Я рассмеялась, не успев подумать. Жан-Клод сжал мне руку. Дамиан под второй рукой застыл.
Мюзетт не понравилось, что над ней смеются, и по ее лицу это было совершенно ясно.
– Ты смеешься, девушка? Почему?
Жан-Клод стиснул мне руку так, что еще чуть-чуть – и стало бы больно.
– Прости, – сказала я. – Но назвать меня крестьянкой – это не слишком оскорбительно.
– Почему? – спросила она, явно и искренне недоумевая.
– Потому что ты права: насколько я могу проследить свое родословное дерево, там только солдаты и фермеры. Я действительно из доброй крестьянской породы и горжусь этим.
– Почему ты этим гордишься?
– Потому что все, что у нас есть, мы создали своими руками, потом лица своего – в таком духе. Мы все, что у нас есть, заработали. Никто нам ничего никогда не давал просто так.
– Не понимаю.
– Не знаю, как тебе объяснить, – сказала я.
Наверное, это было как когда Ашер пытался мне объяснить, что такое долг перед сеньором. Ничего в моей жизни не было, что подготовило бы меня к пониманию такого рода обязательств. Вслух я этого не сказала, потому что не хотела поднимать разговор о каком бы то ни было своем долге перед Белль Морт. Потому что никакого долга за собой не чувствовала.
– Я не глупа, Анита. Я пойму, если ты ясно выразишь свою мысль.
Ашер подошел к нам сзади и встал рядом – подальше от Мюзетт, но все равно с его стороны это было мужественно привлечь к себе ее внимание.
– Я пытался объяснить Аните, что значат обязательства перед сеньором, и она не могла понять. Она молода, и она американка. Они никогда не пользовались... благами правления.
Она наклонила голову, рассматривая его – точь-в-точь как птица перед тем, как склюнуть червяка.
|
|
– И какое отношение к чему бы то ни было имеет ее неспособность понять цивилизованный образ действий?
Человек облизал бы губы – Ашер остался недвижим. (Затаись, и лиса не будет знать, где ты.)
– Ты, прекрасная Мюзетт, никогда не жила там, где ты не была бы подданной феодального сеньора или сеньоры и где ты сама не правила бы никем. Ты никогда не жила без знания, что каждый обязан повиновением своему сеньору.
– Oui?
Это слово прозвучало холодно, с подтекстом: «Говори дальше, копай сам себе могилу».
– Тебе даже и представиться не могло, что быть крестьянином, никому ничего не должным – это порождает чувство освобождения.
Она взмахнула наманикюренной рукой, будто разгоняя в воздухе саму эту мысль.
– Полная чушь. «Чувство освобождения» – что это такое?
– Мне кажется, – сказал Жан-Клод, – что само твое непонимание значения этих слов полностью подтверждает мнение Ашера.
Она посмотрела на обоих, наморщив брови.
– Я этого не понимаю, значит, это не может быть важно.
Взмахом миниатюрных ручек она отмела всю тему и снова обратила свое внимание на меня – это было страшновато. Не могу точно сказать, что было в самом взгляде этих глаз, но меня пробрало холодом до мозга костей.
– Ты видела наш подарок Жан-Клоду и Ашеру?
Наверное, вид у меня был искренне непонимающий, потому что она повернулась и показала рукой, но мне был виден только ее огромный слуга.
– Анхелито, отодвинься, чтобы она видела.
Анхелито? Как-то имя «Ангелочек» не очень ему подходило. Но он отодвинулся, и она завершила свой жест в сторону камина.
Там был только камин, а над ним картина. Что-то в ней привлекло мое внимание. Там должен был висеть групповой портрет Жан-Клода, Ашера и Джулианны в одежде эпохи «Трех мушкетеров», но картина была другой. Наверняка, не будь в комнате чужих и новых вампиров, я бы ее заметила раньше. Да, наверняка.
|
|
Это было изображение Амура и Психеи – традиционная сцена, где спящий Амур предстает наконец перед Психеей со свечой в руке. Валентинов день сильно переменил Амура по сравнению с тем, чем он был когда-то. А был он не пухлым бесполым младенцем, а богом, богом любви.
Я знала, кто позировал для Амура, потому что ни у кого больше нет таких золотых волос, таких длинных, безупречных линий тела. У меня были воспоминания, как Ашер выглядел раньше, но я никогда этого не видела – своими глазами. Я пошла к картине, как цветок тянется к солнцу. Неудержимое стремление.
Ашер лежал на боку, рука завернута на живот, другая вытянута вперед, расслабленная во сне. Кожа сияла при свече золотом и была лишь чуть светлее пены волос, обрамлявших лицо и плечи.
Он был обнажен, но это слово не передает впечатления. Свет от пламени свечи покрыл теплым сиянием всю его кожу от широких плеч до изгиба стоп, соски темными ореолами вырисовались на выпуклой груди, живот светился ровно и плоско до изящного пупка, будто ангел коснулся этой кожи, оставив свой нежный отпечаток. Полоска темно-золотых, почти рыжеватых волос бежала по краю живота и уходила линией вниз, заворачивалась туда, где он лежал набухший, наполовину стоячий, навеки застывший между сном и страстью. Изгиб бедер – это были несколько дюймов такой совершенной кожи, подобной которой я не видела никогда. Линия изгиба уводила глаза ниже, к длинным ногам.
|
|
Памятью Жан-Клода я знала, каково ощущение этой кожи под пальцами. Я помнила споры, чьи бедра самые мягкие, самые лучшие. Белль Морт говорила, что линии тел их обоих так близки к совершенству, как она только видела у мужчин. Жан-Клод всегда считал, что Ашер красивее, а Ашер думал так же про Жан-Клода.
Художник написал у спящей фигуры два белых крыла, и они были прорисованы так тщательно, что, казалось, их можно потрогать. Они были огромны и напоминали ренессансные картины с ангелами. На этом золотом теле они казались неуместными.
Психея заглядывала через край крыла, и оно закрывало ей грудь, но виднелось плечо, бок до первого изгиба бедер, а остальное было закрыто телом Амура. Я смотрела на картину, хмуря брови. Я знала это плечо, изгиб ребер под белой кожей. Я знала линию этого тела, пусть и скудно освещенного свечой. Я ожидала, что Психеей будет Белль Морт, но ошиблась.
Сквозь длинные черные кудри, не столько скрывавшие фигуру, сколько украшавшие ее, проглядывало лицо Жан-Клода и его глаза. Секунду я еще убеждалась в этом, поскольку его красота здесь была женственней обычной, но потом я сообразила, что на нем косметика – в том варианте, который использовался несколько веков назад. Линии лица смягчены, губы более полные. Но глаза, его глаза в черном кружеве ресниц не изменились, сохранили тот же полночно-синий цвет.
Картина была слишком велика, чтобы я могла стоять рядом с камином и видеть ее всю, но что-то я заметила в глазах Амура. Мне пришлось пододвинуться ближе, чтобы увидеть: они приоткрыты щелочкой, и в них пылает холодный синий огонь – я его видала, когда на Ашера накатывало желание.
Жан-Клод тронул меня за лицо, и я вздрогнула. Дамиан отодвинулся назад, давая нам место. Жан-Клод стер слезы у меня со щек. Вид его ясно говорил, что слезы я проливаю за нас обоих. Он не мог проявить слабость перед лицом Мюзетт, а я ничего не могла с собой поделать.
Мы оба обернулись к Ашеру, но он стоял у самой дальней стены. Он отвернулся, и виден был только водопад золотых волос. Плечи у него ссутулились, будто от удара.
Мюзетт подошла и встала по другую сторону от Жан-Клода.
– Наша госпожа думала, что раз вы снова вместе, как в старые времена, вы обрадуетесь этому напоминанию ушедших дней.
Взгляд, который я бросила на нее из-за плеча Жан-Клода, нельзя было бы назвать дружелюбным. У другого края дивана я увидела девочку, которая была ее pomme de sang. Я даже не заметила, как она отошла от камина. Если бы злые люди захотели меня убрать, они вполне могли бы это сделать, потому что несколько минут я ничего, кроме картины, не видела.
– Картина – наш дар гостя хозяевам, но у нас есть еще один подарок, особый, уже только для Ашера.
Анхелито встал за ней темной горой, и в руках у него была картина поменьше. На полу валялись куски бумаги и веревки, как сброшенная кожа. Эта картина была вдвое меньше первой, написана, несомненно, в том же реалистическом стиле – но сияющими цветами, гиперреалистично, в духе Тициана.
На этой картине свет шел только от огня, пылающего горна. Тело Ашера в отраженном свете пылало золотым и алым. Он снова был гол, пах его не был виден за краем наковальни, но правая сторона тела открыта свету. Даже волосы завязаны были на затылке в хвост, и видна правая сторона лица. Руки его были по-прежнему сильны – он изображал, будто кует клинок, лежащий на наковальне, но правая сторона лица, груди, живота, правое бедро – это был сплавленный ком.
Это не были старые белые шрамы, которые видела я – это были свежие, красные, воспаленные, злые линии, будто какое-то чудовище полосовало и рвало его тело. Вдруг на меня обрушились воспоминания – не мои.
Ашер лежит на полу камеры пыток, освобожденный от серебряных цепей. Люди, которые его пытали, полегли вокруг в выплесках крови. Он тянется к нам, и его лицо... лицо...
У меня помутилось в глазах, и мы с Жан-Клодом свалились грудой на пол, потому что я переживала именно то, что вспоминал он.
Дамиан и Джейсон шагнули к нам, но Ашер остался позади. Ну вот ни капли не могу его в этом винить.
Глава восьмая
– Подойди, Ашер, взгляни на свой дар, – позвала Мюзетт.
Дамиан уже опустился возле меня на колени, положил руки мне на плечи, крепко сжимая пальцы. Наверное, он боялся, как бы я чего не сделала. Не зря боялся.
Голос Ашера прозвучал сдавленно, но отчетливо:
– Я уже видел этот особый подарок. Я его достаточно хорошо знаю.
– Ты хочешь, чтобы мы вернулись к Белль Морт и сказали ей, что ты не оценил ее дара?
– Можете сказать Белль Морт, что от ее подарка я получил именно то, чего она хотела.
– А именно?
– Мне напомнили, каким я был и каким я стал.
Я встала. Дамиан все еще не отпускал моих плеч. Жан-Клод поднялся грациозно, как марионетка, вздернутая невидимыми нитями. Мне никогда не быть такой изящной, но сегодня это не важно.
Мюзетт обернулась к Жан-Клоду:
– Мы принесли дары тебе, Жан-Клод, и Ашеру. Мы ждем гостевых даров для себя.
Он ответил голосом таким пустым и бесцветным, будто заговорила тишина.
– Я тебе говорил, Мюзетт, наши дары будут готовы только через несколько недель.
– Я уверена, что вы можете найти им замену. – Она уставилась на меня.
Я обрела голос, и не бесцветный.
– Как смеешь ты, приехав на три месяца раньше срока, зная, что мы не готовы, предъявлять нам требования? – Дамиан вцепился мне в плечи чуть ли не отчаянно, но это я еще была вежлива. И после того, что сотворили они с Белль Морт, в корне права. – Твоя грубость не может служить поводом заставить нас делать то, чего мы делать не хотим.
Руки Дамиана скользнули по моим плечам, он прижал меня к себе. Я не сопротивлялась, потому что, не будь его здесь, я бы ее, наверное, ударила или застрелила. Чертовски, кстати, соблазнительная идея.
Жан-Клод попытался пролить масло на воды, но Мюзетт жестом остановила его:
– Пусть говорит твоя слуга, если ей есть, что сказать.
Я распахнула рот, чтобы назвать ее сволочной стервой, но сказала совсем иное.
– Неужели ты думаешь, что дары, достойные такой красоты, можно подготовить в спешке? Неужели ты взяла бы какую-то жалкую замену вместо того великолепия, что мы подготовили?
Я замолчала. Все мужчины смотрели на меня, кроме Дамиана, который просто меня обнял.
– Чревовещание, – произнес Джейсон, стоящий по другую сторону Жан-Клода. – Другого объяснения у меня нет.
– Действительно, чудо, – кивнул Жан-Клод. Потом он повернулся к Мюзетт. – Все, кроме одной, бледнеют перед твоей красотой, Мюзетт. Как я могу предложить что-то меньше, нежели прекрасное, не оскорбив твоей красоты?
Она снова посмотрела на меня:
– Разве ее красота не равна моей?
Я расхохоталась. Руки Дамиана обхватили меня так сильно, что мне пришлось похлопать по руке, чтобы он дал мне дышать.
– Не волнуйся, я могу сама разобраться. – Вряд ли мне кто-нибудь поверил, но это было правдой. – Мюзетт, я знаю, что я симпатюшка, признаю, но если учесть эту неземной красоты троицу, я – не самая красивая на нашей стороне.
– Троицу, – повторил Джейсон. – И почему я думаю, что меня в нее не включили?
– Прости, Джейсон, но ты вроде меня. С виду мы вполне ничего, но по сравнению с этими тремя – просто по классу не дотягиваем.
– В число трех красавцев ты включаешь Ашера? – спросила Мюзетт.
Я кивнула:
– Если составлять список красавцев в присутствии Ашера, ему там место всегда гарантировано.
– Когда-то так и было, но уже несколько сот лет не так.
– Не согласна, – возразила я.
– Ты лжешь.
Я посмотрела на нее с удивлением:
– Ты – мастер вампиров. Разве ты не можешь отличить правду от лжи? Разве не ощущаешь этого по моим словам, по запаху кожи?
Я смотрела ей в лицо, в эти красивые, хоть и пугающие, глаза. Она не могла сказать, лгу я или нет. Только однажды я видела мастера вампиров, которая не могла отличить правду от лжи – она так вдохновенно лгала сама себе, что правда ей сильно мешала бы. Значит, Мюзетт слепа к правде, и мы можем ей лгать. Что ж, это открывает некоторые возможности.
Она нахмурилась в мою сторону и отмахнулась от темы ухоженной рукой.
– Хватит об этом.
Ей хватило ума понять, что она проигрывает этот момент спора, но не хватило, чтобы понять, почему. И она перешла на другую тему, где, как она думала, победа ей гарантирована.
– Даже изуродованный Ашер прекраснее тебя, Анита.
Настал мой черед недоуменно морщить брови:
– Кажется, я именно это и сказала?
Она снова нахмурилась. Как будто от меня ожидалась определенная реплика, которую я вовремя не подала. Я уходила от сценария представления, а Мюзетт не любила импровизаций – по-видимому.
– И тебе все равно, что мужчина красивее тебя?
– Я давно уже смирилась с тем, что занимаю скромное место в группе.
Она так наморщила брови, что больно стало смотреть:
– Ты – женщина, которую трудно оскорбить.
Я пожала плечами:
– Правда есть правда, Мюзетт. Я нарушила главное девичье правило.
– И какое же?
– Никогда не встречаться с тем, кто красивее тебя.
Это вызвало у нее смех – резкий и короткий.
– Non, non, правило другое – никогда в этом не сознаваться. – Улыбка исчезла. – Но у тебя действительно никаких... трудностей, когда я говорю, что я прекраснее тебя.
– Никаких, – подтвердила я.
На миг она совершенно растерялась, но тут ее слуга-человек тронул ее за плечо. Она вздрогнула, резко, прерывисто вздохнула, будто вспоминая, кто она и где, и зачем здесь. Последние искорки смеха исчезли из ее глаз.
– Ты признала, что твоя красота не может соперничать с моей, таким образом, взять у тебя кровь не было бы достойной заменой той побрякушки, что приготовил для меня Жан-Клод. И насчет своего волка ты тоже права. Он очарователен, но не так, как эти трое.
Что-то мне вдруг перестало нравиться, куда она клонит.
– Дамиан каким-то образом принадлежит тебе. Не понимаю, но чувствую. Он твой в том же смысле, в каком Анхелито принадлежит мне, а ты – Жан-Клоду. Жан-Клод, как Принц города, не может быть донором крови, но Ашер не принадлежит никому. Дайте его мне как гостевой дар.
– Он мой заместитель, мой temoin, – тем же пустым голосом произнес Жан-Клод. – Я не стану легко им делиться.
– Я этой ночью видела кое-кого из других твоих вампиров. У Менг Дье есть подвластный зверь. Она сильнее Ашера, почему не она вторая в твоей иерархии?
– Она – заместитель у другого мастера, и через несколько месяцев к нему вернется.
– Тогда зачем она здесь?
– Я ее призвал.
– Зачем?
Истинная причина была в том, что, пока я занималась духовными поисками, Жан-Клоду нужна была поддержка посильнее. Но вряд ли он это скажет. Он и не сказал.
– Любой мастер периодически призывает домой свою паству, особенно тех, кто вскоре может стать мастером на своей территории. Последний визит перед тем, как он утратит силу их призывать.
– Белль была в высшей степени обеспокоена, когда ты поднялся до Мастера города без этого последнего визита, Жан-Клод. Она просыпалась с твоим именем на устах, повторяла, что ты всего достиг сам. Никто из нас не думал, что ты взлетишь так высоко, Жан-Клод.
Он поклонился – низко, глубоко, а она стояла так близко, что его волосы почти задели ее платье.
– Не часто удается кому бы то ни было поразить Белль Морт. Я весьма польщен.
Мюзетт нахмурилась.
– Это правильно. Она была весьма... недовольна.
Он медленно выпрямился:
– И отчего же мое восхождение к власти вызвало ее недовольство?
– Потому что быть Мастером города – значит быть вне обязывающих связей.
Кажется, термин «обязывающие связи» для вампиров значил больше, чем для меня – я почувствовала, как они все застыли. Дамиан стоял так тихо, будто его и вовсе не было. Только вес его рук еще сообщал мне, что он здесь. Пульс его тела замолк, упрятанный глубоко внутрь.
– Но Ашер не поднялся так высоко, – продолжала она. – И его можно отозвать домой.
Я глянула на Жан-Клода, но лицо его было абсолютно непроницаемо – та вежливая пустота, за которой он прячет любые реакции.
– Разумеется, это в пределах ее прерогатив, но я должен был бы быть извещен заранее об отзыве Ашера. Америка заселена менее Европы, и битвы за территорию здесь куда менее цивилизованны. – Голос его был все так же пуст, лишен эмоций, будто все это пустяки. – Если мой первый заместитель просто исчезнет, другие воспримут это как мою слабость.
– Не волнуйся, наша госпожа не собирается отзывать его домой; однако она удивлена.
Мы ждали, что она скажет еще что-нибудь, но тишина, казалось, вполне устраивала Мюзетт.
Даже при том, что Дамиан меня держал, я не выдержала первой:
– Удивлена – чем?
– Отчего Ашер покинул ее окружение, разумеется.
Ашер пододвинулся ближе, хотя держался от Мюзетт намного дальше, чем все мы.
– Я не покидал ее окружения, – сказал он. – Белль Морт не прикасалась ко мне столетиями. Она даже не смотрела зрелища, в которых я... выступал. Она говорила, что я оскорбляю ее взор.
– Ее право поступать со своими подданными так, как она считает уместным, – ответила Мюзетт.
– Верно, – согласился Ашер. – Но она велела мне поехать в Америку под началом Иветты. Иветты не стало, и у меня более не было приказов.
– А если бы наша госпожа приказала тебе вернуться?
Молчание. На этот раз с нашей стороны.
На лице Ашера было эмоций не больше, чем у Жан-Клода. Каковы бы ни были его чувства, он их скрывал, но сам этот факт говорил о том, что тема затронута важная и очень для него небезразличная. Как, впрочем, и для Жан-Клода.
– Белль Морт поощряет своих подданных действовать самостоятельно, – произнес Жан-Клод. – Это одна из причин, почему ее потомки правят большими территориями, нежели потомки любого другого источника, особенно в Соединенных Штатах.
Прекрасные и безжалостные глаза Мюзетт повернулись к нему.
– Но Ашер покинул двор не для того, чтобы стать Мастером какого-либо города. Он хотел лишь свершить месть над тобой и над твоей слугой. Заставить тебя расплатиться за смерть своей любимой Джулианны.
Смотри ты, она, оказывается, все время помнила имя.
– Но вот стоит твоя слуга, в силе, в здравии и невредимости. Где же твоя месть, Ашер? Где цена, которую должен был заплатить Жан-Клод за убийство твоей слуги?
Ашер будто замкнулся в себе, ушел вглубь. Казалось, если моргнуть, он вообще исчезнет. Голос его прозвучал будто очень издалека:
– Я выяснил, что, вероятнее всего, ошибочно обвинял Жан-Клода. И он, вероятнее всего, тоже оплакивал ее гибель.
– Вот как? – Она щелкнула пальцами. – И ты вот так сразу забыл свои страдания и свою ненависть?
– Не вот так сразу, non, но я узнал заново многое из того, что забыл.
– Например, как сладко прикосновение тела Жан-Клода?
Тишина навалилась так туго, что кровь ревела в ушах. Дамиан ощущался рядом со мной призраком. Все мои вампиры, без сомнения, желали бы оказаться подальше отсюда.
Может быть, Ашер и Жан-Клод завели шашни у меня за спиной – что не так уж невозможно. Но если нет – то правдивый ответ не самый лучший.
Джейсон поймал мой взгляд, но ни один из нас не решался даже пожать плечами. Вряд ли мы понимали, что именно сейчас происходит, но почти наверняка дело шло к чему-то для нас неприятному.
Мюзетт обошла, покачиваясь, Жан-Клода, остановилась поближе к Ашеру.
– Так вы с Жан-Клодом снова счастливая пара, или – она бросила взгляд на меня, – счастливый menage a trois? И потому ты не вернулся? – Она прошла вплотную к Ашеру и Жан-Клоду, заставив их попятиться, чтобы встать передо мной. – Как может прикосновение такой, как эта, сравниться с великолепием нашей госпожи?
Наверное, она подразумевала, что я в постели не так хороша, как Белль Морт, но я не была в этом до конца уверена, да и не очень интересовалась. Пусть оскорбляет меня как хочет. Это куда менее болезненно, чем многое из того, что в ее силах.
– Белль Морт тошнило при взгляде на меня, – произнес наконец Ашер, – она избегала меня во всем. – Он показал на картину, которую все еще держал Анхелито. – Вот каким она меня видит. И всегда будет видеть.
Мюзетт прошествовала обратно к Ашеру.
– Быть последним при ее дворе лучше, чем быть правителем вне его.
Я не смогла удержаться:
– Ты хочешь сказать, что лучше служить на Небесах, чем править в Аду?
Она кивнула с улыбкой, явно не заметив литературной ассоциации.
– Oui, precisement. Наша госпожа – солнце, луна, весь мир. Быть отсеченным от нее – только это и есть истинная смерть.
Лицо Мюзетт пылало религиозным экстазом, внутренней уверенностью, которая бывает лишь у бродячих проповедников и телевизионных евангелистов. Да, она истинно верила.
Я не видела лица Дамиана, но могла поспорить, что оно так же пусто, как у двух других вампиров. Джейсон смотрел на Мюзетт так, будто у нее отросла вторая голова, и очень уродливая, шипастая. Она была фанатичкой, а фанатики никогда не бывают полностью в своем уме.
Когда она повернулась к Ашеру, тот же экстаз еще сиял у нее на лице.
– Наша госпожа не понимает, почему ты покинул ее, Ашер.
А я понимала. И все в этой комнате понимали, кроме, быть может, Анхелито и девочки, все еще стоящей у дивана там, где поставила ее Мюзетт.
– Посмотри на эту картину, Мюзетт, где я изображен в виде Вулкана. Посмотри, каким видит меня наша госпожа.
Мюзетт не стала оглядываться. Она только пожала плечами по-галльски – жест, который может значить все и ничего.
– Анита меня видит не таким, – закончил он.
– Жан-Клод не может, глядя на тебя, не вспоминать, что утрачено, – сказала Мюзетт.
– Времена, когда ты могла говорить от моего имени, Мюзетт, давно прошли, – ответил Жан-Клод. – Ты не знаешь ни моего разума, ни моего сердца. На самом деле, никогда и не знала.
Она повернулась к нему:
– Ты и правда хочешь мне сказать, что согласен до него дотронуться – до такого, как сейчас? Осторожнее со словами, Жан-Клод. Помни, что наша госпожа видит глубоко и в твоем разуме, и в твоем сердце. Мне ты можешь солгать, но ей – никогда.
Жан-Клод на миг замолчал, но наконец сказал правду:
– Сейчас мы не близки в этом смысле.
– Видишь? И ты отказываешься коснуться его, как отказывается она.
Я ослабила кольцо рук Дамиана, чтобы легче шевелиться.
– Не совсем так, – объяснила я. – Прошу прощения, но это моя вина, что они сейчас не пара.
Она обернулась ко мне:
– Что ты хочешь сказать, слуга?
– Знаешь ли, если бы я даже была простой горничной, я достаточно знакома с правилами вежливости в обществе, чтобы знать: горничную просто горничной не называют. Так же не называют слугу слугой – разве что ты никогда не имела дела со слугами. – Я сложила руки на животе, намеренно приняв недоумевающий вид. Руки Дамиана лежали на моих плечах без нажима. – Разве не так, Мюзетт? Может быть, ты вовсе не аристократка? И это притворство, а на самом деле ты просто не знаешь, как ведут себя аристократы?
Жан-Клод незаметно для нее предостерегающе на меня глянул.
– Как ты смеешь! – воскликнула Мюзетт.
– Тогда докажи благородство своей крови и обращайся ко мне хотя бы так, как обращается аристократ, у которого действительно есть слуги.
Она открыла рот, собираясь возразить, но потом вроде бы услышала что-то, не слышное мне, и глубоко вздохнула.
– Как пожелаешь. Тогда Блейк.
– Блейк годится, – согласилась я, – а хотела я сказать, что мне несколько не по душе бисексуальность. Я не стану делить Жан-Клода с другой женщиной, и уж тем более – с другим мужчиной.
Мюзетт снова наклонила голову, будто углядела червяка, которого собирается склюнуть.
– Очень хорошо. Значит, Ашер не связан ни с кем из вас. Он просто твой заместитель.
Я посмотрела на обоих вампиров. Только Джейсон так же недоумевал, как я. А вампиры вели себя так, будто только что захлопнулся капкан, а я этого еще не вижу.
– В чем дело? – спросила я.
Мюзетт рассмеялась, и далеко не таким чарующим смехом, как умели Ашер или Жан-Клод. Это был просто себе смех, и чем-то неприятный.
– У меня есть право просить его в качестве дара на эту ночь.
– Погоди, – сказала я, и Дамиан снова попытался притянуть меня к себе, но на этот раз я не собиралась двигаться. – Я думала, ты согласна с Белль, что Ашер теперь недостаточно красив для секса.
– А кто говорит о сексе? – спросила Мюзетт.
Теперь я совершенно искренне не поняла.
– А зачем еще он нужен тебе на ночь?
Она захохотала, закинув голову назад – весьма не аристократичный звук, вроде лая гончей. Разве я сказала что-нибудь смешное?
Тихий голос Жан-Клода нарушил тишину, когда отзвучал смех.
– Интересы Мюзетт гораздо сильнее склоняются в сторону боли, нежели секса, ma petite.
Я посмотрела на него:
– Ты не имеешь в виду игр доминанта и подчиненного, когда есть защитное слово?
– Ни в одном известном мне языке нет ни одного слова или вопля, который помешал бы Мюзетт получить свое удовольствие.
Я облизнула внезапно пересохшие губы. Вранье это – насчет увлажняющей помады. Когда перепугаешься, губы все равно сохнут.
– Простите, правильно ли я поняла? Если бы Ашер был твоим любовником, или моим, или чьим-нибудь, она не имела бы на него прав?
– Non, ma petite. Ашер был бы вне опасности, только если принадлежал бы тебе или мне. Меньшие силы не могут защитить тех, кого любят.
– А раз мы его не имеем, то он – общая игрушка?
Он, кажется, задумался на миг.
– Это достаточно точно сказано. Oui.
– Твою мать, – сказала я.
– Именно так, ma petite. – В его пустом голосе прозвучала усталая нотка.
Я посмотрела на Ашера, но он снова спрятался за завесой волос. И что мне было сказать? Что не будь я такой щепетильной, ничего бы этого не было? Моя нравственность протестует, чтобы мой бойфренд спал с другими мужчинами, или чтобы я спала с другими мужчинами, а потому я теперь виновата? Почему всегда я получаюсь виновата, что не спала с тем или с другим? Ведь должно быть совсем наоборот?
Мюзетт протянула Ашеру руку. Он пару секунд колебался, а затем принял ее руку. Он глянул на Жан-Клода, сверкнули глаза сквозь завесу волос. Жан-Клод даже не шелохнулся, словно его вообще здесь не было.
Я шагнула вперед, и только впившиеся мне в плечи пальцы Дамиана не пустили меня дальше.
– Мы этого не допустим, – сказала я.
– Она – Мюзетт, лейтенант Белль Морт.
Голос Жан-Клода прозвучал тихо и издалека.
Мюзетт не потащила его сквозь портьеры в другую комнату. Она остановилась за несколько ярдов, даже близко не подходя к «стенам». Повернув Ашера лицом к себе, она извлекла из белых юбок нож и всадила ему в живот раньше, чем кто-либо успел моргнуть. Ашер умел двигаться быстрее, чем можно уследить, но он не сделал попытки защититься. Он просто дал ей всадить нож, затолкнуть с хрустом, пока рукоять не дошла до кожи, до упора.
У меня пистолет уже был в руке, но Жан-Клод перехватил мою руку.
– Нож не серебряный, ma petite. Когда его вынут, он исцелится почти мгновенно.
Я взглянула на него, стараясь поднять пистолет – и не совсем безуспешно. От его вампирских меток я стала сильнее, чем мне положено.
– Откуда ты знаешь, что это не серебро?
– Потому что я уже играл в эти игры с Мюзетт.
Эти слова остановили меня. Я затихла в руках Жан-Клода. В их руках, точнее, потому что Дамиан держал меня за плечи. Только Джейсон не бросился меня сдерживать. Судя по его лицу, он бы хотел мне помочь, а не помешать.
Я выглянула из-за Жан-Клода и увидела, что Ашер все еще стоит, прижимая руки к животу, и по рукам расплывается кровь. Коричневая рубашка была достаточно темна, чтобы скрыть первый прилив крови. Мюзетт поднесла лезвие к своему нежному ротику и стала слизывать жидкость.
Из воспоминаний Жан-Клода я знала, что кровь вампира не питает. От мертвых питаться нельзя – таким образом.
Ашер поднял на меня глаза:
– Это не серебро, ma cherie, оно меня не убьет...
Дыхание пресеклось у него в горле – Мюзетт всадила нож еще раз.
Мир завертелся цветными полосками. Я закрыла глаза и очень тихо и спокойно произнесла: