Бобби остался у нее на ночь. Лишь однажды он спустился вниз – очевидно, чтобы позвонить Этель, решила она, потому что, когда он вернулся, вид у него был смущенный. Она не стала подслушивать, о чем он говорил по телефону, и была очень довольна собой.
Ее кровать была небольшой и узкой – как и сам дом, кровать предназначалась для одного человека, – но так было даже лучше: они лежали, тесно прижавшись друг к другу, словно на полке пульмановского вагона, и это сразу же напомнило ей съемки фильма “Некоторые любят погорячее”.
Они долго разговаривали – в отличие от Джека Бобби был одним из тех немногих мужчин, которые не имеют привычки закрывать глаза и немедленно засыпать сразу же после того, как насладились любовью. Она рассказывала ему про Типпи и детский приют, а он ей – о своем детстве, в котором было все то, чего была лишена она сама: мать, отец, братья и сестры, дедушки и бабушки, деньги…
– Я всегда хотела иметь детей, – сказала она.
– Дети – это лучшее, что бывает в жизни, поверь мне. Почему у тебя нет детей?
– Не повезло, – ответила она. – Но еще не все потеряно. – У нее не было желания говорить ему, что за все эти годы ей пришлось делать так много абортов, что теперь у нее практически не было шансов родить ребенка…
– Я так хочу, чтобы у нас с тобой был ребенок, – прошептала она. – Всего один ребенок. Ведь у Этель целая куча детей.
Бобби выдавил нервный смешок. Чуткий и отзывчивый, он однако не воспринял ее предложение всерьез.
– Ну, не куча, – отозвался он. – И десятка не наберется.
– Все равно много. А мне нужен только один – мальчик.
– Мальчик? Почему именно мальчик?
– Потому что мальчикам легче в жизни. Я не хотела бы иметь девочку. Я знаю, что выпадает на долю девочек, любимый.
|
|
– Может, у твоей дочери все сложилось бы по‑другому.
– По‑другому не бывает
Они снова занялись любовью. Уже начинало светать. Было прохладно. Чувствуя, что наконец‑то засыпает, она спросила:
– Как ты относишься к женщинам среднего возраста с твердым подбородком и в очках?
– Такие не в моем вкусе. А что?
– Потому что если ты сейчас же не оденешься и не уйдешь, то очень скоро столкнешься в кухне с Юнис Мюррей. Меня ее присутствие не смущает – у меня почти нет секретов от миссис Мюррей, – но вот ты, возможно, не захочешь, чтобы она видела тебя здесь.
Бобби кивнул и поцеловал ее. Она тут же погрузилась в сон, а когда проснулась, его уже не было. Снизу доносились глухие шаги миссис Мюррей. Она наводила порядок в доме. По тому, в каком беспорядке Мэрилин разбросала свою одежду в гостиной вчера вечером, миссис Мюррей наверняка догадалась, что произошло, хотя и не могла знать, кто был у ее хозяйки. Но миссис Мюррей ничто не могло шокировать; она никогда не высказывалась по поводу того, что происходило в доме, даже когда случайно заставала утром какого‑нибудь мужчину. Эта женщина никогда не осуждала Мэрилин; наоборот, казалось, ей нравится, что та доверяет ей свои любовные тайны. При этом она хихикала и краснела, как школьница. Миссис Мюррей стала для Мэрилин чем‑то вроде старшей сестры или матери‑настоятельницы, лишенной предрассудков, хотя одна из ее обязанностей заключалась в том, чтобы докладывать обо всем происходящем доктору Гринсону и оказывать “неотложную помощь”, если того требовали обстоятельства.
|
|
Днем Мэрилин попросила миссис Мюррей отвезти ее в продовольственный магазин в Брентвуде – зная, в каких количествах она употребляет “лекарства”, Мэрилин уже не рисковала сама садиться за руль, – где накупила продуктов почти на пятьдесят долларов. Наверное, Бобби любил хорошо поесть и был в какой‑то степени знатоком изысканных блюд, но причина расточительности Мэрилин заключалась в другом: ей было стыдно, что в ее холодильнике нет ничего, кроме нескольких бутылок шампанского, одного пакета апельсинового сока, коробки сильнодействующих успокоительных средств, которую она купила в Мехико, и небольшой коробочки со смесью, которую миссис Мюррей добавляла себе в кофе. В кухонных шкафах лежала только еда для Мэфа.
Мэрилин купила оливки, крекеры, сыр разных сортов, несколько кусочков холодного мяса, орехи, картофельные “чипсы”, по‑хозяйски укладывая свои покупки в тележку и воображая, что она – самая обычная домохозяйка, которая заботится о желудке своего мужа. Она и вправду ничем не отличалась от простых домохозяек. В белых брюках и блузке, без косметики на лице, волосы убраны под шарф – так может выглядеть молодая жена, усердно запасающаяся деликатесами, чтобы достойно встретить с работы мужа.
Она старалась не выйти из образа все оставшееся до вечера время: вместе с Юнис приводила в порядок дом, вытирала пыль и пылесосила, раскладывала по тарелкам закуски, насыпала в вазочки орехи. В шесть часов, задыхаясь от волнения, она попрощалась с Юнис, приняла ванну, добавив в воду “Шанель № 5”, и надела тончайшее, как паутинка, черное белье, со смехом глядя на себя в зеркало – сущая обольстительница. Затем стала ждать Бобби.
|
|
Но когда он приехал – с опозданием на два часа, – она, увидев его, сразу поняла, что случилось нечто непредвиденное. Лицо Бобби было покрыто красными пятнами, глаза излучали холод, как гранитный камень, уголки губ резко опущены вниз. Он сорвал с себя плащ и с силой швырнул его в угол комнаты, не желая скрывать свою ярость.
– Что случилось? – спросила Мэрилин, охваченная ужасом при виде столь явно выражаемого гнева. Почему она всегда чувствует себя виноватой, когда мужчины злятся?
Бобби расстегнул измятую, с кругами от пота, рубашку – у Бобби не было таких рубашек, как у Джека: сшитых по фигуре, с отложными манжетами! – и сдернул галстук, словно хотел оторвать вместе с ним и голову.
– Опять Хоффа. И его ублюдки. Есть один мужик, Костяшка Бойл. В принципе, он порядочный человек. С его помощью можно было бы надолго упрятать Хоффу за решетку. Вряд ли ты о нем слышала. Он был всего лишь простой работяга…
Вообще‑то она слышала о Костяшке: Бобби сам говорил ей о нем. Но что‑то в его лице подсказало ей, что сейчас лучше не напоминать ему об этом. Кажется, раньше Костяшка работал в аппарате профсоюза водителей, а “простым работягой” стал после того, как поссорился с Хоффой.
– Был? – переспросила Мэрилин.
Она осторожно просунула руку за спину Бобби и потерла его застывшую в напряжении шею.
– Был, – безучастно ответил Бобби. – Он работал в пакгаузе, и кто‑то наехал на него погрузчиком. Примерно за час до нашей с ним встречи. – Он закрыл глаза. – Каким‑то образом произошла утечка информации… Он должен был дать свидетельские показания против Хоффы и мафии по поводу аферы в Сан‑Вэлли. Он согласился рассказать все, что знал. Но теперь он мертв, а мы остались ни с чем! Самое ужасное то, что мы стали причиной его смерти. Не понимаю, как такое могло произойти. Ведь об этом почти никто не знал. Я обещал Бойлу, что все останется в тайне, и предал его.
– Ты не виноват, Бобби, – успокаивающе проговорила Мэрилин, чувствуя, что ее охватывает паника. Бобби рассказывал ей о Бойле, с гордостью и очень подробно, и, хотя ей казалось, что она никому и словом не обмолвилась, сейчас она начала сомневаться.
– Виноват. Я гарантировал Бойлу безопасность, а его убили. – Бобби смотрел куда‑то в пространство; на его лице застыл гнев, суровый, непрощающий гнев разъяренного ирландца. – Я узнаю, кто проболтался, и тогда ему несдобровать.
В ее памяти всплыло, что она кому‑то говорила о Костяшке Бойле, но она не могла вспомнить, кому именно.
– А кто его убил? – спросила Мэрилин.
– Я поймаю убийц, – сказал Бобби. – Всех поймаю рано или поздно. Не только Хоффу с Джанканой. Я доберусь и до тех, кто выполняет за них грязную работу. Это Санто Траффиканте в Майами, Карлос Марчелло в Новом Орлеане, а здесь Джонни Роселли – отъявленный убийца. Наверняка это он и убрал беднягу Бойла по приказу Хоффы… Ты о них скорее всего никогда и не слышала…
О Джонни Роселли она слышала. Когда‑то давно, когда Мэрилин была еще любовницей Джо Шенка, они с Роселли, можно сказать, были приятелями. Она решила, что не стоит сообщать об этом знакомстве министру юстиции.
Мэрилин тесно прижалась к Бобби и вскоре почувствовала, что он понемногу расслабляется. Бобби не употреблял алкоголя, поэтому она должна была снять с него напряжение другим способом, и спустя всего полчаса они уже были в постели. Она прихватила с собой в спальню бутылку шампанского – возможно, Бобби и не станет пить, но ей без этого не обойтись. Бутылку она поставила на столик рядом с кроватью, на котором лежали все ее таблетки.
Странно, думала Мэрилин, Бобби, похоже, совсем не замечает, что она принимает таблетки, пьет. Он не то чтобы преднамеренно игнорировал эти ее пристрастия, как это делали некоторые мужчины. У нее сложилось впечатление, что он не понимает, возможно, не в состоянии понять, как это люди могут быть настолько зависимы от таблеток или от спиртного, – и поэтому просто‑напросто не замечает признаков ее увлечений…
Разумеется, ей совсем не обязательно было пить таблетки или спиртное, чтобы избавиться от комплексов, – у нее их просто не было. Но без возбуждающих средств и шампанского она чувствовала себя не в состоянии совладать с наипростейшими проблемами. В последнее время ей стало казаться, что такая смесь вызывает у нее побочные эффекты – иногда она ненароком осознавала, что спотыкается во время ходьбы, говорит невнятно, на мгновение теряет память; порой она с трудом соображала, кто лежит с ней в постели: Джек или Бобби.
Бобби дремал в объятиях Мэрилин, положив голову ей на грудь. Он дышал едва слышно, на время позабыв о глодавших его душу демонах. Кончиками пальцев она поглаживала его лоб, радуясь тому, что хотя бы в эти короткие мгновения он принадлежит только ей одной – не Этель, не Джеку, не гражданам Соединенных Штатов Америки. И она была счастлива.
– Вон в том доме живет Никсон.
– Да знаю я это, черт побери.
Большая моторная яхта плыла, разрезая носом чуть вздымающиеся волны у побережья Ки‑Бискейн, и пассажиры на борту рассматривали самые богатые дома на острове, которые были скрыты со стороны дороги высокими живыми изгородями и стенами. Однако благодаря тому, что от домов к морю отлого спускались широкие газоны, можно было разглядеть сады, бассейны, скульптуры, частные пирсы, у которых швартовались яхты, стоившие миллионы долларов.
Ни одна из тех яхт не могла сравниться по габаритам е “Эйеиз Уайлд”, на корме которой развевался панамский флаг. Эта моторная яхта принадлежала корпорации “Грэнд Кэйманз”. На корме вокруг стола из тиковой древесины с латунью сидели трое мужчин в одежде для отдыха, в кепках спортсменов‑парусников и темных очках. В специальные гнезда на палубе были вставлены рыболовные удочки, но на леску, спущенную в воду, никто не обращал внимания. На столе лежал портативный магнитофон – странное зрелище на фоне морского пейзажа.
В роли хозяина выступал Санто Траффиканте. Он‑то и указал на дом Никсона. Его гостями были Карлое Марчелло, предводитель преступного клана в Новом Орлеане, и Джонни Роселли.
Траффиканте, который фактически руководил всей организованной преступностью в Майами, и Марчелло имели общие деловые интересы в Гаване – содержали казино, а также заправляли другими прибыльными делами от имени пяти преступных кланов Нью‑Йорка и их компаньонов на Восточном побережье, – пока Кастро не выдворил их из своей страны.
Роселли, как правило, вел дела из Лос‑Анджелеса и Лас‑Вегаса и имел репутацию очень опасного профессионального убийцы. Это признавали даже самые суровые гангстеры. Всех троих вряд ли можно было отнести к почитателям Сэма Джанкакы. Они ненавидели его, и у каждого из них были на то свои причины.
Знай Джанкана, что Траффиканте, Марчелло и Роселли решили встретиться, его прошиб бы холодный пот. А если бы об их встрече узнали в ФБР, расплаты не миновать: все трое были рецидивисты, и им было запрещено вступать в контакт друг с другом. Кроме того, Марчелло все еще отбивался от Бобби Кеннеди, который пытался вновь депортировать его.
Здесь, на яхте, они могли разговаривать спокойно, не опасаясь, что их подслушают люди Джанканы или агенты ФБР. Только рулевой мог слышать их, но это был человек с прочным положением в организации Траффиканте.
– Теперь вы, ребята, тоже прослушали эту пленку, черт бы ее побрал, – начал Роселли, пытаясь перекричать тарахтение дорогих моторов; его голос гремел, как работающий на полную мощь бульдозер. – Я сразу же включил эту запись, как только получил ее от Хоффы Как вы думаете, воспринял я это серьезно? Конечно! Вы думаете, все это просто постельные разговоры? Я так не считаю. И Хоффа тоже. Этот чертов сосунок Бобби Кеннеди устроит нам пожизненное заключение, если его братца изберут на второй срок. – Серебристые волосы Роселли были модно подстрижены, тело покрывал ровный загар – ну просто настоящий голливудский повеса. Однако говорил он, как профессиональный убийца и головорез, каким и был на самом деле.
Траффиканте пожал плечами. Непроницаемо темные очки скрывали его глаза.
– Мужчины красуются, когда разговаривают с женщинами, Джонни. Они хвастаются, преувеличивают. Не все, что говорится в постели, правда. Так уж устроен человек. – Он попыхивал сигарой, глядя, как дым уползает к корме. – Разумеется, я не имею в виду никого конкретно, – добавил он. – Однако это так. – Траффиканте был родом с Сицилии, но, прожив много лет в Гаване, он научился испанской учтивости и галантности, а также пристрастился к хорошим сигарам.
Марчелло и Роселли обменялись взглядами. Оба они считали, что Траффиканте строит из себя философа и дипломата. В былые времена он, как и любой другой главарь, без лишних церемоний приговаривал людей к смерти, а еще раньше, до того как стал “доном”, и сам совершил немало убийств. А вот в последние годы он, похоже, решил добиться статуса почтенного старейшины, по примеру Джо Бонанно.
– Я уважаю твое мнение, Санто, но думаю, Бобби не просто болтал, – возразил Марчелло. – Хотя он и говорил это в постели с Мэрилин Монро. – У Марчелло был сильный южный акцент. Он специально культивировал его, очевидно, полагая, что так и должен говорить главарь преступного мира Нового Орлеана.
– Черт возьми, это же vendetta, – прорычал Роселли.
Трое мужчин сидели молча, размышляя о самом страшном слове в их лексиконе. Если Роселли прав и Бобби Кеннеди поклялся отомстить им, на это может быть только один ответ, и они это хорошо понимали.
– Vendetta? – повторил Траффиканте с благоговением в голосе – этим словом просто так не бросались. – Он ирландец, а не сицилиец.
Роселли фыркнул.
– Кого это волнует, Санто? Ты думаешь, эти проклятые ирландишки не знают, что такое vendetta? Послушай, что я скажу. Они не хуже нашего знают, что такое vendetta. Посмотри, что вытворяет ИРА. А полицейские? И не надо говорить, что он ирландец, а не сицилиец. Вопрос стоит так: или он, или мы. Не веришь, прослушай пленку еще раз.
Траффиканте поднял руку, и Роселли замолчал: Граффиканте пользовался благосклонностью Мейера Лански, а к Лански с уважением прислушивались боссы всех пяти кланов. Пойти наперекор Санто Траффиканте – это все равно что послать к черту Лански, а послать к черту Лански – это значит подписать себе смертный приговор.
– А ты что скажешь, Карлос? – спросил Траффиканте.
Лицо Марчелло было непроницаемым, как у изваяния с острова Пасхи.
– Когда человек клянется отомстить тебе, – тихо проговорил он, – что нужно делать? – Марчелло быстро перекрестился, ведь речь шла о серьезном деле. – Выстрелить первым, – сказал он, отвечая на свой собственный вопрос.
Они сидели в гробовом молчании. Яхта медленно плыла по прибрежным водам, вспенивая волны. Вдруг раздался треск, и все трое вздрогнули от неожиданности.
– Клюет! – закричал им рулевой. Он выключил мотор и указал на одну из удочек, которая заметно подергивалась в своем гнезде, затем ослабил леску и прикрыл рукой глаза, наблюдая, как рыба выпрыгнула из воды и сразу же исчезла в море на расстоянии нескольких сот футов от них. – Голубой тунец, – объявил он.
– К черту тунца! – отозвался Роселли. – Если мне захочется полакомиться тунцом, я куплю его в консервной банке.
Траффиканте нахмурился.
– Лови рыбу, Джонни, – приказал он. – За нами могут наблюдать с берега. Пусть думают, что мы рыбачим.
Роселли что‑то буркнул себе под нос. На корме стояли два белых пластмассовых стула. Он пересел на один из них и с помощью капитана вытянул из воды солидных размеров альбакора. Капитан проткнул рыбину острогой, и на поверхности моря появились темные кровавые круги.
– Пусть такая же судьба постигнет и Бобби Кеннеди, – произнес Роселли.
Траффиканте опять нахмурился. Ему не нравились подобные разговоры. Бизнес есть бизнес – тут нельзя руководствоваться личными обидами и антипатиями.
– Допустим, Джонни прав, – тихо заговорил он. – Я не говорю ни да, ни нет, как вы понимаете. Но если он все же прав, то, возможно, нам следует убрать не Бобби.
Роселли и Марчелло посмотрели на него. Пусть Траффиканте уже не тот, что был раньше, но его всегда считали неглупым.
– Карлос заметил точно, – медленно продолжал он, взвешивая каждое слово. – Если кто‑то поклялся отомстить тебе кровью за кровь, такого человека, естественно, убивают. Но ты кое‑что забыл, Карлос: ты также должен убить и его семью, даже его детей, иначе они убьют тебя, когда вырастут. Если мы убьем Бобби, на нас ополчится его брат, используя все средства и возможности, а он – президент Соединенных Штатов Америки. – Траффиканте смотрел куда‑то вдаль, словно увидел на горизонте нечто необычайное. – С другой стороны, друзья мои, если мы убьем Джека Кеннеди, у Бобби не останется никакой власти. Чтобы убить змею, ей отрезают голову, а не хвост, верно?
– Убить президента? – прошептал Марчелло. – Это крупная дичь.
Роселли засмеялся.
– Подумаешь! Он всего лишь человек, такой же, как я и ты. Не так уж и сложно до него добраться, поверь мне.
Марчелло кивнул. Он был выходцем из Луизианы, а в этом штате убийства общественных политических деятелей считались чуть ли не обычным элементом политической борьбы.
– Допустим, мы сделаем это, – произнес он. – Что получится?
– Президентом станет Линдон Джонсон, – ответил Траффиканте. – Думаю, с ним мы сумеем договориться. К тому же он не любит Бобби. Я бы сказал, во всех отношениях это будет неплохо. Но это в том случае, если мы решимся на такой шаг.
– Я считаю, что так и надо поступить, – согласился Марчелло. – Я не собираюсь всю оставшуюся жизнь отбиваться от Бобби Кеннеди. – Марчелло был маленького росточка, почти что карлик, но, когда он смотрел людям прямо в глаза, они этого не замечали. Он не мог простить, что Бобби Кеннеди приказал, выдворить его в Гватемалу, где его бросили посреди вонючих джунглей.
– Как бы ты осуществил это, Карлос? – спросил Траффиканте. – Просто любопытно.
– Я не стал бы привлекать никого из наших людей.
Траффиканте и Роселли внимательно слушали. Марчелло славился своим умением планировать операции. Его считали хорошим стратегом. Он ничего не делал сгоряча. До Марчелло Новый Орлеан был городом‑притоном для проституток и сутенеров, а он превратил его в центр наркобизнеса, который приносил миллиарды долларов в год.
– Я бы поискал какого‑нибудь сумасшедшего, – сказал он. – Который почему‑то решил убить президента. Пожалуй, это должен быть человек, получивший военную подготовку, чтобы умел обращаться с оружием… Я не стал бы ему платить, да и вообще говорить, что он работает на нас. Возможно, он с большим удовольствием поверил бы, что действует по указанию русских, или ЦРУ, или просто сам по себе, кто его знает? Пусть воображает все, что хочет, а мы ему в этом поможем. Если найдем такого парня, то нам останется только вручить ему оружие и направить в нужную сторону. Черт, да и ружье незачем давать, сам купит.
– А где найти такого человека, Карлос? В случае необходимости?
– Да их полно вокруг, Санто, мужиков, которые чем‑то недовольны. И в Новом Орлеане есть один или два. А в Далласе и Хьюстоне их, наверное, десятки. Кстати, неплохо бы составить список этих стрелков, по городам, которые рано или поздно посетит президент… Если бы нам удалось получить документы служб безопасности с данными о людях, которых считают опасными для президента, мы могли бы, не торопясь, подобрать подходящие кандидатуры. Пожалуй, с этого и следует начинать.
Траффиканте кивнул.
– Это вполне возможно, – осторожно проговорил он. – У меня есть друзья в прокуратуре Майами. Но это в том случае, если мы решим действовать.
Яхта стала поворачиваться, разбивая хлопающие о борт волны. Все трое молчали. Наконец Роселли откашлялся и произнес:
– Позвольте заметить, что выбора у нас нет.
Двое других промолчали. Траффиканте дал знак рулевому плыть к берегу.
– Это мысль, – сказал он. – Ее стоит обдумать. Можно и начинать подыскивать подходящего человека. Так, на всякий случай.
Он поднял руку. Этот жест напоминал благословение папы римского. В лучах солнца блеснуло кольцо.
– Что ж, будем на связи, – заключил Траффиканте.
Дж. Эдгар Гувер сидел один в своем кабинете и читал убористое донесение с пометкой: “Директору ФБР. Лично в руки”. Долгий день подходил к концу, но манжеты его рубашки были такими же белоснежными и накрахмаленными, как и утром.
На блестящей поверхности стола не было ни пылинки. Документы – оригинал и копию, отпечатанную через копирку, – директор крепко держал обеими руками. Рабочий день уже давно кончился. В здании стояла тишина, в нем почти никого не было. В одной из соседних комнат сидел Клайд Толсон, с нетерпением, конечно, ожидая, когда Гувер даст ему сигнал и они поедут домой, выпьют по бокальчику чего‑нибудь крепкого – они это заслужили. Потом они сядут ужинать перед телевизором – негр Джордж, верный слуга директора, будет подавать им блюда на раскладных подносах. Гувер считал своего слугу хорошим негром, не то что этот Кинг… Однако сейчас директору ФБР нужно было побыть одному: донесение, которое он держал в руках, нельзя было показывать никому. Гувер еще раз перечитал его, медленно, вдумываясь в каждое слово.
Это донесение Гувер получил от агента из Майами, который докладывал об очередном разговоре с одним из своих осведомителей. Этим осведомителем являлся бандит из преступного клана Санто Траффиканте. Он занимался контрабандой наркотиков, собирал ставки в нелегальной лотерее, беспошлинно переправлял на север грузовики с сигаретами, а в свободное от этих занятий время служил шкипером на яхте. Осведомитель агента из Майами подслушал разговор между Санто Траффиканте, Карлосом Марчелло и Джонни Роселли, который происходил на его яхте, где они встретились якобы для того, чтобы порыбачить у берегов Ки‑Бискейн.
Гувер не отрываясь смотрел на донесение. Если, верить написанному, выходило, что трое закоренелых преступников решили убить президента Соединенных Штатов Америки, чтобы отомстить Бобби Кеннеди! Что ж, ничего невероятного в этом нет, подумал Гувер. Уж он‑то хорошо знал, что упрямство и заносчивость в крови у президента и его братца.
Гувер не питал особого уважения к мафиози, хотя считал, что они менее опасны для страны, чем представители левых сил. Многие годы он старался не поручать своим людям заниматься “организованной преступностью” и даже, выступая как‑то перед сенатской комиссией, заявил, что так называемой мафии не существует вообще. Гувер не желал, чтобы агенты ФБР погрязли во взятках, а это было бы неизбежно, и тогда его детище постигла бы участь полицейских управлений больших городов, где все сотрудники были на крючке у мафии. ФБР коррупция не разъедала; Гувер оградил своих людей от соблазнов, направив их усилия на борьбу с коммунистами и прочими подрывными элементами. Однако сам Гувер о мафии знал немало – ведь именно он низверг Капоне! Раз такие люди, как Траффиканте, Марчелло и Роселли, обсуждают убийство президента, то рано или поздно это произойдет – и, по всей вероятности, это случится до новых президентских выборов. Марчелло придумал неплохой план – вполне осуществимый. Что же касается прокуратуры Майами, то там самый настоящий рассадник коррупции, и Гуверу это было известно. Именно поэтому он приказал разместить отделение ФБР в Майами как можно дальше от прокуратуры. И если Траффиканте сказал, что ему удастся раздобыть у сотрудников прокуратуры секретный список людей, потенциально опасных для президента, скорее всего, у него это получится…
По долгу службы Гувер обязан был направлять службе безопасности и министру юстиции все донесения, касающиеся заговоров против президента, а в случае необходимости, лично докладывать о них главе администрации.
Несколько мгновений он сидел абсолютно неподвижно, словно молился про себя, затем принял решение. Он аккуратно вывел свои инициалы на обоих экземплярах документа. Подумав про себя, что агента, приславшего донесение, следует перевести куда‑нибудь на Аляску или в Нью‑Мексико (пусть разбирается там с преступниками, терроризирующими индейские резервации), Гувер поднялся из‑за стола, прошел в кабинет секретарши и пропустил оба листка через бумагорезательную машинку.
Затем взял телефонную трубку и позвонил ожидавшему его Толсону.
– Пора домой, Клайд, – сказал он.
Она понимала, что очень скоро беспокойство администрации киностудии сменится тревогой, а тревога перерастет в панику.
Она где‑то подхватила простуду и никак не могла избавиться от нее, а потом заразила Дина Мартина, и он тоже несколько дней не в состоянии был выйти на работу.
Разумеется, это была лишь малая толика всех ее бед. Ей очень не нравился сценарий – она не могла вжиться в образ своей героини, не могла представить, что мужчина может бросить ее ради Сид Чарис. Она никогда не испытывала особых симпатий к Джорджу Кьюкору, но теперь возненавидела его всеми силами души – она узнала от одного из работников съемочной группы, который был предан ей, что как‑то в разговоре Кьюкор сказал, будто она “сумасшедшая, так же, как ее мать и бабушка”.
Это только ускорило уже назревавший кризис. Она отказывалась разговаривать с Кьюкором, даже не смотрела в его сторону. Целыми днями она сидела дома, лечила свою простуду, посылая через миссис Мюррей – доктор Гринсон отдыхал в это время в Европе вместе со своей многострадальной женой – справки о состоянии здоровья, в которых указывалось, что она больна и не может выйти на работу.
Съемки фильма поглотили уже миллион долларов сверх сметы, и Кьюкор к этому времени снял все сцены, в которых не было Мэрилин; остались только эпизоды с ее участием, а она на съемочную площадку не являлась. Во время съемок фильма “Неприкаянные” положение было не лучше, но работая над той картиной, она уважала своих коллег: и Хьюстона, и Гейбла, и Монти, и даже Эли Уоллаха. Они были настоящими профессионалами; они уважали и поддерживали ее, понимая, что без нее фильма не получится. А для Кьюкора она была обузой, и ей передали, что он даже предлагал отдать ее роль “другой блондинке”, например, Ким Новак или Ли Ремик. Все актеры, занятые в фильме, кроме Дино, не любили ее, даже собака и дети. Она чувствовала это каждый раз, когда появлялась на съемочной площадке, что случалось все реже и реже.
Каждый вечер она звонила по прямому номеру Бобби Кеннеди в министерство юстиции и делилась с ним своими невзгодами, как будто она представляла собой одну из проблем, которыми он занимался, наряду с проблемами негров в южных штатах и городской бедноты.
Она надеялась, что он прилетит повидаться с ней, но, к ее удивлению, он предложил ей приехать в Нью‑Йорк, чтобы отпраздновать день рождения президента, – словно это было в порядке вещей.
– Джек будет очень рад, – сказал Бобби.
– Где будет проводиться торжество?
– В Мэдисон‑Сквер‑Гарден. Цель – собрать средства для будущей избирательной кампании Джека. Фактически это и станет началом кампании.
– А разве Джеки там не будет?
Последовала долгая пауза.
– Нет. У Джеки на этот день запланировано… э… другое дело.
– Другое дело?
– Она собирается посетить выставку лошадей. – Бобби многозначительно помолчал. – Слушай, – продолжал он, – мы хотим, – Бобби не стал уточнять, кто это “мы”, – чтобы ты спела “С днем рождения”, и только. Может быть, с новыми словами. Ты могла бы прилететь с Питером, днем порепетировать, исполнить свой номер, а потом…
– А что потом?
– Потом мы можем вместе провести ночь.
Она хихикнула. Бобби не обладал неотразимым обаянием своего старшего брата. Он высказал это предложение неловко, с некоторым смущением, но такая манера ей нравилась даже больше.
– Я давно уже не получала таких замечательных предложений, – сказала она.
Бобби молчал.
– Но есть одна сложность. Съемки еще не закончены. Администрация киностудии ни за что не позволит мне уехать.
– Чтобы выступить на дне рождения президента? Отпустят. Они будут в восторге. Это же потрясающая реклама.
– Они отнесутся к этому иначе.
– Уверяю тебя, они все воспримут как надо, – без сомнения в голосе произнес Бобби. – Вот увидишь.
Ей бы следовало заключить с ним пари, потому что права оказалась она.