Давуд вошел в комнату, с которой успел хорошо познакомиться. Диван для сна был накрыт покрывалами из меха горностая и лисицы. На полу лежали красивейшие персидские и кашмирские ковры. Венецианские застекленные светильники освещали все ниши, а стены были выложены изникской плиткой сказочной красоты. Давуд слегка пошатывался — наркотик из кальяна еще бурлил в его крови.
Он обернулся, услышав за спиной легкий шорох.
Перед ним стояла Хюррем в шелковом халате, расшитом черным жемчугом и бриллиантами. Пышные огненно-рыжие волосы спадали ей на плечи, окружая голые плечи и тонкие руки. Глаза ее сверкали так же ярко, как драгоценные камни, нашитые на ее халат. Она улыбнулась, разомкнув соблазнительные губы, и шагнула к нему.
Ошеломленный Давуд молча смотрел, как она приближается к нему, раскинув руки. Ему показалось, что Александра… Хюррем… привиделась ему во сне, навеянном сладким кальяном. Она потянулась к нему и закинула руки ему на шею. Лишившись дара речи, Давуд нагнулся и прильнул губами к ее губам, наслаждаясь нежным ароматом. Сердце его бешено забилось. Ему показалось, что их поцелуй длился целую вечность. Он обхватил любимую за талию и оторвал от земли.
Хюррем прильнула к нему, забыв о том, что ее ноги болтаются в воздухе. Одна туфля упала на ковер. Нежно лаская ее, Давуд не переставал страстно ее целовать. Хюррем пылко отвечала ему, и он погрузился в полузабытье.
Сулейман словно окаменел в темном коридоре. Он поглаживал инкрустированную драгоценными камнями рукоятку кинжала, зная, что ждет его в его спальне, и всецело понимая, что он сейчас собирается сделать. Рыдания сотрясли его. Глаза наполнились слезами, и он грубо смахнул их. Оттолкнувшись от стены, он шагнул к тяжелой двери.
Почувствовав, как ей в живот уткнулось его выросшее мужское достоинство, Хюррем закрыла глаза и выгнула спину, не отрываясь от губ Давуда.
Дверь скрипнула и приоткрылась.
Хюррем еще раз коснулась губами губ Давуда, вдохнула идущий от него аромат сладкого вина и легко высвободилась из его объятий. Они оба обернулись, когда в спальню вошел Сулейман. Султан медленно приближался к ним, сжимая в дрожащей руке кинжал. Подойдя к ним, он положил клинок на бронзовый пьедестал. Затем крепко обнял их обоих — двух его самых любимых людей на свете.
Они втроем долго стояли, тесно обнявшись. Наконец, Сулейман разжал руки и сделал шаг назад.
Хюррем как завороженная слушала, как султан шепчет:
— Сегодня ваша ночь, мои любимые! Уверяю вас, она наступила не слишком поздно. Я вас оставлю, и пусть судьба вернется на тот курс, который был в свое время столь печально нарушен. Я… приказал евнухам охранять все подходы к моим покоям, но не входить ни в одну из комнат или коридоров. Здесь вас никто не увидит, но вы не должны даже заикаться о том, что произойдет здесь сегодня. Если об этом узнают, вас обоих ждет немедленная смерть… А после вас умру и я. — Глазами он указал на кинжал. — Держите его поблизости все время и, если понадобится, немедленно пускайте в ход — ради нас всех…
Хюррем смотрела на Сулеймана глазами, в которых застыло обожание. Из ее глаза выкатилась слезинка. Дождавшись, пока ее слезинка упадет, Сулейман продолжал:
— Я люблю вас обоих со страстью, которую, наверное, невозможно описать словами, поэтому даю вам время для того, чтобы вы исполнили ваше самое заветное желание…
От слез перед глазами Хюррем все расплывалось. Сердце готово было разбиться от слов любимого. Сулейман молча повернулся и направился к выходу.
— Сулейман! — тихо позвала она, когда он стоял на пороге.
— Останься! — вторил ей Давуд своим глубоким баритоном.
Хюррем посмотрела в глаза Давуду и с самой нежной улыбкой прижалась щекой к его груди, протягивая руку к их общему любимому.
Сулейман не знал, на что решиться; из-за слез он не мог видеть их отчетливо. Плача от счастья, он стоял на месте. Давуд и Хюррем подошли к нему и крепко обняли. Он наклонился, пылко поцеловал фаворитку в губы и, выпрямившись в полный рост, нежно поцеловал Давуда, вложив в поцелуй всю свою любовь. Хюррем с радостью наблюдала за двумя своими любимыми мужчинами; ее губы ласкали обоих. Она уткнулась лицом в грудь Сулейману и заметила цепочку, сверкнувшую на груди у Давуда.
От цепочки как будто шло тепло. Хюррем просияла.
Они не спеша подошли к дивану, застеленному роскошными меховыми покрывалами. Легкий ветерок колыхал полог и шелковые занавеси в проеме, выходящем на открытую галерею. Мягкий свет вечерней луны играл в складках атласного полога. Из темного парка послышался орлиный клекот — то самка призывала к себе самца, учуяв его высоко в небе.
Утром, когда за атласный полог проникли первые лучи солнца, трое обнаженных любовников улыбнулись, не просыпаясь.
Хюррем лежала, уютно свернувшись между двумя теплыми телами ее любимых мужчин.
Она была бриллиантом между двумя изумрудами Европы и Азии.
Она была Стамбулом.
Глава 98
Остаток лета прошел в праздности и ночах страсти…
И следующая зима промелькнула незаметно, как во сне; плоть согревалась огнем обожания и нежными касаниями губ.
Когда парк Топкапы снова расцвел весенним буйством красок, двоим мужчинам пришлось ограничиться лишь мужскими ласками; Хюррем ласково и нежно наблюдала за ними. Она гладила обоих любимых, а затем клала руку на свой живот, в котором рос ребенок.
Глава 99
Нежась на солнце, согревающем Двор фавориток, Хюррем что-то тихо напевала, вышивая золотой нитью тюрбан. Она лишь на мгновение отвлеклась, когда увидела, что по двору идет Махидевран. Мать наследника престола направлялась в хамам. Хюррем продолжала улыбаться своим мыслям. Вдруг, дойдя до колоннады, Махидевран развернулась, подошла к ней и села рядом.
Хюррем посмотрела на красавицу одалиску, радуясь, что уже несколько месяцев они не ссорятся, не обмениваются колкостями. Последнее время она вообще редко видела Махидевран.
Неожиданно Махидевран залилась слезами и закрыла лицо руками.
— Пожалуйста, прости меня, Хюррем! Я больше не вынесу пытки! — простонала она.
Хюррем опустила ткань на живот и молча положила руку на плечи Махидевран.
— Прошу тебя, дорогая, — рыдая, говорила Махидевран, — я знаю, что ты с самого своего приезда сюда стала зеницей ока нашего господина, но мне было так больно оттого, что ему больше не нужны мои ласки… А ведь я так хорошо его ублажала! Гюльфем и Ханум утешают друг друга, а у меня, с тех пор как моего милого Мустафу назначили наместником в отдаленной провинции, нет никого, с кем я могла бы поговорить!
Хюррем легонько сжала ее плечо:
— Махидевран, я готова стать твоей подругой, если ты мне позволишь.
Женщина плача обняла Хюррем, уткнулась ей в плечо и зарыдала, нежно гладя растущий живот и шмыгая носом.
Хюррем гладила Махидевран по голове. Вдруг мать наследника престола пытливо посмотрела на нее снизу вверх. По ее лицу бежали слезы; лицо перекосилось.
— Милая моя, — продолжала Махидевран, — прости за то, что я так плохо обращалась с тобой и твоими детьми. Меня ослепили собственное безрассудство и безрадостное существование. Прошу, прости меня.
Хюррем тронули признания отвергнутой фаворитки султана. Она погладила ее по руке и поцеловала в щеку. Махидевран просветлела и едва заметно улыбнулась. Взгляд ее упал на вышивку, едва прикрывающую большой живот. Она приложила к животу ухо, чтобы услышать биение жизни.
— Материнство с каждым днем все больше красит тебя, Хюррем, — прошептала Махидевран, шмыгая носом. — Надеюсь, наш господин не разлюбил тебя оттого, что ты растолстела и от тебя неприятно пахнет?
Хюррем отпрянула:
— О чем ты?
— Ах, извини, дорогая. Ты очень красива, но известно, что мужчинам неприятен вид женщины, не способной удовлетворить их животные потребности. Обычно они отделываются ложью о том, как уважают мать будущего ребенка, но насыщать свое желание предпочитают другими способами…
Радость на лице Хюррем сменилась замешательством, когда она подумала о двоих своих любовниках, которые со всей страстью любят друг друга, а не ее. Глаза ее наполнились слезами.
Она встала; вышивка упала на землю. Махидевран тоже встала и крепко обняла ее.
— Не бойся, Хюррем. Я буду с тобой до тех пор, пока ты снова не станешь пригодной для нашего господина и его страсти. Хотя он, возможно, и говорит о твоем состоянии с отвращением, я всегда буду напоминать ему о твоих прелестях.
Хюррем почувствовала, как заболел у нее живот. Близость Махидевран вдруг встревожила ее. Она подняла глаза к небу, надеясь хоть немного успокоиться. Затем посмотрелась в чашу фонтана. Рядом с Махидевран она действительно выглядела настоящей уродиной… Когда рябь на воде улеглась, Хюррем заметила злорадную улыбку своей спутницы. Тревога сменилась ужасом и недоверием. Глаза матери наследника престола забегали из стороны в сторону, губы скривились в торжествующей ухмылке.
— Как ты смеешь! Ты лжешь, дикая гиена! — презрительно произнесла Хюррем, отталкивая от себя Махидевран.
Та вспыхнула, и на ее лице отразились ее истинные чувства. Гнев, давно копившийся внутри ее, вырвался наружу.
— Я не лгу! Ты уродлива, Хюррем, — и даже больше, чем ты думаешь! Посмотри, какой у тебя огромный живот и как отекли твои ноги! Лицо у тебя покраснело, а груди уже отвисли от молока. Любому мужчине противно было бы смотреть на тебя, не говоря уже о том, чтобы прикасаться к тебе в таком состоянии.
Хюррем вскрикнула и замахнулась, собираясь влепить злобной джиннше пощечину, но та оказалась проворнее. Она легко отшвырнула руку Хюррем и, сжав кулак, с силой ударила ее в живот. Хюррем тяжело осела набок и с глухим стуком упала на мраморную плиту. Она ахнула от острой, пронизывающей боли. Живот словно наполнился невыносимым жаром. Между ног стало мокро… Извиваясь от боли, Хюррем в ужасе смотрела на мраморные плиты. У нее отошли воды, окрашенные темной кровью. Кровь испачкала ее одежду и растеклась по мрамору. Она хотела закричать, но от ужаса и боли у нее отнялся голос.
Занеся над головой дрожащую окровавленную руку, Хюррем повернулась к Махидевран. Ангел смерти летал над нею; перед глазами все поплыло. Оставалась только боль. Она продолжала смотреть на Махидевран, чье улыбающееся лицо растворилось в мучительной темноте. Хюррем потеряла сознание.
Мать наследника улыбнулась, глядя на неподвижную окровавленную женщину у своих ног, а затем, презрительно хмыкнув, подняла юбки, чтобы не запачкаться, и отправилась в хамам.
Глава 100
Сулейман и Давуд неслись по коридорам Топкапы; по пятам за ними бежали несколько черных евнухов. От спешки они то и дело спотыкались в полумраке, освещенном лишь факелами.
Они резко остановились у двери, ведущей в гарем.
— Туда тебе нельзя, любимый. Подожди в моих покоях, а я вернусь, как только что-то узнаю, — быстро прошептал Сулейман, сжав плечо Давуда.
Сулейман скрылся за дверью и зашагал по Золотому пути, ведущему в гарем. Оставшись один, Давуд вздрогнул и, не стесняясь, заплакал. Он прислонился к стене и в ужасе закрыл рот дрожащей ладонью.
Сулейман пересек Двор фавориток и взлетел по лестнице в покои Хюррем. Настежь распахнув дверь, он остановился на пороге, тяжело дыша и глядя на открывшуюся ему сцену. Над диваном, на котором лежала Хюррем, склонилась валиде-султан. На полу растеклась лужа крови; белое покрывало на его любимой тоже окрасилось в красный цвет. Сулейман застыл, охваченный горем. Он прижал руку к груди и медленно подошел к матери.
Глаза Хафсы покраснели от слез. Она положила руки на плечи сыну, уткнулась лицом ему в грудь. Затем, взяв его за руку, она вывела его на открытую галерею.
Мать и сын крепко обнялись и заплакали.
Через несколько минут к Сулейману наконец вернулся дар речи.
— Что случилось, матушка? Как все это произошло?
Хафса прижалась губами к уху сына и что-то зашептала.
Сулейман сжал кулаки; кровь бросилась ему в голову. Все его тело окаменело от ярости. Он выпрямился в полный рост и ударил кулаком по каменной стене. Хафса встревоженно следила за ним. Он круто развернулся и побежал вниз.
— Махидевран! — хрипло кричал он. — Махидевран!
Сулейман распахивал двери ногой и обыскивал все покои по очереди.
Спустившись в нижний ярус, он обошел еще несколько комнат. От ярости он весь дрожал, но продолжал искать. Когда он выбежал в нижнюю колоннаду, Махидевран, пританцовывая, вышла из небольшой библиотеки. Она что-то напевала и радостно улыбалась.
— Ты звал меня, любимый? — весело произнесла она.
Сулейман замер на месте и стиснул кулаки. Ему стоило больших усилий не пустить их в ход.
— Что ты натворила, джиннша? — спросил он, приблизив свое лицо к ее лицу почти вплотную.
— Не знаю, о чем ты говоришь, дорогой. Что-нибудь случилось? — проворковала Махидевран, гладя его по плечу.
— Ты прекрасно знаешь, что ты натворила! — закричал он, передергиваясь от ее прикосновения.
— Ах, Сулейман, ты о Хюррем… Как жаль. Но все же, мой милый, не забывай, что у тебя есть я и другие фаворитки, а также множество девиц, которые скучают в общих спальнях. — Она коснулась его сжатого кулака. — Пойдем со мной, любимый, и я напомню тебе, на что я способна.
Сулейман вырвался и замахнулся, собираясь ударить Махидевран по лицу. Она испуганно сжалась, но султан не стал ее бить. Рука его упала вдоль тела. Радостно улыбнувшись, Махидевран провела рукой по своим волосам. Они заблестели на солнце.
— Господин мой, я знаю свое место и помню наши обычаи. Как мать наследника престола, я занимаю первое место среди всех женщин гарема… кроме валиде-султан. — Она не спускала глаз с султана.
Сулейман опустился на мраморную скамью и горестно закрыл лицо руками.
— Я доставлю тебе радость и удовольствие, которое вряд ли способна доставить тебе эта сука со своими чарами.
Сулейман резко выпрямился и, исполненный ненависти, бросился на Махидевран. Дрожащим от гнева и горя голосом он выговорил:
— Ты больше никогда не войдешь в мою спальню! Ты никогда не прикоснешься ко мне и никогда, никогда больше не будешь наслаждаться роскошью этого дворца. А теперь оставь меня. Прочь!
Махидевран надменно ответила:
— Что ж, так тому и быть! Чары рыжей шлюхи ослепили тебя! Мой сын взрослеет; я буду сидеть в своих покоях и ждать, когда ты испустишь последний вздох. Я стану следующей валиде-султан, и мы с Мустафой, который будет во всем мне послушен, расширим нашу империю через много лет после того, как ты превратишься в прах в своей могиле. Пусть собаки рвут твой труп и черви грызут твою плоть!
Султан грубо схватил ее за горло.
— Ты не поняла, что я сказал, моя сладкая Махидевран, — процедил он, смыкая пальцы. — Я велел тебе не показываться мне на глаза… Ты покинешь не только дворец Топкапы, но и Стамбул!
— Но ты не имеешь права так поступать. Я — мать наследника престола! — с трудом, корчась от боли и ужаса, прошептала Махидевран.
— Гиацинт! — закричал султан, по-прежнему крепко держа ее за горло. Лицо Махидевран побагровело, а тело обмякло.
Главный черный евнух выбежал во двор и опустился на колени перед своим господином.
— Немедленно отправляйся на базар! — закричал Сулейман. — Купи там самого грязного и вонючего верблюда, какого найдешь. Это будет мой последний подарок моей красивой фаворитке перед тем, как она навсегда нас оставит.
— Ты не имеешь права, — прошептала Махидевран, падая на колени.
Сулейман гневно посмотрел на Гиацинта и жестом велел ему выполнять приказ.
— Гиацинт, у тебя двадцать минут; не медли, иначе ты присоединишься к этой мерзкой шлюхе и отправишься в ссылку вместе с ней! — Он снова повернулся к Махидевран, которая заливалась у его ног бессильными слезами. Задрав голову, она обхватила ноги султана и принялась умолять простить ее.
Сулейман по-прежнему дрожал от гнева.
— Ты поедешь на грязном верблюде и будешь ехать до тех пор, пока он не падет от истощения и не сдохнет от жажды. Если я еще когда-нибудь увижу тебя или услышу, что ты продолжаешь существовать, я собственными руками задушу тебя и уничтожу плод твоих чресел. А теперь вон отсюда!
Он выпустил обезумевшую от горя женщину и понесся назад, в покои Хюррем.
Глава 101
Прячась в самых темных углах покоев, валиде-султан с тяжелым сердцем наблюдала за происходящим; ее грызла мучительная тревога.
Сулейман стоял на коленях рядом с диваном Хюррем. Молясь Аллаху, он подносил ее безвольную руку к своим губам и плакал. Изгнав из Стамбула Махидевран, он переселил Гюльфем, Ханум и всех черных евнухов в другие покои, чтобы никто не мешал ему быть с любимой. Давуда он поселил у себя; по ночам они оба сидели у постели любимой.
Хафса с ужасом смотрела на Давуда. Открывшаяся ей правда наполняла ее ужасом.
Всю ночь они сидели молча. Сулейман прижимался губами к руке и запястью Хюррем; он радовался, когда слышал слабый пульс, и не переставал молиться. Молитва вселяла в его душу пусть небольшую, но надежду.
Давуд положил дрожащую руку ему на плечи.
Вдруг Хюррем приподнялась и громко закричала.
Мужчины в тревоге отпрянули. Хафса подбежала к дивану и принялась укачивать роженицу. Хюррем застонала и, открыв глаза, наполненные слезами, потянулась к Сулейману и Давуду. Оба взяли ее за руки. Гневно глядя на мужчин, Хафса провела рукой по тугому животу Хюррем.
— Ребенок выходит, — встревоженно прошептала она. С сомнением покосившись на Давуда, она сдернула с Хюррем покрывало. Огромный живот ходил ходуном.
Мужчины сидели, оцепенев от ужаса. Они чувствовали себя совершенно бесполезными, никчемными.
— Сынок, поддержи свою любимую, иначе я не смогу сделать свое дело.
Сулейман поспешно влез на диван и лег рядом с Хюррем. Роженица, раздираемая мучительной болью, всей тяжестью навалилась ему на грудь, а он крепко обнял ее и прижался щекой к ее щеке. Хафса встала в ногах дивана и нащупала головку ребенка.
Хюррем чуть слышно застонала, и головка скрылась в ее лоне, и почти сразу хлынула кровь. Сулейман старался держать ее как можно нежнее; его слезы падали на ее измученное страданиями лицо. Давуд погрузился в мрачные раздумья, сжимая ее руку в своей.
— Хюррем! — плача, позвала Хафса. — Тужься, дорогая. Выталкивай ребенка наружу!
Роженица пробормотала что-то нечленораздельное, слабо хватаясь за Давуда и поворачивая голову, чтобы посмотреть в глаза Сулейману.
— Ребенок важнее меня, любимый. Пожалуйста, помоги ему появиться на свет… — с трудом прошептала она.
Сулейман коснулся губами ее щеки, но ничего не ответил, он отчаянно старался сдержаться от проявлений своего горя.
Тело Хюррем сотрясалось в схватках; она снова закричала от боли.
Хафса наклонилась к ее ногам, глядя, как во второй раз показываются черные волосы ребенка, слипшиеся от крови.
Она нахмурилась и посмотрела на Хюррем и Сулеймана. Затем жестом подозвала к себе Давуда.
— Давуд! Подойди сюда. Мне понадобится твоя сила, чтобы извлечь ребенка.
Его передернуло; лицо побелело от страха, но он выполнил приказ валиде-султан. С трудом подойдя к ней, он положил ладони на внутреннюю поверхность бедер Хюррем. Скоро его руки стали скользкими от крови. Он как мог помогал любимой. Вот его пальцев коснулся затылок ребенка… Он ахнул от ужаса.
Хюррем заплакала от бессилия. Сулейман нежно обнял ее, беспомощно глядя на валиде-султан и Давуда. Вдруг фаворитка обмякла и потеряла сознание в его объятиях. Он в страхе вскрикнул.
— Сулейман! — закричала Хафса. — Надави ей на живот! Нельзя допустить, чтобы ребенок снова ушел внутрь, иначе мы потеряем обоих!
Она вскочила и выбежала в соседнюю комнату. Через несколько минут вернулась с острым кинжалом. Наклонившись к Давуду, она заглянула ему в глаза.
— Я рассчитываю на тебя, Давуд. Готовься принять ребенка.
Он кивнул.
Валиде-султан приложила острие кинжала к плоти Хюррем — над самой головкой ребенка. Сулейман надавил ей на живот. Лезвие прорезало плоть, и ребенок, захлебываясь, вышел на свет… Хрустнула смещенная кость Хюррем.
Давуд держал на руках маленький комочек. Его жгли слезы радости и горя. Хафса бросила кинжал на диван, выхватив у него младенца, подняла его в воздух и ловко хлопнула по спинке. Вначале он не подавал признаков жизни — как и его мать. Хафса еще раз шлепнула новорожденного. Малыш дернулся, закашлялся и задышал. Потом громко, пронзительно закричал, отчего все находящиеся в комнате вздрогнули. Обессиленная Хафса передала ребенка Давуду и, перевязав пуповину, перерезала ее острым кинжалом. Затем жестом приказала Давуду отойти. Теперь ей предстояло позаботиться о роженице. Давуд молча расположился на диване. Пока Хюр-рем лежала без сознания, мужчины согревали ее тело своим теплом и прижимали ребенка к ее едва бьющемуся сердцу. Слезы градом лились из глаз обоих.
Хафса как могла постаралась остановить кровь и обработать рану, которую сама же и нанесла. Она покрыла поверхность раны густым слоем целебной мази и как можно глубже затолкала в зияющую рану тампон. Схватила Хюррем за левую ногу, глядя в лицо лежащей без сознания женщины, а затем перевела взгляд на охваченных ужасом мужчин по обе стороны от нее.
— Держите ее крепче, — прошептала она.
Убедившись в том, что они оба крепко держат Хюррем, она дернула ее за ногу, вправляя сустав. Послышался щелчок; Хюррем передернуло, и она громко вскрикнула, не приходя в сознание.
Младенец взял материнскую грудь и принялся сосать ее.
— Больше я ничего не могу сделать, — с трудом проговорила Хафса. — Нам остается лишь любить ее и просить Аллаха, чтобы Он, если хочет, забрал Хюррем к себе в свой дворец… быстро и без мучений. — Валиде-султан подошла к изголовью дивана и взяла на руки ребенка. Нагнувшись, она поцеловала Хюррем и своего сына. А затем коснулась губами щеки Давуда, замешкавшись лишь на миг, чтобы взглянуть в его заплаканные светло-карие глаза. Круто развернувшись, она вышла из комнаты.
Глава 102
На небе показался молодой месяц. Сулейман, покачивая Хюррем на руках, нес ее по парку Топкапы. Она безвольно льнула к нему, но все же слабо улыбнулась, прижавшись щекой к его груди.
— Морской воздух пойдет тебе на пользу, мой сладкий тюльпан, — прошептал Сулейман, которого еще тревожило состояние любимой.
Они медленно двигались по парку, под ветвями величественного бука. Сулейман то и дело останавливался, чтобы любимая могла насладиться красотой и ароматом цветов. Когда они дошли до Прибрежного павильона, он крепче обхватил ее обессиленное тело и взошел по ступенькам на закрытое со всех сторон возвышение. Хюррем посмотрела на панораму Золотого Рога и Босфора, которая раскинулась перед ними, и улыбнулась, увидев Давуда, который сидел на мягких подушках, держа на руках маленького Джихангира. Сулейман уложил Хюррем на диван, а затем, после того как Давуд передал ей младенца, оба мужчины обняли хрупкую жизнь, которую они едва не потеряли.
Сулейман пытливо вглядывался в лицо ребенка, он провел указательным пальцем по маленькому ротику, с радостью глядя на пухлые крошечные губки, которые сразу присосались к его пальцу. Потянувшись к Давуду и взъерошив ему волосы, он с удовлетворением заметил, что у младенца такие же изогнутые пухлые губы, как у него. Он широко улыбнулся.
Давуд тихо погладил Хюррем, Джихангира и тыльную сторону ладони Сулеймана. В личике младенца он видел сходство лишь с Хюррем и Сулейманом, но вместе с тем…
Никто из сидящих в беседке не произносил ни слова; они нежились на солнце и слушали, как волны с шумом накатывают на защитный вал. Мужчины исполняли все желания Хюррем, осыпая ее нежными поцелуями, ласками и улыбками, когда она подносила к груди проголодавшегося младенца.
Глава 103
— Глупый мальчишка, — прошипела Хафса, быстрым шагом обходя фонтан и направляясь к Сулейману. Султан с изумлением оторвался от письма; упрек матери как будто озадачил его.
Валиде-султан много дней думала, сидя в уединении своих покоев или ухаживая за Хюррем и Джихангиром. И как бы она ни поворачивала свои мысли, она неизменно приходила к одному и тому же выводу.
— Глупый мальчишка! — повторила она, с силой ударяя его по лицу.
Сулейман в замешательстве потер щеку.
— О чем ты, матушка? Что я еще натворил?
— Ты прекрасно знаешь, что творится в твоих покоях весь последний год. Доказательством твоих поступков служит Джихангир. Разве ты совсем не думаешь о доме Османов и о будущем империи? Ты всегда слушал только свое сердце, и оно в конечном счете станет причиной твоего падения — если не падения всей империи!
Губы Сулеймана изогнулись в усмешке, однако она лишь больше воспламенила валиде-султан.
— Мама, никто и никогда ни о чем не узнает. Я очень осторожен, так что никто не знает, когда оба моих любимых находятся вместе со мной.
Валиде-султан села рядом с сыном и презрительно хмыкнула:
— Значит, сын мой, ты принял все меры предосторожности?
Сулейман кивнул.
— И никто не знает о твоих… забавах?
Он снова кивнул.
Хафса снова влепила ему пощечину.
— Тогда почему мои наушники сообщают мне все пикантные подробности?
Сулейман задумчиво потер щеку.
Хафса прижалась к сыну и, положив руку ему на плечо, зашептала ему в ухо:
— Мы должны действовать быстро и пресечь все сплетни о том, что происходит! Ни у кого не должно возникнуть и тени сомнения насчет происхождения Джихангира — как, собственно, и насчет происхождения всех твоих сыновей. Подданные не должны думать плохо о тебе и твоих наследниках. Вы — наместники Бога на Земле. Твои подданные должны думать, что все твои сыновья — потомки пророка Мухаммеда.
— К черту сплетни, пусть болтают, что хотят, — хрипло прошептал Сулейман, так же пылко, как и валиде-султан. — Они будут думать так, как мы им прикажем, матушка. Наши подданные готовы на многое закрывать глаза, лишь бы у них были набиты животы, а на базарах и в хамамах к их услугам имелись все мыслимые удовольствия. Мои предки, как известно, наслаждались и обществом одалисок, и обществом своих пажей. То, что происходит за стенами гарема, никого не касается, кроме меня и моих любимых.
Хафса отодвинулась от сына и задумалась. Она вспомнила своего султана Селима, который часто приглашал к себе красивых молодых придворных. Она прогнала из головы неприятные мысли.
— Сулейман, ты не понимаешь. Твое… безрассудство подрывает наш род. Ты ослеплен своими желаниями. Да, ты прав: многие твои предки наслаждались ласками красавцев обоего пола, однако никто из них не позволял своим любовникам-мужчинам отведать изысканных угощений гарема. И уж точно никто из них не обладал даже малой толикой той власти, какой обладаешь ты в Европе, Азии и Африке.
Сулейман внимательно слушал мать.
— Хотя ты их не видишь, любимый, твои враги очень близко и готовы воспользоваться малейшей оплошностью, чтобы коварно нанести тебе удар в спину!
— Но Ибрагим и наши янычары снова выступили в поход на север, — возразил султан, — и сейчас сдерживают Габсбургов у их границ. Даже если Габсбурги узнают о моих любимых и о том, чем мы занимаемся, им все равно.
Валиде-султан вздохнула и снова покачала головой:
— Сулейман, ты величайший султан из живших на земле, а Ибрагим — величайший из великих визирей. В этом нет никакого сомнения. Но ты должен усвоить, что твой враг — не воин, который несется на тебя, размахивая саблей и целясь в тебя из пистоли. Воин вражеской армии сражается за то, во что он верит; не он твой истинный враг.
Сулейман вопросительно выгнул брови и стал ждать продолжения.
— Твой соперник, друг мой, — тот, кому ты больше всех доверяешь. Он всегда рядом; ты считаешь его своим самым близким другом. Хотя его тепло и близость, возможно, и утешают тебя, ты не замечаешь, как он, поглаживая рукоятку кинжала, только и ждет удобного случая всадить кинжал тебе в горло и злобно повернуть его в ране.
Сулейман отпрянул:
— Не понимаю, о чем ты говоришь! Я полностью доверяю всем моим визирям и пашам! Они всю жизнь преданно служат мне и империи!
Хафса понимала, что ей не удастся поколебать веру Сулеймана в своих приближенных. Он ни за что не поверит в истинные замыслы Ибрагима, пока не будет слишком поздно. Она вздохнула и решила сменить подход.
— Хорошо, дитя мое, думай как хочешь, но поверь мне на слово и не перечь ни моим словам, ни моим поступкам. Я сама разберусь с теми, кто распускает сплетни в гареме. Я отрежу языки тем, кто прячется в темных углах. В следующем году я по одной переселю всех твоих наложниц в Старый дворец. Пусть наслаждаются жизнью там. Гюльфем и Ханум, которые больше всего рады обществу друг друга, мы отправим в Манису. Там они обретут счастье и заслуженный покой. После всех принятых нами мер в твоем гареме останется одна Хюррем со своими евнухами и мавританками.
Хафса помолчала, желая убедиться, что Сулейман согласен с ее предложениями.
— Ты, сын мой, будешь продолжать вести победоносные войны на севере, но после того, как я опустошу гарем, ты сочетаешься с Хасеки Хюррем браком и всему миру объявишь ее своей женой и единственной настоящей любовью.
Сулейман ошеломленно отпрянул, но затем кивнул в знак согласия: его любовь сильнее, чем потребность придерживаться традиций.