Последний лозунг по заказу Шмеля был выполнен самодеятельным художником Трубочистом. Заведующий вошебойкой дал ему цифру — 665, но исполнитель по своему усмотрению завысил перевыполнение плана на один процент. Конфликта по этому поводу не зарегистрировано. Приписками в стране занимались все — от сантехника до вождя включительно.
Изменений в жизни города было много. И в городской тюрьме уже сидели другие люди. Порошина, отца Никодима, поэтов Макарова и Люгарина, американца Майкла, латыша Даргайса, первостроителя Сулимова и неожиданно арестованного Пушкова отправили этапом в челябинскую тюрьму. До областной тюрьмы доехали, однако, не все. Среди бела дня на подходе к станции Анненской на поезд напала дерзко конная банда Эсера. Бандиты ватагой всего в двадцать человек отцепили на ходу последний — арестантский вагон, перебили в ожесточенной перестрелке охрану, понеся потери.
Порошин видел через щель телячьего вагона, как лихо летели на конях Эсер, Держиморда с братьями, Гришка Коровин и какая-то девица — с лицом, прикрытым по-разбойничьи от глаз до подбородка. Красноармейцы отстреливались отчаянно, ни один из них не бросил оружия, не поднял рук, прося пощады и милости. Спрыгнул и побежал в лес с фонарем в руках только железнодорожник, проводник поезда. Но его срезали выстрелом из обреза в спину.
— Почему он побежал с этим дурацким сигнальным фонарем в руках? Как нелепо ведут себя люди перед смертью, — думал Порошин.
— Свобода! Она нас примет радостно у выхода, и братья отдадут саблю нам, как сказал русский поэт Пушкин. Окей! — метался по вагончику Майкл.
Отец Никодим читал псалом:
— Воспламенилось сердце мое во мне, в мыслях моих возгорелся огонь.
|
|
— Неужели опять революция? — акцентил по-прибалтийски Даргайс.
Держиморда взломал запор арестантского вагончика. Гришка Коровин откатил гремуче дверь. И перед узниками открылся мир с разлапистыми соснами, солнцем, цветущим разнотравьем прилесья, ржанием возбужденных коней. Бандиты обшаривали погибших красноармейцев, собирали оружие, подсумки с патронами. Не все узники понимали, что происходит. Возле вагона лежал и стонал раненый красноармеец.
— Выходите! — скомандовал Эсер, гарцуя на чалой кобыле, поблескивая очками-пенсне.
Первым из вагона выпрыгнул Майкл:
— Виват ковбоям! Свобода! Сэнкью!
Порошин не мог отвести глаз от девицы с полузакрытым ликом. Конечно же, это была она — Вера Телегина. Боже, зачем она связалась с бандой? Это же путь к смерти, неотвратимой погибели. Государственная машина может раздавить с легкостью тысячу таких банд. А Эсер красовался:
— Господа! Мы освобождали вас, рискуя своими жизнями. Мы потеряли четырех бойцов за свободу, но принесли вам волю. Вы можете разойтись по желанию — кто куда. Однако подумайте: всех вас переловят по одиночке. Я предлагаю вам вступить в ряды нашей освободительной армии. Да, сегодня нас мало. Но завтра будут сотни, тысячи. Народ доведен коммунистами до нищеты и отчаяния. В каждой второй семье кто-то арестован, расстрелян. Кто же спасет наш народ, нашу Россию? Мы готовы вручить вам в руки оружие. Кто из вас пойдет с моим отрядом?
— Я готов получить винчестер! Да здравствует воля! Окей! Как говорят русские! — радовался Майкл, принимая из рук Держиморды оружие.
|
|
Вторым к бандитам шагнул отец Никодим, но от винтовки он отказался:
— Мое оружие — слово божье.
Пушков сообразил, что можно вступить в банду с умыслом, с оперативными целями. Потом на мятежников легче будет навести карательный отряд, разгромить их.
— Я согласен, — вышел вперед Пушков.
— Кто еще? — спросил Эсер.
Вступать в банду никто не хотел.
— Не густо, — скривился Держиморда.
Эсер посмотрел пристально на Пушкова. Почему он, хотя и уволенный из НКВД, работавший начальником цеха на заводе, арестованный, вероятно, по навету, присоединяется к отряду восставших? Высмотрит, разнюхает и предаст, чтобы выслужиться, купить себе прощение, свободу.
— Тебя, Пушков, мы сейчас проверим, — подмигнул Эсер Держиморде. — У твоих ног валяется раненый красноармеец. Ты докажи свою искренность, казни его: вспори ему брюхо ножом, выколи глаза.
Держиморда с братьями отволокли раненого бойца от полотна железной дороги к лесу. Красноармейца подняли и привязали к сосне. Эсер бросил офицерский кортик:
— Иди, приведи приговор в исполнение.
Пушков заколебался:
— Я так не могу, дайте мне револьвер, я его пристрелю.
Эсер кивнул Держиморде:
— Дай ему винт с одним патроном.
Бандиты сунули в руки Пушкову винтовку.
— Неужели выстрелит? — смотрел с презрением Порошин на Пушкова.
Пушков подошел к бойцу вплотную, зашептал:
— Я выстрелю мимо, а ты сникни, притворись мертвым.
Эсер сверкнул глазами ястребино:
— Отойди, не хитри!
Пушкову показалось, что красноармеец понял его, моргнул в знак согласия. Но боец не расслышал шепота, он мучился от раны в живот, истекал кровью. Пушков отошел на пять шагов, прицелился мимо, выстрелил. Эсер спрыгнул с коня, подошел к мученику. Красноармеец открыл глаза, застонал:
|
|
— Добейте, прошу, добейте.
Эсер выстрелил в упор из маузера, повернулся к Пушкову:
— Хорошо, Пушков, что ты записался в нашу освободительную армию. Но почему ты выстрелил красноармейцу в живот, а не в сердце? Жестокость методов НКВД мы не приемлем. Подумай над этим, Пушков. Ты был когда-то заместителем начальника НКВД. Теперь ты наш боец. Мы отпускаем тебя на свободу с особым заданием: для организации конспиративных явок.
Эсер говорил нарочито громко и отчетливо, чтобы все слышали, какое высокое доверие оказано бывшему заместителю начальника НКВД. Вера Телегина подошла к Эсеру.
— Серафим, отведи в сторону Аркадия. Мне потребно поговорить с ним.
Эсер поманил пальцем Порошина:
— Молодой человек, с вами желает побеседовать мадам. А я не буду мешать вам.
Держиморда отобрал у Пушкова винтовку, прогундосил:
— Беги в лес, быстро, а то всажу пулю промеж лопаток.
— Дай ему деньжат на первый случай, — распорядился Эсер.
— Обойдется, — отмахнулся Держиморда.
Пушков пробежал метров сто, упал, залег в моховую ямку, выглянул, наблюдая, чем закончится для остальных встреча с бандитами. Порошин подошел к девице с полузакрытым лицом, но их разговора никто не слышал.
— Здравствуй, Аркаша.
— Здравствуй, Веронька.
— Надо бежать, Аркаша.
— Я не могу пойти на это, Вера. Ведь я еще не осужден. Может быть, я как-нибудь выкручусь. Понимаешь? У меня есть шанс, надежда. А если я подамся в бега, все потеряю. И зачем ты, Вера, связалась с этой бандой?
— Я с ними не связана.
— Как ты к ним попала?
— Вчера узнала случайно от Серафима, что готовятся они напасть на арестантский вагон.
— Где ты могла встретить Серафима?
— В городе, Аркаша.
— Он ходит по городу?
— Серафим часто ходит по городу. Он же переодевается в старуху. Ковыляет себе с бадажком старушенцией горбатой.
— Почему ты знаешь Серафима?
— Он мой родственник, Аркаша. Он мне как отец.
— Вера, таких родственников иметь опасно.
— Я от родственников не отрекусь, Аркаша.
— Как там наша Дуняша?
— Девочка-чудо.
Эсер в это время разговаривал с арестантами, наседал на поэта Василия Макарова:
— Почему не идешь с нами? Тебя ведь расстреляют или сгноят в лагере.
— Я арестован безвинным. Вдруг разберутся, освободят.
— Надеешься на вдруг?
— Надежда умирает последней.
Пытался Эсер подтолкнуть на побег и Сулимова. Они хорошо знали друг друга еще с гражданской войны. Андрей Сулимов, механик бронероты, ушел тогда из эсеров в большевики. Серафим Телегин допытывался:
— Ну и что ты, Андрей, получил от большевиков? Червонец концлагеря? А ты ведь сражался за них.
— Я воевал за землю для крестьян.
— Понимаю, большевики украли нашу программу для обмана народа, пообещали отдать землю крестьянам. И что в итоге?
Сулимов не ответил на вопрос. А Серафим был поражен тем, что никто из арестантов на свободу не рвался.
— Тебе пора уходить, Эсер, — подал голос Даргайс. — А мы останемся, будем ждать работников НКВД.
— Мне жалко вас, как русские говорят, — вздохнул Майкл.
Порошин сжал руку Верочки:
— Прощай, береги Дуняшу. Может, увидимся еще...
Глаза Веры наполнились слезами.
— Я дня через три выеду в Челябинск, буду носить передачи тебе. Остановлюсь у Антона.
— По коням! — гаркнул Эсер, выстрелив в небо.
— Рабы умирают на коленях! — сплюнул Майкл в сторону остающихся.
Он сунул ногу в стремя, сел уверенно на белого жеребца, хозяин которого погиб при налете на арестантский вагон. Из перелеска выехала подвода, скрытая ранее как бы в засаде. Держиморда с братьями погрузили на телегу своих погибших товарищей, чтобы похоронить их тайно где-нибудь в глухомани. Гришка Коровин посадил бережно на лошадку отца Никодима. Священник цитировал мятежникам Библию:
— Дарую вам власть наступить на змею и на скорпионы, и на всю силу вражью.
Вера Телегина села на вороного, вздела его на дыбы и пустила галопом вслед за отрядиком Эсера. Когда она оглянулась у сосен в последний раз, Порошин помахал ей рукой.
— Кто она? — спросил Калмыков. — Глаза, как у моей Эммы.
Из укрытия к вагончику подошел Пушков.
— Бей гада! — ударил его Миша Люгарин.
— Вы что? Я же хитрил, хотел проникнуть в банду, чтобы поймать их...
— А в красноармейца кто стрелял? — сбил с ног оплеухой Сулимов юлящего Пушкова.
Арестанты набросились на Пушкова, пинали его, били палками, пока их не остановил Порошин:
— Прекратите самосуд! Следствие разберется. И не подходите к убитым бойцам, ничего не трогайте, не передвигайте. И далеко не уходите.
— А ты не командуй, без тебя разберемся, — осадил Порошина Сулимов.
— Пойдемте жратву искать, — предложил Люгарин.
Вася Макаров нашел поблизости картофельное поле. Арестанты накопали два ведра красноватых увесистых клубней, сварили их. Мимо проезжали на дрезине путевые обходчики. Они остановились, выслушали обитателей арестантского вагона, снабдили их салом и хлебом.
— Ждите, мы сообщим, куды надоть, — сказали обходчики.
Уму непостижимо, как победили большевики при своей медлительности и бюрократизме Деникина, Колчака, как они подавили многочисленные восстания казаков и крестьян! Первым на место происшествия прибыл через шесть часов лейтенант госбезопасности из Карталов. Он загнал арестантов в вагон и закрыл их. Только к утру следующего дня прибыл с командой Придорогин. А к полудню — паровозик с платформой, на которой были красноармейцы и работники НКВД из Челябинска: Федоров, Натансон, Рудаков, Комаров. Арестантов вывели из вагончика, приказали лечь на землю, закинуть руки за голову. Их поднимали по одному, отводили на допрос в сторону — к Придорогину и Федорову. Допрашивали у сосны, где был привязан расстрелянный красноармеец. Федоров бил нещадно Пушкова березовым дрыном:
— Значит, в банду вступил, гад? Красноармейца расстрелял?
В замысел Пушкова — помочь таким образом НКВД — не поверил даже и Придорогин. Но начальник милиции проникся чувством благодарности к своему арестованному ученику — Порошину:
— Говоришь, будто Эсер переодевается в бабушку, ходит по городу под одеждой старухи? Спасибо за информацию, Аркаша. Я тебе всегда доверял. Я еще замолвлю за тебя слово. Мы не можем терять золотые кадры. Я буду не я, если мы не заарканим Эсера.
Порошин позднее пожалел, что навел НКВД на Серафима Телегина. Но Аркадий Иванович долгое время и под арестом служил по инерции своей родной системе. Пушков не выдержал избиения, начал признаваться, якобы он действительно хотел уйти в банду. Чтобы избавиться от пыток, некоторые показывали на Порошина. Мол, у него рыльце в пуху, уединялся с бандиткой, любезничал с ней. А у бандитки харя тряпкой прикрыта была для маскировки. Спросите Порошина, с кем он секретничал?
Федоров допрашивал Порошина дважды:
— Что за девка была в банде? Почему она разговаривала только с тобой и наедине?
— Я не знаю ее.
— Что она спрашивала? О чем просила? Что предлагала?
— Она предлагала уйти с бандой.
— Куда уйти?
— В лес.
— На кого она примерно похожа — по глазам, по лобной части лица?
— На Эмму Цесарскую.
— Какого цвета глаза?
— Синие, — соврал Порошин.
— А волосы?
— Рыжие, — продолжал наводить Порошин Федорова на ложный след.
Федоров взялся за палку:
— Все в один голос заявили, что девица была большеглазой, кареокой, темноволосой. А ты, Порошин, говоришь: рыжая, синеглазая.
— Я был близко от нее, рассмотрел получше.
— А может, тебе не хочется, чтобы в розыске была — большеглазая, кареокая, темноволосая?
Федоров размахнулся дрыном, но Придорогин заслонил Порошина.
— Ты брось, это наш человек. Он мне наводку верную дал на Эсера.
— Какую наводку?
— Эсер у нас в городе появляется — переодетым в старуху.
— Источник информации? От кого узнал?
— Слышал шепот ночью в камере.
— Кто шептался?
— Не знаю, не понял.
— Ты у меня все поймешь в Челябинске, я тебя сам буду допрашивать. И вспомнишь ты сразу, какие глаза были у девицы из банды. И кто шептался об Эсере.
Рудаков и Натансон оформили протоколы допросов, с поэтами Люгариным и Макаровым поговорили особо:
— Вашего дружка Бориса Ручьева мы в тюрьме держим. Он, между прочим, вину свою признал. А вы что-то упрямитесь.
Из Карталов к месту происшествия прибыл конный отряд красноармейцев с пушечкой.
— Где банда? — спросил командир отряда, усатый капитан.
— Грибы собирает в лесу, — раздраженно процедил сквозь зубы Федоров.
Придорогин тоже укорил:
— Пушку-то зачем, дурни, таскаете? Лучше бы взяли пару ручных пулеметов.
— А банда чем вооружена? Сколько их? — спокойно спрашивал капитан.
Не было никакого смысла пускаться в погоню за ватагой Эсера через сутки после происшествия. Куда же они двинулись? Будут громить сельсоветы? Или залягут в какой-нибудь глухомани? Из показаний оставшихся арестантов следовало, что в банде кроме русских — три башкирина. Именно это обстоятельство беспокоило Придорогина. Башкиры помнили свой мятеж против советской власти. Юломанов, Юнасов и Курамышев подняли тогда пятнадцать тысяч сабель. Все они расстреляны или в лагерях. Но травы выгорают, корни остаются. Много башкир и татар было и в полках Эсера. Чем он их привлекает?
— На этом закончим! — отдал распоряжение Федоров.
Арестантов, не пожелавших уйти с Эсером, загнали толчками прикладов в вагон, сцепили его с челябинской экспедицией. Придорогин с попутным поездом отбыл в Магнитку. Всю дорогу он простоял в тамбуре, размышляя о случившемся.
— Какова была цель налета? Захват оружия? Или надо было кого-то освободить? В побег ушли только двое: попик Никодим и американец Майкл. Кто из них так важен и дорог для банды? От священника для мятежников проку мало. А Майкл может оказаться крупной птицей, резидентом иностранной разведки. Почему не побежали остальные? И прав Федоров: откуда все же знает Порошин, что Эсер ходит по городу, переодеваясь в старушонку? Впрочем, Аркадий обитает вынужденно в той среде, где знают много. Именно там — в тюрьме и в лагерях — надо развивать активнее оперативную сеть, забрасывать туда разведчиков-профессионалов, а не опираться на стукачей. И первый главный шаг — арест Эсера, Коровина, братьев Смирновых, Майкла. Успешная операция укрепила бы авторитет магнитогорского НКВД. Комиссия все еще копается в городе. Того и гляди — все рухнет в один день, снимут с должности, арестуют.
Вернувшись в город, Придорогин провел оперативку, поставил на ноги весь розыск, сексотов и бригадмильцев. Первый улов оказался неудачным, бригадмилец Разенков заметил подозрительную старуху с клюкой. У ведьмы отчетливо проглядывали усы. Редкие, короткие, но усы! Задерживать бабку с усами бригадмилец не стал, помня напутствие Бурдина, что Эсер вооружен и очень опасен. Разенков долго ходил по пятам своего «объекта наблюдения». Походка старухи — широкая, мужичья. И она в сапогах. А руки сильные, лапастые, спина могучая. Но никак не удавалось встретить работника НКВД, какого-нибудь знакомого человека, чтобы вызвать помощь. Эсер мог уйти. Он, замаскированный под старуху, уже оглядывался, убыстрял шаг, нырял в переулки. Разенков увидел на другой стороне улицы Мартышку-Лещинскую с Поповым-Попиком, подавал им знаки, но они его не заметили. Тогда он решительно подошел к двум рослым парням:
— Ребята, вы комсомольцы?
— А што? Ты взносы собираешь?
— Товарищи, не надо шутить. Видите — вон ту старуху?
— Видим, бабка — как бабка. Штрундя с кочергой.
— Нет, ребята, это не бабка! Это переодетый преступник. Он вооружен, может оказать сопротивление. Помогите его задержать, доставить в НКВД.
— А ты кто такой? — спросили парни.
— Я бригадмилец и сексот, то есть секретный сотрудник НКВД на общественных началах. Вот мое удостоверение. Помогите мне.
— Ладно, поможем, — добродушно согласились парни.
— Вы бросайтесь на него первыми, а я вступлю в борьбу в критический момент, — проинструктировал помощников сексот.
Парни двинулись за преступником убыстренно, почти настигли его. Но злодей в обличии старухи бросился бежать, хромая, между бараками. Молодцы догнали штрундю возле помойки, свалили, пытаясь заломить ей руки за спину. Но подозрительная личность хрипела, отбивалась отчаянно, била парней клюкой и авоськой с сырыми яйцами. Разенков прятался за помойкой и подавал советы:
— Бейте по голове, оглушайте!
Старуху скрутили, однако, приволокли в милицию. С парней стекал желток яиц, выглядели они комично, но глаза у них сверкали геройски.
— Мы вам возместим убыток. Возможно, вы даже получите в награду по новому костюму, — воодушевлял героев Разенков.
— Ты зачем бабку приволок? — загородил проход сержант Матафонов.
— Эсеру взяли! — выпалил Разенков.
— Я не Исера, я Агафья! — верещала старуха.
— Разболокайте ее! — скомандовал Матафонов.
С бабки сорвали одежду и опешили. Да, ликом она была похожа на Эсера, почти точный портрет. Да еще и коротко стрижена.
— Опосля тифу я, — причитала старуха, покрывая порванными одеяниями свою срамоту.
— Извиняйте, гражданка, оплошка получилась. Идите домой с богом, — начал успокаивать бабку Матафонов.
— Платите мне за порваную одежу и за разбитые яйца, — голосила обиженная.
Матафонов рассудил мудро:
— Платить будут те, кто нанес урон. Требуй с них!
Сержант ткнул пальцем в парней, которые так героически помогали Разенкову в поимке опасного преступника. Сексот Разенков выскользнул на улицу, пытаясь сбежать от бабки и своих помощников. Но парни догнали его, избили и, раскачав, забросили в помойку. За день, к ужасу Придорогина, в НКВД притащили шестнадцать старух. А одну бабку приволокли даже с козой. Операция явно проваливалась, наделали много шума.
— Навряд ли теперь Эсер появится переодетым в бабу, — отменил Придорогин установку на проверку старух.
Время шло, а известий о банде почти не поступало. Мятежники разграбили лишь один продуктовый склад да сельский магазин, убив милиционера. С налетчиками была девка, которую они называли Фаридой. Темноволосая, большеглазая, кареокая — башкирка, по-русски говорит плоховато. При нападении на магазин лицо она не прикрывала, не таилась особо. При отъезде — с награбленными продуктами Фарида села на телегу с Гришкой Коровиным, он обнимал ее, хотя вроде бы и шутливо. Милиционера застрелил Майкл в тот момент, когда он прицелился в Эсера. Других сведений о банде не было. Где же у них основная база, место укрытия?
Придорогин смотрел на карту области, прикидывал, где могли затаиться преступники. Если Эсер появляется в городе, то можно предположить с большой достоверностью, что его отрядик находится поблизости, в округе до ста километров. Наиболее вероятным местом могли быть окрестности озера Банного. Геологи нашли там в Горном ущелье возле Чертова пальца землянку с нарами, чугунным котлом, складом пшеничной муки и мясными консервами. Консервы они украли, пытались продать их на базаре, но были задержаны. Проверка показала, что консервы из склада, ограбленного бандой Эсера. Бурдин с группой оперативников установил наблюдение за подходами к Чертову пальцу. В округе паслись конские табуны башкир. Если бандиты связаны с башкирами, то они могли брать коней для вылазок из этих табунов.
Придорогин запретил оперативной группе обыскивать землянку, находящуюся у Чертова пальца. За Горным ущельем наблюдали издали, с вершин холмов и скалистых гребней, пользуясь биноклями. С башкирскими пастухами не разговаривали, пытались на глаза им не попадаться. Оперативники ходили тремя небольшими группами, по три-четыре человека, с теодолитами и кирочками, маскируясь то под геологов, то под геодезистов. При встречах с местными жителями и туристами объясняли:
— Ищем марганцеву руду, — и показывали образцы фиолетово-черной породы приозерного происхождения.
На бортах грузовой машины-полуторки, которая привозила оперативников к Банному озеру, было написано крупно: «Геологическая экспедиция». В составе оперативных групп были в основном работники НКВД из Челябинска, Кургана, Златоуста. Местных не посылали, их могли опознать. Недели через три стало ясно: банда базируется у Чертова пальца. Придорогин начал разрабатывать операцию по захвату и уничтожению преступников. В Магнитогорске разместилась рота красноармейцев из 25-й стрелковой дивизии.
А город не замечал военных приготовлений. Все так же дымили мартены, люди стояли в очередях за ливерной колбасой и галошами, нищий Ленин собирал корки хлеба на помойках, а в НКВД поступали письма, что Трубочист — шпион, потому что ходит в шляпе.
Цветь двадцать девятая
— А где Эсера, Гриша?
— Переоделся старухой, в город уехал, Фарида.
— Я тебе кумысу принесла, Гриша. А завтра сварю вам бешмармак.
— Бешмармак у тебя, Фарида, вкусный получается: пальчики оближешь.
— А зачем ты, Гриша, пулемету мажешь салом?
— Штоб не заржавел.
— Пойдем в горы, Гриша, постреляем.
— Ты стреляешь хорошо, Фарида. А патроны беречь надобно. Да и шум поднимать не можно. Геологи по горам шастают.
— Эсере геологи не нравятся.
— Эсер у нас бздительный, в каждом туристе мильтона видит.
— А если окружат нас мильтоны, Гриша?
— Будем отстреливаться, Фарида. Уйдем в горы.
— Ты, Гриша, белый гвардеец?
— Нет, Фарида, я коммунист. Я, в общем-то, за советскую власть.
— Зачем же ты убиваешь большевиков?
— Я их не убиваю, я защищаюсь.
— А я, Гриша, хочу их усмертять. Они отца моего расстреляли, мать в тюрьму упрятали, дом разорили.
— А я, Фарида, не хочу никого убивать. Жалко их, заблудших. Я вот одного красноармейца зарубил насмерть лопатой. А он ить мальчишечкой был. Мать его, наверно, с горя поседела. И мне его жаль. Такой он был синеглазенький.
— Зачем же зарубил, Гриша?
— Так ить он меня расстреливать собирался.
— Мы не победим их, Гриша.
— Эсер говорит, что придет время — победим.
— А ты, как думаешь?
— Полагаю, не одолеем. Но я ить и не собираюсь с ними воевать долго. Раздобуду документы, уеду куда-нибудь в Сибирь, буду работать и жить честно, хату срублю, огород вскопаю, корову куплю, курей и хрюшку заведу.
— А меня бросишь, Гриша?
— Как же я тебя брошу, Фарида. Ты моя искорка по судьбе горькой.
— На всю жизнь?
— Да, Фарида, на всю жизнь.
— А если тебя заарестуют, расстреляют?
— Не дамся я им живым, мы ить казаки.
— И я не дамся.
— Подбрось, Фарида, хворосту в костер. Я затвор у пулемета переберу.
— Эсера не велел жечь костер зря.
— Тише, Фарида, замри. Кажись, идет кто-то по тропе.
— Гераська крадется, Гриша.
— Чего это он прется на ночь глядя?
— Наверно, Эсера его послал. Гераська с лисапедом, Гриша.
— Мож быть, чтой-то в городе случилось?
— Помогите! — пыхтел Гераська, с трудом таща велосипед, на багажнике которого был приторочен большой сверток.
Гришка Коровин вышел навстречу Гераське:
— Што ты приволок опять?
— Дядя Серафим посылку сварганил.
— Жратва?
— Ни, два ручных пулемета и патроны.
— Где он их выкопал?
— Не ведаю. Должно быть, из потайного схорона. Пулеметы хранцузские.
— А сам Серафим где?
— Остался в городе. Там красноармейцев тьма. Мильтоны хватают старух, раздевают в милиции до гольности. Серафим велел вам уходить бегом к Сундуку или к Трем Сестрам. Он туда придет дня через три.
Из укрытия вышли братья Смирновы, Майкл, отец Никодим, бородачи с обрезами. Фарида бросила в костер охапку сухого хвороста. Пламя костра разгорелось, бросая в ночное небо искры.
— Самогону привез? — пихнул легонько ногой Держиморда сидящего у велосипеда Гераську.
— Ни, самогон притащит Серафим. А я пулеметы приволок и патроны.
Гришка Коровин и Майкл развернули старое байковое одеяло, начали собирать пулеметы. Фарида помогала им:
— Новенькие, трубастые. А как затвор отводить?
— Вот так, — начал объяснять Майкл, прижимаясь к Фариде.
— Не липни, — оттолкнула она его.
— Эсер их уже керосином вымыл, приготовил к бою, — гладил ствол пулемета Коровин.
Майкл поджег в костре стебелек сухой травинки:
— Жизнь, Фарида, сгорит, как эта вот былинка. Не Гришку люби, а меня. Погляди, как он гладит пулемет. Гришка любит пулемет, коня и саблю. Он казак! А я — джентльмен, как русские говорят. Я увезу тебя в Америку, ты будешь у меня купаться в роскоши...
— Трепло, — сплюнул Держиморда.
Отец Никодим подсел поближе к Гераське.
— Скажи, отрок, каково здоровье Эсера?
— Дядя Серафим здоров.
— Что нового в городе, в граде нехристей?
— Там красноармейцы понаехали, мильтоны лютуют. Дядя Серафим повелел вам сегодня же ночью уйти крадучись на гору Сундук или на вершину Трех Сестер, где второй схорон с пашаницей.
Батюшка перекрестился:
— К совету Серафима надо бы прислушаться, у него чутье волчье.
Коровин хохотнул:
— Зачем нам уходить с тремя-то пулеметами? Пущай сунутся, обожгутся ить, супротив нас теперича не попрешь.
Майкл выхватил пулемет из рук Фариды и дал длинную, ликующую очередь по темным вершинам гор. Он закричал, испуская боевой клич индейцев, заплясал. Коровин отобрал у Майкла пулемет:
— Ты чаво патроны тратишь? Дурак мериканский, миллионер чертов.
Держиморда размышлял вслух:
— Пулеметы нам пригодятся. Надо грабануть банк, аль хорошую сберкассу. И двинуться с деньжатами в сторону Крыма.
Батюшка Никодим вспомнил для назидания шестьдесят первый псалом:
— Не надейтесь на грабительство, и не тщеславьтесь хищением. Когда богатство умножается, не прилагайте к нему сердца.
Держиморда зевнул:
— Пойдемте спать.
Майкл тревожился о Гераське:
— Ему бы лучше вернуться домой под покровом темноты. От греха подальше, как русские говорят.
— Серафим велел мне остаться с вами, проводить вас до горы Сундук, — устало ответил Гераська.
Фарида поерошила ласково чуб мальчишки:
— Иди-ка, ложись спать. Утро вечера мудренее.
Все разбрелись: кто в землянку, кто в пещерку, а кто просто улегся на кусок кошмы под ночными звездами. Коровин и Фарида остались на посту. Костер угасал, но красные блики его еще плясали по выпирающему из тулова горы каменному штырю — Чертову пальцу. И невозможно было угадать, на какую звезду указует Чертов палец? В небе горели звезды счастья, но рядом с ними таились и звезды беды.
Цветь тридцатая
Шмель должен был познакомиться и подружиться с бродягой, нищим Лениным по заданию НКВД. Бурдин наставлял сексота:
— Ты хвали его, Мордехай. Мол, ваше учение, Владимир Ильич, гениально! В общем, ври, подлаживайся, приноси ему подарочки, жратву. Он голодный, как собака. Деньги на расходы мы тебе выделим — пятьсот рублей. Ты проникни в мавзолей, присмотрись к вещицам, предметам. Выпей с ним, притворись пьяным, останься ночевать. И почаще разыгрывай из себя пьяницу. Говори, будто поссорился с женой, ночевать негде. Вертись, соображай, сверли дырку в боку. Запоминай всех, кто приходит в мавзолей. Знай, что для срочной связи у магазинчика будут крутиться днем и ночью наши сексоты.
— Кто?
— Попик, Мартышка-Лещинская, Разенков. Ну и другие. От магазинчика вход в мавзолей просматривается.
— Кто из друзей Ленина наиболее подозрителен?
— Водовоз Ахмет, тюремный портной Штырцкобер, Трубочист, подросток Гераська Ермошкин, какая-то девка из казачьей станицы, Партина Ухватова...
— Неужели и Партина?
— Представь, Шмель! Она приходила как-то в мавзолей ночью.
Эсера в городе среди старух уже не искали. Во-первых, возник переполох. Во-вторых, одна из бабок написала в горком партии жалобу на НКВД. Мол, меня, вдову красного партизана, обесчестили в милиции, раздев донага. Подпись в жалобе была не разборчивой. Но проверка не требовалась. В милиции по ошибке раздели глумливо тещу директора завода Носова. Григорий Иванович, человек грубоватый, позвонил Придорогину: