Сулейман подошел к сыновьям. Все они по очереди поклонились и поцеловали отцу руку. Он взял на руки маленького Селима и приласкал его.
— Что ж, сынок, сегодня ты доказал, что ты на самом деле мой сын. Сегодня после ужина и после того, как мы отметим ваш переход в мир взрослых, вас в ваших покоях ждет сюрприз, который доставит вам величайшую радость.
Селим покраснел и захихикал. Хюррем радостно улыбнулась, вспомнив молодую красавицу, которую она сама выбрала на невольничьем рынке и научила всем тонкостям ублажения мужчин… и мальчиков.
Вечерние развлечения и празднества продолжались во дворце Ибрагима еще несколько часов после полуночи. Затем трех молодых шехзаде сопроводили назад, в их покои, где их ждали обещанные дары.
Хюррем смахнула с глаз слезы счастья и прижалась к Сулейману.
— Сегодня, милая, в доме Османов четверо мужчин; и все они, если, конечно, ты не против, насладятся истинным удовольствием, подарить которое способна только женщина.
Хюррем прошептала:
— Да, любимый. Ничто не сравнится с такой радостью.
— Сулейман! — крикнул великий визирь из второго шатра, где он ужинал вместе с Хатидже.
Сулейман подмигнул Хюррем:
— Схожу-ка и посмотрю, чего хочет мой пьяный друг. — Он поцеловал ее и перешел в соседний шатер.
Улыбка с лица Хюррем сразу же исчезла.
«Бежит на зов, как собачка!» — Обернувшись, она наткнулась на решительный взгляд Хафсы. Две женщины навострили уши, стараясь услышать, о чем говорят за тонким пологом из материи.
— Господин мой, праздник праздником, но надо же и нам развлечься! — закричал Ибрагим.
Султан усмехнулся:
— Что у тебя на уме, мой великий визирь?
Хюррем и Хафса заметили качающийся силуэт Ибрагима и дымок кальяна, вьющийся вокруг него.
— Состязания в борьбе, господин. Прошло много лет с тех пор, как мы с тобой мерились силами.
Сулейман громко расхохотался. Хюррем и Хафса встревоженно переглянулись.
— Боюсь, друг мой, — сказал Сулейман, опускаясь на диван рядом с Ибрагимом, — из-за ноги мне не совладать с твоими выкручиваниями и захватами.
Несколько мгновений в соседнем шатре царило молчание. Затем Ибрагим предложил такое, отчего Хюррем вздрогнула и ахнула.
— Что ж, отлично. Раз я не могу бороться с тобой, я буду бороться с твоим Давудом. Пусть он займет твое место!
Хафса ближе придвинулась к Хюррем и крепко прижала ее к себе. Она прошептала ей на ухо:
— Тише, Хюррем… не говори ни слова, не показывай ни единым намеком, ни жестом, что как-то связана с этим человеком. Змей не должен знать твою тайну, иначе он воспользуется ею, чтобы одержать верх над домом Османов.
Хюррем, потрясенная, посмотрела в глаза валиде-султан:
— Так, значит?..
— Дитя мое, ты прекрасно знаешь, у меня много шпионов. Кроме того, я не дура. Мои сети простираются далеко, гораздо дальше границ нашей империи. Я знаю о невинности помыслов Давуда и о его бессмертной любви. А теперь молчи. Не говори ни слова. И больше никогда не заговаривай на эту тему, так как даже самый тихий шепот приведет его к немедленной смерти — а возможно, и к смерти Сулеймана и нашей.
Хюррем прижалась к валиде-султан. Силуэты на шелке перед ней задрожали, когда материя раздулась от легкого ветерка.
Сулейман затянулся из кальяна друга и, одурманенный, громко закричал:
— Так тому и быть! Я пошлю за ним немедленно, и мы посмотрим, кто из вас победит!
Хюррем ничего не говорила; больше часа она плотно сжимала губы. Это время ушло на то, чтобы несколько ичогланов разыскали Давуда и привели в шатер Ибрагима. Хатидже вернулась к одалискам, чтобы Давуд мог войти в соседний шатер. Глаза Хюррем наполнились слезами, когда на шелке перед ней показалась тень ее детской любви.
Хафса крепче сжала ее руку.
— В чем дело, дорогая? — спросила Хатидже.
— Ни в чем. Просто сегодня такой волнующий день, — прошептала Хюррем, с тоской глядя на силуэт Давуда. Она разглядела его до мельчайших подробностей. Он был немного выше Сулеймана и уж конечно выше Ибрагима, оба встали с мягкого дивана. Хюррем любовалась им. Она разглядела профиль любимого, и ком подкатил у нее к горлу.
— Господа мои… — сказал Давуд.
Хюррем затаила дыхание, слушая, как он красноречиво изъясняется по-арабски. Странно было слушать чужеземную речь, льющуюся из уст Давуда — Дариуша.
— Давуд! Мой великий визирь предложил мне бороться с ним. Но поскольку я не могу бороться, мы решили, что ты сразишься за меня.
Хюррем увидела, как Давуд поклонился.
— Мой господин Сулейман, это большая честь для меня.
Сулейман потрепал волосы Давуда:
— Вижу, друг мой, у тебя снова отросли волосы. Скоро они будут такие же длинные, как у меня.
— Да, господин. — Хюррем расслышала нежность в голосе Давуда, но отношение молодого человека не укрылось и от Ибрагима, и от фавориток, которые жадно прислушивались к разговору.
У всех на глазах Ибрагима и Давуда окружили несколько ичогланов. Обоим помогли раздеться. Ичогланы надели на них тесные кожаные панталоны. Тени их мужественности плясали на тонкой материи перед женщинами — мужественности, которая находилась в нескольких шагах от них. Она не укрылась от их глаз. Затем ичогланы обильно умастили кожу соперников оливковым маслом.
— Начинаем! — закричал султан, быстро переходя в свой шатер, к фавориткам и матери, чтобы наблюдать за происходящим через резные ширмы. Он широко улыбнулся, подходя к Хюррем и Хафсе. Шел он, слегка прихрамывая и пошатываясь. Хафса посмотрела ему в глаза. Улыбка его увяла; он переводил взгляд с одной женщины на другую. Затем обернулся и бросил взгляд на силуэт Давуда.
Хафса вскочила и радостно обняла сына. Приблизив губы к самому его уху, она что-то прошептала.
Хюррем пыталась расслышать, что говорит валиде-султан, но не могла. Мать и сын продолжали перешептываться, то и дело покатываясь со смеху — пожалуй, немного нарочито. Затем они упали на диван по обе стороны от Хюррем и стали смотреть сквозь ширмы, ожидая начала схватки.
Ибрагим и Давуд вышли на подстриженную траву перед шатром. По обе стороны от них стояли статуи Аполлона и Геракла в человеческий рост, украденные из Буды, но обнаженная плоть двух соперников захватывала дух гораздо больше, чем холодный камень, из которого были высечены древние статуи.
Хюррем не могла отвести взгляда от Давуда — ее милого, любимого Дариуша. Ей все время приходилось следить за собой, чтобы не выдать себя. Поэтому она сидела немного скованно. Сулейман неловко подсел к ней, и Хюррем поняла: он все знает. И все же она продолжала с тоской смотреть на любимого, стоящего на траве. Сила и пышущее через край мужество хорошо видны были в свете факелов. Умащенная маслом кожа поблескивала, когда он сгибал и разгибал руки, готовясь к схватке.
Ибрагим хрипло закричал:
— Эй, верблюд, я скоро положу тебя на лопатки!
Давуд крепко схватил соперника за талию и повалил его на землю. Ибрагим перекатился на бок и обвил ногами туловище Давуда, отчего тот распростерся на траве. Хюррем ахнула, когда Ибрагим встал и прыгнул на поверженного врага. Оба покатились к подножию одной из статуй. Они продолжали бороться у самой решетки шатра. Руки их скользили по умащенной маслом коже. Ибрагим схватил Давуда за волосы и попытался ударить его затылком о мраморный пьедестал статуи Аполлона. Давуд оттолкнул его, и Ибрагим по инерции покатился вниз по травянистому склону. Встав и покосившись на зарешеченный шатер, Давуд поднес руку к глазам, чтобы не ослепнуть от идущего изнутри света. Хюррем поднесла руки ко рту и в отчаянии смотрела на любимого, который стоял перед ней во всей красе. Она ахнула, когда Ибрагим неожиданно выбежал из-за угла и бросился на Давуда. Великий визирь набросился на ее любимого, и они оба снова упали на лужайку.
Сулейман встревоженно встал:
— Так нельзя — это против правил!
Хафса потянула сына назад, на диван.
— Сулейман, — зашептала она, — пусть все идет как идет. И что бы ни случилось, моли Аллаха, чтобы Давуд не победил.
Сулейман молча сел, повинуясь просьбе матери; на его лице появилось нерешительное выражение. Хюррем сразу поняла, что имеет в виду Хафса и на что способен змей Ибрагим — здесь, в игре, или в полутемных коридорах Топкапы.
Давуд вытянул руку вверх, чтобы уберечься от удара, но скользкие руки и плечи Ибрагима продолжали обрушиваться на него. Тогда Давуд сделал неуловимое движение локтем. Удар пришелся великому визирю в лицо. Хрустнул сломанный нос; Ибрагим взревел от боли. Его лицо заливала кровь. Он лег на спину и, зажав нос пальцами, вернул его на место. От отвратительного хруста обитательницы женского шатра вздрогнули. Дрожа от ярости, великий визирь вскочил и побежал в свои личные покои.
Давуда била крупная дрожь. Он поклонился в сторону султанского шатра и скрылся в темном парке.
Хюррем смотрела ему вслед и думала: «Берегись, любимый. Приспешники Ибрагима не только на улицах Стамбула, но и в спальнях и хамамах Топкапы».
Она теснее прижалась к Сулейману; в голове ее мешались боль и смущение. Губы ее султана нежно коснулись ее лба, но, если он даже что-то ей и сказал, она не расслышала.
Позже, когда они, обнаженные, лежали на диване, Сулейман нежно ласкал ее. Он водил губами по ее телу, наслаждаясь ее красотой. Нежно лизнул ее грудь, пробуя сладкую горечь собственного семени, покрывшего их обоих, когда они были охвачены страстью.
— Хюррем, любимая, — почти неслышно прошептал он.
— Да?
Он приподнялся на локтях и заглянул ей в глаза с тоской, с трудом пытаясь облечь мысли в слова.
— Хюррем… Ты любишь меня?
— Да, да, да… Тысячу раз да, Сулейман, — ответила она, обвивая его руками и ногами как можно крепче.
Сулейман глядел в ее бездонные глаза и понимал: она сказала ему правду.
— И я люблю тебя, мой тюльпан. — Он снова припал к ней губами. Лежа рядом с ней, прижимаясь щекой к ее уху, он очень хотел спросить ее о Давуде, о том, как она… но он не сказал ничего.
Хюррем лежала в объятиях любимого, чувствуя в каждой нежной ласке Сулеймана силу и нежность Давуда.
Глава 93
Хюррем бегала по Двору фавориток, гоняясь за своим младшим, Баязидом. Пятилетний малыш носился вокруг клумб и фонтанов, громко крича, а мать со смехом пыталась его поймать. Он прыгнул в фонтан, подняв целую тучу брызг. Хюррем не отставала от него. Она схватила мальчика, и оба повалились в воду. Хюррем приласкала Баязида и подхватила на руки. Малыш продолжал вопить и смеяться от удовольствия. Наконец она вытащила его из воды и сняла с него рубаху и штанишки, чтобы высохли на солнце.
— Ты мое сокровище, Баязид, — ворковала она, щекоча ему животик. — Твои братья уже учатся военному искусству и искусству государственного управления. Однажды и ты присоединишься к ним и научишься скакать верхом и держать саблю. Хочешь, милый?
Баязид захихикал и закивал.
— Значит, так все и будет, мой мальчик. Ты станешь искусным наездником и захватишь все земли наших врагов… Может быть, тебе удастся раздвинуть границы империи даже в новооткрытых землях Америки. — Она продолжала обнимать и целовать сынишку. — Твой брат Мехмет когда-нибудь станет султаном…
Глаза Баязида расширились, и он снова рассмеялся.
Хюррем подняла голову и увидела, что из тени за колоннами за ней следит Махидевран.
— Значит, ты думаешь, что твой сын будет султаном? — презрительно спросила она. — Только через мой труп!
Хюррем беззаботно ответила:
— Как хочешь; исполнить твое желание нетрудно. Ничто не доставит мне большей радости, чем видеть твой пустой взгляд рядом с пустым взглядом твоего жалкого Мустафы.
Махидевран затрясло от ненависти и гнева.
— Следи получше за своими детьми, дорогая. И пробуй все, что ты ешь, с осторожностью. Не хочу, чтобы твои ядовитые губы ласкали губы нашего господина. Или?.. — Она хрипло расхохоталась, и Хюррем передернуло.
Махидевран подошла к ним и, больно дернув Баязида за волосы, убежала, снова хрипло захохотав.
Хюррем прижала Баязида к груди.
— Милый, держись подальше от этой злобной джиннши. И никогда не бери у нее ни сладостей, ни конфет, если она предложит.
Баязид дернул мать за длинные волосы и расхохотался.
Глава 94
Сулейман и Давуд сидели на корме небольшого баркаса. Давуд крепко держал руль, ведя судно по бурным водам Босфора. Они быстро проплыли мимо Девичьей башни и, пройдя между двумя военными кораблями, вышли в залив Золотой Рог. Султан любовался красотой города в лучах закатного солнца; он смотрел на фонари, еще горящие между минаретами Айя-Софии в честь праздника.
— Я так горжусь своими сыновьями, — проговорил Сулейман, слушая плеск воды и хлопанье парусов. Он нагнулся, когда над ним проплыл парус.
Давуд задумчиво ответил:
— Наверное, приятно сознавать, что твой род продолжится и будет процветать в будущем.
Сулейман задумчиво посмотрел на своего красивого друга, но его улыбка угасла, когда он подумал о потомстве Давуда. Если все и дальше будет продолжаться как сейчас, потомства у Давуда не будет.
— Разве ты не хочешь быть с женщиной, познать прелести, которыми она обладает?
Давуд сделал вид, что не слышал вопроса:
— Посмотри, как последние лучи солнца блестят на куполе нашей великой мечети. Ничто не сравнится с величием и красой Стамбула!
Сулейман положил руки на плечи другу и начал массировать их. Сколько удовольствия доставил ему Давуд в последние годы! Его ладонь скользнула под рубаху; пальцы провели по поросли волос, закрывающей широкую грудь. Высвободив руку, он провел ею по гладко выбритому подбородку и подушечками пальцев похлопал по пухлым губам. Давуд тут же куснул его за палец. Сулеймана переполняла любовь к своему другу. Его переполняла любовь к Хюррем. «Я одинаково люблю вас обоих. И знаю, что вы оба любите друг друга так же сильно, как любите меня…»
— Давуд, — прошептал он, не скрывая нежности.
Давуд снова широко улыбнулся и посмотрел на закат, осветивший небо. Его сияние по силе равнялось его страсти. Сулейман тоже полюбовался красотами природы и, ткнувшись носом в шею Давуда, прошептал:
— Приходи сегодня вечером в мои покои.
Крепко держа руль, Давуд повернул судно в сторону небольшой дворцовой гавани Топкапы. Радостная улыбка заиграла на его губах, когда он представил себе бессонную ночь.
Покинув своего господина, Давуд вернулся в небольшую общую спальню, которую он делил с несколькими ичогланами. Час он провел в хамаме, а затем боковыми коридорами прошел на дворцовую кухню, чтобы наесться перед ночными утехами.
На кухне работало более двух сотен поваров. В огромных котлах кипели отвары трав и готовился пилав. На крюках висели бараньи туши, которых вскоре изжарят для нескольких тысяч обитателей дворца. Сто кондитеров готовили сладости, которые так любили все в Топкапы. Их высокие колпаки, похожие на сахарные головы, поблескивали безупречной белизной. Давуд бродил между скамьями, пробуя угощения, уже побывавшие сегодня на столе у его господина. Задумчиво жуя крылышко перепелки, он продолжал ходить среди поваров и поварят. Он тихо заговаривал с теми, кого знал лично и чьим искусством восхищался. Несколько минут он беседовал со своим другом Хамедом, наблюдая, как тот ловко отрезает ножки ягненка.
— Все вон! — послышался чей-то властный голос с противоположного конца кухни.
Повара забегали в замешательстве. Некоторые принялись возмущаться: пропали их приготовления к ужину и завтраку на следующий день.
— Вон! — громко повторил голос.
На кухне замелькал зеленый кафтан великого визиря. Он размахивал пистолью, продолжая громко требовать, чтобы все повара немедленно покинули кухню.
Давуд застыл в нерешительности; Ибрагим подошел к нему. От ненависти лицо великого визиря перекосилось; его трясло от гнева. Давуд продолжал стоять на месте, наблюдая, как повара покидают чадные пределы кухни. Они оставили кипящие котлы. Только что зарезанные бараны валялись на мраморных разделочных досках.
Ибрагим резко остановился перед ним и развернулся проверить, остались ли они одни. Когда его взгляд снова упал на любимца султана, губы его искривила улыбка. Он потер сломанный нос и, опустив руку, погладил за поясом рукоять кинжала.
— Ты, верблюд, слишком часто переходишь мне дорогу, — хрипло, с ненавистью произнес он.
Давуд продолжал молча смотреть в упор на великого визиря.
Наконец он осмелился спросить:
— Чего ты хочешь, во имя Аллаха? — Собственную ненависть он пока не смел обнаруживать.
— Молчать! — завопил великий визирь, с размаху ударяя Давуда по лицу тыльной стороной ладони. — Как ты посмел говорить в моем присутствии без моего позволения?
Давуд снова выпрямился и вытер окровавленную губу.
— Всем надлежит молчать лишь в присутствии Тени Бога на Земле, нашего господина Сулеймана.
Ибрагим снова со всей силы ударил Давуда по лицу.
— Я могу сейчас же приказать казнить тебя за дерзость, верблюд!
Давуд прикусил язык, понимая, что великий визирь не лукавит. Он с ужасом наблюдал, как Ибрагим извлекает из ножен кинжал. Обвел глазами кухню, но вокруг никого не было. «Убить мне врага нашего господина сейчас или выждать и постараться узнать, каковы его истинные намерения?» Он заметил лежащий невдалеке колун.
Ибрагим грубо схватил Давуда и швырнул его на мраморную разделочную доску, где только что зарезали барана; Давуд очутился в луже крови.
— Ты не больше чем прихоть, мимолетный каприз нашего господина, — сквозь зубы процедил Ибрагим. — Ты просто кусок мяса — не лучше чем тот баран, что сейчас лежит на твоей башке. Ты тоже служишь для его удовольствия. Я пришел убедиться, что ты все правильно понимаешь, верблюд! Мое место тебе не занять! Ты никогда не будешь обладать моей силой и властью. Ты примешь меня, Давуд, так же как Сулейман в своей власти принял тебя.
Ибрагим сдернул с Давуда рубаху и швырнул ее на пол. Давуд лежал не шевелясь; Ибрагим замахнулся кинжалом, ловко, точно между ягодиц, распорол его шаровары. И разодрал их. Обрывки полетели на пол. С силой подняв Давуда с плиты, он уложил его лицом вниз. Давуд ударился подбородком о мрамор. Рот наполнился кровью, которую он поспешил выплюнуть. Он по-прежнему не смел шевелиться и еще больше распалять великого визиря. Он понял, что сегодня не умрет. Сегодня великий визирь попробует одержать над ним верх, овладев им.
* * *
В тот вечер Давуд не явился на свидание к Сулейману. Он сидел в нижнем парке Топкапы, стараясь умерить боль в нижней части живота, и тихо плакал. Он скорчился в темноте, глядя, как на востоке медленно встает солнце. Поглаживая себя, он не переставал плакать.
Глава 95
Сулейман широким шагом направлялся в дворцовую конюшню. Они с Ибрагимом полюбовались великолепными лошадьми, нежно похлопав каждую по шее и проверив их ноги. Конюхи низко кланялись, когда они переходили из одной конюшни в другую. Они горделиво улыбались, когда султан осматривал их труды и хвалил за то, что содержат лошадей в превосходном состоянии.
— Этот жеребец великолепен, — с довольным видом проговорил Сулейман.
— Да, — ответил Ибрагим, — он почти не уступает Тугре.
Сулейман провел ладонью по шее коня и заглянул в его светло-карие глаза.
— Да, — сказал он наконец, и в его голосе послышались печальные нотки.
Ибрагим положил руку на плечо Сулейману и повел его в следующую конюшню. Еще час они осматривали кобыл и беседовали с конюхами и их помощниками.
Выйдя, довольный султан достал из карманов несколько сот золотых дукатов и отдал конюхам, приказав разделить их между всеми. После короткой прогулки по боковому парку они вернулись в Изразцовый дворец.
Ичогланы поднесли им кубки с шербетом и поднос с летними ягодами. Затем Ибрагим наклонился к другу:
— Сулейман, я уже несколько недель не видел твоего Давуда. Надеюсь, он здоров?
Сулейман взял Ибрагима за руку.
— Я тоже давно не видел своего друга и беспокоюсь за него. Я приказал пажам обыскать город, но его так и не нашли, — мрачно ответил он.
Ибрагим также изобразил тревогу:
— Не сомневаюсь, господин, он жив и здоров. Он доблестный лев, которым я давно восхищаюсь и которого уважаю не только как янычара и ичоглана, но и как твоего близкого друга. — Он мягко коснулся щеки Сулеймана.
— Наверное, ты прав. Догадываюсь, зачем ему понадобилось ненадолго остаться одному. — Сулейман осушил свой кубок и, попрощавшись с другом, отправился в свой уединенный парк.
Ибрагим смотрел вслед Сулейману, задумчиво поглаживая нижнюю губу. Затем он презрительно хмыкнул и проговорил:
— Скатертью дорога этому мерзкому верблюду — пусть гниет в аду!
Глава 96
Давуд лежал на выступе в огромной подземной пещере. Рассеянно прислушиваясь к капанью воды, он любовался тенями многочисленных колонн и гадал о том, что готовит ему будущее. Огромная голова Медузы смотрела на него, но не отвечала на его вопросы. У самых ее каменных губ плескалась черная вода. Вдруг по дощатому настилу пробежала большая крыса и взлетела на резную колонну. Давуд проводил крысу взглядом. Он услышал, как ее коготки царапают по камню — должно быть, зверек нашел наверху какую-то площадку. Продолжая вглядываться в темноту, Давуд провел пальцами по своим густым волосам, которые отросли до самых плеч. Он посмотрел на свою нарядную одежду, ощупал мягкую материю. Осторожно положил руку на свое мужское достоинство.
— Верблюд, — с горечью проговорил он, закатывая глаза. — В хамаме мне доводилось видеть многих янычар, которые значительно превосходили меня статью… Наверное, Ибрагим простодушнее, чем хочет казаться. Он предпочитает властвовать только над теми, с кем сам чувствует себя больше мужчиной, чем он есть на самом деле. Правда, он каким-то образом очаровал моего господина… Сулейман не желает слышать о нем ничего дурного.
Он снова всмотрелся во мрак, пытаясь понять, что несет ему будущее — и есть ли оно у него вообще.
— Ты сдохнешь, Ибрагим! — гулко прозвучал в пещере голос Давуда. — Либо от моей руки, либо от руки Сулеймана, ибо теперь наши руки — одно целое. Мы едины и в нежных ласках, которые дарим Хюррем, и на войне, и в мести.
Он встал и ловко спрыгнул с выступа. Пробежав по доскам, он отправился сеять добро и зло. Добро — для тех, кого он любил; зло — для тех, кто хотел их уничтожить.
Глава 97
Ичоглан старательно массировал спину султана, время от времени поливая его водой и разминая напряженные, скованные мышцы. Сулейман дремал, но даже в полудреме думал о своем друге. Где сейчас Давуд? Он слегка поморщился, когда неопытные пальцы задели особенно больное место. Ичоглан поспешно вскочил и отошел к двери. Сулейман продолжал лежать ничком на мраморной плите. Его терзали невеселые мысли. То и дело он смахивал непрошеную слезу.
Ичоглан вернулся и сел рядом; его сильные руки снова принялись ласкать и ублажать тело султана. Их тепло утешало; они спускались все ниже, по спине к ягодицам. Он касался его нежно и бесцеремонно, так, как мог лишь один человек в целом свете…
— Давуд! — не веря себе, вскричал Сулейман, переворачиваясь и глядя другу в глаза. Он сел и обвил его руками.
Давуд ответил ему тем же. Они покатились по мрамору, сплетясь в объятиях. Страстно целуясь, они пытливо заглядывали друг другу в глаза.
— Друг мой, я очень беспокоился за тебя, — прошептал наконец Сулейман.
— Ш-ш-ш, — ответил Давуд. — Я вернулся, любимый, и больше никогда тебя не покину.
Они снова поцеловались и рассмеялись.
— Давуд, с тобой мне сразу стало легко, как будто у меня выросли крылья.
— А я, Сулейман, рядом с тобой счастлив, как павлин среди кур.
Они продолжали кататься по мрамору и ласкать друг друга. Рука Давуда скользнула по мускулистой груди и нежно коснулась завитков волос внизу живота Сулеймана. Коснувшись губами губ своего любимого, он почувствовал, как твердеет плоть Сулеймана, и обхватил ее пальцами, чувствуя, как она наливается кровью и растет. Он прекратил ласки, когда Сулейман перехватил его руку и оттолкнул от себя. Давуд смущенно поднял голову. Он увидел на губах султана улыбку, в которой сквозила серьезность.
— Нет, друг мой, мы оба знаем, что любим друг друга. Пока тебя не было, я долго размышлял и понял, что по-другому и не может быть. Я твой, Давуд, но есть и еще одна часть нашей любви, которая должна объединить нас.
Давуд вопросительно смотрел на султана.
— Сейчас я прикажу моим ичогланам как следует помассировать нас, вымыть и принести самые роскошные одежды. Тебе я подарю новый кафтан, который недавно сшили для меня; по-моему, он тебе очень пойдет. Затем мы перейдем в Прибрежный павильон, где будем пировать, пока не насытимся и не напьемся. Когда мы поймем, что больше не сможем съесть ни одного перепелиного яйца и выпить ни одного кубка превосходного красного вина, которое делают здесь, в Топкапы, нам подадут кальян. Мы как следует воспламенимся, а затем отправимся в мои покои и насытим наше величайшее желание. Ты, Давуд, — султан моего сердца. Отныне я так и буду с тобой обращаться. Мы с тобой одно целое.
Давуд наклонился к любимому и поцеловал его.
Остаток дня они провели в хамаме; несколько ичогланов трудились над ними и исполняли все их желания. Их долго массировали и мыли. Им постригли ногти на руках и на ногах. Затем помыли им головы и остригли волосы. Глядя, как цирюльник осторожно подстригает холеную бородку Сулеймана, Давуд жмурился от удовольствия. Он заулыбался, когда и его начисто побрили остро заточенным кинжалом. Пока ловкие руки ичогланов разминали все их мышцы, они переговаривались шепотом, сплетя пальцы на мраморной белой плите. Наконец, их, безупречно чистых и нагих, вывели из хамама и препроводили в султанскую гардеробную. Еще несколько ичогланов помогли им облачиться в тончайший шелк и парчу. На их босые ноги надели туфли, расшитые изумрудами и рубинами. Затем из внутренних покоев султана вышел ичоглан с маленькой резной шкатулкой в руках. Сулейман откинул крышку. На алой бархатной подушечке лежала тонкая золотая цепочка. Сулейман осторожно вынул цепочку и надел ее на шею Давуду.
— Друг мой, я сделал ее для тебя собственными руками. Каждое звено символизирует любовь и доверие, какие я испытываю к тебе всей душой и всем сердцем. Точно такую же цепочку я подарил Хюррем перед тем, как отправился в последний поход.
Давуд пропустил между пальцами тонкие звенья и вытер слезы, навернувшиеся ему на глаза. Он потянулся к руке Сулеймана и поднес ее к своим губам.
— Благодарю тебя, — произнес он срывающимся от волнения голосом. — Твой подарок значит для меня больше, чем все милости, которыми ты меня осыпал до сих пор.
Сулейман ласково улыбнулся и сам поднес к губам руку Давуда.
— Пойдем, наш пир начинается.
Несколько часов они провели в роскошном Прибрежном павильоне. Перед ними стояли золотые блюда с платиновыми завитками, доверху наполненные перепелами, олениной, курятиной, бараниной, мясом льва и павлина. Чаши, до краев наполненные экзотическими соусами, источали разнообразные ароматы, пробуждая аппетит. Им подали также грибы, печеный лук, свеклу и корнеплоды. Аромат свежеиспеченного хлеба заполнял их ноздри.
После горячего принесли подносы, нагруженные сладчайшей пахлавой и разнообразными сладостями. Вина и шербеты лились рекой весь вечер; Давуд наслаждался их изысканным вкусом. Когда наконец они перешли к сладкому кальяну, который запивали густым черным кофе, начались ночные развлечения. Шуты и циркачи, карлики и актеры пантомимы услаждали их взоры своими номерами.
Сулейман и Давуд сидели рядом на мягких подушках, прижавшись друг к другу. Сулейман наблюдал за своим спутником; искренняя радость Давуда доставляла ему больше удовольствия, чем само представление.
Под грохот барабанов и звуки труб они наслаждались зрелищем. Перед ними выступали глотатели огня и фехтовальщики, на мраморном полу состязались борцы, одетые лишь в легчайшие туники. Акробаты делали сальто и высоко подпрыгивали; мечи со свистом рассекали воздух совсем рядом с их голыми ногами и животами.
Лезвия скользили угрожающе близко к мускулистой плоти, но благодаря исключительной ловкости и опыту никто не пострадал. Давуд восхищенно качал головой. Ему страстно захотелось коснуться своего любимого султана.
Сулейман провел ладонью по груди Давуда:
— Ты готов, любимый?
Давуд закрыл глаза в знак подтверждения.
Сулейман нежно взял Давуда за руку и повел по парку к своим личным покоям. Когда они вышли на тропинку и поднялись на мраморные ступени террасы, Сулейман крепче схватил его за руку, ладонь его вспотела.
Они долго шли под колоннадой и по коридору, направляясь к спальне. Теперь рука у Сулеймана обильно вспотела. Наконец он выпустил Давуда.
— Что случилось, Сулейман? — спросил Давуд, не скрывая тревоги.
— Ничего, Давуд, все в порядке. Пожалуйста, входи и жди меня… Мне лишь нужно облегчиться. Я сейчас приду.
Давуд замялся, но затем, проведя тыльной стороной ладони по щеке Сулеймана, он повернулся к двери. Сулейман смотрел Давуду вслед; тот вошел в спальню. Когда он услышал, как за другом захлопнулась дверь, он тяжело облокотился о каменную стену и посмотрел в небо.
— Прошу тебя, Аллах… То, что я сейчас делаю, правильно и справедливо. Я не могу допустить, чтобы все шло так же, как раньше, не потеряв цельности, которой требует мое сердце. Пожалуйста, помоги мне в том, что я задумал. И пусть все заинтересованные лица поймут, что я желаю лишь справедливости. Дай мне сил и решимости довершить начатое… — Он сгорбился, дрожа, и сжался в темном, тихом коридоре. Каменная стена приятно холодила спину. В руке он крепко сжимал кинжал.