Глава вторая
Шоссе идет параллельно Оушн-Фронт-Уок, нужно проехать всего один квартал. Здания, стоящие вдоль пляжа, высотой в несколько этажей, поэтому океан можно увидеть, только переходя поперечную улицу. Дома и жилые застройки, что расположены подальше от торговых зданий у пляжа, давно выцвели на солнце и покрылись солью, они сильно воняют и завалены мусором. Не гетто, но здешние фото не часто попадаются в журнале «Аркитектурал дайджест».
Венеция известна как забавное и эксцентричное место, где обитает много фриков контркультурщиков. Но, как и в случае с бульварами Закатов и Голливудским, это лишь пиар, с целью привлечь побольше туристов. На самом деле Венеция очень разная. «Богемия» для артистов, кишит людьми, помешанными на модернизме, обычно их зовут «яппи». «Песчаные корни» для ребят старой закалки, которые жили здесь всегда. Аккуратное чистое место, стоит взять его на заметку, если собираешься стать селебрити. Так здорово смотреть на женщин, катающихся на роликах по выходным.
Что касается меня, когда я приехал сюда, здесь царила атмосфера возможностей. А какие цвета – синий океан, белые стены, крыши из красной черепицы, теплый воздух, пышная растительность, и все это начинается прямо у твоего порога, и тянется по океану до самого Китая. Все это казалось мне олицетворением моей жизни – оптимизм, яркость, движение, успех.
Я прожил здесь два года, и не могу назвать их счастливыми.
Я припарковал машину между двумя мусорными контейнерами – и просто сел, закрыл окна, и заглушил мотор. Я полностью абстрагировался от бормотания и деятельности других людей. Даже если бы вокруг меня начался бунт, я бы этого не заметил. Все мои мысли занимало увиденное в парке.
Я сразу узнал Карен, хотя она, конечно, сильно изменилась.
Она лежала лицом вверх, мерзкая и раздувшаяся, как все трупы, что я видел по телевизору. Я всегда представлял, что мертвое тело вызовет у меня более ужасные чувства, чем забрызганные кровью актеры в шоу про полицейских. Но тело Карен потеряло свой цвет, ее кожа напоминала бледную субстанцию, она стала похожа на имитацию трупа, что показывали по телевизору.
Карен была голой. Совсем. Она словно застыла во время танца. Ноги раздвинуты, одна рука на животе под грудями, другая отброшена в сторону под прямым углом. Глаза закрыты, но открыт живот. Разрез начинался от грудины, проходил через пупок, и заканчивался в двух дюймах от лобковой кости. Там прошили горизонтальным швом, словно из ее брюшной стенки хотели сделать крылья. Похоже, еще вырезали часть левого «крыла».
Я долго сидел в машине, приводя в порядок чувства. Наконец сдался, я не мог справится со своими душевными метаниями. Вместо этого я представил, как легко было бы вытолкнуть Карен – просто остановиться, открыть дверь и вытолкнуть. Она бы сразу исчезла. Я представлял, как бы она упала, как ее ноги небрежно раздвинулись бы в стороны.
Я решил, что никогда не смогу забыть ее лица, люди по телевизору всегда говорили такое, когда теряли тех, кто дорог. Но стоило мне подумать о Карен, я видел воду в сточной канаве, которая текла у нее между ног по мокрому бетону.
Квартира осталась прежней. Такой же, как всегда. Второй этаж дома с облупившейся штукатуркой, построенного в пятидесятые. Одна комната с кроватью и диваном, кухня и ванная отдельно.
Здесь пахло затхлостью. Я бы открыл окно, но тогда бы мне пришлось впустить сюда весь остальной мир. А именно этим утром в Венеции, мне нужно было отключиться ото всего.
Я включил видеомагнитофон и запустил запись последнего ночного выпуска «двадцать восемь кадров в секунду». Это еженедельное ночное шоу, посвященное киносплетням, шло по непопулярному кабельному каналу. Вела его блондинка-панк по имени Лорн. Ей было наплевать на киноновинки, она говорила о людях – актерах, режиссерах, продюсерах. Обо всех, кто богат и связан с киноиндустрией. Отношения, деньги, дома, машины, привычки и предпочтения, зависимости и детоксикации – она была в курсе всего. Я никогда не пропускал это шоу.
У Роберта Дауни младшего были проблемы с наркотиками и оружием, а Дон Джонсон сломал лодыжку. Мимоходом сообщили, что Рэй Лиотта и Мишель Грейс помолвлены, Микки Рурка и Кэрри Отис узнали в Нью-Йорке, выглядели они клево. Голди Хоун[14] поехала в Лондон на премьеру «Клуба первых жен»[15]. В аэропорту Хитроу на ней был черный просвечивающий топик, через который виднелись кончики сосков. Ну а в Л.А. в «Доме Блюза», Ноа Уайли и Энтони Эдвардс отрывались на одном из шоу «MTV». Анна Николь Смит[16] писала автобиографию, а Джорджа Клуни разозлили назойливые журналисты.
Запись закончилась. Я хотел запустить следующую, но не мог сосредоточиться – мысли рвались наружу.
Жена, с которой мы жили уже год, погибла, а я даже не рассказал полиции, кем она мне приходится. Другой бы на моем месте уже прорывался через ленту и бессвязно орал о жене, о прекрасных отношениях или просто «О боже мой!»
Но не я.
В голове все время мелькала мысль: копы никогда не нагрянут ко мне в квартиру. Они не придут.
Карен никогда не представлялась моей фамилией, ей это надоело через несколько недель после свадьбы. Она не меняла в своем удостоверении фамилию и адрес. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал ее и где она живет. В Санта-Монике ее никто не знал – она почти всегда зависала в Западном Лос-Анджелесе или Голливуде. Даже если копы найдут того, кто ее опознает, вероятность того, что они выйдут на меня - стремилась к нулю. Мы жили разными жизнями, она никогда не приводила в квартиру своих клиентов. Даже если весь мир встанет на уши, между нами была слишком маленькая связь. И, в конце концов, какое дело Лос-Анджелесу до еще одной мертвой шлюхи?
Мы познакомились в баре. Я жил в Лос-Анджелесе уже год и не слишком преуспел. Дальше вечерних курсов телеведущего, что проводились в маленьких частных киносъемочных павильонах, я не зашел. Вообще, курсы оказались единственным бизнесом такого рода студий. Я знал, как держать голову так, чтобы не затенялись глазные впадины, я мог быстро читать бегущую по экрану строку и хорошо держал улыбку. Я мог выступать с сильным харизматичным напором, важное качество, без которого не захватить внимание аудитории. Но город не принял меня, мой единственный контакт со зрителями не поднялся дальше сидения на стуле в баре с пивом перед глазами.
Я приехал на запад, находясь в плену обычной мечты: заработать много денег и наслаждаться жизнью, купаясь в лучах солнца. Но не вышло. Поскольку прыгнуть «из грязи в князи» и стать частью крупной медиа-индустрии мне не удалось, а ничего больше я не умел, тридцатилетнему парню пришлось идти мыть посуду. И никто меня даже не заметил.
Так я получил работу в «Донат Хейвен». Чтобы выжить денег хватало. Я встретил Карен, когда работал в пекарне пончиков уже год. У меня даже горшка куда поссать не было. Я смог закрепиться в Восточном Лос-Анджелесе, вот и все финансовое достижение.
Той ночью Карен работала. Я ни разу не был со шлюхой, но сказал «да», когда она натолкнулась на меня и невнятно пробормотала, что я смогу получить ее, если у меня есть деньги. Почему нет? Когда страдаешь городской депрессией, однажды наступает момент, когда любой физический контакт становится привлекательным. Мы поехали ко мне. Сделав дело, она решила остаться на ночь. Своего дома у нее не было.
Карен, невысокая худощавая блондинка, жила на улице. В свои двадцать два она уже приобрела множество зависимостей. Когда ее не трахали, она спала в круглосуточном кинотеатре или под скамейкой в парке. В первую нашу встречу от нее ужасно воняло, я заставил ее принять душ. Жизнь Карен катилась под откос.
Мне нужна была компания. А Карен место, где она могла перекантоваться и привести себя в порядок, если собиралась дожить до своего следующего дня рождения. Я решил, что мне выпал шанс и воспользовался им. Но и она тоже. Я заплатил ей еще несколько раз, а затем пригласил жить у меня. Она сразу согласилась.
Первые полтора месяца прошли превосходно. Карен перестала выходить на панель, мы гуляли по разным местам, я стал общительнее. Теперь я мог назвать Лос-Анджелес своим домом, а не бесплодной землей наполненной завистью. Карен стала меньше потреблять наркотики и восстановила здоровье. Мы многое получили друг от друга, но обманывали самих себя, назвав сложившуюся ситуацию любовью. И привязались друг к другу еще больше. Мы поженились в выходные. Весь следующий день Карен ходила как громом пораженная, она редко вспоминала об этом.
Карен избегала разговоров о настоящем, но прошлое скрывала еще тщательнее. За год совместной жизни мне удалось узнать только то, что ее папа был полицейским. Она убежала из дома, когда ей исполнилось пятнадцать, и никогда не возвращалась.
Наверное, в ее дерьмовом прошлом скрывалось нечто такое, чему следовало уделить внимание. Возможно, именно оно заставило ее снова выйти на панель. Но причина, скорее всего, в моей бедности, я не мог удовлетворить всех ее запросов.
Настали плохие времена, начало конца. Все началось еще во время свадьбы и не закончилось до сих пор. Если бы Карен была настоящей блядью: циничной и похотливой, что соответствовало ее образу жизни, то я бы просто положил этому конец и бросил ее. Но помимо постоянных исчезновений и траханья с другими мужчинами, она постоянно говорила о любви, твердила, что хочет остаться со мной. Большая часть меня понимала, она просто не хочет терять халявный кусок пироженного и жрать его в три горла. Раздвигать ноги за деньги, обдалбываться, тусить, а под конец возвращаться домой к идиоту, который создаст ей домашнюю атмосферу, где она сможет подзарядить аккумуляторы. Но другая моя часть очень сильно хотела сохранить эту двойственность, я не мог вынести самой мысли о том, что все закончится.
Это оказалось нелегко. Сначала я ждал ее. Первые несколько раз, когда Карен возвращалась с вечеринок, я еле сдерживался, чтобы не ударить ее. Глупец, я наделся, что она бросится ко мне в объятия и скажет, как рада вернуться домой. Но она всегда шла прямиком в душ и мылась. Я шел за ней и смотрел, как она раздевалась, видел засохшую сперму на ее животе, она напоминала блестящий отслаивающийся шрам. Я еле сдерживался, чтобы не сблевать.
В конце концов, я перестал обращать на это внимание. Словно гигантское насекомое я вырастил хитиновый панцирь вокруг клокочущей внутри меня грусти и перестал ее ждать Карен по ночам. Боль никуда не делась, просто у меня уже не осталось сил активно бороться с нею. На какое-то время я смог разделить эти две сущности: Карен, которая отправлялась на улицу сосать члены, и Карен «жену на пол ставки», которая продолжала твердить, что я ей не безразличен.
Но я все равно чувствовал себя полным дураком. Возможно, мы смогли бы сохранить отношения, оставайся все без изменений. Но Карен усиливала давление на меня – все чаще выходила на панель не только в «дневную смену», но и каждую ночь в выходные. Она рассказывала о докторе, о полицейском…Под конец Карен стала исчезать на неделю или две безо всяких предупреждений. Ярость разрушала меня изнутри, обычная ревность превратила мою жизнь в царство злобы и ненависти к самому себе. А Карен не переставала говорить, что будет заботиться обо мне, что обязана мне жизнью, что я вытащил ее со дна общества. Но к тому времени я окончательно в этом разуверился.
Когда Карен пропала восемь дней назад, меня охватило плохое предчувствие, мне казалось там не просто вызов на дом, а нечто незаконное, нечто опасное. Но я не стал звонить в полицию. Я сам отправился на ее поиски, скорее из чувства вины, нежели любви.
И я нашел Карен. Смерть, что должна очищать людей перед уходом в мир иной, не изменила моих чувств. Труп жены словно изготовили из резины.
Смерть Карен открыла мне глаза, вся наша совместная жизнь была бесцельной, поэтому я старался не афишировать наши отношения. Теперь никаких неприятностей и поводов для беспокойства.
Восемь дней назад.
Карен пришла после двухнедельного отсутствия и выглядела очень плохо. Ее кожа стала бледнее чем у девочек-готок, она исхудала, ее волосы потускнели. И еще от нее исходила злобная энергия, она напоминала девочку на вечеринке, который дарит лучший подарок тому, кто ей совсем не нравится. И ведь так оно и оказалось. Она вытащила меня наружу и вручила подарок – «Хонду Прелюд».
Я хорошо знал этот ее взгляд, она хотела обрадовать меня и, черт возьми, смогла. Я даже не задумывался о том, чтобы купить новую машину, подарок смутил меня. Я сказал правильные вещи, которые она хотела услышать, и мы устроили тест-драйв, прокатились до Санта-Моники. По дороге я не мог перестать думать о том, каким сексом нужно торговать, чтобы получить такие деньги за две недели.
Когда мы вернулись в квартиру, Карен растянулась на диване, раздвинув ноги. Ее кожаная мини-юбка задралась. Я начал задавать вопросы, но она потянула меня вниз. Я хотел оттолкнуть ее, хотел ругаться, хотел схватить ее и закричать что-нибудь вроде: «Я не стану пихать свой хуй в твои обкончанные потроха». Но у меня не было секса уже две недели, запах Карен и возбуждение пересилили. Я принялся целовать ее груди сквозь хлопковую майку, моя рука залезла ей между ног. Карен всегда стонала от удовольствия, когда я ласкал ее так, но теперь она молчала, словно чего-то выжидая. И чего же? Я продолжил, стянул с нее трусы, задрал юбку, и ворвался в нее. Я старался не обращать внимания на ее отстраненность. После всего, что между нами было, я не ждал нормального обмена эмоциями. Просто хотел разрядиться. Я уже привык к безнадежной пустоте в наших отношениях.
Но потом я потянулся дальше ей под юбку, чтобы удобнее обхватить тело, моя рука задела что-то, чего там раньше не было. Распухший остроконечный бугорок. Я замер. Я выдернул руку и заглянул туда. Карен пристально смотрела на меня.
− Что случилось?
− Вот от этого и появляются машины.
От левой стороны животика до спины тянулся двенадцатидюймовый горизонтальный шрам, он пролегал между бедром и ребрами. Шрам уже сморщился и приобрел лиловый цвет, его наполовину зашили черными хирургическими нитками. Мне на ум сразу пришел римейк «Мухи», с Джеффом Голдблюмом, когда у него на спине начали расти мерзкие волоски.
Но это произошло не в кино, и даже не в Беверли-Хиллз. Это уродство точно сделали не для красоты. Оно выглядело как жестокое надругательство. И Карен явно хотела, чтобы я увидел его.
− Что ты имеешь ввиду?
− Я продала почку.
− А?
− Я продала одну из своих почек. Не смотри на меня так, в Индии вообще все так делают.
− Не понимаю. Как ты могла продать почку?
− Ну их же две.
− Я имею ввиду…кто их вообще покупает?
− Доктор.
− Доктор?
− Да, доктор.
Ночной клиент, он лечил шлюх на дому. Она часто его навещала в последние несколько месяцев.
− Ты продала почку понарошку? Это что, какое-то экстремальное садо-мазо, да?
− Так и знала, что ты прикалываться будешь.
− Господи, у тебя есть хоть крупица самоуважения?
− Просто заткнись, блядь, ладно? Это мое тело и моя почка. И пизда тоже моя. Я не могла сказать «нет» тридцати тысячам баксов.
Я на мгновение застыл, не мог ничего сказать. С одной стороны, продавать свои органы было настоящим безумием, но с другой стороны нет. Только не в Лос-Анджелесе. И не для такой как Карен. Тридцать тысяч долларов, в конце концов, немалые деньги.
− И зачем ему почка? Я имею ввиду, что он с ней делать будет?
− Не знаю, отдаст в больницу, наверное. Какая разница? Курить хочешь?
Она полезла в карман куртки, я заметил у нее на руке золотой браслет, которого раньше не видел. На нем было много филигранной работы, он выглядел как антиквариат.
− Боже, какой красивый.
− Это поздравительная открытка[17] от Дока.
− Очень мило.
Карен устало вздохнула.
− Так курить хочешь или нет?
У Карен не было своей стеклянной трубки с набитой в середину металлической мочалкой для посуды. Такую легко везде таскать в кармане, как документы. Но когда снимаешья, с ней легко попасться. Карен делала собственное устройство.
Заполненный на три четверти стакан воды, обтягивался фольгой, которая крепилась с помощью канцелярской резинки. Затем с одной стороны круга делали иглой несколько отверстий, а с другой небольшой разрез в пол дюйма. На фольгу сыпали сигаретный пепел и кусочек крэка-кокаина. Поджигали этот маленький сексуальный вулкан зажигалкой и чистый белый дым бил прямо в голову.
Когда Карен больше не могла задерживать дыхание, она протянула его мне. Я снова наполнил его пеплом и поджог. Прохладный дымок проникал внутрь, мой рот онемел, легкие готовы были взорваться. Выдыхаешь совсем чуть-чуть, и опять засасываешь в себя крэк. Слегка текут слюни. Держишь, держишь… А затем медленно и спокойно выдыхаешь. В этот момент ты морщишься, зажмуриваешь глаза. А потом все вокруг исчезает. И только ты паришь в совершенно умиротворяющей пустоте. Лучше, чем вкусная еда, лучше, чем любовь. Наступает легкая тошнота. Из всех ощущений в мире, крэк для тебя лучше всех.
Удовольствие длится максимум десять минут. Вот и все. Ты падаешь на землю и видишь, что ничего не изменилось. Кишки крутит, челюсти сжимаются, страх нарастает со скоростью несущегося галопом коня. Не самое лучшее состояние, особенно когда тебе недавно удалили почку.
Мы какое-то время не разговаривали, нам слишком сильно дало в голову. Вместо этого мы принялись скакать по комнате. Вставали, садились, снова вставали. Включали-выключали телевизор. Пили алкоголь, что стоял в холодильнике. Несли всякую чушь.
Потом был бурный секс, и несколько минут отходняка от воздействия кокаина. Я повалил Карен животом на стол и вошел в нее сзади, мы оба рычали как звери. От ее задницы пахло дерьмом. Когда мы закончили, то не стали друг к другу ближе.
Карен без юбки и трусов легла на кровать. Сама ее поза демонстрировала равнодушие, она еще раз напомнила мне, как мало я для нее значил. Весь ее вид кричал, что ей теперь наплевать, как я к ней отношусь. В моем присутствии не стоит даже пытаться хорошо выглядеть.
Когда я заговорил, у меня руки тряслись от злости, но через тридцать секунд я разозлился еще сильнее.
− Эта машина первое, что ты мне дала.
− Знаю.
− Компенсация за потраченное время?
Она скатилась с кровати и натянула трусы.
− Это благодарность тебе, Джек. И прощальный жест. Я ухожу.
− Что?
− Мы расстаемся. Сейчас у меня есть деньги, и я могу уехать. Такая жизнь не нужна нам обоим.
− Не верю.
− Я люблю тусить, накуриваться. Мне нравится трахаться за деньги. Это и правда так. А ты живешь в этом дебильном мире телезвезд. Мы не подходим друг другу.
Мир вокруг меня перевернулся. Я вдруг увидел всю комнату плоской и размытой, она стала похожа на фото в высоком разрешении, которое слишком сильно увеличено, чтобы разглядеть в нем что-нибудь. Я застыл на месте, я сразу вспомнил всю глупость, что совершил в последний год.
Я спас Карен от передоза, предоставил жилище, кормил и одевал. Она гуляла весь год, я каждую ночь просыпался, когда она приходила и шла в душ. Я держался, думал, что в один прекрасный день все закончится, и мы будем жить вместе до конца своих дней.
В глубине души, я, конечно, понимал, насколько абсурдны были мои надежды. Любой сторонний наблюдатель сказал бы мне, что все шло к разладу задолго до того, как у меня появился шанс откупиться. Но когда все идет из рук вон плохо, очень удобно нацепить «розовые очки» надежды на будущее.
Я потерял контроль и ударил ее. Может из-за того, что Карен предала меня, как только у нее появились деньги, может из-за кокаина в крови. Не знаю. А может я просто боялся остаться один.
Карен заорала на меня, я заорал в ответ, мы сцепились и начали по комнате. Меня переполняли отчаяние и злость, я ударил ее еще несколько раз. Это выглядело очень-очень мерзко. Закончилось все тем, что Карен выбежала из квартиры. Из разбитой губы у нее текла кровь. Я не пытался ее остановить.
− Оставь себе гребаную тачку.
Это были ее последние слова.
Я стоял посреди внезапно затихшей и пустой комнаты, лампочка без абажура светила слишком ярко. Через открытую дверь веяло ночной прохладой, ветер принес что-то к моим ногам. Я поднял – мятый кусок бумаги с моим именем – извещение о покупке машины. Мне стало дурно.
Глава третья
Я посмотрел на часы. Было уже поздно идти на работу. Круто. Я и не собирался, у меня имелась уважительная причина – смерть члена семьи.
Смерть. Ее смерть.
Как далеко она зашла? Сколько времени прошло между нашей дракой и ее смертью? Когда ей вспороли живот? Может совсем немного, может ее выпотрошили той же ночью через час или полчаса после того, как она рассерженная убежала из дома. Но тело в парке лежало явно не восемь дней.
Если бы ее убили прошлой ночью, и полиция обнаружила меня, все бы сильно усложнилось – у меня не было бы алиби, я бы не смог доказать, чем занимался после работы.
В морозилке стояли банки из-под бисквита, в них лежали блестящие упаковки и коричневые флаконы с таблетками. Карен получила их один или два месяца назад, убирала мусор в комнате, где доктора из Сан-Диего проводили холостяцкую вечеринку. Куча различных антидепрессантов, но все просроченные. Однако они все еще хорошо действовали. Я проглотил двадцать миллиграмм Валиума. Я думал, не позвонить ли в «Донат Хейвен». Но мне не хотелось объяснять им, почему не пришел – лучше посидеть с пивом и посмотреть утренние передачи по телевизору. Подождать, пока не накроет Бензодиазепин. А потом просто улететь…
Я вспоминал увиденное в парке. И то, как Карен ушла из дома. Совпадение это, или знак? Меня раздирали противоречивые чувства. Погибла бы она, если бы я тогда не вышел из себя?
Наверное, придется признать, что частично виноват – но я был лишь звеном цепи. Я выгнал Карен из квартиры, а погибла она уже потом. Но я выставил ее за плохие поступки, а она, в свою очередь, совершила их из-за тяжелой жизни, которую вела с детства. Если брать в расчет все события, нельзя сказать, что это целиком моя вина. Но мы оба сыграли свои роли, и каждая несла частичку вины.
Но за всеми этими пространными рассуждениями о вине скрывались обычные переживания. День раскочегаривался все больше, а мне хотелось лишь валяться на диване в заставленной мебелью квартире. Суетливые, целеустремленные калифорнийцы болтали и смеялись, я слышал их смешки и бормотания там, внизу. Не могу сказать, меня целиком охватило горе. Это был скорее шок, вызванный ужасной смертью близкого человека, и, конечно, мой собственный страх. Я боялся снова остаться один в этом городе. Но чувство невосполнимой потери? Нет.
Однако я испытывал и чувство облегчения. Звучит мерзко, но это было так – отвратительный голос правды кричал о том, что наконец я могу снова почувствовать себя мужчиной. Пришлось пойти на отвратительный компромисс: подождать, пока не придет равнодушное состояние и я пойму, что эти неполноценные отношения закончились. Становилось немного легче.
Но чем больше мне хотелось купаться в этом предательском чувстве, тем больше я вспоминал последний жест Карен. Именно из-за него не пропадало чувство вины. Будь она просто циничной сукой, было бы проще. Но мое имя, вписанное в документы на машину, посеяло сомнения в ее циничности, и рушило любые оправдания моей жестокости.
Я пытался выдавить из себя хотя бы немного подходящих эмоций, хотя бы слезы или всхлипы. Но я только сидел и жалел себя. Я ждал, когда начнут действовать таблетки и выключат все эмоции.
На следующее утро я проснулся вялым, Валиум давал о себе знать. Мое состояние изменилось. Следующую таблетку мне следовало принять примерно в десять часов, но мне хватило и одной. Весь я провел в «самоволке», я не знал, чем себя занять эти двадцать четыре часа. За это время моя голова освободилась ото всех мыслей, скопившихся за все время, проведенное мной в Лос-Анджелесе. Я ничего не чувствовал и не хотел делать.
Я не занавешивал окна, лучи света освещали всю комнату. Солнце Калифорнии, настоящий бренд – ему завидовал весь мир. Океан, новые крутые тачки, деньги. И, конечно, особая энергетика, созданная миллионами обитателей прибрежных районов, которые были уверены, что способны на все. Я чувствовал себя псом, который пытался втереть эту энергию в себя, катаясь по земле. Впрочем, пахло от меня не лучше, чем от собаки.
Я закурил и пошел к холодильнику. На другой стороне улицы, на балконе сидела девушка. Она легко могла увидеть меня голого через окно на кухне, но мне было наплевать. Я взглянул на нее. Девушка сидела в купальном костюме и солнцезащитных очках. У нее были красивые руки, ноги и лицо, а киска наверняка, уже намокла от возбуждения. Но наделять этот кусок мяса чем-то личным или значимым казалось мне пустой тратой времени. Спустя мгновение, я уже едва видел ее среди кирпичных стен и облупившихся лестничных перил.
Я вернулся в кровать с парой банок пива в руках. Снаружи люди бродили по пляжу, сидели в кафе, попивая сок и свежий кофе, любовались восходом и тусовались. На хуй их всех. Даже если этим утром Калифорния со всем ее энтузиазмом провалилась бы в океан, мне было наплевать.
Однажды я тоже заразился этим солнечным оптимизмом. Думал, пока у тебя есть работа, ты усердно трудишься и не переходишь дорогу полиции, у тебя есть возможность жить полноценной жизнью. Шанс на достойные отношения, дом в хорошем месте, машину, случайный выходной…Не как шишка кинобизнеса, конечно, но такая жизнь способна защитить от холодных ветров этого мира – своего рода приз начального уровня, возможность играть по правилам элиты.
Идиотские рассуждения. Но за что еще было цепляться? Уж точно не за свободу от богатства или славы. Поэтому я крепко, обеими руками ухватился за эту мысль, словно она являлась волшебным плащом, который мог защитить меня от неудач. Я воображал, как он окутывает меня, даже когда время, проведенное с Карен, утекало сквозь пальцы.
Но теперь чувство защищенности ушло навсегда. Прошлой ночью, когда моя накачанная наркотиком кровь бесконечно циркулировала по кругу, последняя самая реакционная часть меня, наконец-то приняла жестокую правду. Она до хрипоты кричала всю мою взрослую жизнь: никаких шансов нет, их все забрали люди, которые сейчас снимаются в кино или выступают по телевизору.
Я врубил видеомагнитофон и запустил одну из записей с рекламными роликами. Реклама высококачественной косметики одна из самых прекрасных иллюстраций богатой жизни. Люди в ней совершенны – достаточно одного взгляда, чтобы понять это. Их тела желанны, они носят самую дорогую одежду, они никогда даже не думают о деньгах. Они живут в мире, где проблемы происходят с другими, в мире, где невозможно усомниться в себе, в мире, где все тебя любят и хотят стать таким, как ты.
Ролики «Обсешена»[18] были очень качественными, но больше всего мне нравился «Солнце, звезды и луна» с Дэрил Ханной.[19] Сказочный образ, снятый мягко рисующей оптикой. Полет сквозь вселенную, над которыми не властен этот мир, только спокойствие и безмятежность. И говорить нечего, звезда Голливуда играла ту, кем и являлась – богиню.
Я целый день не вылезал из постели. Я думал еще немного подремать, но уже выспался. Поэтому просто читал киносплетни и снова смотрел «двадцать кадров в секунду». Лорн, одетая в белую теннисную юбку и безрукавку, выглядела отлично. Сквозь ткань можно было мельком разглядеть ее груди. Один раз она случайно наклонилась, и я увидел ее сосок. Я не мог перестать об этом думать.
Где-то в десять часов зашел Рекс. Он нюхнул кокса и чувствовал прилив сил. Все время щелкал пальцами разминая кисти. Он был одет в длинное кашемировое пальто и полушелковый костюм, который источал запах дорогих вещей. Когда Рекс обнял меня, ткань на ощупь показалась комфортной и чистой.
Рекс зарабатывал деньги сексом. Белые волосы, белые зубы, смазливые и сексуальные повадки. На первый взгляд, типичный калифорнийский мальчик. Но его бледная кожа и голубые глаза явно показывали, что у него отнюдь не «прекрасный день». Если приглядеться к нему внимательно, узнать его поближе, легко удостоверится, что он много раз пытался покончить с собой. Рекс постоянно рассказывал о своих суицидных попытках, едва предоставлялась возможность.
Однажды ночью Карен привела его к нам домой, они снюхались после съемок в порнофильме. Для них это была просто работа, они никогда не дружили. Но мы с Рексом хорошо поладили, у нас сформировались специфические искусственные отношения. Всегда соблюдалось главное условие – встречаться у меня дома, когда нет Карен. Мы не шатались вместе по улицам, не играли в мяч и не глушили пиво по пятницам в ночном баре. Но все равно мы, в некотором роде, подружились.
Рекс плюхнулся на диван.
− У-ух, мэн, полный улет. Звонил сегодня, тебя не было. Захотелось немного пончиков. Сахарок[20] бы не помешал. Ну, может, он и не нужен, но я хочу его, мэн. Хочу.
Рекс вздохнул и провел рукой по лицу. Я вытащил из кармана несколько таблеток. Рекс покачал головой.
− Что с работой? Это на тебя не похоже.
Я проглотил таблетку Валиума и рассказал ему, что Карен убили, что ее труп нашли в парке.
Рекс великолепно изобразил замешательство. Он открыл рот, обнажив блестящие белые зубы. Он быстро подошел к кровати, сел рядом со мной и положил руку мне на плечо. Рекс прижал меня к себе, я даже попытался поверить, что он искренне сочувствует моей утрате. В чем-то так и было. Рекс и правда загрустил – он видел мои переживания, его опечалила смерть человека, которого он знал. Но в тоже время, я подозревал, что на самом деле моя утрата, вернее, как он себе это представлял, просто попала в резонанс с его собственным горем и пустотой.