— Ты, скотина, что себе позволяешь?
В горкоме пообещали Придорогину выговор с занесением в учетную карточку. Для коммуниста — наказание тяжелейшее. Придорогин запаниковал, дал указание строжайшее — не трогать старух. Де, весь город только об этом и говорит. Ясно, что Эсеру все известно, и преступник выбрал другой способ маскировки. Опытный Придорогин не мог предположить, что жалоба на НКВД в горком была сочинена и написана лично Серафимом Телегиным. Эсер продолжал ходить по городу в обличии старухи. Скрывался и жил главарь банды под видом бабки то в казачьей избе Ермошкиных, то в станицах, то в землянке Ленина.
Бурдин посоветовал Шмелю познакомиться с нищим Лениным утром, когда он приходит с цветами к своему памятнику.
— Ты, Шмель, тоже подойди с букетиком цветов. А разговор сам собою возникнет.
В пять часов утра Владимир Ильич Ленин выбрался на четвереньках из мавзолея, встал на ноги, протер глаза, сладко потянулся. Затем он помочился с кряхтеньем на основу стоящего рядом телефонного столба и начал делать физзарядку, приговаривая:
— Раз, два, три, четыре. Жить прекрасно в этом мире!
После приседаний и прыжков Владимир Ильич обычно осматривал штанину брюк, оторванную до колена. Но штанина не отрастала, чем и приносила большое огорчение вождю мирового пролетариата. Ленин умывался редко, полагая, что в этом нет острой необходимости. И классовый подход к явлениям не требовал, чтобы человек умывался. По этой причине Владимир Ильич зашагал бодро на ближайшую помойку, где можно было найти для завтрака какую-нибудь корку хлеба или прокислую картофелину. Шмель наблюдал за вождем, перебегая от одного угла до другого.
Ленин на помойке поссорился с бродячим котом, отогнал его грубо, отобрал у него рыбью голову.
|
|
— Брысь, буржуй проклятый! — фыркнул Владимир Ильич.
Кот вздыбил шерсть, вскинул гневно хвост, зелено зыркнул гляделками, угрожая:
— Я ведь не заяц тебе! Выцарапаю шары твои бесстыжие, убивец!
— Почему ты упомянул о зайце? — спросил вождь.
— А ты вспомни, как в молодости в ссылке зайцев бил.
— Не помню, — заюлил Владимир Ильич.
— Тогда прочитай мемуары Надежды Константиновны, — мурлыкнул кот.
Вождь мирового пролетариата, конечно же, помнил, как однажды в ссылке набил веслом целую лодку зайцев. А Надежда Константиновна — дура, в своих воспоминаниях растрезвонила об этом на весь мир. Теперь каждый мало-мальски грамотный человек может взять в библиотеке опусы Крупской и увидеть, каким был Владимир Ильич в молодости. Подробности той весны с половодьем остались в памяти. Бедные зайцы сидели при весеннем паводке на льдинах и островках. Они погибли бы, ибо порожденный поэтическим воображением дедушка Мазай не приходил им на помощь. Владимир Ильич беспощадно бил зайцев веслом, дурея от природной жестокости и жадности. Двухвесельная рыбачья была большой, с тремя скамьями. В лодку вошло бугристо около двухсот убитых зайцев.
— Какая удача! — всплеснула радостно Надежда Константиновна холеными ручками барыньки, страдающей малокровием и слабоумием.
Старики-крестьяне покачивали головами осуждающе:
— Нехороший барин. Рази можно так живность сгублять?
— В нутре у него порча.
— Вместо мозгов пауки в голове кишат.
— Должно, злодей по судьбе.
Владимир Ильич слышал эти реплики, но не обращал тогда на них внимания: темный народ! Ленин вообще не любил крестьян, относился к ним брезгливо. Что можно ожидать от этих дикарей-мужиков? Наденька привезла в ссылку рояль, а они ухитрились ножку отвинтить, изладить из нее пестик. В социализм их и палкой не загонишь, живут сытно, спокойно, набожно.
|
|
Крестьяне отказались от зайцев, набитых ссыльным поселенцем.
— Мы гребуем, затошнит от них, — поклонился староста.
И все же с дюжину удалось раздать. Для себя нажарили пару десятков. А полторы сотни зайцев пропало, затухло. Владимир Ильич поленился, не закопал тухлятину на скотском кладбище, выбросил в яму за огородом. И все лето в избе жить было невозможно: пахло падалью. Запах, зловоние падали, отбросов, помоек — преследовали Ленина всю жизнь. Изо рта Свердлова и Дзержинского несло падалью. Бухарин всеми порами тела выделял сероводород, как тухлое яйцо. От Льва Давыдовича Троцкого почему-то разило мочой. Сталин излучал запах погреба с мышами. А уж чем благоухала Инесса Арманд — сказать неудобно.
— Сие возмездие тебе за убиенных зайцев, — издевался кот над вождем мирового пролетариата.
— Прочь, Врангель! — бросил Владимир Ильич в кота обломком кирпича.
Шмель наблюдал с изумлением за ссорой вождя с котом. Антагонистических противоречий между вождем и бродячим кошаком не могло быть. Да, да! Не начнется же мировая война из-за рыбьей головы, которую не могли поделить мирно бездомный кот и вождь рабочего класса. И действительно: компромисс, впоследствии замененный термином — консенсус, состоялся. Кошак схватил зазевавшегося воробья и удалился гордо, как пантера. А Владимир Ильич вдобавок к рыбьей голове нашел сверток с кучкой заплеснелых оладей, напоминающих по форме Курильские острова. Ленин позавтракал, не отходя от сакраментального места, вытер ладони и пальцы рук о лохмотья одежды и направился, как обычно, к своему гипсовому памятнику. Ни мрамора, ни бронзы для вождя мирового пролетариата в те годы на Урале не хватало. Вся бронза уходила на статуи Иосифа Виссарионовича.
|
|
Возле школы Ленин шмыгнул во двор, нарвал с клумбы букет цветов. Через две минуты Шмель последовал великому почину, тоже обогатился подобием экебаны. Владимир Ильич возложил с поклоном букет астр к своему памятнику. Шмель сделал вид, будто не заметил нищего-бродягу. Мордехай подошел к подножию гипсового вождя и замер перед ним, привстав на колено. Владимир Ильич был потрясен. Первый раз в жизни он видел человека, который так искренне преклонялся перед ним. Он пришел к монументу не по разнарядке горкома партии и горисполкома, не с казенным букетом, выделенным по бюджету горкомхоза.
— Здравствуйте, молодой человек, — выставил Ленин вперед ногу в галоше.
— Здравствуйте, Владимир Ильич.
Ленин обошел вокруг Шмеля трижды.
— Где-то я вас встречал. Вы так похожи на Якова Михайловича.
— На Свердлова, — растянул губы Шмель в неестественной улыбке.
— Да, вы похожи на Якова Михайловича Свердлова. Абсолютно! Тот же рост, та же физиономия, те же оттопыренные уши, готовность выполнить любое распоряжение. Вам бы еще пенсне. Простите, меня не интересует, кто вы по паспорту. Я вас буду называть Яковом Михайловичем.
— Я собственно не возражаю, принимаю за высокую честь, — одеревенело ответил Шмель.
Оттопыренные уши у Свердлова не бросались в глаза так, как у заведующего вошебойкой имени Розы Люксембург. И повинна в этом была мода на мужскую подстрижку. Да, именно подстрижка «полубокс» уродовала Мордехая Шмеля. Если бы не короткая стрижка, он бы выглядел человеком более обаятельным. Шмель был убежден, что он похож на Чехова. Но если Ленин сравнил Шмеля с Яковом Михайловичем Свердловым, то это, безусловно, выше и почетнее. В общем, Шмель был похож в каком-то ракурсе на Свердлова, а в каком-то подходе на Чехова, у которого украли очки.
Никто в мире не знал и не мог подозревать, что уши Шмеля были самостоятельными органами. Они, уши, слышали, видели, ощущали окружающее пространство совершенно независимо от хозяина и друг от друга. Левое ухо могло слушать одного человека, а правое — другого. И более того — каждое ухо умело мыслить и воспринимать по нескольку источников звука, разговора. Эта способность позволяла Шмелю чувствовать себя уверенно в людных местах: на базаре, в очередях у магазинов, в трамвае. Шмель не мог никому признаться, что он ушами не только слышит, но и видит, мыслит. После такого признания его могли бы сразу отправить в дурдом. О способностях Шмеля догадывался только доктор Функ. Он даже сказал как-то:
— Мне кажется, что у вас необыкновенные уши. Они должны видеть и мыслить!
— Нет, нет! Это вам показалось! — перепугался тогда Мордехай.
Шмель стоял на колене, закрыв глаза, и осматривал Ленина ушами. Левое ухо оглядывало галошу, правое — лапоть.
— Галоша великовата, потому подвязана веревочкой, — думало левое ухо.
— Лапоть старый, скоро развалится, — отмечало правое.
Левое ухо Шмеля воспринимало нищего-бродягу уважительно как вождя мирового пролетариата, а правое — насмешничало, крамольничало:
— До чего вы докатились, Владимир Ильич! Корки хлеба собираете на помойках.
Ленин прощупывал незнакомца:
— Как вы относитесь к Марксу?
— Учение Маркса всесильно, потому что оно верно, — убежденно ответил коленопреклоненный Шмель.
— Значит, вы один из строителей социализма?
— Социализм овладел умами миллионов людей, и он непобедим.
— Прекрасно! Главное — верно. А вам не кажется, что мой череп набит черными, ядовитыми пауками?
— Владимир Ильич! Задавать такой вопрос — кощунство! История зафиксировала вас как гения.
— Но обо мне отрицательных отзывов больше, чем положительных. Пропаганда отсеивает их.
— Владимир Ильич, мы не можем допустить вылазки идеологических противников, клевету, очернительство социализма. Мы идем по пути, который вы нам указали.
— Чем вы занимаетесь в этом городе?
— Я работаю заведующим вошебойки имени Розы Люксембург.
— Очень интересно. Вши — это проклятое наследие капитализма. Но особенно опасны социалистические гниды.
Шмель растерялся, ибо не понимал, о чем говорил его душевнобольной собеседник. Приходилось разговаривать уклончиво:
— Простите, Владимир Ильич, я еще не знаком со всеми положениями вашего учения.
— Какие мои работы кажутся вам наиболее ценными?
— «Что делать?», «Один шаг вперед, два назад», «Материализм и эмпириокритицизм», «Империализм как высшая стадия капитализма» и другие...
Ленин от счастья поперхнулся, заходил фертом, споткнулся, чуть было не потерял свое единственное богатство — галошу. Но какие-то сомнения в душе оставались. Солнце уже взошло, люди спешили на работу.
— Яков, давай спросим у людей, как они воспринимают мое учение и социализм? — возбужденно потирал руки вождь мирового пролетариата.
— Я полагаю, рабочий класс покажет свою политическую зрелость, — согласился с предложением Шмель.
Навстречу шел железнодорожник, личность не очень выразительная, причастная, если не к производству материальных благ, то хотя бы к трудовому ведомству.
— Простите, товарищ рабочий. Позвольте задержать вас на минутку. Я хотел бы узнать, как вы относитесь к моему учению? — заговорил Ленин с идущим на работу железнодорожником.
— Пошел ты в сраку, Владимир Ильич, — отмахнулся железнодорожник.
— Меньшевик, викжелец! — обличительно ткнул пальцем Ленин в спину уходящего рабочего.
— Эсер! — поддакнул Шмель. — А возможно, агент международного империализма. Я сообщу о нем в НКВД.
Вождь мирового пролетариата был огорчен хамством железнодорожника, но надеялся на лучшее, подошел к дворнику. Латышские стрелки и дворники были в годы революции лучшими помощниками большевиков.
— Скажите, милейший, вам нравится советская власть?
Дворник распушил бороду, задумался:
— Власть она, с одной стороны, неплохая. У энтой власти завсегда можно што-нибудь стащить. А с другой стороны — порядку мало. Чуждые элементы проникают. Скажем, в домоуправлении нашем. Работает дворничихой графинья бывшая. Рази можно доверять метлу энтой гражданке-дворянке?
— Безобразие! — возмутился Владимир Ильич. — Немедленно примите меры, Яков Михайлович. Сообщите Феликсу Эдмундовичу. Реквизируйте метлу у графини.
— Будет исполнено! — откликнулся Шмель на распоряжение вождя.
Ленин осмотрел город, сделал несколько замечаний дворникам, показал, как нужно подметать тротуары, протер кепкой свою запылившуюся галошу и зашагал к мавзолею. Шмель семенил за вождем, радуясь, что желаемое знакомство состоялось. У входа в землянку, именуемую мавзолеем, висел старый фанерный лист с надписью: «Ленин».
— Трубочист изладил, — объяснил Владимир Ильич.
В землянке было сыро и сумрачно. Мордехай присел на чурбак, начал осматриваться. На топчане валялся полушубок, подушка из мешка, набитая сеном, рваное одеяло, подобранное на мусорной свалке. Хозяин растопил железную печку-буржуйку, поставил на огонь чайник с водой. Подобием стола в землянке красовался большой, опрокинутый ящик с надписями на иностранном языке. На ящике стояли две помятые металлические кружки, стаканы, тарелки с отколами, котелок, пустые бутылки из-под водки. Ложки валялись на полу, возле ведра с водой. В углу землянки размещалась полка с книгами и фотопортретом Партины Ухватовой.
— Ваша супруга? — спросил Шмель.
— Яков, что за вопрос? Ты же мою Надю хорошо знаешь. А это, так сказать, местная Инесса Арманд — Партина Ухватова. Прилепила свой фотолик к моей полке. Пусть висит, мне все равно.
— Она у вас бывает часто?
— В целях конспирации мы встречаемся редко.
Шмель продолжал осматривать землянку. Дверь слабенькая с проволочным крючком, у выхода — рогожа. Под топчаном — сломанный велосипед, мешок с тряпьем. А с краю — банка из-под масляной краски. Сердце Шмеля заколотилось убыстренно.
— Это же моя банка, в ней были золотые монеты! — опознал Шмель свою собственность. — Значит, Ленин кроме всего прочего промышляет квартирными кражами!
Владимир Ильич заварил чай в литровой склянке, накрыл ее тряпкой для выстойки. Шмель подвинул к себе банку из-под масляной краски. Она была пустой, вымытой керосином до блеска. Значит, золотые монеты нашли, похитили.
— Откуда у вас эта банка, Владимир Ильич? — как бы с безразличием спросил Шмель.
— Я подобрал ее на помойке, выскоблил, вымыл бензином.
— А в банке не было золотых монет?
— Были, четыре старинных арабских динара.
— Вы их продали?
— Нет.
— Спрятали?
— Зачем же мне их прятать?
— Надо полагать, кому-то подарили?
— И не подарил.
— Где же они, Владимир Ильич?
— Я их выбросил. Нам, коммунистам, золото не требуется. Из этого металла мы будем делать раковины для общественных уборных.
Только в этот момент Шмель окончательно убедился, что перед ним душевнобольной человек. Но не играет ли он роль тонко?
— Куда вы, Владимир Ильич, выбросили монеты? — с дрожью в голосе спросил Шмель.
— В яму с мусором.
— В какую яму?
— А рядом, у выхода из мавзолея.
Шмель выскочил из ленинской землянки. И действительно поблизости находилась небольшая яма с мусором, консервными банками, обрывками газет. Мордехай разметал мусор и обнаружил динары довольно быстро. Ленин смотрел на Шмеля с удивлением:
— Яков, этого золота не хватит для общественной уборной. Шмель прищурился с хитрецой:
— Владимир Ильич, а не попадала вам на глаза тяжелая сковородка из олова?
— Сковородки не видел.
— А такие монеты, как у вас, вы где-нибудь видели, Владимир Ильич?
— Да, Яков, видел.
— У кого?
— У Гавроша.
— У какого Гавроша?
— По-моему, его зовут Гераськой, он из казачьей станицы. Очень славный мальчишка.
— А фамилию его не помните?
— Ермолашкин или Ермошкин, что-то в этом роде. Можно уточнить у Ахмета.
Шмель имел талант сыщика. Не случайно Порошин хвалил его, давал ему сложные поручения. Мордехай понял, что упомянутый Гераська и обворовал его квартиру. Надо было только уточнить предположения.
— Владимир Ильич, а банку из-под краски вы нашли на казачьем поселке?
— Да, Яков, именно там.
Шмель подумал, что Гераську на поселке он найдет без труда, вернет золотые монеты. Но Мордехай ошибался. Во-первых, монеты Гераська уже отдал Вере Телегиной по совету Эсера — во искупление дикого поджога меркульевского дома. Во-вторых, с Гераськой в ближайшее время встретиться было невозможно. События развивались слишком стремительно.
Мордехай побоялся остаться в мавзолее, он распрощался с Лениным после чаепития и сказал, что уходит на работу. На самом деле Шмель залег в зарослях конопли на пустыре, метрах в пятидесяти от землянки. Надо было понаблюдать за мавзолеем. Чутье не обмануло Шмеля. Вскоре к мавзолею подъехал конно татарин Ахмет. На телеге стояла бочка. Тюремный водовоз зашел в землянку, а через минуту выбрался обратно, огляделся и тихонько присвистнул. Из бочки вылезла сгорбленная старуха. Она шустро юркнула в землянку Ленина и осталась там. Ахмет сел на телегу, дернул вожжами:
— Нно! Пашла, милая!
Шмель опознал старуху: это был Эсер. Но как не упустить его? Каким образом сообщить в НКВД, что главарь банды прячется у Ленина в мавзолее? На крылечке магазинчика, где должны были дежурить сексоты, никого не было. И магазинчик был закрыт. Сексот Попов ушел с поста, ибо похитил в библиотеке металлургов «Похвалу глупости» Эразма Роттердамского и сидел дома, выводя штампы перекисью водорода. С библиотечными печатями книжку не продашь.
— Проклятый Попик! — ругнулся Шмель, не видя выхода из трудного положения.
Землянка находилась на пустыре, нормальные люди здесь не ходили. Только через полчаса перед глазами возникли две девочки пятилетнего возраста. Они собирали бзнику. Когда они приблизились, Шмель заговорил вполголоса, ласково:
— Девочки, не бойтесь меня. Я дам вам на мороженое три рубля. А вы передайте дяде милиционеру мою записку.
Мордехай начеркал торопливо на листочке блокнота: «НКВД. Придорогину. Сижу в засаде. Эсер в мавзолее у Ленина. Выезжайте срочно. Шмель». Девочки взяли трешку и записку, захихикали, убежали. Мороженого они купили, а бумажку милиционеру не передали, потеряли. Выронили нечаянно из рук, унесло записку ветром. Шмель пролежал в конопле около двух часов, видел, как Ленин сходил в дальний магазин, принес целую сумку водки. Стало ясно, что девчонки обманули, не передали записку милиционеру.
К счастью, на крыльце ближнего магазинчика появился бригадмилец Разенков. Мордехай отполз подальше от мавзолея, вскочил и побежал к нему.
— Скорей! Скорей в милицию! Эсер в землянке!
— Не брешешь? — спросил Разенков.
— Беги, дурак! Не теряй время! А я вернусь в засаду. И скажи Придорогину, что Эсера привез в мавзолей тюремный водовоз Ахмет.
Разенков уловил ответственность момента, бросился к зданию НКВД со скоростью сайгака, за которым гнались волки. Он сбил с ног у водоколонки бабу с коромыслом, перемахнул через кювет, скрылся из виду. Шмель вернулся в свое укрытие — в заросли конопли. Эсер вышел из мавзолея явно пьяный, за поясом у него был заткнут маузер. Старуха с маузером выглядела комично: покурила, вернулась в логово. Шмель развеселился:
— Если повезет, то повезет! И динары золотые вернул, и Эсера накрыл!
Мордехай ощущал себя человеком счастливым. Недавно он купил на базаре по дешевке облигацию и выиграл на нее десять тысяч рублей. Он заклевал доносами и загнал в тюрьму соперника и недруга — Гейнемана, отбил у него жену — Маришу Олимпову. Он, Шмель, поймал старика Меркульева. В мире жестоком выживают только сильные и хищные.
— Да, я сильный и хищный, — думал про себя с гордостью Шмель, лежа в конопле, наблюдая за мавзолеем Ленина. — Моя сила и хищность — в уме! Я проползу ужом, если надо выжить. Я поклонюсь идолу, дабы меня не бросили в жертву ему. Я унижусь, чтобы взлететь. Я жесток настолько, насколько жесток век.
Шмель выдумывал себя, воображал, воплощал в образы. На самом деле он был обыкновенным человеком с некоторыми дарованиями сыщика, приспособленца, ловкача и говоруна. Он искренне верил лозунгам, как тысячи других людей. Если бы ЦК ВКП(б) принял решение об уничтожении всех мух и комаров в стране, Шмель принял в этом самое активное участие. Но скажите, ради бога, кто бы этому воспротивился?
Мишка Гейнеман говорил Порошину:
— Шмель — не еврей. Подлец не имеет национальности.
Но в НКВД Шмеля не считали подлецом, он был способным сексотом. Не зря ему доверили слежку за мавзолеем. Мордехай ждал милицейского наряда, а работники НКВД и красноармейцы не появлялись. Шмель замер, увидев, как из притона выкарабкался Ленин с торбой. Значит, сию минуту должен появиться и Эсер. Они уходят! Что же делать? Как их задержать? Что случилось с Разенковым? Неужели он предал, не пошел в НКВД?
Однако беспокоился Шмель напрасно. Разенков добежал до милиции ровно за пятнадцать минут. Но вот пока нашли начальство, подняли группу захвата, отремонтировали сломавшуюся автомашину, прошло полтора часа. Да и Придорогин не торопил:
— Не суетитесь, вызовите на всякий случай роту стрелков, окружите пустырь, чтобы и мышь не проскочила. До вечера Эсер не высунет носа из укрытия.
Мордехай волновался зря, ибо Эсер не мог выйти днем из мавзолея в город. Серафим Телегин спал на топчане под портретом Партины Ухватовой, выпив с устатку. А Владимир Ильич ушел с торбой на тарный склад, дабы сдать пустые бутылки, пополнить валютой партийную кассу. Ленин не предполагал о событиях, которые должны были вот-вот развернуться у мавзолея. Он сдал бутылки и вышел из барака-склада на солнце. Люди узнавали его, улыбались, приветствовали:
— Как живем, старик?
— Привет, Ильич!
— Добрый день, товарищ Ленин.
— Владимиру Ильичу поклон.
— Да здравствует вождь мирового пролетариата!
— Сообразим на троих?
При некоторой доле юмора, иронии не было в этих приветствиях насмешки и отрицательного отношения. Ленин редко просил милостыню, неудобно ему было стоять с протянутой рукой. Правда, иногда, увидев на улице важных особ, Владимир Ильич скоморошничал, останавливался и протягивал опрокинутую кепку:
— Господа! Прошу пожертвовать для пополнения партийной кассы. Когда мы придем к власти, вернем долги. У большевиков возникли затруднения.
И люди бросали деньги: рубли, трешки, пятерки и даже червонцы. Ленин умел развеселить народ одной фразой:
— Товарищи! Социализм — это бутылка водки плюс электроплитка с яишницей!
На этот раз к Ленину подошел Трубочист:
— Здравствуйте, Владимир Ильич.
— Рад вас видеть, — поклонился Ленин.
— Куда держим путь?
— В мавзолей вестимо.
— Туда нельзя, товарищ Ленин.
— Почему нельзя, позвольте узнать?
— Мавзолей окружили чекисты, красноармейцы. В городе облава, только что схватили Ахмета. Вам надо уходить из города, Владимир Ильич.
— Но я должен предупредить товарища по революционному подполью, — пытался вырваться из рук Трубочиста Ленин.
— Поздно, Владимир Ильич.
— Почему?
— Эсера вам не спасти. Идите за мной, я вас укрою, переодену, загримирую и вывезу из города. Доктор Функ поможет нам.
— Они не посмеют арестовать меня, вождя мирового пролетариата.
Трубочист обнял Владимира Ильича:
— Они посмеют, они все могут.
Юрий Георгиевич Функ принял гостей радостно:
— Добро пожаловать, проходите. Чем смогу вам помочь?
— За Лениным охотится НКВД. Ему бы укрыться на одну ночь, — объяснил Трубочист.
— Я могу поместить его в клинику и на месяц. Они не догадаются искать у нас.
— А кто со мной будет в палате? Интересные собеседники найдутся? Не терплю скучных людей, — прохаживался бодро Владимир Ильич по кабинету врача.
— Да, у меня есть прелюбопытные личности: два Маркса, один Энгельс, Троцкий, Бухарин и сын последнего царя — Алексей.
Ленин поднял протестующе руку:
— Нет, с этими психами общаться я не желаю. Два Маркса — это слишком уж много. От одного можно с ума сойти. Троцкий — фанатичен, Бухарин — болтлив. Образ царевича меня пугает, мы же его расстреляли. Вдруг из ран хлынет струями кровь...
Функ задумался и предложил:
— А если мы подселим вас к Надежде Константиновне Крупской?
— Соглашайтесь! — вмешался в разговор Трубочист. Владимир Ильич был явно недоволен:
— Нет, эта зануда мне надоела. И она ужасна, похожа на ондатру. Да, да! Она похожа именно на старую, ожиревшую, седую ондатру!
— Как ни странно, Клеопатры у нас нет, — рассмеялся Функ. В кабинет вошел санитар:
— Юрий Георгиевич, к нам привезли нового больного.
— Кого?
— Ленина.
— Какой ужас! — воскликнул Владимир Ильич. — Еще один самозванец! Я хочу поселиться с ним. Я выведу его на чистую воду.
Доктор Функ мягко кивнул санитару:
— Приведите, пожалуйста, больного.
В кабинет робко вошел толстенький лысый гражданин лет шестидесяти с возбужденным блеском в глазах.
— Садитесь, — пригласил его доктор.
Пухлый лысарик присел на стул, огляделся. Функ смотрел ему в глаза пристально:
— Мы хотели бы с вами познакомиться. Кто вы? Как ваша фамилия, имя, отчество? Где вы работаете?
Гражданин ответил спокойно, с достоинством:
— Видите ли, я Ленин Владимир Ильич.
— А кто тогда, по-вашему, я? — спросил другой претендент на данную личность.
— Вы обыкновенный нищий.
— Я нищий? — оскорбился собеседник.
— А кто же вы? У вас на одной ноге галоша, на другой — лапоть.
— А вы зато не похожи на Ленина? Вы вовсе не Ленин!
— А кто же я?
— Вы лысая свинья.
— Однако вы тоже лысый. И весьма похожи на меня. Полемику можно вести более интеллигентно. Если вам так хочется быть этим идиотом — Лениным, будьте им. А я стану гегемоном, пролетариатом.
— Прекрасно! Вот мы и нашли общий язык. Теперь нам остается только осуществить революцию, экспроприировать имущество буржуазии. Необходимо свершить военный переворот, захватить телеграф, банки. Промедление смерти подобно!
— А что мы будем делать с этим субъектом в белом халате? — спросил гегемон у вождя.
— Мы отрубим ему голову и заспиртуем.
Доктор Функ переглянулся с Трубочистом:
— Владимир Ильич нуждается в лечении.
— В какой-то степени, — согласился Трубочист.
Санитар увел в палату и Ленина, и новичка, олицетворяющего пролетариат. Больные не конфликтовали. В палате новичок признался Ленину:
— Вы не волнуйтесь, я абсолютно нормальный человек, работаю бухгалтером, сделал крупную растрату. Теперь приходится симулировать.
Владимир Ильич расхохотался:
— Вы полагаете, что я психически болен? Ничего подобного! Безумен мир, в котором мы живем. Все мы не те, за кого себя выдаем.
— Значит, вы не Ленин? Не Владимир Ильич?
— Я Ленин. А в мавзолее лежит муляж, труп другого человека, моего двойника. Сталин отстранил меня от власти, пытался отравить. Но он подсунул яд не мне, а моему двойнику. Ха-ха!
— Я не могу в такое поверить, — засомневался товарищ по палате.
— В это трудно поверить даже мне, — печально ответил вождь мирового пролетариата. — Меня спасли верные друзья, но они все расстреляны.
Доктор Функ и Трубочист смотрели в окно на улицу, заполоненную милицией и красноармейцами. Функ просил:
— Объясните, что там происходит? Вы же обладаете способностью видеть на большом расстоянии.
Трубочист объяснял, рисовал детали, воспроизводил фразы действующих лиц... Красноармейцы и работники НКВД окружили пустырь с погребами и землянкой. Они приближались к мавзолею перебежками, сжимая кольцо. Операцией по захвату Эсера руководил Придорогин. Шмель вышел из конопли:
— Товарищ капитан, Ленин из мавзолея сбежал. Вернее, пошел сдавать пустые бутылки из-под водки. Я не стал его задерживать, чтобы не поднимать шума.
— Правильно поступил, Шмель. А сколько человек в мавзолее?
— По-моему, один — Эсер.
— У него есть оружие?
— Я видел за поясом юбки маузер.
— Какой юбки? — сглупил Придорогин.
— Эсер же, товарищ капитан, переодет в старуху. Он — в юбке!
— Ах, да. Извини, Шмель. И отойди в сторону. Возможно, возникнет стрельба. Тебе надо поберечься.
— Я не боюсь, Александр Николаевич.
— Не разыгрывай героя. Героев у нас — навалом, а хороших сексотов мало. Твоя голова стоит дороже роты красноармейцев.
— Начинаем? — взвел затвор пистолета Бурдин.
Придорогин подошел к сержанту Матафонову:
— Ты разбегайся и выбивай плечом дверь в мавзолей. Мы с Бурдиным влетаем в землянку вслед за тобой. И Эсера надобно взять живьем. Стрелять только в крайнем случае.
— Куда открывается дверь? — уточнял Матафонов вполголоса.
— Вовнутрь, и прочного запора там нет, проволочный крючок, — пояснил Шмель.
Придорогин взмахнул пистолетом. И они бросились сразу втроем к мавзолею. Матафонов был впереди. Он ударил в прыжке по хилой двери всем телом. Дощатая, кое-как сколоченная дверь слетела с петель, рассыпалась на части. Матафонов вкатился в землянку кубарем, но мгновенно вскочил на ноги, прыгнул к топчану, где спал Эсер. В ту же секунду в логово бандита ворвались Придорогин и Бурдин.
— Руки вверх, Эсер!
А главарь банды никак не мог проснуться и понять, что происходит. Матафонов отобрал у Эсера маузер, обшарил бандита, нашел за голенищем сапога финский нож. Землянку тщательно обыскали, обнаружили среди тряпья окровавленную рубашку Григория Коровина. Ту самую рубашку, в которой он убежал из-под расстрела, зарубив лопатой красноармейца. Эсера заковали в наручники, опутали ему ноги бечевой, чтобы он мог передвигаться только мелкими шажками.
— Где мои очки? Я плохо вижу, — пожаловался Эсер.
Матафонов подал ему очки-пенсне:
— Твою пенсну я малость поломал, одна монокля разбилась.
Придорогин начал допрашивать Эсера с вопросов незначительных:
— Это што за баба на фотографии?
— Это же Партина Ухватова! — подсказал Матафонов, думая, будто начальник НКВД не узнал ее.
Бурдин закрыл рот сержанта ладонью: