Зрачки его расширились черными озерцами, и тонкая полоска цвета, окружившая их, стала светло-зеленой. Человеческие глаза редко бывают зелеными – по-настоящему. Серо-зелеными – да, но чисто зелеными – очень редко. А у Мики глаза были именно такие.
И находились они на лице красивом – как бывают красивы женские лица. Точеном лице. Линии челюсти, подбородка были мужские, но смягченные. Крупный рот, нижняя губа толще верхней, будто он постоянно надувает губы.
Мне хотелось ощутить прикосновение его губ к своим, ощутить его кожу под пальцами. Он так на меня действовал почти с той минуты, когда я его увидела – будто именно его мне не хватало до завершенности, и надо его прижать к своему телу как можно теснее, сплавиться с ним.
Он не возражал, когда я потянула его к себе для поцелуя. Не сказал, что я больна и мне нужно отдохнуть. Он просто наклонился и прижался ко мне губами.
Целовать его было как дышать – автоматическое действие, то, что тело делает и будет делать, пока не умрет. Не было раздумий, хочу ли я его коснуться, не было застенчивой нерешительности, как с любым другим мужчиной в моей жизни. Он был мой Нимир-Радж, и с той минуты, когда мы оказались вместе, отношения были глубже брака, постояннее всего, что можно сказать словами или написать пером.
Мои руки скользнули вокруг его спины, плеч, мокрой кожи, и наши звери проснулись. Его энергия горячим дыханием обожгла мне кожу, вспыхивая в каждой точке, где мы соприкасались. Мой зверь заворочался где-то в глубине тела, и я ощутила, как отозвался зверь Мики. Они двигались в наших раздельных телах как две всплывающие тени, вверх, вверх, подгоняя друг друга, и только наша кожа их разделяла. И вдруг она будто не смогла больше их сдерживать, и они сплылись вместе. У меня спину выгнуло судорогой, а голос Мики стал почти воплем. Звери играли меж нашими телами, их энергия сплеталась так, как никогда не могут сплестись тела. Они вились, танцевали, как невидимые веревки, завязывались в узлы, охватывали друг друга, вплывали и выплывали из нас, пока я не полоснула ногтями спину Мики сверху вниз, а он не всадил зубы мне в плечо.
Не знаю, что помогло – боль, наслаждение, звери или все это вместе, но ко мне вернулась способность рассуждать. Вдруг я поняла, почему мне весь день было плохо.
Я ощутила длинный метафизический шнур, что связывал меня с Жан-Клодом, разглядела его на кровати в «Цирке проклятых», и Ашер все еще лежал рядом с ним. И на голой груди Жан-Клода сидела тень, темный контур. Чем дольше я смотрела, тем яснее была видна эта тень, и наконец она обратила ко мне искаженное лицо и зарычала. Глаза ее горели огнем цвета темного меда.
Я видела голодную тень силы Белль Морт, которая пыталась целый день высосать «жизнь» из Жан-Клода. Но у Мастера вампиров сработали системы безопасности – его слуга-человек и, быть может, подвластный зверь. Ричард отказался помогать нам непосредственно, но сегодня он, вероятно, заплатил за это свою цену.
Тварь снова на меня зашипела, как огромная дьявольская кошка, и я решила обращаться с ней соответственно – бросила своего зверя по этому метафизическому шнуру. Чего я не учла и не планировала – что зверь Мики пойдет за моим, что атака будет совместной, и мы разорвем эту тварь в дымные клочья. Она вылетела сквозь стену.
Я подумала, куда бы она могла деваться, и одной этой мысли хватило. Я увидела ее в комнате для гостей, куда поселили Мюзетт. Тень кошки посидела секунду на ее груди, потом будто всосалась в ее тело. Какую-то долю секунды бесформенная тварь еще шевелилась под кожей мертвого вампира, потом все затихло. Послышался голос Анхелито:
– Госпожа, вы здесь?
Я снова оказалась в теплой воде и в объятиях Мики.
– Что это было? – спросил он тихим сдавленным голосом.
– Эта тень – часть силы Белль Морт, которую она выделила Мюзетт.
– Она вроде бы пыталась кормиться от Жан-Клода, но это не выходило.
– Я его слуга-человек, Мика. Когда Мюзетт попыталась украсть его силу, нападение было отбито в мою сторону. Она целый день меня высасывала.
– Жан-Клод сделал это нарочно?
– Нет, он воистину мертв для мира. Просто так устроена эта система. Если бы Белль смогла высосать Жан-Клода насухо, она бы взяла энергию всех его вампиров – всех, кто связан с ним кровью.
– А вместо этого она кормилась на тебе.
– Ага. И на Ричарде, наверное. Держу пари, что он сегодня не явился в школу из-за болезни.
Мика прижал меня к себе теснее:
– Как нам сделать так, чтобы это не повторилось?
Я потрепала его по руке:
– Ты знаешь, что мне больше всего в тебе нравится? Почти любой стал бы распространяться насчет того, что могло бы случиться, как могло быть плохо, а ты сразу ставишь практический вопрос.
– Нам надо что-то сделать, пока она опять не выпрыгнула из стены.
– Мой мобильник где-нибудь поблизости?
– В твоих вещах на полу.
– Можешь дотянуться?
Он вытянул руку. Руки у него длиннее, чем кажутся. Кончиками пальцев он подтянул телефон так, что смог его взять, и подал мне без единого вопроса. Не стал заставлять меня терять время на объяснения.
Я позвонила в «Цирк проклятых» по номеру, которого нет в справочнике. Ответил Эрни, человек на посылках, а иногда – закуска для Жан-Клода. Я спросила, там ли еще Бобби Ли. Мне пришлось описать его, и Эрни сказал:
– Ага. Никак его не сплавлю. Он вроде как строит из себя здесь главного.
Поскольку я вроде как думала, что он там главный, меня это устроило. Бобби Ли взял трубку.
– Что случилось, Анита?
– Попроси Эрни найти сколько-нибудь крестов, и закрепи на дверях гостевых комнат.
– Можно спросить, зачем?
– Чтобы плохие вампиры никаких метафизических штучек сегодня не откалывали.
– Ничего не понял.
– Тогда просто сделай, как я прошу.
– А разве не на гробы надо класть кресты, чтобы вампиры не могли использовать свою силу?
– У каждой комнаты только один выход. Она сама как большой гроб. Поверь мне, это поможет.
– Что ж, ты начальник, – по крайней мере, пока Рафаэль этого не отменит.
Он попросил у Эрни кресты. Я услышала, что Эрни возражает – по тону, слов я не разобрала. Бобби Ли снова обратился ко мне:
– Он беспокоится, что кресты на виду обессилят наших вампиров, когда они очнутся.
– Может быть, но сейчас меня больше беспокоят наши гости. Когда наступит ночь, тогда подумаем. А пока что сделай, как я сказала.
– Ты не собираешься мне когда-нибудь сказать, зачем я это буду делать?
– Хочешь объяснений? Ладно. Новые вампиры используют свои штучки, чтобы высасывать энергию из Жан-Клода, а через него – из меня. Сегодня меня целый день ломает.
– Что мне нравится, Анита, так это что ты объясняешь, когда я прошу. Почти никогда мне вообще не понять, о чем ты говоришь, но ты так объясняешь, будто у меня хватит ума понять, и хватит знания магии, чтобы воспринять все твои научные слова.
– Я вешаю трубку, Бобби Ли.
– Слушаюсь, мэм.
Я отдала телефон Мике, чтобы он положил его на груду одежды, куда мне бы никак не достать, не закапав водой весь пол.
И снова прислонилась к нему спиной, и он погрузился в воду глубже, так что даже подбородок у меня оказался в воде. Мне хотелось прижаться к нему всем телом, чтобы он держал меня, и подремать. Сейчас, когда эту тень согнали с Жан-Клода, навалилась усталость. Такое чувство, будто мне дали разрешение поспать.
Но оставались еще вопросы, которые надо было решить.
– Джейсон мне сказал, что Натэниел вчера ночью на работе потерял сознание.
– Он у себя в комнате, засунут между Зейном и Черри. С ним все хорошо.
Мика поцеловал меня в висок.
– Это правда, что он отрубился, потому что вы вдвоем не можете кормить мой ardeur дважды в день?
Мика не шевельнулся, и эта неподвижность сказала мне все.
– Вы знали, что вы двое не можете меня прокормить?
– Ты и от Жан-Клода тоже кормишься.
– Хорошо. Вы знали, что вы трое не можете меня прокормить?
– Жан-Клод говорит, что твой аппетит вскоре должен снизиться. Мы втроем могли бы прокормить тебя, если бы это было только раз в день. Два раза в день – уже сложнее.
– Почему ты мне не сказал?
Он обнял меня, и я не сопротивлялась, но радости мне в этом не было.
– Потому что я знаю, насколько для тебя трудно допускать в свою постель кого-то нового. И надеялся, что этого удастся избежать.
Это он мне напомнил.
– Так вот, это вроде как случилось.
– Что именно?
– Я взяла нового в свою постель.
Мне бы надо было сгореть от смущения, но мое умение смущаться уже совсем не то, что было раньше.
– Кого? – спросил он тихо.
– Ашера.
– Вы с Жан-Клодом, – сказал он.
Я кивнула.
Он прижал меня к себе:
– А почему сейчас?
Я изложила ему мои соображения.
– Сегодня вечером ваши гости будут очень недовольны.
– Надеюсь. – Я повернулась у него в руках, чтобы заглянуть в лицо. – Тебя это беспокоит – насчет Ашера?
Он на секунду задумался:
– И да, и нет.
– Объясни, почему да.
– Пока тебе нужно питать ardeur, все в порядке. Я слегка беспокоюсь, что будет, когда ты наберешь себе связку мужчин, а ardeur пойдет на спад. Если их будет слишком много, то ты кого-то из них сделаешь несчастным.
– Об этом я не думала, – нахмурилась я. – Я в том смысле, что по-настоящему у меня было только с тобой и с Жан-Клодом.
– Я скажу, что сказал бы Жан-Клод, будь он здесь: ma petite, ты буквоедствуешь.
– Ладно, поняла. Я не собираюсь выкидывать Натэниела из своей постели только потому, что ardeur утихнет.
– Нет, но сохранится ли у тебя желание касаться его так, как он привык ожидать?
Я отвернулась, чтобы не смотреть в эти честные глаза.
– Не знаю. Если честно, то просто не знаю.
– А Ашер?
– Не все сразу.
– А Ричард?
Я помотала головой, щекоча волосами его грудь.
– Вряд ли. Ричард едва выносит мое соседство в двадцати футах.
– Ты всерьез хочешь сказать, что появись он здесь и предложи вернуть все назад, ты откажешься?
Настал мой черед застыть неподвижно. Я подумала, постаралась подумать разумно, беспристрастно. Трудность была в том, что Ричард – это такая тема, где мне логика всегда отказывала.
– Не знаю, но склоняюсь к этому.
– Правда?
– Мика, у меня остались еще чувства к Ричарду, но он меня бросил. Бросил, потому что мне с монстрами проще жить, чем ему. Бросил, потому что я для него слишком кровожадна. Потому что я не тот человек, каким он хочет, чтобы я была. А быть такой, как он хочет, у меня никогда не выйдет.
– Ричард никогда не станет сам тем человеком, каким хотел бы, – тихо сказал Мика.
Я вздохнула. Это была правда. Ричард более всего на свете хотел быть просто человеком, и не быть монстром. Он хотел быть учителем естествознания в старших классах, жениться на симпатичной девушке, зажить своим домом, завести 2,5 детей и, быть может, собаку. Учителем естествознания он был, но вот остальное... У Ричарда, как и у меня, никогда не будет обыкновенной жизни. Только я с этим смирилась, а он все еще борется. Борется, чтобы стать просто человеком, чтобы стать обыкновенным, чтобы не любить меня. В последнем он преуспел.
– Если Ричард ко мне вернется, ничего хорошего не выйдет. Он вернется лишь потому, что не сможет с собой справиться, но он слишком ненавидит себя, чтобы любить кого-нибудь другого.
– Ты к нему сурова.
– Но справедлива.
Мика не стал со мной спорить. Он не спорил, когда знал, что ошибается, или знал, что я права. Ричард стал бы. Ричард спорит всегда. Как будто, если он притворится, будто верит, что мир куда лучше, чем есть, то этот мир переменится. А он не меняется. Мир таков, каков он есть. И никакой гнев, ненависть и презрение к себе, как и слепое упрямство, ничего с ним не сделают.
Может быть, Ричард научится мириться с самим собой, но я уже начинала думать, что этот жизненный урок он усвоит, когда меня в его жизни не будет.
Я обернула вокруг себя руки Мики, как теплое манто, но усталость просто гудела в костях. Если Ричард постучится сегодня в дверь и попросится обратно, что я скажу? Честно говоря, не знаю. Но одно я знаю точно: Ричард не даст мне питать от себя мой ardeur. Для него это чудовищно. И ни с кем он меня не станет делить физически, кроме Жан-Клода. Даже если он захочет вернуться, но не разрешит мне питать ardeur от других, ничего не выйдет. Чисто практические соображения. Ardeur необходимо кормить. Ричард его кормить не будет. Ричард не даст мне кормиться ни на ком, кроме Жан-Клода. Жан-Клод в одиночку моего аппетита не выдержит. Да черт возьми, его не выдерживают Мика, Натэниел и Жан-Клод втроем. Если сегодня вернется Ричард, что мне делать – предложить ему треть своей постели по другую сторону от Мики?
Ричард был согласен, чтобы я встречалась с ним и одновременно с Жан-Клодом, но никогда не соглашался быть с нами в одной постели. Ричард попытается вернуть то, что было. Я этого сделать не могу.
Так что же я сделаю, если вот прямо сейчас в дверь постучит Ричард? Предложу ему залезть к нам в ванну, увижу, как искажается его лицо болью и гневом, как он поворачивается и несется прочь? Что я сделаю, если Ричард захочет вернуться? Единственное, что я могу – это сказать «нет». Вопрос в другом: хватит ли у меня на это сил?
Вот это вряд ли.
Глава двадцать третья
Я не столько проснулась, сколько всплыла к поверхности сна – настолько, чтобы слышать голоса. Сначала прозвучал голос Мики:
– И что сказал Грегори?
– Что его отец пытался с ним связаться. – Голос Черри.
– И что здесь плохого?
– Его отец – это тот, кто в детстве сдавал их со Стивеном в аренду клиентам.
– Каждый раз, когда я думаю, что знаю о человечестве самое худшее, оказывается, что я ошибся.
Я попыталась открыть глаза, но веки будто весили по сто фунтов каждое. Я заморгала. Мика все еще лежал рядом со мной, но приподнялся на локте. Черри стояла возле кровати – высокая, стройная, длинноногая, белокурая и по-мальчишески коротко остриженная. Косметики на ней не было, а это значит, что она спешила. И еще она была одета, что для леопардов-оборотней необычно. Вообще-то они одевались лишь когда я их заставляла. Либо она собралась выходить, либо что-то случилось. Но и так ясно, что что-то случилось.
Я заставила себя проснуться и заговорить, и усилий на это потребовалось больше, чем мне хотелось бы.
– Что ты говорила про Грегори?
Черри наклонилась пониже, и я изо всех сил постаралась удержать ее лицо в фокусе.
– Ты знаешь, что Грегори и Стивен в детстве были жертвами сексуального насилия?
– Ага, – сумела я сказать. И уставилась на нее, наморщив брови: – Постой, ты говоришь, что это отец ими торговал?
Может, я еще сплю. Или не так поняла.
– Значит, ты не знала.
Лицо Черри было очень серьезно.
– Нет. – Я как-то сразу проснулась
Зейн вошел в двери спальни, держа на руках Натэниела. Ростом Зейн был шесть футов, слишком тощ на мой вкус, но так как они с Черри жили вместе, мой вкус можно было не учитывать. Коротко стриженные волосы были сейчас белокурыми. Впервые на моей памяти он их покрасил в такой цвет, который есть в природе. А какого они у него на самом деле цвета, я понятия не имею.
Зейн нес Натэниела как спящего ребенка, прижав к груди, придерживая рукой тяжелую косу его длиннющих темно-рыжих волос. Если попытаться нести Натэниела, не прибрав как-то его волосы, обязательно споткнешься. Кроме волос, одежды на Натэниеле не было видно.
– Он в трусах, – заявил Зейн, – мы знаем правила. Никто не спит с тобой в голом виде.
Он отодвинул волосы, показывая атласные шорты, которые Натэниел любил использовать в качестве пижамы.
Я попыталась приподняться на локте, но это оказалось трудно. Пришлось остаться лежать на спине, полностью открыв глаза.
– Как он?
– Отлично, – ответил Мика.
Я посмотрела на Натэниела, постаралась принять скептический вид, но так как это не получилось, ограничилась комментарием:
– Он с виду без сознания.
– Скажи ей что-нибудь, ты, котяра ленивая! – велел Зейн.
Натэниел медленно, почти болезненно медленно повернул голову. Моргнул мне лавандовыми глазами и улыбнулся лениво. Видно было, что он жутко устал, так же как и я. А почему бы и нет? Разве он свалился не по той же причине, что и я – от него питался вампир? Ardeur не берет кровь, но все равно он разновидность вампиризма.
Мика выполз из-под одеял, сверкнув безупречно загорелым телом. Слава Богу, большую часть своего имущества он от меня скрыл. Я слишком устала не только, чтобы поддаться соблазну, но даже чтобы хотеть его испытать. Мика натянул на себя одежду, сидя ко мне спиной, но когда он повернулся, уже в застегнутых штанах, выражение его лица ясно говорило: он знал, что я за ним наблюдаю.
Темно-каштановые кудри спадали ему на плечи. Одним движением головы он перебросил их на сторону. Темные волосы подчеркивали необычайные глаза, одновременно сверкающие желтым и зеленым.
– Если ты не уберешься у нее с глаз долой, мы здесь на целый день к чертям застрянем, – сказал Зейн.
– Ты завидуешь, – поддразнила его Черри.
– Ну, – ответил он, – ты же никогда на меня так не смотришь.
– Я ни на кого так не смотрю.
– Я знаю, – усмехнулся ей Зейн.
Они засмеялись, как может смеяться только пара, и ты понимаешь, что шутка эта не предназначена для тебя. Зейн был прав в одном: я мешкаю. И только начав выползать из кровати, я поняла, что я голая. Я вроде бы это знала, но как-то отдаленно.
– Мне нужна одежда.
Мика вытащил тенниску из общего шкафа. Я этот шкаф купила, думая о нем – яркий, светло-зеленый. Под цвет его глаз. Но тенниска подходила нам обоим, как почти вся наша одежда. Повседневная одежда стала у нас общей собственностью, и только парадные шмотки строго делились на его и мои.
Мике, чтобы удержать меня в лежачем положении, когда я попыталась сесть, достаточно было слегка дотронуться до моего плеча. Кажется, у меня координация еще не восстановилась настолько, чтобы сесть в кровати, удерживая простыню у груди, одновременно при этом жуя резинку. Будто мое тело еще меня не слушалось.
– Анита, если ты не отдохнешь, от тебя никому не будет никакой пользы.
– Грегори – мой леопард, я его Нимир-Ра.
Мика погладил меня по щеке.
– А я его Нимир-Радж. Ложись спать. Я этим займусь. Ведь для таких вещей ты меня и наняла?
Мне пришлось улыбнуться, но мне не нравилось, что я не иду на выручку Грегори. Наверное, это отразилось у меня на лице, потому что Мика присел рядом с кроватью и взял мою руку в свои.
– У Грегори истерика, потому что его отец в городе. Я пойду проверю, как он там. Может быть, привезу его сюда, чтобы отец не мог его найти по телефонной книге.
Микино лицо все время норовило расплыться. Я было выползла из сна, но он меня засасывал обратно.
– Да, – сказала я, и для меня самой мой голос прозвучал где-то далеко. – Привези его сюда.
Он нежно поцеловал меня в лоб, не выпуская моей руки.
– Я так и сделаю. А теперь спи, или заболеешь. Больная Нимир-Ра никого не может защитить.
Поскольку глаза у меня закрывались, спорить было бы трудно. Только когда он поцеловал мне руку на прощанье, я поняла, что он встал с кровати. Это я так мигнула, называется.
Кровать задвигалась, и рядом со мной свернулся Натэниел. Его рука упала поперек моего живота, ногу он закинул мне на бедро. Это была его любимая поза, когда он спал со мной, но что-то было сейчас не так.
– Одежда, – сказала я и нахмурилась сильнее. – Нельзя от Натэниела питаться.
Мика снова появился на линии моего взгляда.
– Ты спала только два часа, поэтому ты такая усталая. Если ты кормила ardeur на рассвете, то у тебя еще не меньше шести часов до следующего кормления. Мы его просто здесь положим, чтобы он не был один.
Последние слова долетали уже из темноты, и потом, когда я открыла глаза, комната была пуста. Натэниел уткнулся в меня, лицом в плечо. Он завозился, устраиваясь поближе, оставляя мне только дюйм свободной кровати. Я стала его отодвигать и вставать, чтобы найти пижаму, которую мне никто так и не дал, но провалилась обратно в сон. Дурное влияние леопардов – мне было вполне уютно голой.
Глава двадцать четвертая
Мне снился сон. Белль Морт сидела возле своего туалетного столика, длинные черные волосы спадали волнами, только что расчесанные, отблескивающие в свете канделябра. Одета она была в темно-золотистое пышное платье, и я знала еще до того, как она повернулась ко мне, что глаза ее того же золотого цвета.
Губы оказались красные и влажные, будто она их облизала. И она протянула мне белую руку.
– Иди сюда, ma petite, сядь возле меня.
Она улыбнулась красным-красным ртом, и ничего мне в жизни не хотелось, только подойти к ней, взяться за протянутую руку, и чтобы она обняла меня.
Я даже шагнула к ней и обнаружила, что одета в такое же старинное платье. Я ощущала слои нижних юбок, металл корсета, который держал меня абсолютно прямо. Только платье у меня было ярко-алое, такого цвета, что моя кожа мерцала серебром, а волосы стали чернее, губы краснее, чем были на самом деле, и темные глаза почти черными.
Я тронула непривычную одежду, и это помогло мне вернуть способность мыслить, помогло остановиться.
– Нет, – сказала я, качнув головой, и мой шепот странно отдался в комнате.
Она поманила меня бледной рукой.
– Как хочешь, ma petite, только подойди ближе, чтобы я тебя лучше узнала.
Я снова замотала головой, заставляя пальцы ощупывать тяжелую незнакомую ткань платья.
– Я не твоя ma petite.
– Конечно же моя, потому что все, принадлежащее Жан-Клоду, принадлежит мне.
– Нет, – повторила я.
Такое было чувство, будто надо было сказать еще что-нибудь, но я не могла мыслить, видя ее, облитую светом канделябров, и вазу со старомодными розами на столе возле ее локтя. Это были ее розы, выведенные и названные ее именем много сотен лет назад.
Она встала в шелесте юбок, и от этого шуршащего звука у меня пульс забился быстрее, тело напряглось. «Беги, беги», – мысленно кричала я себе, но тело отказывалось двигаться.
Она медленно шла ко мне, и груди ее возвышались над туго натянутой тканью. Вдруг мелькнуло воспоминание, каково это – целовать ее сияющую кожу.
Я подхватила длинную юбку обеими руками, повернулась на высоких каблуках и побежала. Комната исчезла, и я бежала по длинному, бесконечному коридору. Там было темно, но это была темнота сновидения, когда даже без света видно чудовищ. Хотя в нишах коридора притаились не то чтобы чудовища.
По обе стороны от меня сплетались пары. Мелькала плоть, темная и светлая, образы телесного наслаждения. Я не видела ясно, да и не хотела видеть. Я бежала и старалась не видеть, но, конечно, не могла ничего не видеть. Из старомодных платьев спелыми плодами вылезали груди. Широкие юбки задирались, показывая, что под ними ничего нет. Мужчина со спущенными штанами и склонившаяся к нему женщина. Кровь блестит на бледной коже, вампиры скалят сверкающие клыки, и люди льнут к ним, прося еще.
Я бежала быстрее, быстрее, путаясь в тяжелых юбках и борясь с корсетом. Было трудно дышать, трудно двигаться, и как бы я быстро ни бежала, дверь, видная в конце этого буйства кошмаров плоти, не приближалась.
Ничего такого ужасного в нишах не происходило. Ничего такого, чего бы я не видела или в чем не принимала участия в той или иной форме, но почему-то я знала: если остановиться, перестать бежать, они меня схватят. А меньше всего на свете мне хотелось, чтобы они до меня дотронулись.
И вдруг дверь оказалась прямо передо мной. Я схватилась за ручку, дернула – заперто. Конечно же, заперто. Я вскрикнула, и еще раньше, чем обернулась, знала, что те, кто был в нишах коридора, уже вышли оттуда.
И голос Белль:
– Приди ко мне своей волей, ma petite.
Я прижалась к двери лбом, закрыв глаза, будто, если не смотреть, то меня не схватят.
– Не называй меня так.
Она засмеялась, и этот смех ощущался на коже как секс. Приятен был смех Жан-Клода, но этот, этот... От его звука я судорожно прижалась к дереву и металлу двери.
– Ты будешь кормить нас, ma petite. Это все равно случится, но тебе выбирать, как именно.
Я медленно обернулась – как оборачиваются в кошмарах. Когда знаешь, что горячее дыхание, обжигающее кожу, принадлежит чудовищу.
Белль Морт стояла посреди широкого гулкого коридора, и памятью Жан-Клода я знала, что такое место действительно существует. Люди из ниш сгрудились по обе стороны от нее – огромная полуголая толпа с голодными глазами.
– Я тебе предлагаю руку, приди и возьми ее, получи наслаждение какое тебе и не снилось. Откажись... – Она повела рукой, одним движением указывая на охочие, жадные морды. – Это может быть сладким сном – или кошмаром. Выбирать тебе.
Я покачала головой:
– Ты не даешь выбора, Белль. И никогда не давала.
– Значит, ты выбираешь... боль.
Толпа из-за ее спины бросилась на меня, и сон рассыпался. Я тяжело дышала в склоненное лицо Натэниела.
– Ты кричала во сне. Тебе снился кошмар? – спросил он.
У меня так колотилось сердце, что я едва могла сделать вдох. И кое-как выдохнула:
– Еще какой.
Тут я почувствовала запах роз – густой, удушающий, старомодный и почти до тошноты сладкий. И голос Белль эхом отдался в голове:
– Ты будешь кормить нас.
Ardeur запылал во мне, обдавая жаром кожу. Натэниел отдернул руки, будто от ожога, но я знала, что больно не было. Он стоял на коленях в путанице простыней, с расширенными глазами, и спортивные шортики натянулись на бедрах. Спереди пока еще нет, он еще не возбудился, а я этого хотела.
Я повернулась набок, протянула к нему бледную руку.
– Приди, возьми мою руку.
И я тут же оказалась в том же кошмаре, только теперь я была Белль.
Натэниел потянулся ко мне, дотронуться до моей руки, и я знала, что ardeur тут же перекинется на него, и я начну кормиться. Натэниел предыдущей ночью потерял сознание, потому что я его истощила. Что будет, если я так скоро снова к нему припаду?
– Стой, – сказала я почти твердо.
Кто угодно на его месте не остановился бы, но это был Натэниел, и он сделал то, что ему было сказано.
Он остался стоять на коленях, и шортики натянулись почти до разрыва. Рука упала обратно к нему на колени. До Натэниела было несколько дюймов, и мне надо было только сократить эту крошечную дистанцию
Надо было выбраться из кровати и уйти, но настолько сильна я не была. Я не могла оторвать от него глаз – от такого близкого, молодого, полного желания. И эти мысли были не мои.
Я нахмурилась, и смятение мыслей помогло мне оттолкнуть ardeur достаточно надолго, чтобы сесть, чтобы глянуть в зеркало над туалетным столиком. Я хотела видеть, не запылали ли у меня глаза медово-карим огнем, но нет, глаза были мои. Белль не овладела мной, как было пару месяцев назад. Но что-то она сделала: пробудила ardeur на несколько часов раньше.
Кровать двинулась, и я повернула голову, как хищник, заслышавший мышь в траве. Натэниел был именно там, где я его оставила, но он, очевидно, пошевелился, и этого было достаточно. Пульс забился у меня в глотке, тело напряглось и набухло от желания. Такого желания я не испытывала никогда. Оно не давало дышать, не давало повернуться. Будто оно захватило меня всю, и ничего во мне, кроме него, не осталось.
Это неправильно. Это не я. Я смогла встряхнуть головой, выпустить задержанное дыхание. В меня кто-то влез, и я даже знала, кто, но не знала, как это прекратить.
Открылась дверь – Джейсон. Он стоял в дверях, потирая голые плечи руками. Джинсы он натянул, но не позаботился их застегнуть. Я увидела промельк шелковых трусов, светло-голубых, под цвет рубашки, которой сейчас на нем не было.
– Что ты тут делаешь, Анита? У меня сила по коже ползет.
У меня в горле бился пульс, брызгал жаром, как перезревший плод – соком. С третьей попытки я смогла выговорить:
– Ardeur.
Он вошел в комнату, все еще потирая руки, чтобы избавиться от мурашек.
– Ему еще рано, еще несколько часов.
Я хотела рассказать ему про сон, про Белль Морт, но не могла оторвать глаз от шелка, видного из-под расстегнутых джинсов. Я хотела подобраться к нему, спустить ему штаны до щиколоток, взять его в рот...
Видение было такое яркое, что я закрыла глаза, обхватила себя руками, чтобы удержать в кровати. Натэниел шевельнулся еще раз.
Он лег на кровать, и коса вилась за ним, как у Рапунцель. Лицо его было безмятежно. Он позволит мне все, что я захочу, даже залюбить его до смерти.
Я подтянула ноги к себе, обхватила себя так, что стало больно, и тогда смогла сказать:
– Уйди, Натэниел. Уйди.
Я услышала, как шевельнулась кровать, но не решалась взглянуть, держала глаза крепко закрытыми.
– Уйди!
– Ты слышал, что она сказала, Натэниел, – произнес Джейсон. – Уходи.
Я услышала тихие звуки шагов, потом дверь закрылась.
– Можешь смотреть, Анита, он вышел.
Я открыла глаза, и комната была пуста, только солнечный свет играл зайчиками, и Джейсон стоял рядом с кроватью. Волосы у него были очень желтые в свете солнца, как масло, и глаза синие-синие. Я проследила линию его тела, широких плеч, мускулистых рук, груди с бледными сосками. Ни на груди, ни на животе волос не было. Многие стриптизеры бреют тело. Я видела Джейсона голым достаточно часто, чтобы знать, что он побрит. Я только не замечала, как. Он был мой друг, и голый, тоже оставался другом. Никто не таращится на пах своего друга, чтобы посмотреть, сколько там волос.