– Что ж, идея неплохая. Но согласится ли Джеки?
Джо яростно ткнул вилкой в свой торт.
– Твое дело – организовать публикацию в журнале “Лайф”, – сказал он. – Об остальном позабочусь я.
Но такой репортаж так и не был опубликован. Вероятно, Джеки все‑таки уперлась. Однако легенда о том, как Джек, сражаясь с бушующим морем, торопился вернуться к своей жене, получила широкий резонанс, и они с Джеки даже иногда шутили по этому поводу, хотя Джек каждый раз при этом немного нервничал.
В начале следующего года, после того как Джек костьми лег, чтобы проторить дорогу Эдлаю, а затем с удовлетворением наблюдал, как почти все его избиратели отдали голоса Эйзенхауэру, Джо сообщил мне, что Джеки опять забеременела. То есть между Джеком и Джеки воцарились мир и полное согласие, и это было как нельзя кстати, поскольку все сторонники демократической партии связывали самые радужные надежды на предстоящих выборах в 1960 году именно с Джеком Кеннеди.
Стоял один из тех весенних дней, когда начинает зеленеть трава, появляются крокусы, цветут вишни, и кажется, что зима наконец‑то отступила. Это впечатление обманчиво: после таких теплых дней часто наступает резкое похолодание и даже выпадает снег. В тот день я приехал в сенат, чтобы встретиться с Джеком. Он выглядел спокойным, отдохнувшим. Мы пили кофе из больших керамических кружек с эмблемой сената. “Это подарок от Джеки”, – объяснил он. Со времени их семейного кризиса прошло уже почти полгода, и похоже было, что теперь они живут в мире и согласии.
– Значит, у вас все наладилось? – спросил я.
Он кивнул, хотя точно не знал, что именно мне известно об их размолвке.
– Мы решили переехать в Джорджтаун, – осторожно сказал Джек. – Слава Богу, больше не придется таскаться каждый день по запруженным дорогам, – добавил он, хотя раньше эта проблема его вроде бы не беспокоила. – А Хикори‑Хилл мы продали Бобби и Этель.
– Что ж, им не составит труда заполнить его детьми.
Он засмеялся – несколько натянуто, отметил я про себя.
– Это уж точно, – сказал он. Затем, словно не желая больше говорить об Этель с ее феноменальной способностью к деторождению, переменил тему разговора. – Джеки приметила в Джорджтауне небольшой симпатичный старинный домик из красного кирпича, на N‑стрит.
Я кивнул. Я видел этот дом. Как всегда, выбор Джеки был безупречен, хотя дом, который она приглядела, стоил недешево.
– Что‑нибудь слышно от Мэрилин? – спросил он меня.
– Она вернулась из Англии, – ответил я. – Я слышал, фильм получился хороший. Она играет потрясающе, чего не скажешь об Оливье. Критики будут удивлены… Правда, в настоящий момент это не так уж важно. Они с Миллером решили на время уединиться. Сейчас живут в его доме в Коннектикуте. Она старается быть, как она говорит, хорошей женой. Печет пироги, пылесосит, варит ему кофе. У них будет ребенок. В конце концов, это ведь она потащила его с собой в Англию. Она‑то там работала, а у него наступил творческий кризис. Поэтому она чувствует себя обязанной уделить ему немного времени, пока его не посетит очередное вдохновение и он сможет написать пьесу или сценарий.
– Что ж, очень даже порядочно с ее стороны.
– Мэрилин вообще очень порядочный человек.
– Ты часто ее видишь?
– Часто? Да нет. Время от времени она приезжает в Нью‑Йорк к своему психотерапевту. Мы иногда встречаемся где‑нибудь в кафе за чашкой кофе.
– Она довольна своей жизнью?
– Внешне вполне довольна. Ее послушать, так она всю жизнь только и мечтала заниматься домашним хозяйством. Однако я уверен, что это не так. Она как‑то сообщила мне о своем открытии: барбитурат действует быстрее, если капсулу, в которой он содержится, перед употреблением проткнуть булавкой. Могу предположить, что Мэрилин без особой охоты стирает на Миллера, пока он пишет свою пьесу.
– А правда, что снотворное действует быстрее, если проколоть капсулу?
– Наверное. Такое она вряд ли стала бы сочинять. Думаю, ей сейчас очень тяжело. Она понимает, что ее брак с Миллером – безнадежная затея; она живет с ним просто по инерции.
Джек угрюмо кивнул. Было ясно, что он не хочет больше разговаривать на эту тему.
– Что касается нашего разговора о Бобби, – сказал Джек (хотя мы о нем и не говорили), – похоже, он наконец‑то напал на золотую жилу. У него на руках достаточно материалов, чтобы упрятать Бека за решетку на всю жизнь. Связи с мафией, оказание силового давления, уклонение от уплаты налогов, использование профсоюзных денег в личных целях – короче, правонарушения на любой вкус. Представляешь? Бек выстроил себе на деньги профсоюза роскошный особняк, затем выгодно продал его своему же профсоюзу и продолжает жить в нем. Также на деньги профсоюза он построил дом стоимостью в сто восемьдесят пять тысяч долларов для своего сына! – Он покачал головой. – У тебя волосы встанут дыбом, Дэйвид, когда ты узнаешь поподробнее о делах Бека. Это будет громкое дело.
– И главную роль будет играть Бобби?
– Да, Бобби и я. Когда все эти нарушения станут известны общественности, думаю, придется разработать новые законы о борьбе с такими нарушениями.
Расследование преступной деятельности Дэйва Бека и его команды прославит имена братьев Кеннеди на всю страну. В ходе слушаний по инициативе Джека Кеннеди будет принято новое трудовое законодательство, и это навсегда создаст ему репутацию “серьезного” сенатора. Поскольку в этом драматическом разоблачении темных сил мне тоже была отведена определенная роль, я был доволен, что все получается так гладко.
За последние несколько месяцев я несколько раз встречался с Редом Дорфманом – правда, друзьями мы так и не стали. Иногда, когда я по делам своей компании приезжал на Западное побережье, меня навещал Джек Руби. Он покидал свои притоны в Далласе, чтобы собственноручно передать мне материалы, изобличающие преступную деятельность Дэйва Бека. Разумеется, Руби не знал, что находится в пакетах, которые он мне передавал, и это его раздражало, как, впрочем, и то, что он вынужден был оставлять “своих девочек” без присмотра. Обычно мы встречались на пустынных автостоянках, и эти встречи длились всего несколько минут, но он все же успевал рассказать мне, как тяжело в Далласе управлять проститутками, а также гордо докладывал о том, какие у него прекрасные отношения с полицией. Я не получал особого удовольствия от общения с потным Джеком Руби, но, честно, говоря, встречаться с ним было не так противно, как с его шефом, во всяком случае, не так опасно.
Время от времени я задавал себе вопрос, зачем я связался с этой совершенно не подходящей для меня компанией. Сейчас я понимаю, что тогда мне просто стало скучно жить. Денег у меня было сколько душе угодно, мой брак с Марией потерял для меня всякую привлекательность (впрочем, и для нее тоже), я добился положения “старейшины” в своей компании и к тому времени окончательно понял, что для Мэрилин я навсегда останусь не более чем другом. Играя роль посредника между Джеком Кеннеди и силами зла, я испытывал острые ощущения; нечто подобное происходит с человеком, когда он влюблен. Сегодня могу сказать: лучше бы я тогда завел себе любовницу.
Раза два мне пришлось общаться с непосредственными подручными Хоффы. Эти встречи устраивались лишь в случае крайней необходимости и проходили в обстановке строгой секретности. Накануне слушания я организовал свидание Бобби с Хоффой – хотя в глубине души был против этого, – чтобы оба они имели возможность присмотреться друг к другу. Для Хоффы эта встреча стала своего рода репетицией перед публичным допросом.
Я был больше обеспокоен тем, как поведет себя на слушании Бобби, а не Хоффа. Бобби прекрасно знал, что в этом забеге все призы распределены заранее, но ему такая идея вовсе не нравилась, и я боялся, что, переступив линию старта, он попытается выиграть все призы до последнего. Джек, как обычно, не сомневался, что все пройдет так, как задумал он.
– Когда состоится великое событие? – спросил я.
– Летом. Надо же, из всех месяцев выбрали август, черт побери! Это время я обычно провожу в Кап д'Антиб… Ты непременно приезжай на слушание, как‑никак ты сыграл в этом деле огромную роль.
Мне вовсе не хотелось проводить август в Вашингтоне, но предложение было заманчивое. У меня было такое чувство (которое, впрочем, нельзя было назвать предчувствием), что это слушание будет иметь историческое значение, во всяком случае, для семьи Кеннеди.
Но так уж случилось, что репортажи о конфронтации между Джимми Хоффой и Бобби Кеннеди отступили на второй план перед событием гораздо более значительным для большинства людей. Все газеты пестрели заголовками об очередной трагедии в жизни Мэрилин Монро.
– Когда мы увидели этих рыб, я сразу поняла, должно случиться что‑то ужасное, прямо там, на пляже в Амаган‑сетте.
Мы с Мэрилин сидели за дальним столиком в кафе под названием “Трещина в стене”. Это небольшое кафе находилось на Первой авеню, недалеко от дома № 555 по Пятьдесят седьмой улице, где жила Мэрилин. Ни Стэнли, владелец кафе, ни его жена, сидевшая за кассой, ни официантка – никто не узнал Мэрилин. А может, они просто привыкли, что знаменитости, наведывающиеся к ним в кафе, не любят, чтобы их узнавали. Грета Гарбо жила неподалеку и часто приходила сюда завтракать. У Мэрилин было осунувшееся лицо, глаза казались огромными, как у людей на картинах Дэя Кина. Недели две назад в Амагансетте она почувствовала страшную боль и ее срочно доставили в больницу в Нью‑Йорке. Врачи определили, что у Мэрилин внематочная беременность, и ее немедленно прооперировали, поскольку, как сообщили на следующий день бульварные газеты, она находилась “в смертельной опасности”.
– Что это были за рыбы?
– Они валялись прямо на берегу. – Мэрилин широко раскрыла глаза, как бы заново представляя себе эту сцену. – Понимаешь, рыбаки вытащили на берег сети и стали освобождать их от рыбы, а ту рыбу, которая не годилась для продажи, они просто отбрасывали. Морские петухи? Что‑то в этом роде?
Я кивнул, хотя плохо представлял себе, что такое морской петух. Мэрилин безжалостно кусала губы.
– Они лежали там такие беспомощные, бились о песок, жадно хватая воздух жабрами и ртом, и умирали, – сказала она.
Мэрилин вложила столько эмоций в свой рассказ, что я сам чуть не расплакался, представляя, как умирают морские петухи, – в связи с этим мне вспомнился рассказ о Типпи.
– Артур долго и серьезно объяснял мне законы рынка, рассказывал, как зарабатывают себе на жизнь рыбаки, которые ловят рыбу для продажи и так далее, а я смотрела, как умирают рыбы, и мне казалось, что я умираю вместе с ними. Поэтому я стала подбирать их одну за одной и бросать в море, хотя это было омерзительно.
Она поежилась.
– Артур некоторое время угрюмо наблюдал, как я спасаю рыбу, затем подошел ко мне и стал помогать, и мы вдвоем побросали в море всю рыбу, которая лежала на берегу… Я была растрогана, понимаешь? Он помогал мне, хотя сам считал, что это глупо, да и не хотел спасать эту рыбу. В ту ночь мы любили друг друга, и я знала, что зачала от него ребенка. – Она кинула на меня горящий взгляд. – Не спрашивай меня, Дэйвид, почему я так решила. Женщины всегда чувствуют это, поверь мне.
– Я верю.
– Нет, не веришь, и ты не прав. – Она глотнула воды и посмотрела в окно. На улице было очень жарко. По тротуару шла женщина, устало толкая перед собой коляску с ребенком. Мэрилин проводила ее взглядом и вздохнула. – Я знала, что забеременела, – сказала она. – И знала также, что мне не удастся родить этого ребенка. Эти умирающие рыбы были каким‑то предзнаменованием, ты понимаешь меня?
Я ничего не понимал, потому что не верил в такие вещи, однако согласно кивнул.
– Этот ребенок не должен был родиться, – объяснила она, думая, что я не понял ее.
– Тебе просто не повезло…
– Везение тут ни при чем! – Она крепко сжала под столом мою руку. Ее ладонь была влажная и холодная. – Понимаешь, я недостаточно люблю его. – Должно быть, на моем лице отразилось недоумение, и она добавила: – Я недостаточно люблю Артура, чтобы родить от него ребенка, поэтому ребенок умер.
Я вдруг весь похолодел, но не знал, что сказать, чтобы успокоить ее.
– Ты не виновата в том, что ребенок умер.
– Нет, виновата.
Мы сидели молча, держась за руки. Подошла официантка и подлила нам кофе. На голове у Мэрилин был шарф – дешевый шарф, какой всегда можно купить в магазине “Лэмстонз”. На лице не было косметики, ресницы она тоже не приклеила, брови неухоженные, кожа бледная, перламутровая с голубизной, как будто в синяках. Я не мог отделаться от мысли, что именно так она выглядела бы в этом возрасте, если бы не стала кинозвездой.
– Как Артур переживает все это? – спросил я.
– Он очень мил со мной, но от этого я чувствую себя еще хуже. Ты знаешь, он отложил свою пьесу? Вместо этого пишет для меня сценарий.
– Он очень внимателен.
Она пожала плечами.
– Да, хотя не знаю. Из того, что он мне показал, я вижу, что героиня в его сценарии – это я сама. Вернее сказать, мой образ в его представлении.
– Ты, должно быть, испытываешь неловкость. Могу себе представить.
– Скажи лучше, боль.
– Сценарий‑то хороший?
– В этом‑то весь кошмар, Дэйвид. Он давно так хорошо не писал. – Он вздохнула. – Ты был прав. Насчет тех записей в дневнике? Они предназначались для сценария, он писал не обо мне. Он сам мне сказал.
По ее тону я понял, что она не поверила Артуру. Я тоже не верил. Думаю, ей просто нужно было убедить в этом саму себя, чтобы хоть как‑то наладить семейную жизнь.
– Ты будешь сниматься в фильме по этому сценарию? – спросил я.
– Наверное, – ответила она без особого энтузиазма. – Когда‑нибудь. Там есть роль для Гейбла, роль ковбоя. Я всегда мечтала сняться вместе с Гейблом. – Она опять вздохнула. – Но сначала я сделаю другой фильм, иначе я сойду с ума.
– А я думал, тебе нравится быть домохозяйкой.
Она бросила на меня раздраженный взгляд.
– Я не собираюсь все жизнь мыть тарелки, Дэйвид, если ты это имеешь в виду, – резко сказала она. – Билли Уайлдер обещал прислать мне сценарий. Там для меня есть роль девушки, которая убегает от мафии с двумя парнями, переодетыми в женщин… Артур считает, что мне будет полезно сыграть в комедии.
– Я думал, ты ненавидишь Уайлдера.
– Так оно и есть. Но он знает, как работать со мной, а после съемок с Пробковым Мундштуком я больше не собираюсь тратить время на режиссеров‑дилетантов. – Рассказывая о своих творческих планах, она несколько приободрилась. – А ты чем занимаешься сейчас? – спросила она.
– Работаю. Развлекаться практически некогда, – ответил я. – Но завтра я вылетаю в Вашингтон.
– Как бы мне хотелось поехать с тобой.
– Это не так‑то легко сделать. Я еду туда, чтобы присутствовать на слушании в сенатской подкомиссии, где будет давать показания Хоффа. Для Бобби Кеннеди это исключительно важный момент.
– Да? А я ничего не знаю.
Я коротко рассказал Мэрилин о том, что мне было известно: о том, как обливался потом Дэйв Бек, когда Бобби буквально забросал его вопросами, о кипах документов с показаниями свидетелей и уликами (многие из них были получены не без моей помощи), которые доказывали виновность Бека и его дружков.
– Меня все это очень пугает, – сказала она.
– Хоффа? Профсоюз водителей? Это чисто политический процесс. Кого‑то сажают в тюрьму, кого‑то переизбирают – таковы уж правила игры.
– Это опасно. Я говорила об этом Джеку.
– Он знает, что делает, Мэрилин.
Она с раздражением покачала головой.
– Нет, не знает. Пожалуйста, скажи ему, чтобы он был осторожен. Очень осторожен!
– Скажу.
Я видел, что она не верит мне.
– Передай ему, что я очень хотела бы иметь от него ребенка.
Я проглотил комок в горле.
– Не думаю, что он будет рад услышать это сообщение из моих уст, Мэрилин.
– Пожалуй, ты прав. Скажи, пусть позвонит мне.
– Хорошо.
– У нас с Джеком был бы красивый ребенок. Я чувствую это прямо вот здесь. – Она положила руку себе на живот. Ногти на ее руке были обломаны, и под ними скопилась грязь. – Его я люблю по‑настоящему, Дэйвид, поэтому я смогу родить от него ребенка. Я знаю это. – Она старалась сдержать слезы, но ей это не удавалось. – Я бы очень любила нашего малыша.
– Понимаю, – сказал я.
– Джек был бы его отцом, но ему не обязательно быть им официально, понимаешь? Ему не придется бросать Джеки, признавать нашего ребенка и так далее. Мы оба знали бы, что это наш ребенок, а больше ничего и не надо. Я все обдумала.
– Да, конечно, – отозвался я, надеясь, что мне удалось убедительно выразить свое одобрение.
В Вашингтоне было еще жарче, чем в Нью‑Йорке. Я был рад, когда наконец добрался до зала, где заседала подкомиссия сената по правительственным расследованиям, больше известная как комиссия Макклеллана – по фамилии ее несколько вялого председателя. Бобби, сдвинув на лоб очки, сидел за небольшим столом, на котором были разложены документы. Его брат расположился на скамье позади него вместе с другими членами подкомиссии; большинство из них были заняты тем, что старались придать себе внушительный вид солидных государственных мужей, поскольку в зале присутствовали представители прессы и телевидения.
В зале был аншлаг – и в данном случае театральный термин был вполне оправдан, ибо в этот день показания давал Джимми Хоффа. До этого слушания имя Хоффы еще не было широко известно, но оно так часто упоминалось в свидетельских показаниях, что всем было любопытно взглянуть на него.
Хоффа вошел в комнату заседаний, как знаменитый боксер в окружении своих тренеров – в данном случае ими оказались адвокаты. Небольшого роста мужчина, телосложением напоминающий гидрант, задиристый и напряженный. Он жестом поприветствовал Бобби, и тот ответил ему сердитым взглядом.
Незадолго до слушания они встречались за ужином, и, как сообщил мне Джек, встреча прошла не совсем успешно. Бобби отклонил предложение Хоффы померяться силой рук и вместо этого стал задавать ему нескромные вопросы о фиктивных профсоюзных организациях в Нью‑Йорке, с помощью которых Хоффа и мафия пытались взять под свой контроль Объединенный совет профсоюзных организаций водителей в Нью‑Йорке.
Уходя, Хоффа попросил Бобби передать своей жене, что он не так уж и плох, как о нем думают, но Бобби сказал Этель, что, по его мнению, Хоффа на самом деле еще хуже. А у Хоффы после этой встречи сложилось впечатление, что Бобби Кеннеди “избалованный идиот”.
Такую встречу вряд ли можно охарактеризовать как хорошее начало, а спустя некоторое время Хоффа был арестован сотрудниками ФБР в гостинице “Дюпон Плаза” по обвинению в попытке подкупить свидетеля за две тысячи долларов наличными, что еще более усугубило сложившуюся ситуацию. Посредники обеих сторон работали день и ночь, пытаясь уладить эту возникшую в последний момент проблему. Я узнал об этом от своего старого друга Айка Люблина, известного адвоката из Лос‑Анджелеса (говорили, что у него есть “связи с мафией”), которого я случайно встретил за завтраком в гостинице “Хэй‑Адамс”. Он кое‑что рассказал мне об этом деле – не все, конечно.
Бобби начал задавать Хоффе ничего не значащие вопросы. Это было довольно скучно, и представители прессы и члены подкомиссии не скрывали своего разочарования. Когда допрашивали Бека, он потел от волнения и вел себя, как злостный негодяй. Его сообщники – неотесанные мужики, словно сошедшие со страниц книг Дамона Раньона, были люди с “богатым” прошлым – вымогательства, убийства, рэкет. Хоффа же, напротив, вел себя, как ангелочек, аккуратно и точно отвечал на все вопросы Бобби, будто насмехался над ним. Во всяком случае, Бобби именно так и воспринимал манеру Хоффы; я видел, как лицо у него покраснело, глаза превратились в голубые льдинки, а это не предвещало ничего хорошего. Он делал все возможное, чтобы Хоффа сразу покаялся в тех грехах, в которых его обвиняли, но Хоффа не хотел. Во всей манере Хоффы и выражении лица сквозило нескрываемое презрение и сильное желание послать Бобби ко всем чертям.
– Но некоторые из ваших методов работы явно незаконны, не так ли? – спросил Бобби, устав от бесплодного “боя с тенью”, который, казалось, длился уже несколько часов.
– А что значит “незаконны”? – спросил Хоффа с ухмылкой, по всей видимости, желая изобразить улыбку.
– Преступны, – резко бросил Бобби. – Противоречат интересам членов вашего профсоюза. Я достаточно ясно излагаю свою мысль?
– Мне ничего не известно о таких методах, – ответил Хоффа, наморщив лоб, якобы пытаясь вспомнить хоть какие‑то противоправные действия.
– Значит, вы не допускали ошибок?
– Что‑то не припомню, Бобби.
От такой фамильярности глаза Бобби зло сверкнули.
– Немногие могут похвастать этим, господин Хоффа, – заметил он, качая головой.
Хоффа улыбнулся.
– А я могу.
Бобби предпринял еще одну попытку.
– Но наверняка были такие поступки, господин Хоффа, о которых вы сожалеете.
Хоффа подавил смешок.
– Я сожалею, что не родился богатым, как вы, Бобби, – ответил он, и вся его свита – здоровенные парни в костюмах из синтетических тканей и с бриллиантовыми перстнями на мизинцах, которые скорее могли бы сойти за сардельки, – захохотала и зааплодировала. – Но вот поступки, о которых я сожалею? Нет.
Со стороны Хоффы это была непростительная ошибка. Я видел, как Айк Люблин, сидевший среди зрителей, быстро начеркал записку и послал ее Хоффе. Джек, я заметил, насторожился, словно почувствовал, что тщательно распланированный сценарий вот‑вот выйдет из‑под контроля, и одному Богу известно, чем все это может кончиться. Я вспомнил предостережения Реда Дорфмана и поежился.
Бобби порылся в документах, лежавших перед ним. Он предоставил Хоффе достаточно много времени, чтобы тот частично признал свою вину перед подкомиссией. Теперь Бобби спокойно готовился задать следующий вопрос. Он нашел нужный ему документ, пробежал его глазами, а затем поднял голову и посмотрел на Хоффу.
– Вы знаете Джо Хольцмана? – спросил он.
Вокруг Хоффы все засуетились. Адвокаты стали что‑то нашептывать ему сразу в оба уха. Хоффа сердито покачал головой. Массивная челюсть выдвинулась вперед, ноздри задрожали, глаза – как два темных колодца ярости. “Так выглядит человек, которого предали”, – подумал я.
– Я был знаком с Джо Хольцманом.
Я понятия не имел, кто такой этот Хольцман, но было ясно, что Хоффа не ожидал услышать это имя.
– Он был вашим близким другом? – – спросил Бобби.
– Я был знаком с Джо Хольцманом.
– Он был вашим близким другом?
Лицо Хоффы застыло, словно было высечено из мрамора.
– Вот что! – закричал он. Попав в этот зал, большинство людей отвечали на вопросы почти шепотом, и их просили говорить громче. Но голос Хоффы громким эхом разнесся по всему залу. – Я был знаком с Джо Хольцманом! Но он вовсе не был моим другом.
Не обращая внимания на повышенный тон Хоффы, Бобби посмотрел ему прямо в лицо и проговорил:
– Я не получил ясного ответа, поэтому спрашиваю еще раз: вы знаете Джо Хольцмана?
– Я был знаком с Джо Хольцманом.
– Он был вашим близким другом, господин Хоффа?
Воцарилось длительное молчание. В мясистых руках Джимми Хоффы был карандаш, он разломал его пополам. От резкого хруста все присутствующие вздрогнули.
Айк подал мне знак, и я незаметно вышел из зала.
– Из этого ничего хорошего не выйдет, – сказал он. – Твой подопечный задает трудные вопросы.
– А твой подопечный умничает не по делу. От него ожидают покаяния.
Айк вздохнул.
– Похоже, у нас возникла проблема, – заключил он.
Я был согласен с ним, но не мог ничего придумать. Я начеркал короткую записку Джеку, где просил его переговорить с Бобби, как только объявят перерыв, передал ее охраннику и вернулся в зал.
За мое недолгое отсутствие ситуация еще более осложнилась. Несмотря на нарядный интерьер и наличие телевизионных камер, атмосфера в зале напоминала бой быков – здесь пахло смертью. И действительно, упрямое, упорное нежелание Хоффы уступить давлению Бобби делало его похожим на быка.
– У нас есть корешок чека на приобретение двадцати трех минифонов, – говорил Бобби; его бостонский акцент словно разрезал тишину зала. – Минифоны, – объяснил он, – это небольшие магнитофоны немецкого производства, которые профсоюз водителей закупил… для вас, господин Хоффа. Вы можете объяснить комиссии, в каких целях они были использованы?
Хоффа улыбнулся. Его улыбка напоминала гримасу человека, который только что отведал дерьма.
– Для чего я их использовал? – переспросил он. – Для чего же я их использовал? – Он сделал паузу и, повернувшись, подмигнул своим людям, которые его сопровождали. – Так для чего же я их использовал?
– Да. Для чего вы их использовали? – ровным голосом повторил свой вопрос Бобби.
– Да вот пытаюсь вспомнить.
– Попытайтесь.
– А вы знаете, когда они были закуплены? Наверное, довольно давно…
– Вы знаете, для чего были использованы минифоны. И не задавайте мне вопросов!
– Так, так… – Хоффа притворялся, что на самом деле не помнит. – Дайте подумать – для чего же я их использовал?
В голосе Бобби зазвучали стальные нотки, его лицо выражало отвращение.
– Так для чего же, господин Хоффа? – гневно повторил он. Имя Хоффы в его устах прозвучало как пощечина.
Хоффа изобразил на своем лице раскаяние, во всяком случае, сделал такую попытку. Он так яростно упирался, потому что ненавидел все то, что воплощал в себе Бобби, – богатство, привилегии, образованность, идеализм. Ненависть Хоффы была гораздо сильнее, чем его заинтересованность в этом спектакле, а в данном случае интерес его состоял в том, чтобы создать Бобби репутацию героя в глазах прессы.
– Господин Кеннеди, – произнес он, – я действительно приобрел несколько минифонов. Это факт. Но я не могу припомнить, для чего они применялись.
Айк, сидевший теперь сзади меня, наклонился и произнес:
– Оу.
– Так для чего купили эти минифоны? – прошептал я.
– С их помощью Джимми и его парни подслушивали разговоры людей, которые были на стороне Бека. Что‑то в этом роде.
– Но это же уголовное преступление?
Айк мрачно кивнул.
– Поэтому‑то он и не хочет отвечать на этот вопрос.
Ну, разумеется, Хоффа не мог ответить на этот вопрос. В этом случае он признал бы, что совершил уголовное преступление. В то же время он не хотел и отказываться отвечать на основе пятой поправки к Конституции; он знал, что, согласно указаниям Джорджа Мини, представителям профсоюзов не разрешалось ссылаться на пятую поправку. С тех пор как сенатор Кефовер допрашивал в этой подкомиссии гангстеров, пятая поправка стала считаться последней лазейкой для отпетых бандитов, загнанных в угол, и в глазах большинства людей ссылка на пятую поправку была равносильна признанию своей вины.
– Вот как? Человеку, который обладает такой выборочной памятью, должно быть, и впрямь нелегко это вспомнить, – заметил Бобби.
Джек, я видел, уже получил мою записку. Он перехватил мой взгляд и пожал плечами, что означало: “Я поговорю, поговорю, но ты ведь знаешь Бобби…”
– Что ж, – продолжал Хоффа, – я вынужден придерживаться данных мною ответов о том, что я помню. Других ответов я дать не могу, разве что вы напомните мне еще что‑нибудь из того, что я помню.
Эта бессмыслица вызвала хохот среди сторонников Хоффы. Сенатор Макклеллан, словно очнувшись, впервые застучал молоточком. Когда шум стих, Хоффа, глядя на Бобби и самодовольно ухмыляясь, сел на место. Он словно бросал вызов Бобби, провоцируя его на самое худшее.
– Господин Хоффа, вы когда‑либо сами носили при себе минифон? Чтобы записать высказывания кого‑либо из ваших коллег по профсоюзу?
Хоффа склонил голову набок. Было видно, что он насторожился. Бобби, очевидно, имел гораздо больше информации, чем предполагал Хоффа. Он не ожидал, что Бобби подготовится так тщательно.
– Вы употребили слово “носили”, – сказал Хоффа. – Что вы под этим подразумеваете?
Бобби закатил глаза. Вот уже более часа он пытается заставить Хоффу ясно отвечать на вопросы и принести формальные извинения, как было условлено.
Следующий его вопрос касался двух служащих профсоюза водителей, которые, отбывая срок в тюрьме за то, что брали взятки от владельцев компаний, по‑прежнему считались работниками профсоюза, и Хоффа платил им зарплату. На лице Хоффы отразилось удивление, даже тревога, когда Бобби заключил:
– Вы продолжали платить им зарплату, хотя они находились в тюрьме! Чего вы боялись?
Услышав такой вопрос, Хоффа, конечно же, рассердился. Хоффа, как и сам Бобби, ничего не боялся. Вся его жизнь прошла в такой сфере деятельности, где железные цепи, пистолеты, бейсбольные биты, динамит и крюки для подвешивания мясных туш были самыми обыденными средствами для наказания людей, вышедших из повиновения, и Хоффа хвастался тем, что никогда не пасовал, если приходилось махать кулаками. Он побледнел и приподнялся со своего стула, словно собирался броситься на Бобби. Адвокаты Хоффы пытались усадить его на место.
– Против меня не было выдвинуто ни одного обвинения, которое было бы каким‑то образом связано с их преступлениями! – выкрикнул он. На лбу у него вздулись вены. – …Мне нечего было бояться, что они разоблачат меня, потому что они не могли ни в чем меня разоблачить!