– Нет.
И прижалась к двери так, что утром на спине будут синяки. Я не могла его отпустить. И почему-то знала, что если он откроет сейчас дверь, второго шанса у меня не будет.
Я молилась, чтобы пришли слова. Молилась о способности раскрыть свое сердце и не испугаться.
– Я позволила Ричарду от меня уйти. Я знала, что он уходит, но сидела на полу и смотрела ему вслед. Я не встала у него на дороге. Я считала, что это его выбор, и нельзя удержать никого, кто не хочет, чтобы его держали. Так вот, к черту все это, ко всем чертям. Не уходи, Ашер, молю тебя, не уходи. Я люблю сияние твоих волос на свету. Я люблю твою улыбку, когда ты забываешь прятаться и не хочешь ни на кого произвести впечатление. Люблю твой смех. Люблю скорбь в твоем голосе, похожую на вкус дождя. Люблю смотреть, как ты смотришь на Жан-Клода, на его походку, когда думаешь, что никто тебя не видит, потому что именно так смотрю на него я. Люблю твои глаза. Люблю твое страдание. Люблю тебя.
Я пододвинулась ближе, обвила его руками, прижалась щекой к его груди, отерла слезы шелком его рубашки и шептала не переставая: «Люблю тебя, люблю тебя», – а он поднял мое лицо и поцеловал – впервые поцеловал меня по-настоящему.
Глава двенадцатая
Мы прервали этот нежный поцелуй, и я отвела Ашера за руку к постели. Он упирался, как ребенок, которого ведут спать.
Жан-Клод стоял у кровати с ничего не выражающим лицом, как он это умеет.
– Есть одна вещь, которую я должен сказать до начала. Я держу ardeur ma petite под контролем, но наступит момент, когда мне придется контроль снять. Я не могу ручаться за то, что произойдет после этого.
Мы с Ашером стояли рядом с ним, держась за руки. Он цеплялся за мою руку с горячностью почти болезненной. Но в голосе его не было напряжения, ощущавшегося в теле.
– Если бы я думал, что только ardeur заставляет Аниту желать меня, я бы отказался, потому что, когда ardeur остынет, она отторгнет меня, как было раньше. – Он поднес мою руку к губам и поцеловал, почти не прикасаясь. – Но я знаю, что Анита желает меня. Ardeur может приходить и уходить, мне это теперь все равно.
– Ma petite? – спросил Жан-Клод.
– Я бы предпочла сделать все, что возможно, раньше, чем проснется ardeur, но понимаю, что это будет... трудно для тебя. – Я пожала плечами. – Не знаю. Знаю только, что решилась на это, и потому, думаю, все будет нормально.
Он приподнял бровь:
– Ma petite, ты не умеешь лгать убедительно.
– Вот это уж неправда! – возмутилась я. – Я давно научилась.
– Только не мне.
Я пожала плечами:
– Стараюсь, по крайней мере, Жан-Клод. – Я поглядела на потолок, будто видела небо через слои камня. – Одно я знаю точно: я хотела бы все закончить до рассвета. Очень не хочется, чтобы вы оба вдруг скисли в середине процесса.
– Ma petite все еще настороженно относится к факту, что мы умираем на рассвете, – пояснил Жан-Клод.
– Сколько сейчас времени? – спросил Ашер.
Я глянула на часы.
– У нас где-то два с половиной часа.
– Времени в обрез, – сказал Ашер. И от его слов, или от интонации, Жан-Клод по-мужски хохотнул, как делают только мужчины, и только насчет женщин или секса. Кажется, раньше я от Жан-Клода никогда такого звука не слышала.
Вдруг я как-то осознала, что я здесь единственная женщина, а оба они – мужчины. Понимаю, что это звучит глупо. Я же знала это все время, но... как-то вдруг почувствовала. Как когда входишь в бар, и все следят за тобой глазами, как львы за антилопой.
Если бы кто-нибудь из них сейчас посмотрел на меня такими глазами, я бы, наверное, прыгнула прочь, но этого не случилось. Жан-Клод залез на кровать, все еще полностью одетый, и протянул мне руку. Я глядела на эти длинные бледные пальцы, грациозные даже в таком легком движении. Рука Ашера нежно стиснула мою другую руку.
И я поняла, что если я сейчас сдрейфлю, все будет кончено. Они давить не станут. Но Ашер уйдет – не сегодня, но вскоре. А я не хотела, чтобы он уходил.
Я взяла руку Жан-Клода, и он помог мне влезть на шелковое покрывало. Шелк, знаете, скользит, когда ты в чулках. Руки мужчин помогли мне не упасть с кровати и наполовину втянули на нее.
– Почему это, – спросила я, – ты никогда не соскальзываешь с кровати, когда одет в шелк?
– Столетия тренировок, – ответил Жан-Клод.
– Я помню время, когда ты не был таким умелым, – произнес Ашер. – Помнишь герцогиню Виканте?
Жан-Клод покраснел – точнее, чуть порозовел. Я даже не подозревала, что он на это способен.
– А что было? – спросила я.
– Я упал, – ответил он, стараясь сохранить достоинство, но не получилось – он расплылся в улыбке.
– Он забыл добавить, что при этом порезал подбородок об осколок серебряного зеркала, которое разбил, когда упал с герцогини и ее шелковых простыней. Кровь по всей спальне, а на пороге – обманутый муж.
Я посмотрела на Жан-Клода. Он кивнул и пожал плечами.
– Что было дальше? – спросила я.
– Герцогиня порезала себя осколком стекла и сказала мужу, что это ее кровь. Очень была находчивая женщина, эта герцогиня Виканте.
– Значит, вы знали друг друга еще до того, как стали такими искусниками.
– Нет, – ответил Жан-Клод. – Я получал свои уроки на глазах у Ашера, но он уже пять лет был с Белль, когда я попал ко двору. Если у него и были когда-то нестесанные углы, они уже стерлись, когда я появился.
– Были, mon ami, – ответил Ашер и улыбнулся.
Меня затопил поток образов от этой улыбки. Той улыбки, когда его волосы были длинными локонами, а на голове изящная шляпа с перьями, и эта улыбка при свечах, когда он играл в шахматы, а Джулианна шила у огня, и эта улыбка на разливе чистых простыней и смех Джулианны.
Давно мы уже не видали этой улыбки.
Мы втянули его на кровать, и улыбка исчезла. Жан-Клод откинул покрывало, открывая простыни синее глаз Ашера, синие, как небо в полдень, небесно-лазоревые. Но Ашер стоял на коленях, будто боялся лечь. Я видела, как пульсирует жилка у него на горле, и ни при чем здесь была сила вампира или оборотня – это был страх.
Ашер боялся. Я ощущала его страх на языке. Его можно было глотать, наслаждаться его букетом, как тонким вином, разжигающим аппетит.
Страх этот вызвал то во мне, что было зверем Ричарда. Зверь заклубился во мне, как потягивающийся кот, изучая пространство, в котором был заперт. Тихое рычание пролилось из моих губ.
– Держи себя в руках, ma petite, не отпускай вожжи так быстро.
Мне было трудно даже думать, не то что говорить. Я встала на колени и задрала рубашку Ашера, заиграла пальцами по его коже. Я хотела содрать эту рубашку и припасть ртом к нежной плоти. Но думала я не о сексе. Вампиры не питаются друг от друга, но вервольф с удовольствием сжует вампира.
Я закрыла глаза, заставила себя убрать руки.
– Я пытаюсь, но ты же знаешь, что бывает, если я сдерживаю ardeur слишком долго.
– Oui, просыпается другой голод. Я не забыл.
– Держать зверя Ричарда ты не можешь помочь. – Мой голос прозвучал хрипло.
– Non.
Я глянула в расширенные синие глаза Ашера, испуганные, донельзя испуганные, и не моим зверем. Это помогло мне взять себя в руки, но я знала, что не надолго, и что бы мы ни собирались делать, это надо было сделать быстро.
– Ашер, я хочу увидеть тебя голым в первый раз не тогда, когда ardeur владеет мной. Но времени у нас для этого мало.
Я попыталась притянуть его на кровать, но он не лег.
Жан-Клод оперся на подушки и протянул руки, почти как протягивают их к младенцу. Он тихо заговорил по-французски, но я не все могла понять – в основном это была мольба поспешить.
Ашер полностью влез на кровать, хотя движения его были медленными, неохотными. Он дал Жан-Клоду усадить себя на колени, но они оба были полностью одеты, и сидели будто в приличном клубе. Не столько это был секс, сколько утешение.
Я посмотрела на них и поняла, что кто-то должен что-то с себя снять. Ладно.
Я сняла жакет и бросила его на пол. Жан-Клод приподнял брови.
– Если мы и дальше будем так осторожничать, то ничего не переменится до рассвета.
Мне пришлось слезть с кровати, чтобы снять юбку и оставить ее валяться на полу вместе с блузкой. Трусики и лифчик были у меня парные – блестящий темно-синий атлас. Когда я их нашла в магазине, они мне напомнили цвет глаз Жан-Клода.
Я ожидала смущения от того, что стою в белье, но ничего. Наверное, я достаточно времени провела с оборотнями и набралась их небрежного отношения к наготе. Или мне не казалось неправильным раздеться перед Ашером. Не знаю почему, но я это сделала как само собой разумеющееся.
Я осторожно забралась на небесный шелк простынь, и на этот раз не соскользнула.
– Ты действительно на это решилась, – сказал Ашер тихим и неуверенным голосом.
Я кивнула и поползла в чулках и в туфлях по кровати к ним. Туфли я оставила, потому что Жан-Клоду это нравилось, а он достаточно часто залезал в постель в сапогах по моей просьбе. Так что это вполне честно.
Я постучала Ашера по лодыжкам, и он слегка раздвинул ноги. Я проползла между ними, протискиваясь между икрами, коленями. Ноги Жан-Клода по обе стороны от ног Ашера слишком плотно их сжимали. Мне пришлось протискиваться, толкаясь коленками, бедрами, и наконец – нетерпеливо – руками, чтобы раздвинуть их пошире. В конце концов я оказалась на коленях между его ног, прижимаясь коленками к его паху, что на самом деле далеко не так эротично, как звучит, потому что он все еще был в штанах, а поза была неловкой.
Я потянулась к пуговицам его рубашки. Ашер поймал меня за руки:
– Медленнее, ma cherie.
Я посмотрела на него, приподняв брови:
– На медленнее нет времени.
Он закинул голову назад, к Жан-Клоду.
– Она всегда так нетерпелива?
– Она начинает как американец, но игру ведет как француженка.
– Это что значит? – спросил он.
– Позволь нам помочь тебе раздеться, mon ami, и тебе не придется спрашивать, потому что ты узнаешь сам.
Руки Ашера отпустили меня, и я расстегнула на нем рубашку. Я это сделала быстро, потому что время работало не на нас. Мне не хотелось оказаться в кровати, когда они умрут на рассвете. Мне все еще бывало не по себе, когда такое происходило при мне с Жан-Клодом, и видеть это в стереоформате совсем не хотелось.
Жан-Клод приподнял Ашера, и мы стянули с него эту рубашку.
– Я хочу огладить каждый дюйм твоего тела, Ашер, но я желаю видеть тебя голым до рассвета. В следующий раз мы начнем раньше, и торопиться не будем.
Он улыбнулся:
– В следующий раз. Ты еще не видела все, что здесь есть видеть, и не обещай, пока не посмотришь, как у вас говорят, весь набор.
Я наклонилась к нему – наши лица разделяла какая-то пара дюймов.
– Я не верю, что ты мне можешь показать такое, что заставит меня тебя не хотеть.
– Я почти в это верю, ma cherie, почти верю.
Я откинулась назад, чтобы взять в руки его лицо. Разница на ощупь не была ошеломляющей – это просто было ощущение от прикосновения к Ашеру. Я поцеловала его, долго, медленно, изучая его губами. И отодвинулась, чтобы увидеть его лицо.
– Поверь до конца.
Я провела пальцами по обеим линиям скул, щекоча ногтями гладкую кожу шеи, одна рука зеркально повторяла движения другой. И дошла до груди. Ее я хотела трогать не руками.
Я стала целовать шрам вдоль ключицы, но рубец был слишком толст, и мне пришлось сдвинуться на другую сторону, чтобы пройти вдоль ключицы, чуть прихватывая зубами.
Он задрожал в ответ на мое прикосновение.
Я снова перешла направо и стала, целуя, спускаться вниз, пока не дошла до соска, погруженного в эту твердость. Я не знала, сохранилась ли у соска чувствительность, и был только один способ выяснить. Я лизнула его быстрым движением, и ощутила, как кожа подвинулась, сжалась. Собрав руками кожу на этой стороне груди, я смогла засосать ее в рот. Шрамы были шероховаты и грубы на ощупь, но сосок у меня во рту напрягся под губами, под языком и – чуть-чуть – под зубами. И только хорошенько отработав правую сторону, я перешла к левой. Левый сосок взять в рот было проще, и Ашер застонал от моего укуса – легкого, ничего такого, что не пройдет сразу же.
Я лизала по левой стороне груди вниз, потом по животу, потом перешла снова направо и точно так же исследовала зарубцованную кожу, как и неповрежденную, потому что теперь я знала, что и она сохранила чувствительность. Он чувствовал кожей мои зубы, мои уходящие ниже пальцы. А раз он чувствует, я дам ему все, что могу.
Рот мой спустился к его талии, к поясу, к верху брюк. Я пролизала талию от края до края, вернулась снова на правую сторону и стала лизать плоский живот, просовывая кончик языка под пояс штанов, хотя в них и был ремень.
Ашер произнес хрипло, с придыханием:
– Ты хорошо ее научил.
– Не могу поставить этого себе в заслугу, mon ami. Она очень любит эту работу.
Я подняла на них глаза:
– Прошу вас прекратить говорить обо мне так, будто я не слышу.
– Наши самые искренние извинения, – сказал Жан-Клод.
– Oui, – поддержал его Ашер. – Это не было оскорблением.
– Нет, но подразумевается, что если я что-то умею, то лишь потому, что меня научили мужчины. Верх сексизма.
– Мы можем только еще раз принести извинения, ma petite.
Я расстегнула на Ашере пряжку ремня, и на этот раз он не стал меня останавливать. Верхнюю пуговицу я расстегнула, но расстегивать молнию штанов на сидящем мужчине я не очень умею. Всегда немножко опасаюсь, как бы молния чего не прихватила.
– Чуть помогите, – попросила я.
Жан-Клод приподнял его, Ашер изогнулся, и молния разошлась, показав, что на Ашере темно-голубые плавки. Из шелка, а как же еще?
Брюки с мужчины легко и изящно не снимешь. Я потянула брюки Ашера вниз по длинным ногам, сняв еще и туфли, которые оставались на нем – носков не было, и возиться с ними не пришлось. Он лег на спину, на руки Жан-Клоду, одетый только в тонкие шелковые трусы. Мне хотелось их с него содрать. Увидеть его совсем голым – почему-то мне это было важнее всего прочего. Увидеть, наконец, все ли захватили шрамы.
Я подползла вперед и лизнула живот, так что язык прошел под резинку трусов – как раньше было с брюками. Я ощущала, как он выпирает из-под ткани, и твердость упирается мне в подбородок.
Я вернулась к правой стороне и шрамам, которые шли до середины бедра. Я лизала, целовала, покусывала, пока Ашер не вскрикнул. Тогда я поступила так же с другим бедром, опустилась ниже, пока не дошла до впадинки под коленом, и он захныкал.
Голос Жан-Клода прозвучал почти придушенно:
– Пожалуйста, ma petite.
Я подняла глаза, все еще играя кончиком языка на самом краю коленной впадины Ашера. Глаза Ашера закатились почти под лоб. Я по воспоминаниям Жан-Клода знала такое, что могло быть известно только любовнику, – например, что Ашер любил, когда лизали под коленом.
– Что пожалуйста? – спросила я.
– Пожалуйста, закончи.
Я поняла, о чем он говорит, и вернулась медленно обратно, снова оказавшись на коленях у них между ног. Синий шелк туго натянулся, и на этот раз эротики хватало.
Я пропустила пальцы под резинку, и руки Ашера бросились мне на помощь, сдвигать шелк вниз. Я потянула, но смотрела не на шелковые трусы, а на то, что открылось под ними.
Шрамы, стекающие с бедра к паху белыми червями, застывшими под кожей, на пару дюймов до паха не доходили, и он лежал толстый, длинный, прямой, безупречный.
У меня промелькнул спутанный образ со свежими шрамами – он был тогда изуродован, не мог до конца выпрямиться, свернутый на сторону, не пригодный к делу.
Мне пришлось встряхнуть головой, отгоняя воспоминание. Я встретила взгляд Жан-Клода. Никогда не видела у него такого выражения растерянности, потрясения, захваченности. Никогда не видела у него на лице столько эмоций сразу. Он никак не мог выбрать, то ли засмеяться, то ли зарыдать.
– Mon ami, что же...
– Один врач всего несколько лет назад сказал, что почти все шрамы на крайней плоти, и так оно и оказалось.
Жан-Клод склонил голову Ашеру на плечо, исчез в его золотых волосах, и рыдал, и обливался слезами.
– Все это время... все это время я думал, что это моя вина, что ты погублен, а виноват я.
Ашер протянул руку назад и погладил Жан-Клода по волосам.
– Это не было твоей виной, mon ami. Если бы ты был с нами, когда нас схватили, они бы сделали с тобой то же, что и со мной, а этого я бы не вынес. Если бы ты не был свободен и не мог бы меня спасти, я бы тогда погиб вместе с нашей Джулианной.
Они держали друг друга в объятиях и плакали, и смеялись, и исцелялись, и вдруг я оказалась лишней в своем кружевном белье в этой кровати. И на этот раз мне никак это не было обидно.
Глава тринадцатая
Жан-Клод отпустил ardeur, когда оставалось меньше часа до рассвета – до момента, когда они оба должны были умереть. Мне не хотелось оказаться под кем-нибудь из них, когда это произойдет. Но ardeur был задержан на дольше, чем мне приходилось раньше его сдерживать, и он ударил как стихия, как буря, смыл одежду с Жан-Клода и остаток одежды с меня.
Я взяла Ашера в рот и исследовала это совершенство. При этом оказалось, что тоненький шрамик идет до мошонки. Я втянула в себя холмик рубцовой ткани, и Ашер вскрикнул надо мной.
Скорее случайность, нежели намерение, положило Жан-Клода под меня, внутрь меня, а Ашер был сзади, и вес его пульсировал над нами, но не было для него входа – точнее, не было такого, который я готова была бы предоставить. Всей своей длиной Ашер прижимался к моей спине. И каждый раз, когда Жан-Клод себя в меня заталкивал, Ашер прижимался сильнее, вдвигался между ягодицами. Они зеркально повторяли движения друг друга. Когда шевелился один, шевелился другой. И где-то в середине я взмолилась, чтобы Ашер в меня вошел.
Очень издалека прозвучал голос Жан-Клода:
– Non, mon chardonneret, мы к этому не подготовились. Она никогда раньше такого не делала.
Я смутно сообразила, о чем прошу, и была рада, что кто-то еще достаточно ясно мыслит, чтобы не дать другому нанести мне вред. Но где-то в глубине души я разозлилась. Ardeur хотел, чтобы Ашер был внутри, хотел впивать его.
Я металась на теле Жан-Клода, а Ашер – на моем. Руки Жан-Клода лежали у меня на талии, удерживая меня на месте, направляя, как ведут партнершу в танце. Одна рука Ашера опиралась на кровать, другая держала чашей мою грудь, теребила, тянула, на грани боли.
Я ощутила в себе нарастающее давление, предвестник взрыва, но я еще не хотела, еще нет. Я хотела Ашера так же, как хотела Жан-Клода. Я хотела, нуждалась, чтобы он проник в мое тело.
– Ашер, прошу тебя, внутрь, внутрь!
Он отодвинул мои волосы набок и обнажил шею. Ardeur полыхал.
– Да, Ашер, да!
Во мне наполнялся теплый глубокий колодец – только секунды оставались Ашеру, чтобы слиться с нами. Я хотела, чтобы его освобождение произошло одновременно с нашим. Чтобы он был с нами.
Кажется, еще что-то мне надо было бы помнить, но все потерялось в ритме ударов тела Жан-Клода, в ритме моих бедер, в ощущении рук у меня на талии, руки Ашера у меня на груди, тугой уже до боли, в ощущении его твердости и влажности, когда он теперь двигался уже в канале собственной влаги, хотя я знала, что он еще не кончил.
Он оторвал руку от кровати и отвел мне голову набок, держа, натягивая шею прямой длинной линией.
Будто они оба знали, знали, что собирается сделать мое тело, будто чуяли это, или слышали, или ощущали на вкус. И в тот миг, когда теплота хлынула через край, когда первые капли ее полились по коже и стянули тело узлом, Ашер ударил. Была секунда острой боли, и она тут же перешла в наслаждение, и я вспомнила, что забыла. Укус Ашера – наслаждение.
Я купалась в этой радости, пока не закричала без слов, без звука, без кожи, без костей, я превратилась в ничто, в одно лишь исходящее наслаждением тепло. И ничего больше не было.
Жан-Клод с криком кончил, и его ногти впились мне в кожу. Это вернуло меня к реальности, напомнило, что у меня есть тело, кожа, содержащая меня внутри, кости и мышцы, скачущие на лежащем подо мной теле. Ашер кончил обжигающей волной мне на спину, а губы его не отрывались от моего горла. Мы питались друг другом.
Мой ardeur пил Жан-Клода влажным теплом моего тела, через все места, где моя кожа касалась его кожи. Его ardeur выпивал меня длинным стволом, что был у меня внутри, как рукой, которая выгребала из меня радость. Мой ardeur пил Ашера, поглощал его, лежащего на коже, как и он поглощал меня. Ощущение его рта, сомкнутого у меня на шее, было как ощущение капкана – ardeur высасывал его через его же рот, и он сам впивал мою кровь, ел, питался. И пока он питался, меня сотрясал оргазм за оргазмом, и только когда вскрикнул подо мной Жан-Клод я поняла, что через наши метки он ощущал то же, что и я.
Ашер бился над нами, кончал и заставлял нас кончать, кончал и заставлял, пока не отвалился, пуская кровь изо рта, и я знала, что он выпил больше, чем нужно было бы просто для кормления. Это не должно было меня убить, но в какой-то ослепительный момент я подумала, что и неважно. Ради такого наслаждения можно молить, можно убить, можно даже умереть.
Я свалилась на Жан-Клода, дергаясь, не владея своим телом, способная только дрожать. Жан-Клод лежал подо мной, содрогаясь. Ашер свалился на нас обоих, я спиной ощущала его дрожь. Мы лежали, ожидая, пока кто-то из нас обретет способность двигаться, или кричать, или что-нибудь вообще. Пришел рассвет, и я ощутила, как их души скользнули прочь, тела опустели и обмякли. Я была зажата в лихорадочном пульсе и ж а ре их тел, еще жидкости не остыли на наших телах, и вдруг Ашер стал тяжел, а Жан-Клод полностью недвижен.
Я попыталась выбраться из этой груды, но у меня еще руки и ноги не работали как следует. А я не хотела лежать среди остывающих тел. И не могла встать. Не могла сбросить с себя Ашера. Не могла заставить тело двигаться. Сколько я потеряла крови? Слишком много? А насколько?
Голова кружилась, звенела, и я не знала, от секса это или Ашер действительно слишком много выпил. Я попыталась спихнуть его с себя – что должно было получиться – но не смогла. Меня скрутил первый предвестник тошноты, и это уже точно от потери крови. Потрогав шею, я обнаружила, что кровь продолжает сочиться из проколов. А этого не должно было быть. Или должно? Я никогда добровольно не отдавала кровь. И не знаю, как должны кровоточить эти раны.
Я попыталась поднять руки, как при отжимании, и мир поплыл цветными полосами, тошнота грозила поглотить вселенную. И тогда я сделала единственное, что было в моих силах – заорала.
Глава четырнадцатая
Дверь открылась, и появился Джейсон. Вряд ли когда-либо в жизни я была так ему рада. Но произнести я смогла только одно:
– Помоги.
Мой голос прозвучал слабо и перепуганно, так что мне самой противно стало, но еще меня тошнило, и голова кружилась, и не от посткоитальной слабости – от потери крови.
Я теперь снова могла видеть, и оказалось, что я вся мокрая от крови – и кое-чего еще, но меня в основном волновала кровь, потому что эта кровь была моя.
Джейсон свалил с меня Ашера – с такой бескостной легкостью перекатывается только мертвое тело. Я не знаю, в чем разница между сном и смертью, но даже если руку человека подвинуть, сразу будет ясно, спит он или мертв.
Ашер лежал на спине, волосы его разлились вокруг лица нимбом, ало блестел подбородок, шея, грудь. Шрамы не лишали красоты его обнаженное тело. Они не первыми бросались в глаза, даже не третьими. Он лежал, облитый моей кровью, как какой-то падший бог, наконец-то поверженный смертью.
Даже ослабленная потерей крови, я не могла не видеть его красоты. Что за фигня со мной творится?
Джейсон помог мне слезть с Жан-Клода, поймал меня в объятия, как ребенка. Я была голой; он стащил меня с кровати, где явно я занималась сексом с двумя мужчинами, и при этом Джейсон не отпустил ни одного замечания или шуточки. Уж если Джейсон при таких поводах не дразнится, значит, дело плохо.
Я положила голову Джейсону на плечо, и это помогло остановить вращение мира. Он стал поворачиваться, чтобы меня унести, но я сказала:
– Подожди, пока не надо.
– А что? – спросил он.
– Я хочу это запомнить.
– Что? – переспросил он снова.
– Как они смотрятся вдвоем.
Они оба лежали на спине, но Ашер выглядел поверженным богом смерти, а Жан-Клод – как бог совсем иного рода. Густые черные волосы рассыпались тяжелой волной вокруг головы, небрежной рамой бледного лица. Губы приоткрылись, ресницы черным кружевом оттеняли щеки. Он лежал, будто сваленный сном после великой страсти – одна рука поперек живота, другая сбоку, одно колено согнуто, будто все напоказ. Только Жан-Клод мог умереть и выглядеть при этом симпатично.
– Анита, Анита! – Я поняла, что Джейсон что-то говорит уже какое-то время. – Сколько крови они у тебя взяли?
Голос мой прозвучал хрипло из пересохшего рта.
– Не они. Только Ашер.
Джейсон устроил меня на руках поудобнее, почти обнимая. Кожаная куртка заскрипела при этом движении, голая грудь казалась горячей, прикасаясь к моей обнаженной коже.
– Это он не просто подкормился, – сказал Джейсон, и в его голосе прозвучало осуждение, что бывало редко.
– Он, я думаю, увлекся.
Джейсон переложил меня у себя на руках, чтобы тронуть мой лоб, что казалось глупо, поскольку я была голая, но в минуты стресса мы все часто действуем по привычке. Температуру у человека щупают на лбу, даже если он голый.
– Не похоже, чтобы у тебя был жар. Скорее ты даже немножко остыла.
Это мне напомнило кое о чем, и то, что пришлось напоминать, подтвердило, что мне хуже, чем я думала.
– У меня шея еще кровоточит?
– Есть немного.
– Это должно так быть?
Он понес меня к ванной.
– Тебя никогда так всерьез еще не кусали?
Он открыл дверь рукой и коленом и внес меня внутрь.
– Так, чтобы я потом не теряла сознание – non. – Я нахмурилась. – Это я сейчас сказала «non» вместо «нет»?
– Ага.
– Блин.
– Вот именно.
Он сел на край обширной ванны из черного мрамора, устроил меня на коленях и включил воду. Она лилась из клюва серебряного лебедя, что мне всегда казалось кричащим, но ладно – ванна не моя.
Тошнота прошла, головокружение слабело.
– Положи меня, – велела я.
– Мрамор холодный, – предупредил Джейсон.
Я вздохнула:
– Мне надо проверить, насколько у меня тело работает.
– Попробуй посидеть у меня на коленях, когда я тебя не держу. Если все в порядке, я принесу полотенца, и ты на них сядешь. Но поверь мне, не стоит сидеть на этом мраморе в голом виде.
– Резонно.
– Только никому не говори, что я высказался резонно – образ загубишь.
Я улыбнулась:
– Тайны хранить я умею.
Я попыталась сесть, пока Джейсон регулировал температуру воды. Сесть я смогла. Уже хорошо. Я попыталась встать, и только рука Джейсона вокруг талии не дала мне упасть на ступени, ведущие в ванну.
Он снова посадил меня к себе на колени:
– Не надо пробовать все сразу, Анита.
Я привалилась к нему. Рука вокруг талии ощущалась как страховочный пояс.
– Отчего у меня такая слабость?
– Слушай, ты так долго имеешь дело с вампирами, неужели сама не понимаешь?
– Я не даю им от меня кормиться.
– А я даю, и можешь мне поверить: когда отдашь столько крови, оправляешься совсем не сразу. – Наконец температура воды его устроила. Он открыл краны пошире и заговорил громче, перекрывая шум воды. – Сейчас мы тебя отмоем и посмотрим, как ты будешь себя чувствовать.
Я чувствовала, что хмурюсь, а почему – не знаю. Такое ощущение, будто мне следовало сердиться. Что-то испытывать, чего не наблюдалось. Теперь, уже не зажатая между Ашером и Жан-Клодом, я как-то странно успокоилась. Нет, не просто успокоилась – мне было хорошо, хотя и не должно было быть.
Я сильнее нахмурилась, стараясь прогнать это чудесное блаженство. Это было как попытка проснуться от плохого сна, который не хочет тебя отпускать. Только я боролась не с кошмаром, я хотела прервать хороший сон. И это тоже казалось неправильным. Все было неправильно. Какое-то было смутное чувство, будто я что-то важное упускаю, но даже ради спасения своей жизни я не могла бы понять, что.
Я была не в себе и в то же время чудесно себя чувствовала. Словно мой природный пессимизм боролся с греющей душу счастливой мыслью. Счастливая мысль побеждала, но я не была уверена, что это так уж хорошо.
– Что со мной такое? – спросила я.
– Ты о чем? – переспросил Джейсон.
– Мне хорошо, а не должно быть. Ощущение чудесное. А несколько минут назад мне было страшно, тошнило, голова кружилась. Но как только ты вынул меня из кровати, все стало лучше.
– Просто лучше? – спросил он.
Он уже снял кожаную куртку, по одному рукаву, перекладывая меня с руки на руку.
– Ты прав, не просто лучше. Как только я перестала бояться, стало просто чудесно. – Я нахмурилась, попыталась подумать, и все еще это было трудно. – Отчего мне трудно думать?
Он переложил меня с колена на колено, расстегивая и сбрасывая сапоги. До меня в конце концов дошло, что он раздевается, продолжая держать меня на руках. Кто сказал, что приобретенное на работе умение в обыденной жизни не пригодится?