– Прогрессирую, – усмехнулся Цыган. – Становлюсь взрослее, превращаюсь в то, чем был на самом деле. В москвича превращаюсь. Который по‑болгарски вообще не говорил. Эх, песню спеть, что ли? Родную народную… Хей, поле широко, широко, зелено, хей! Тьфу! И Балкан ти роден, хей, Балкан ти наш! Два раза тьфу. Женечка, солнышко, пошарь в бардачке, там кассеты лежат. С ума сойти можно на такой черепашьей скорости. Даже пятидесяти нет! А ребята сейчас в этих коробках глохнут…
Пискнула рация, Цыган взял микрофон.
– Я Цыган.
– Это Гош. Ты можешь лидировать, если хочешь, – сказал из динамика с трудом узнаваемый голос. – Только далеко не отрывайся. И посмотри заодно, как там у меня на броне, не трупы лежат?
– Мне и отсюда видно, – Цыган двинул рулем вправо, смещая машину к обочине. – Знаешь, может быть, и трупы. Но это несущественно, правда?
– Согласен. Протухнуть не успеют. Привал и дозаправка километров через сто. Если у меня, конечно, руки не отсохнут раньше. Засеки по верстовым столбам, о’кей? И вот что. Знаешь, не стоит тебе лидировать. Побудь‑ка сзади. У нас впереди населенные пункты, а мне теперь повсюду Главный мерещится и пропускная система. Не хочу, чтобы ты на пулю нарвался. Лучше уж мы без дозора обойдемся. Все, до связи. Женю поцелуй.
– Заботливый, – без тени иронии сказал Цыган, подался к Жене и чмокнул ее в щеку. – Ваше приказание выполнено, шеф!
Женя рассмеялась и протянула ему несколько магнитофонных кассет. Цыган ткнул пальцем в верхнюю. Женя подивилась странной надписи «Baba Yaga», но кассету зарядила. В салоне заиграла музыка, совершенно необычная, красивая и в чем‑то тревожащая.
– Никогда бы не подумала, что можно так обращаться с русской песней, – заметила Женя. – Удивительно. Здорово! Слушай, Любен…
– Только Цыган. Мне так больше нравится. Я с этим именем еще не сжился. И потом, я похож на цыгана, разве нет?
– Обожаю цыган. У них все так ярко, так… экспрессивно – есть такое слово?
– Есть. А вот Гошка их терпеть не может, включая музыку и танцы. Странный он парень. Необычный. Сплошные противоречия.
– Нет, – Женя грустно покачала головой. – Он как раз самый обычный. Ты просто не знаешь, что такое Знаток.
– А что такое Знаток? – тут же поинтересовался Цыган.
– Это тот, кто с раннего детства слишком много знает. Слишком много для того, чтобы быть как все. И его за это не особенно любят другие ребята. Причем с годами он по уровню знаний все дальше и дальше отрывается от сверстников и оказывается в таком вакууме… Я думаю, что интеллектуальные игры придумал какой‑нибудь страшно одинокий эрудит. Просто чтобы создать приманку для таких же. Чтобы они сбежались все в одно место и можно было наконец‑то от души пообщаться с братьями по разуму. Хотя, знаешь, немногие Знатоки между собой по‑настоящему дружат. Там конкуренция.
– Бедный Гошка. Хорошо, что ты появилась.
Некоторое время Женя молча обдумывала это заявление.
– Почему? – спросила она наконец.
– Потому что теперь он не один, – объяснил Цыган.
– Ты даже не знаешь, до какой степени он один, – сказала Женя горько и отвернулась.
* * *
– Уфф… До чего же этот день затянулся! – вздохнул Гош и пинком сбросил Главного с брони на асфальт. Низложенный тульский князь гулко ударился оземь и противно взвыл.
Они прошли на гусеницах уже больше ста километров. Техника пока держалась бодро, а вот людей здорово пошатывало. Особенно плохо выглядел сам Гош.
Олегу он помог спуститься и устало сполз за ним следом. Регуляторы, потные и злые, собрались у тягача, наблюдая, как Главный пытается встать на ноги. Зрелище было тяжелое, старик падал раз двадцать. Гош заглянул ему в глаза и подумал, что где‑то уже такие видел, причем неоднократно. Не эти глаза конкретно, а очень похожие. Безумные глаза человека, полностью утратившего контроль. Гош был готов побиться об заклад, что, если Главному вытащить ремень изо рта, мужик зарычит и начнет кусаться.
Гош развязал Олега, и тот сразу же со стоном ухватился руками за виски.
– Лучше бы расстреляли! – заявил он сварливо. – Фашисты недобитые…
– Чего он так орет? – поморщился Костя.
– Это нормально, – отмахнулся Гош. – У нас на самоходках было похожее наказание для молодых бойцов. По дороге к огневой у тебя отбирают шлемофон. Я однажды так прокатился десять километров. Полчаса со мной после этого вообще не разговаривали – без толку было.
– Сволочи! – рявкнул Олег, сгибаясь пополам.
– Только не на гусеницу! – попросил было Гош, но опоздал.
– Фу! – Женя спряталась за спину Большого. – А почему нельзя на гусеницу?
– Не знаю, это я машинально. Наверное, примета дурная.
– Интересно, чего это деда не тошнит? – поинтересовался Костя, брезгливо разглядывая катающегося по асфальту Главного.
– А ему уже все равно, – объяснил Гош. – Мы его, кажется, довели.
– Гавкнулся?
– Хорошее слово. Видишь ли, Костя… Я так понимаю, что мы его вырвали из той единственной среды обитания, где он мог сохранять хотя бы относительную адекватность. Он ведь этот тульский мирок сам выстроил. Сообразно бредовым идеям, которые ему в прошлой жизни адаптироваться мешали. Стал наконец‑то полностью счастлив. А тут какие‑то идиоты с атомной бомбой… Я, собственно, только на это и рассчитывал – что он бросится защищать свой мир. Свой внутренний мир в первую очередь, понимаешь? А в итоге мы его схватили за шкирку и уволокли в другую реальность. С которой бедняга смириться не может… Н‑да. Поставьте его кто‑нибудь на ноги, что ли…
– Бедняга? – переспросил Большой с глубочайшим презрением в голосе.
– Ты же видишь, – мягко сказал Гош. – Он уже не может нам ответить за то, что натворил. Хочешь – застрели его, но это будет ошибка. Перед тобой уже совсем не тот человек, который приказал убить наших. Это вообще больше не человек. Так, безобразие.
– И все‑таки! – произнес Большой, насупившись.
– Дружище, посмотри сюда! – попросил Гош. – Ты же знаешь, он и меня хотел убить. Но… Здесь некого судить. Больше некого.
– Человечный, падла, – заметил Олег, безвольно сидящий у гусеницы и утирающийся рукавом.
Большой вдруг повернулся и ушел к миномету.
– Ну, по‑моему, все ясно, – подытожил Костя. – Большинством голосов при одном воздержавшемся решено помиловать. Да?
Цыган и Женя согласно кивнули. Гош открыл задний люк тягача и принялся копаться внутри.
Главный сполз в придорожную канаву и там сумел наконец встать на ноги. Кое‑как выбрался наверх и побрел, шатаясь, куда‑то в поле. Места для прогулок здесь было хоть отбавляй – плоская равнина тянулась аж до горизонта.
– Догнать? – спросил Цыган.
Гош высунулся из люка, посмотрел Главному в спину и покачал головой.
– Олег разберется, – сказал он. – Это же его приятель.
– Сволочи, – вздохнул Олег.
– Угу, – согласился Гош. – На, держи.
Он бросил Олегу несколько коробок из грубого картона, пластиковую бутылку с водой и армейский штык‑нож.
– В коробках сухпай. Ножом можешь кого‑нибудь зарезать, если силенки остались. Вот еще анальгин. Ужасно вредная штука, по воздействию на кровь аналогична угарному газу. В развитых странах применяется только клинически. Но тебе боль снимет. Все, пока. Если, не дай бог, встретимся, с тебя бутылка.
– За что?! – Олег презрительно скривился.
– За то, что не убили, друг мой!
Олег на это только фыркнул.
– От гусеницы! – скомандовал ему Гош. – Регуляторы, по машинам! Успеем до темноты отмахать еще километров тридцать.
Олег, прижимая к груди коробки и штык, уполз на обочину и там прилег.
– А как же Главный? – спросила Женя в легком недоумении. Гош оглянулся. Безумный старик ушел недалеко. Теперь он выписывал по полю замысловатые кренделя, оживленно тряся головой и странно притопывая ногами.
– Да ну его к лешему! – Цыган обнял Женю за плечи и увлек к «Лендроверу». – Проверим Олега на человеколюбие.
– Не дождетесь, – сообщил Олег, переворачиваясь на спину и глядя в сумеречное небо.
– Ты идти‑то сможешь? – поинтересовался Гош почти ласково, забираясь на тягач.
– Пошел вон, – ответили ему.
– Всенепременнейше. Костя! Поехали.
Машины дружно рявкнули, окутались синеватым дымком и укатили к Москве. Олег долго смотрел им вслед. Потом встал, поморщился от боли в голове, проглотил две таблетки анальгина, запил водой.
И, шатаясь, ушел в поле ловить Главного.
* * *
Гош проснулся на рассвете. Эта привычка выработалась у него давно, с тех пор, как исчезло электричество. Теперь все так спали – ловили световой день. «Ничего, зимой отдохнем, – подумал он. – А сейчас нужно открыть глаза и разобраться, кто это у меня тут под боком».
Под боком обнаружилась посапывающая Женя. Гош не стал удивляться, а первым делом приподнялся на локте и окинул взглядом окрестности. Это тоже вошло у него в привычку. Все оказалось на месте – техника, люди, рукоятка пистолета, торчащая из‑под расстеленного на броне матраса. Спать в машинах было уже невозможно из‑за духоты. Гош тут же вспомнил, что дальше будет еще хуже – под летним солнцем температура внутри бронированной коробки запросто достигает пятидесяти градусов. «Ничего, это ненадолго, – утешил себя Гош. – Все равно скоро миномет развалится, а потом и «МТ‑ЛБ». Без должного ухода… А ведь жалко машинки. Послужили они нам».
Гош заглянул под одеяло. Короткая черная майка и узкие черные трусики подчеркивали снежную белизну кожи девушки. «Нужно будет что‑нибудь достать ей от солнечных ожогов. Надо же, а я и не почувствовал, как она пришла. Хотя бы лечь рядом с любимым человеком, раз ничего больше не получается. А снилось мне что‑то такое неопределенно‑сексуальное. Кончится тем, что мы сделаем это прямо во сне. Эх, Женька… Оставила бы ты меня в покое. Хоть на время. Мало я тебя обидел? Неужели ты не понимаешь, что едва я вспомню… Понятия не имею, что тогда будет и как дальше жить. Но вспомнить нужно. Обязательно нужно. Я самозванец, я живу в кредит. Это вообще не я пока еще – без памяти о самом главном. Как обидно, черт возьми».
Гош осторожно выбрался из импровизированной постели, натянул брюки и кроссовки, сунул пистолет за пояс. Не удержался и снова заглянул под одеяло. Покачал головой. Он чувствовал, насколько соскучился по ласке, но она должна была исходить от какой‑то другой женщины. Совершенно конкретной. Родной и близкой. Высокой и стройной, исполненной яркой, дерзкой красоты. С волосами цвета бронзы… «Оп! Только спокойно… Ты вспомнишь, Гош. Ты обязательно вспомнишь. Ты уже начал вспоминать».
В расстроенных чувствах Гош сполз на землю, едва касаясь десантных скоб. Он уже лазал по боевой технике, инстинктивно ставя ногу, как будто это делал всю жизнь.
Костя и Большой дуэтом храпели у себя на миномете. А вот Цыгана в «Лендровере» не оказалось. Гош напрягся было, но тут на обочине раздвинулись кусты и к дороге вышел Цыган. В одних трусах, с полотенцем на шее и зубной щеткой, торчащей из угла рта. Трусы – это была дань присутствию дамы. Раньше объездчики в жаркие дни шлялись где попало голыми.
– Привет, – сказал Цыган сквозь зубы. Руки у него были заняты мылом и тюбиком с пастой. Лицо казалось странно розовым. Вряд ли от воды. – Там ручей. Два шага. Настоятельно советую. Вода холодная, но терпимо. Я в нее целиком падал.
– Отлично! Буди ребят.
– Сделаем, – Цыган подошел вплотную, бросил взгляд на тягач и заговорщически подмигнул.
– Ты чего? – не понял Гош.
– Тихо у вас было, – объяснил Цыган и подмигнул снова.
Гош выдержал короткую паузу, соображая, как себя вести. Цыган смотрел на него открыто и по‑доброму.
– Вас что‑то интересует? – спросил Гош вкрадчиво и слегка отстраненно. Как парикмахер спрашивает клиента: «Не беспокоит?»
– Боже упаси! Вы меня не так поняли, капитан! Виноват. Допустил бестактность, паскуда этакая. Кстати, а что такое «паскуда»? Вертится на языке с самого ранья…
Гош фыркнул и примирительно хлопнул Цыгана по плечу.
– Сейчас вернусь и расскажу. Извини, могу лопнуть.
Он убежал в кусты. Цыган неспешно пошел к «Лендроверу», что‑то напевая себе под нос. Сегодня он в который раз проснулся совершенно новым человеком. Видимо, процесс возвращения памяти активнее всего шел у него во сне. Этим утром Цыган, умываясь, обнаружил, что помнит чертову уйму интереснейших вещей. Слава богу, он встал задолго до Гоша и успел, сидя на корточках у ручья, вволю наплакаться.
– Ревел? – спросили над самым ухом. Цыган от неожиданности подскочил. Оказалось, что он стоит, уткнувшись носом в дверцу «Лендровера». А Гош совсем рядом, уже при туалетных принадлежностях, и очень внимательно его рассматривает.
– Маму вспомнил, – признался Цыган. – И папу. И бабушку. Всех. Хорошая была семья. Ч‑черт… Прости.
– Ерунда. Я просто испугался – ты очень долго стоял неподвижно. У меня тоже по утрам всплывают какие‑то обломки прежней роскоши. Наверное, мы днем напитываемся визуальными образами и эмоциями, а ночью то, что совпало с былыми ощущениями, фиксируется. Мне на самом деле больше всего помогают запахи. Сегодня вот Женькина туалетная вода поработала. Вспомнил, что у моей жены роскошные бронзовые волосы.
– Жены? – переспросил Цыган очень слабым голосом. Он вдруг почувствовал, что у него подкашиваются колени. «Бедный Гошка, – подумал он. – Какой же я идиот! Ведь Женя мне намекнула, а я не понял… Бедная Женя. Бедные мы все».
– Я сначала думал, что мы зря перестали заниматься групповой терапией, – заметил Гош. – А теперь мне кажется, что на нынешнем этапе она только помешала бы. Спасибо мудрому Сан Сеичу, но его методики уже себя исчерпали. У каждого слишком много собственных воспоминаний для того, чтобы смешивать их с чужими. Пора было закуклиться и работать индивидуально.
– Скоро кончится сказка про Регуляторов, – вздохнул Цыган. – А я так сжился со своим образом…
– Сказка не скоро кончится, поверь мне. Целая страна живет по законам фронтира. И нам от этого никуда не деться. Тем более что мы носим оружие, а значит, всегда можем рассчитывать на агрессию в свой адрес. Увы, Цыганище, нам еще долго ходить в Регуляторах.
– Так что там про паскуду? – вспомнил Цыган, прерывая тягостные раздумья о предстоящем.
– А‑а… Если расскажу, пойдешь будить ребят?
– Конечно.
– В Древнем Риме был такой обычай – девственницу нельзя казнить удавкой. Не помню, отчего возник запрет, но так было. А девственницы время от времени напрашивались на то, чтобы их придушили. Римляне нашли вполне элегантный способ. Перед казнью палач девушку э‑э… растлевал. И как‑то мне один знакомый историк сказал, что такого палача‑растлителя называли «паскуда». Только учти, я не нашел этому документального подтверждения. За что купил, за то и продаю. Растлевали точно, а насчет «паскуды» историк мог и соврать.
– А почему они просто не рубили им головы? – вполне резонно удивился Цыган.
Гош усмехнулся:
– Решили, наверное, – зачем добру пропадать?
– Точно. Мудры были древние. Гошка, сколько же ты знаешь…
– Я ужас сколько знаю. Только все не по теме. Ладно, труби подъем. Нас ждет довольно неприятный день. Нужно подобраться к Москве вплотную и аккуратно залечь где‑нибудь. Так, чтобы не слишком близко и не очень далеко.
– А потом?
– А потом все по‑армейски. Разведка и принятие решения. Найти бы опять какую‑нибудь войсковую часть, раздобыть карты. По идее неплохо бы нам свернуть на Калужское направление. Понимаешь, я точно помню – неподалеку от Хованского кладбища стояли танкисты. Заодно оценим, много ли там успели наворочать москвичи. Откуда‑то они танки взяли, правда?
– Кошмар, – покачал головой Цыган. – До меня вдруг дошло, в какое опасное место мы суемся головой вперед. Прямо на плаху.
– На родину, – поправил его Гош.
* * *
Через двое суток Гош и Костя лежали под кустом у пересечения Калужской трассы с Кольцевой дорогой и разглядывали в бинокли мощную заставу, оседлавшую транспортную развязку. Зрелище было впечатляющее. Гош так и не смог понять – то ли московские «тупые» просто вдребезги тупы, то ли они, наоборот, какие‑то продвинутые мудрецы, логику которых простому смертному не осилить.
Фортификационные работы, проведенные здесь с непонятной целью, по нынешним меркам тянули на линию Маннергейма. Виадук, уходящий вправо на насыпь Кольцевой, был наглухо завален разномастными строительными конструкциями. Массивные бетонные надолбы перегораживали дорогу, уходящую под мост. Из узкого прохода торчал, ни больше ни меньше, «Т‑80». А с моста на трассу глядела четырьмя стволами зенитная установка «Шилка». Чуть левее торчала еще одна здоровая башня, сразу показавшаяся Гошу знакомой. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это стопятидесятипятимиллиметровая гаубица, самоходка, на том же шасси, что и миномет Регуляторов.
– Интересно, – сказал Костя. – Если они пригнали сюда все это хозяйство, нужно так понимать, что они умеют им пользоваться?
Гош что‑то неразборчиво проворчал. Они лежали в кустах уже второй час и за все это время не разглядели толком ни одного живого человека. Только пару раз мелькнуло за баррикадой что‑то похожее на серый городской камуфляж. Да облезлая дворняга пробежала. Увидев ее, Гош и Костя сразу инстинктивно напряглись, ожидая, что с заставы по собаке кто‑нибудь стрельнет. Но москвичи то ли наелись бессмысленной пальбой, то ли у них завелся свой Главный, покруче тульского.
А еще над городом висел смог, как в старые добрые времена. Правда, запах был другой – едкий, дымный, запах пожарища.
– Я отдохну чуть‑чуть, – сказал Гош. – Глаза устали.
Он отложил бинокль и перевернулся на спину.
– Это от дыма, наверное, – предположил Костя. – Что‑то у ребят капитально сгорело. Может, они поэтому и не высовываются? Залезли в свой танк, он как раз в тенечке стоит… И нагло дрыхнут. Слушай, давай провокацию учиним. Гранату бросим, например.
– Далеко.
– А по фиг. Лишь бы рвануло. Ты же хочешь, чтобы они проявили себя?
– Не знаю. У меня такое впечатление, что я сейчас понимаю о творящемся вокруг примерно столько же, сколько в день, когда проснулся.
– Аналогично, – признался Костя.
Они уже знали, что москвичи основательно пошарили вокруг столицы, таща в нее все, что плохо лежало или стояло. Запомнившаяся Гошу из прошлой жизни войсковая часть у кладбища была разграблена на корню. Правда, карты в секретной комнате нашлись, и Гош склеил отличную схему Москвы. Но толку от этого было пока что никакого. Оставалось лежать, присматриваться и гадать, как ловчее проникнуть в город.
– Опять едут!
Гош рывком перекатился на живот и схватил бинокль. Слева к заставе приближались какие‑то машины. Две. Снизу, да еще и через ограждение на насыпи, сложно было разглядеть, кто в них сидит. Но зато над каждой болталась длинная антенна. Машины подъехали ближе и остановились.
– Разрыв между патрулями час пятнадцать, – сказал Костя, глядя на часы. – Ладно, подождем следующего. Или это тот же?
– Нет. Здесь первая машина – «Альфа‑Ромео Спайдер». А вторая… Не узнаю. Видишь, красная?
– Да это другой патруль. Что же, они так и крутятся целыми днями по внешней стороне Кольца? А ночью?
– Вот именно, – кивнул Гош. – Ночью! Костя, будем лежать. До посинения. Хочешь, я сгоняю к ребятам за жратвой?
– Да погоди ты. Ага! Один вылез.
Гош присмотрелся. В громадной башне самоходной пушки откинулась дверца, и из нее показалась чья‑то голова.
– Хорошие тачки у ребят, – мечтательно произнес Костя. – Сразу видно, не Тула задрипанная.
– В Туле дороги такие, что только на джипах и можно. Потом, они часто выезжали за город. А эти, похоже, на вылазки не ходят. Кстати, может, они просто бензин экономят. Ты вспомни, сколько ела твоя «Тойота».
– Ты мою любимую машинку не трожь, убивец! Расстрелял бедную, и молчи теперь.
– Извини, больше не буду.
Сзади тихонько свистнули. Гош оглянулся. Из зарослей выползла Женя. Растрепанная, с ног до головы в земле и местами почему‑то в саже. Гош молча подвинул ей бутылку с водой. Женя благодарно кивнула и надолго припала к горлышку.
– Все нормально, – сказала она, утолив жажду. – Цыган к нашей стоянке пошел. Хотя нет, вру, ничего там, в этом городе, не нормально! Гошка, ты не поверишь.
– Что случилось? Вы не смогли пройти?
– Да как сказать. Гош, Битцевского лесопарка больше нет. Хочешь, сам в ту сторону прогуляйся.
– Как это нет? – удивился Гош. – А… Понял вас. Ага…
– Сгорел, – заключил Костя. – Я так и думал, что это какой‑нибудь лес так надымил. Женечка, держи бинокль. Посмотрите направо! Последняя достопримечательность родной столицы. Мобильный патруль уходит на патрулирование.
– Советские губные гармошки самые губные гармошки в мире, – съязвил Гош.
– А куда еще, по‑твоему, уходят патрули? Разумеется, патрулировать. Отстань. Жень, ты их видишь?
– Угу, – кивнула Женя, провожая взглядом резво уносящиеся по Кольцу машины. – И часто они так?
– Пока что с интервалом чуть больше часа. А дальше посмотрим.
Женя вернула Косте бинокль и достала сигареты.
– В общем, это какой‑то ужас, – подытожила она. – Мы перешли дорогу в районе Ясенева. Там небольшая развязка, она не охраняется, вся завалена бетонными глыбами. Рядом лежит на боку автокран. Опрокинулся, наверное, когда эти чушки ворочал. Мы побежали вглубь, а дыма все больше. Один раз видели, как проехала какая‑то банда на двух машинах. Поднялись на горку, к универмагу, знаешь?
– Конечно. И?..
– Рядом с универмагом околачивается еще один патруль. Тоже две машины, пять человек. Я не понимаю, их что тут, миллион? Короче говоря, мы проскочили задворками и вышли к лесу. А его нет. Вообще ни листочка, одни стволы обугленные. Похоже, сгорел буквально на днях. Я от страха чуть не разревелась. Ну, мы и повернули.
– Обидно. Значит, лесом не пройти…
– Только по дороге, Гоша. Там еще земля тлеет.
– Я вот думаю – они нарочно лес спалили? – поинтересовался Костя. – Если у них такая мания преследования, вполне могли его специально поджечь. Я бы на их месте точно поджег. Очень уж лесок удобный для скрытного накапливания и перемещения живой силы.
– Хочу водки, – сказал Гош. – А потом домик у озера и книжки при свечах.
– И купания при луне, – напомнил Костя. – С голыми бабами. Ох, виноват, леди Джейн, вы уж простите меня, старого похабника.
– Да я не против, – улыбнулась Женя. – Все лучше, чем за ними из камышей в бинокль подглядывать.
Костя поперхнулся и с нарочитой старательностью принялся шарить линзами по заставе. Гош молча показал Жене большой палец.
– Может, попробуем другое место? – спросил он. – Допустим, вдоль железной дороги. Там, за Варшавкой.
– Далеко идти. Протопаем несколько часов, устанем, и тут патруль. Что дальше?
– Вот именно, – заметил Костя. – Даже если сможешь завести какую‑нибудь машину и на ней поедешь, все равно хана. У них тачки быстрые. И вообще, Регуляторы, пешком в город соваться бессмысленно. Мечтать об этом не вредно, но реальная обстановка не располагает. Слишком у них высокая плотность охраны.
– Чего они так боятся? – спросила Женя. – Есть идеи?
– Себя, – коротко ответил Костя. – Вспомни Тулу.
– Самодовлеющий тоталитарный режим? – вслух задумался Гош. – По нынешним временам ничего странного. Очень даже может быть.
– Я вот думаю – одолеем мы этот город впятером или нет? Все‑таки Тулу мы уконтрапупили.
– Знаешь, Костя, на самом деле главный мечтатель у нас именно ты. Кто тебе сказал, что мы Тулу одолели? Мы пробежали сквозь нее, распугав ничего не подозревающее мирное население. Задали собственный темп. Здесь этот номер не пройдет. Москва готовится к войне. Или уже воюет. Пусть даже, как ты правильно заметил, с собой. Но в любом случае она готова к хорошей драке. И темп жизни в этом городе не тульский. Москвичи, пусть даже и «тупые», будут реагировать очень быстро.
– Да я так… – вздохнул Костя.
– Пятеро идиотов с атомной бомбой без взрывателя – это Москве на ползуба, – добил его Гош.
– А что же тогда?
– Понятия не имею. Ближайшие сутки – лежать. Собирать информацию.
– Как же мне все это не нравится! – возмутился несправедливостью мира Костя. – И ведь не прошу ничего особенного – дайте пройти в родные Кузьминки! А тут на тебе – заграждения, танки, самоходная артиллерия…
– А ты сходи и попроси, чтобы тебя пустили, – невинным тоном посоветовала Женя.
– Это как? – изумился Костя, поворачиваясь к ней лицом.
– Просто, – сказала Женя. – Сходи и попроси.
* * *
Гош неспешно брел по осевой линии шоссе походкой усталого и совершенно не опасного человека. Между лопатками буквально жгло от взгляда Жени, которой вручили бинокль и определили в наблюдатели. По лбу пробегал нехороший холодный ветерок, навеваемый стеклянным равнодушием чужой оптики. Спине было легче – по ней градом катил пот, немного уравновешивая температурный режим. До заставы оставалось метров сто. Гош почувствовал, что невольно сбавляет шаг.
Застава не подавала ни малейших признаков жизни. Гош приблизился шагов на пятьдесят, остановился и закурил. Упер руки в бока, изобразил на лице небрежную ухмылку и принялся разглядывать технику и фортификацию. Нагло таращиться, демонстративно ворочая головой. Страх куда‑то исчез – наверное, Гош уже тут освоился. В жизни ему так долго не приходилось стоять, глядя в чьи‑то потенциально враждебные стволы. Да еще такие здоровые. Хотя вряд ли танковая пушка могла представлять для него какой‑то вред. Гораздо опаснее мог оказаться танкист с автоматом, который сейчас откинет люк, и…
Задымился сигаретный фильтр. Гош выплюнул окурок на асфальт и затоптал его. Дальше по сценарию полагалось лезть к заставе вплотную и требовать объяснений. Но было в этой идее что‑то изначально ущербное. Гош и так уже должен был озадачить москвичей дальше некуда. Одинокий парень в футболке и джинсах, без оружия и поклажи, да еще и пеший. Явление Георгия Дымова Непобедителя обалдевающему народу. Гош подумал, что он, со своей темной шевелюрой, редкий тип Георгия – так называемый «черный». Обычно Георгий Победоносец изображался на белом коне. А на черном почти никогда. Мысль привычно уцепилась за мелкие детальки и пошла копать глубже, выясняя, откуда могло в этой голове взяться такое знание. Пришлось немного себя осадить и вернуться к реальности.
Застава молчала и не шевелилась, Гош тоже. Первому игра в гляделки надоела гостю. Он наконец‑то догадался, что правильнее всего сделать теперь. Правильнее всего было красиво выпендриться.
Гош сунул руки в карманы, повернулся к Москве спиной и двинулся по шоссе обратно.
Реакция не заставила себя ждать. На мосту что‑то громко лязгнуло, и оглушительный металлический голос из невидимого динамика рявкнул:
– Сто‑я‑а‑ать!!!
Гош остановился. Невольно он похвалил себя за то, что не позволил никому другому занять свое нынешнее место. Костя так и рвался идти на переговоры. Да и Цыган был не прочь. Женя уверяла, что лучше ее просто никто не справится. Но Гош их всех задавил одним простейшим аргументом. «У меня, конечно, выдержка не идеальная, – сказал он. – Нервишки пошаливают, да и трусоват, честно говоря. Но согласитесь, Регуляторы, что объем знаний мой раза в три больше, чем ваш суммарный. Поэтому и выдумать я могу все, что угодно. А там придется быстро соображать». Вот и сообразил. Дождался.
– Руки!
Он медленно вытащил руки из карманов и поднял раскрытые ладони на уровень плеч.
– Сюда иди!
«Выполняем. Только не дрожать лицом. И не улыбаться. А то еще спросят – чего лыбишься, скотина? Знаем мы эти штучки. Стандартная прелюдия к удару в душу. Ничего, сейчас оценим, как тут у вас с глумлениями и издевательствами. Как это было у Кнышева? На пятнадцатом месте по степени удовольствия – трогательное умиление незащищенностью божьей твари. На шестнадцатом то же для лиц старше шестидесяти пяти лет. На семнадцатом то же, сжимая в руке тяжелый металлический предмет, например, монтировку… Кажется, с местами я что‑то напутал. Конечно, на семнадцатом месте – глюки! О чем это я? Нет, ребята, не по зубам вам будет парень, который помнит, что он сержант‑самоходчик. И у которого за поворотом спрятались тяжело вооруженные друзья. Удивительно: у меня – друзья. Да еще какие!»
На башне танка открылся люк, и из него выбрался совсем даже не страшный танкист с автоматом, а кто‑то гибкий, дочерна загорелый, в одних шортах и кроссовках. Гош подошел вплотную и окинул взглядом местного представителя высокой договаривающейся стороны. Довольно симпатичный молодой человек лет двадцати пяти. «Чем‑то похож на Белого, только волосы не от рождения светлые, а выгорели на солнце. Интересно, как это он умудрился, если круглые сутки в башне прячется. Хотя нет, у них, конечно же, пересменка».
– Привет, – сказал парень. Действительно вполне приветливо. Глаза у него оказались живые и веселые. Совсем не «тупые».
– Привет, – отозвался Гош.