, восстановится ли у него речь. Нужно смотреть правде в глаза.
– Я не хочу смотреть в глаза такой правде.
– Возможно, тебе придется смириться с этим. – Агент, стоявший недалеко от них, подал знак рукой, чтобы они отошли от окна. На крышах соседних домов находились сотрудники службы безопасности и полицейские, высматривая снайперов. Президент поморщился, отметив про себя, что следует положить конец подобным представлениям. Это было похоже на полицейское государство, а сам он чувствовал себя как диктатор в какой‑нибудь латиноамериканской стране. – Надеюсь, меня ожидает другая участь, – произнес он. – Один выстрел – и все, самая лучшая смерть.
Бобби покачал головой.
– Слушай, хватит, – сказал он. Лицо его помрачнело еще больше. – Тебе известно, что Мэрилин прислала матери длинную телеграмму, выражая свои соболезнования и рассказывая, как сильно она любит отца? Написала, что якобы чувствует себя чуть ли не членом нашей семьи, и предложила свои услуги в качестве сиделки…
– О Боже.
– Это еще не все. Она устроила пресс‑конференцию в студии “XX век – Фокс” где объявила, что очень огорчена случившимся и чувствует себя близким человеком нашей семьи.
– Кошмар. А мама расстроилась из‑за этого?
– Она озадачена. Но это все не шутки. Дэйвид сейчас выбивается из сил, пытаясь замять скандал. И тем не менее
К ним направлялся врач. По выражению его лица было ясно, что ничего хорошего он им не сообщит. Джек развернулся в его сторону
– Ты оказался прав, Бобби, – произнес он. – Она становится неуправляемой.
– А что она сотворила с тем агентом службы безопасности в Нью‑Йорке…
– Да, да. Я же сказал, ты прав, и хватит об этом. Надо что‑то делать. Это ясно. – В голосе Джека чувствовалась усталость.
Он поднял руку, чтобы врач подождал минуту Глаза его наполнились грустью, но в них проскальзывало и что‑то еще – пожалуй, чувство облегчения от того, что он наконец принял невероятно трудное, но неизбежное решение. Бобби уже видел этот взгляд, когда Джек отдал приказ отозвать авиацию из Залива свиней.
– Езжай в Калифорнию, – сказал он – Попробуй уговорить ее отвязаться от меня.
– А почему я?
– Потому что с такими делами ты справляешься лучше, чем я.
Бобби угрюмо кивнул, как бы соглашаясь, что это действительно так, но гордиться тут нечем.
– Постарайся сделать это поделикатнее, – попросил Джек, подавая знак врачу, что тот может подойти; он уже готов был взяться за решение новой проблемы. Джек пожал врачу руку, лицо суровое, взгляд озабоченный – настоящий президент – Но не отступай, Бобби, – добавил он.