– А Луна защищает, – закончил её фразу Священник. Пилигримы начали медленно выходить на улицу.
– Знаешь, – сказала я жеребцу с улыбкой, – я почти уверенна в том, что видела прошлой ночью принцессу Луну. Метка на Л.У.М.‑е и всё такое. Невероятно, да?
Он не улыбнулся в ответ.
– Нет, ты не могла видеть принцессу. Она уже давно не с нами, – заявил он решительно, посмотрев вверх, на витраж с Луной. Мда… а я надеялась, что он будет в восторге от этой новости.
– С тобой все хорошо? – спросила я тихо, как только трое пилигримов ушли.
– Нет, но это цена, которую мне приходится платить за свою добродетель. Иногда другим пони нужен тот, кто внимательно тебя выслушает и даст хороший совет. Я надеялся уговорить хоть одну из них задержаться в Капелле на несколько дней, но они пришли вместе и уйдут вместе.
Он определенно был не рад их уходу, но даже мне подобные уговоры казались слишком навязчивыми.
– Свою добродетель? – спросила я, вопросительно наклонив голову. – Добродетель это… когда ты делаешь добро, я угадала?
– Многие думают так же, как ты, когда слышат это слово, – ответил Священник, переведя взгляд на картины на стенах. – Прости, если я покажусь тебе слишком нравоучительным. Издержки профессии.
Сделав глубокий вдох, черный единорог начал:
– Я верю в то, что каждый пони обладает добродетелью. Добродетель есть образ внутреннего расположения пони, все самое чистое и честное, что есть в нём. Это то, что помогает тебе совершать хорошие поступки. Та неприкосновенная часть тебя, которую ни одна живая душа не может у тебя отнять.
Я сглотнула, почувствовав странную вину.
– А‑а‑а… ну это просто: моя добродетель проявляется, когда я напиваюсь и начинаю крушить всё и вся вокруг, – сказала я, улыбаясь, но эта улыбка исчезла, как только я договорила. Я глумилась над чем‑то очень важным для Священника, и непонятно почему, но я почувствовала, что это должно быть важным и для меня.
– Прости меня.
– Те пони, которые познали свою добродетель, могут держать себя в копытах. Их дух трудно сломить. Ты встречала пони, которые, несмотря на все ужасы этого мира, казались тебе… скажем так, собранными?
Образы Крышечки, Кистоун, Бонсоу и даже Дасти Трэйлс всплыли в моей голове.
– Да, встречала.
– Те, кто познали и приняли свою добродетель, могут дольше противостоять опасностям. Внутренняя сила поддерживает их тела.
Жеребец поник головой: – К сожалению, одной лишь добродетели недостаточно. Нужно ещё кое‑что, не менее важное.
– И что же именно? – спросила я, чувствуя себя совсем потерянной.
– Дружба. Без неё добродетель когда‑нибудь неизбежно ослабеет, и Пустошь испортит её, заменив её темной копией. Исковерканная доброта – ужасная вещь, – сказал мрачно единорог, обратив наконец свой взор на меня. – Дружба, которая поддерживает и укрепляет добродетели группы друзей, помогает им преодолеть любое испытание. Настоящие друзья сильнее любых опасностей, которые может обрушить на их головы Пустошь.
Я вспомнила, как чувствовала себя, когда оставалась в одиночестве.
– А что насчёт тех пони, которые являются друзьями, но еще не познали свою добродетель?
– Может они и будут путешествовать вместе, но между ними всегда будет борьба и напряжение. Лично я не могу припомнить друзей, которые долго находились бы вместе и при этом почти ничего не знали друг о друге. Как, по твоему, можно дружить с незнакомцем? – ответил Священник, пожимая плечами.
Я могла описать себя разными словами, но вряд ли хоть одно из них подходило под определение «добродетели». Ну «тупость» точно не подходила.
– А в чем заключается твоя добродетель?
– Лишь Селестия знает мою истинную добродетель, – произнёс он тихо, и судя по его выражению лица, этого ответа было для него достаточно. «Может, тебе не нужно знать о своей добродетели. Может, тебе просто нужно жить со знанием о ней.»
Я посмотрела на дверь за своей спиной:
– Надеюсь, что с этими пилигримами ничего не случится по пути домой.
– Они не домой пошли, – ответил тихо Священник. – Они скоро отправятся…
«Чего?»
– Стоп, куда они скоро отправятся? В другую часовню? – спросила я, нахмурившись.
– Нет, к Селестии…
Я тут же посмотрела на него. Мои глаза расширились в ужасе, когда я увидела грусть в его взгляде.
– К‑как ты мог? – прошептала я, а затем развернулась и выбежала на улицу.
Я собиралась обыскать всё вдоль дороги, в надежде обнаружить следы присутствия этих пилигримов в Капелле. Увидеть, что я ошибалась. Но вместо этого я посмотрела в сторону Хуффа. Они только начали пересекать мост, ведущий к городу.
– Стойте! – выкрикнула я, рванув изо всех сил в сторону трех путников. Сердце стучало в груди так же быстро, как мои копыта стучали по растрескавшемуся асфальту. Чтоб мне провалиться, я должна их предупредить. Должна остановить!
– Стойте! Не идите в ту сторону! Остановитесь! – закричала я, добежав до моста.
Дергающаяся кобыла с пожелтевшими глазами остановилась и обернулась на крик. Но обе её подруги продолжали идти.
– Умоляю, во имя Селестии, не делайте это!
Она продолжала улыбаться мне, когда пушки на вершине городской стены выстрелили в трёх пилигримок. Красные лучи прошли сквозь них, и огонь начал пожирать их тела, обращая в пепел.
Будь я проклята, улыбка этой кобылки исчезла последней.
Заметка: Следующий уровень.
Новая способность: Жёсткая шкура (уровень 2) – Брутальная Эквестрийская Пустошь закаляет не только характер, но и тело. +3 очка к вашему порогу урона с каждым новым уровнем умения.
Навык: Взлом (25)
(Авторская заметка: Вот таку‑у‑у‑ущее спасибо Kkat за «Фоллаут: Эквестрию», Hinds'у за помощь с редактированием и вычиткой и всем читателям за их отзывы и комментарии!)
Глава 12
Отказ
«Я застегнула свой рот на молнию, затем закрыла на ключ, затем вырыла яму, закопала ключ, построила дом над ямой, где я зарыла ключ, затем переехала в дом над ямой.»
Я села на растрескавшийся асфальт, глядя туда, где только что стояли три пони. Дождь усиливался, его большие тяжёлые капли смывали со ржавеющего моста всё, что осталось от них. Их больше не было, и, хотя я не была с ними знакома, мне почему‑то их недоставало. Как я могла скучать по тем, кого совершенно не знала?
– Я сожалею, – сказал Священник сквозь дождь, заглушавший собой шум реки.
– Почему ты не остановил их? – спросила я, посмотрев на жеребца через плечо.
Он не выглядел рассерженным. Только грустным. И, почему‑то, это выводило меня из себя ещё больше.
– Потому что не мне их останавливать.
– Не тебе? – Я развернулась, глядя ему в глаза. – Ты же… ты… ты… да кто бы ты ни был! Как ты можешь говорить, что не тебе их останавливать?
«Ни одна кобыла в Стойле Девять Девять не покончила бы с собой и не лишила бы тем самым Стойло своих навыков. Каждая жизнь важна и необходима!»
– А что я должен был сделать, Блекджек? Запереть их? Накачать наркотиками?
«Ни капли злобы. Почему это его не разозлило? Как он мог так спокойно позволить тем пони пойти навстречу своей гибели?!»
– Я говорил с ними, так же, как сейчас говорю с тобой. Я выслушал. Я помолился. Но окончательный выбор был за ними.
– Ты позволил им умереть только потому, что это был их выбор? – Мой рог покалывало. Я была готова сделать свой собственный выбор.
– Да. В Пустоши нам почти не приходится выбирать, Блекджек. И на большинство альтернатив нельзя взглянуть без страха. Голодать самому или позволить голодать своим детям? Умереть самому или убить, чтобы выжить? Совершить зло и жить дальше, или нет?
Молчание.
– Я пытаюсь говорить с каждым из них. Стараюсь убедить их выбрать жизнь. Я говорю им, что они могут остаться в Капелле, если захотят, или же я помогу им перебраться в Гаттервилль или на Скотный Двор. Но решение жить должно быть их собственным. Иначе, я ничем не буду отличаться от Пустоши. Я не лишу их возможности умереть безболезненно и по собственной воле. И, если они всё же решатся на это, как я могу мешать им обрести хоть немного покоя?
Пульс глухо стучал в моих ушах. Я дышала часто и глубоко.
– Значит, если я пойду по этому мосту прямо сейчас, ты не станешь меня останавливать? – спросила я. Моя грива просто безумно чесалась.
– Нет. Не стану, – тихо ответил он. – Я бы возразил, вежливо, конечно, что в твоей жизни гораздо больше вещей, ради которых стоит жить, чем тех, ради которых стоит умереть. Где‑то рядом твои друзья, которые тебя ищут. У тебя есть вопросы, на которые ты ищешь ответы. У тебя есть враги, которые жаждут твоей смерти. И я подозреваю, что Селестия и Луна были бы разочарованы, если бы ты решилась пойти.
Он говорил об этом абсолютно спокойно и разумно.
– Но ты ведь никогда не задумывалась о таком выборе?
– Нет! Я… – Тут я запнулась, уставившись на него. Разве я в самом деле не задумывалась об этом? Тогда, лёжа на матрасе, умирая от лучевой болезни, или в холле больницы, когда была уверена, что Глори погибла, пойдя за мной в смертельную ловушку… В эти моменты я бы с радостью умерла, чтобы убежать от чувства вины. Если бы Скудл только что погибла здесь, у меня на глазах, стала бы я возражать против прогулки по мосту? Я хотела разозлиться. Я не хотела думать обо всём этом!
– А как с жеребятами? Ты и им позволяешь идти?
Боль на его лице была ответом.
– Моё единственное условие: дети должны идти последними. Поэтому и существуют Крестоносцы: чтобы дать им семью, с которой они смогут жить, вместо той, что они потеряли. Но некоторые всё‑таки решаются сделать последний шаг. И прокляни меня Селестия, я позволяю им это. – Он развернулся и медленно зашагал назад к деревне.
Я смотрела, как он шёл, ненавидя его за то, что он способен делать такое. П‑21 был прав: Пустошь никогда бы не позволила хорошему жеребцу выжить в ней. Она отравляет всё, и если ты не можешь разглядеть это прямо перед собой, то ты просто недостаточно хорошо всматриваешься.
«Не думай об этом. Тут уже ничего не сделать. Не думай об этом и живи дальше.»
Кто‑то оставил надпись белой краской на асфальте, которая давно облупилась. Я осторожно приблизилась, рассматривая её. Капли дождя стучали по аккуратно написанным буквам: «Милосердие».
Когда я наконец отлепила свой зад от моста и вернулась в город, мне на глаза попалась колонна пони, направляющихся в часовню. Я не хотела заходить внутрь вслед за ними. Всё, чего я хотела, это просто вернуться в почтамт и проспать столько, сколько потребуется, чтобы забыть о похмелье. Я не хотела знать, что они собираются делать; может будут обсуждать, кто собирается покончить с собой следующим, или чего похуже.
Конечно, и у меня бывали суицидальные порывы, но рядом со мной всегда были пони, которые останавливали меня. Они толкали напутственные речи, и я слушалась. Хотелось бы верить, что в противном случае они сделали бы что‑то, чтобы спасти меня от самой себя. Так, стоя прямо на дороге и глядя на часовню и Священника, стоявшего возле входа, я обнаружила себя размышляющей над всем этим. Если бы я не слезла с того матраса, попытался бы Наблюдатель заставить меня сделать это? Если бы я попыталась пристрелить саму себя, когда думала, что Глори мертва, стал бы П‑21 мешать мне?
Не знаю, что привело меня прямо к белому зданию. Уверена, не что‑то религиозное. Во мне вообще не было ни капли религиозности. Любопытство, наверное. Если это какое‑то сборище больных смертников, я ухожу. И будь что будет. Я остановилась в дверях, рассматривая несколько занятых подушек. Лёгкая улыбка появилась на моём лице, когда я увидела Попурри, сидящую рядом с маленькой торговкой и ещё парочкой единорогов. Оставшуюся тройку не было видно, но я надеялась, что и они тоже тут.
Священник обвёл взглядом собравшихся, задержав на мне взгляд только для того, чтобы криво улыбнуться в ответ.
– Сегодня мы возносим наши голоса надеждам на будущее: тем, которые сделают нас счастливыми. Мы молимся в своей вере, что солнце и луна лишь скрыты за облаками. Мы держимся вместе, плечом к плечу, ожидая того дня, когда мы снова воссоединимся с нашими принцессами. Селестия оберегает. Луна защищает.
Все присутствующие склонили головы. Ну, все кроме меня. Можете называть меня циником, но броня и дробовик оберегали и защищали меня гораздо надёжнее веры. Затем крошечный огонёк света возник на конце рога Священника. На мгновение я задумалась, что же сейчас должно произойти. Из маленького тусклого облачка магии полилась тихая мелодия. Мне никогда не доводилось слышать инструмент, способный издавать подобную музыку, словно сотня флейт играла в унисон. Я застыла, когда простая мелодия прозвучала один раз.
Пауза.
А потом все (кроме меня) начали играть. Огоньки света засияли на кончиках рогов единорогов, и флейты, скрипки, банджо, барабаны, аккордеоны и гармоники, ведомые флейтой Священника, слились в единую мелодию, от которой у меня чуть не подкосились коленки. Тридцать молодых единорогов на балконе начали петь, вплетая свои голоса в этот олицетворяющий гармонию мотив. Взрослые, стоящие внизу, тоже присоединились к пению, и постепенно палитра этого хора начала обогащаться самыми разными голосами: мягкими и грубыми, высокими и низкими. Каждый пони, стоящий в зале, возносил хвалу Луне и Селестии, будучи преисполненным надеждой и благоговением.
Одной дождливой ночью я услышала пение Свити Белль. Мне всегда нравились песни Сапфиры Шорс. Я слышала музыку, которая вдохновляла, веселила, даже подбадривала. Но сейчас я будто бы слышала всю эту музыку впервые. Это была музыка, которая спасала. Спасала взрослых от их последнего путешествия через мост. Спасала жеребят от поглощения Пустошью. И все они были частью этого; все, кроме меня. Не думаю, что смогла бы воспроизвести какую‑то мелодию или спеть правильно несколько нот. Мне было не до этого: я плакала.
Я никогда раньше не ощущала музыку настолько глубоко и искренне, что это причиняло боль. Всё моё тело болело, но это была хорошая боль. Как будто что‑то тёмное вырвалось из моей груди и отошло в сторону. Это не было идеальным песнопением, я слышала, как некоторые фальшивят. Но это не имело значения. Пони были не идеальны. И на эти несколько мгновений, в Эквестрии стало на одну прекрасную вещь больше.
Наконец, мне пришлось уйти. Возможно когда‑нибудь я смогу остаться и дослушать, но прямо сейчас у меня не было сил оставаться тут дольше. Впервые на моей памяти я чувствовала себя… хорошо. Интересно, Биг Макинтош и Мэрипони чувствовали то же самое? Неужели все пони чувствовали себя так, пока всё не пошло наперекосяк? Я не обманывала себя, я понимала, что в этом не было никакой великой магии. Когда они закончат петь, Пустошь останется такой же Пустошью. Хуффингтон будет всё также зловеще виднеться на северо‑западе. Небеса будут также затянуты облаками.
Но по крайней мере дождь закончится.
* * *
Чтобы не лезть на рожон и успокоить нервы, я обошла территорию еще раз. Но когда несколько гадких радигаторов в поисках обеда подобрались ко мне слишком близко, мой дробовик уложил их прежде, чем они подошли на расстояние укуса. Я приложила копыта к запертому ящику с патронами, но лишь чтобы сломать свою последнюю заколку. Не желая потерять что‑то потенциально полезное, я решила тащить весь найденный тяжелый скарб, пока не найду другую заколку. Я также прослушала голозапись, найденную в музее.
«Я делаю эту запись в юридических целях. Пока я не получу официальный запрос от обеих кобыл Министерства Военных Технологий и Министерства Тайных Наук в письменной форме, я не передам нашу минералогическую коллекцию в Ваш офис. Мне не волнует, сколько раз Вы апеллировали к мобилизации во имя войны, мисс Эбени. Музей не филиал министерств, и история нашей коллекции началась задолго до войны. Экспонаты не под Вашей юрисдикцией. Многие предметы уникальны. Так что, пожалуйста, прекратите посылать запросы на получение вещей из коллекции, или я вынуждена буду обратиться к высшим инстанциям. Куратор Баттеркап,» – Закончила кобыла довольно чопорно.
Для кого‑то этого оказалось недостаточно. Музей был атакован и, учитывая, что он был по‑прежнему запечатан, когда я наткнулась на него, я могла лишь предположить, что нападение было в день, когда бомбы посыпались с… минуточку. Там же была куча гильз. Это означает пулемётный огонь. Но, однако, я не нашла ни одного автомата среди костей. Из этого следует, что нападавшие вышли из музея после того, как закончили с делами, оставив тела…
Кто бы ни напал на музей, у них, должно быть, было достаточно времени, чтобы войти и выйти прежде, чем посыпались бомбы. Если бы времени оставалось чуть больше, то изоляцию уже успели бы снять и заодно убрать тела, а если бы чуть меньше, то атакующих самих накрыло бы бомбёжкой. «И как нападавшим удалось бы выбраться в то время как музей был заблокирован?» Это не имеет значения. Я сомневаюсь, что сведения о перестрелке, которая произошла сколько‑то‑там‑лет назад в музее, будут полезны.
Я была приятно удивлена, когда вернулась в Капеллу. Один из моих друзей появился во время моего отсутствия. О’кей, я не совсем уверена, что имела право называть её так, но теперь, когда я была сама по себе, я назову другом любого дружелюбного пони. Секаши сидела посреди почтового отделения, приводя в восторг аудиторию своей историей. По сравнению с допросом, который устроили мне в своё время Крестоносцы, она рассказывала гораздо изящнее и интереснее. Майина сидела рядом, видимо не зная, как справиться с вниманием нескольких жеребят, которые восхищались её полосками.
– И вот так первая зебра получила свои полоски, – закончила Секаши с широкой улыбкой. Она явно была в своей стихии. Когда зебра увидела меня, её взгляд просиял. Вернув внимание Крестоносцев, она сказала:
– Ах, дорогая Охранница вернулась. Пожалуйста, позвольте мне поговорить с ней, и когда я вернусь, я расскажу вам, почему пони раскрашены в столь разнообразные цвета.
Столь заманчивое предложение немного успокоило Крестоносцев, и они позволили ей пройти. Она повела носом по моей щеке, прежде чем мы вышли наружу.
– Секаши, я так рада тебя видеть. Где П‑21 и Глори? Что…
Затем зебра повернулась и криво усмехнулась.
– Ах, да. Ты ведь глухая.
– К сожалению да. Но слух Майины со временем может восстановиться. Она молода, и я полна надежды, – сказала она подойдя к одному из домов и сев на крыльцо. Тучи над головой тихо роптали, напоминая мне о том, что отсутствие дождя, казалось, было скорее исключением, чем правилом в Хуффингтоне и побудило меня забраться к ней, под прикрытие козырька.
– Итак, я знаю, тебя гложет множество вопросов о друзьях.
– Что случилось? Где П‑21 и Глори? – спросила я у зебры, активно жестикулируя.
– Ах, это была забавная история. Мы ехали по железной дороге в сторону города. Твоё нытье было столь впечатляющим, что заставило бы самых свирепых адских гончих съёжиться от ужаса. Тебе не нравилось сидеть без дела, и мы предложили тебе заглянуть в один из шаров. Но ты столкнулась с трудностями, насупившись и ругаясь, ты настаивала, что шар сломан. Потом была вспышка и тебя вырубило. Это было настоящим облегчением для остальных. Мы встретили коричневого единорога на путях. Радуясь минутке отдыха, я поставила тележку на тормоз. Мне показалось, что твой друг знал его. Они разговорились. Заспорили. Я могла видеть лишь слова коричневого единорога. Он попросил твоего друга сдать тебя. Он спросил у него, почему он путешествует с кобылой из твоего стойла. Он был… не добр.
– Что ещё он сказал? – спросила я, не заметив, что понизила голос. Мне пришлось повторить, чтобы она смогла увидеть слова, сошедшие с моих губ.
– Он спрашивал у твоего друга, используешь ли ты его и сейчас как приспособление для размножения. Как я поняла, он счёл это за оскорбление, но было видно, что эти слова в то же время ранили его. Этот коричневый бандит спрашивал у твоего друга, нравится ли ему как ты его используешь. Командуешь им. Совсем не заботишься о нём. Он спрашивал, извинялась ли ты перед своим другом. И боюсь, что эти язвительные слова бандита возымели должный эффект на твоего синешкурого друга.
Я сглотнула, потому что и вправду так и не извинилась перед П‑21. А в добавок оскорбила его во Впадине Бримстоуна, и мне до сих пор не предоставилось возможности исправить это.
– После этого тебя попытались схватить; очень много охотников за твоей головой поджидали нас здесь. Коричневый единорог использовал какое‑то заклятие и связал твоего синего друга по ногам. Враги обступили нас со всех сторон. Твоя крылатая подруга отбивалась как могла, но она не настолько свирепый воин, как ты. И тут с неба спустились пегасы. Битва была кровавой и ужасной. Я не видела никаких способов перевести ход сражения в нашу пользу, поэтому мы с Майиной выпрыгнули из твоей вагонетки и отпустили рычаг тормоза, а сами побежали. Но я не ожидала, что тележка без тормозов помчится так быстро.
– Что случилось потом? Что произошло с П‑21 и Глори?
– Когда они лишились своего приза, коричневый утащил синего друга на юг, а твою крылатую подругу пегасы забрали на север. Прости, но мне пришлось оставить их, чтобы найти тебя. Я и представить себе не могла, что этот спуск унесёт тебя так далеко. – Она нахмурилась и потёрла подбородок копытом. – Возможно, над этой историей стоит ещё поработать, чтобы сделать её по‑настоящему забавной.
– В какой‑то момент я выпала. Полагаю, мне стоит радоваться, что я не сломала себе шею.
«Особенно учитывая, насколько ослабленной я была.»
Я нахмурилась, представив, как вагонетка катится вниз по холму, всё набирая и набирая скорость, прямиком к туннелям, наполненным смертью или чем похуже. Как я смогла выжить, выпав на такой скорости? Была ли это просто удача?
– Ты пойдёшь со мной?
Она посмотрела на меня и грустно улыбнулась.
– Нет, храбрая пони. Я не воин, не маг и не лекарь. Я лишь рассказчица историй, и ничем не смогу тебе помочь. Хуже того, я буду бояться за свою дочь, а ты – за меня. Если ты собираешься спасти своих друзей, тебе нельзя отвлекаться на глупую сказочницу и её ребёнка. – Зебра тепло улыбнулась мне. – Я хотела бы остаться здесь на некоторое время. Уверена, местным детям понравятся мои рассказы, и, возможно, мне самой удастся услышать парочку новых.
– Так близко к Хуффингтону? – обеспокоенно спросила я. И удивилась, когда получила в ответ почти… дерзкую улыбку.
– О да. Дай мне взглянуть на Падший город, – сказала она, сойдя с крыльца и посмотрев вдаль. – Надо же, он определённо такой, как о нём рассказывают. Я почти чувствую, как он высасывает из меня душу и питается моей кровью.
Она посмотрела на меня и моё ошеломлённое выражение морды и рассмеялась:
– Я сказочница. Я могу вплетать нити правды в пряжу фантазий.
– Ты не боишься, – сказала я с улыбкой.
– Это город. Камень и сталь, механизмы и тёмная магия. Уродливый, да. Опасный, без сомнения. И всё же, почему я должна бояться его из‑за этого? Должна ли я вести себя так, будто он собирается сожрать меня прямо здесь же? – она фыркнула, снова задержав свой взгляд на городе. – Однажды я хотела бы узнать его историю, хотя боюсь, будет нелегко сделать её весёлой.
– Я просто думала… ты ведь зебра, и…
Секаши тут же вопросительно изогнула бровь.
– Зебра? А что такого необычного в том, что я зебра?
– Ничего, совсем ничего! Просто… я слыхала, что зебры считают Хуффингтон проклятым местом.
– А ты боишься этого города, пони? – неожиданно спросила зебра, всё так же улыбаясь. Признаться, я ещё ни разу не задавалась подобным вопросом.
– Немного… Наверное. Он опасен, но ведь пистолет или граната тоже опасны, – ответила я, склонив голову. И тут же спросила: – Так что ты чувствуешь, когда смотришь на Хуфф, если не страх? Может гнев?
«Лансер, несомненно, чувствовал именно это.»
– Нет. Лишь грусть. И жалость из‑за потерь и боли. Это просто безумие. Но это не плохие чувства; они вдохновляют меня учиться у других, и поэтому я прихожу сюда, с целью поделиться своими историями. Странно, не находишь?
Честно, я знала куда более жуткие вещи, которые можно сделать за целую жизнь.
– Это ведь Пустоши, тут всё странно, – произнесла я в ответ, улыбаясь и пожимая плечами. – Тебе надо познакомиться со Священником. Он знает много интересных историй, и я уверена, он будет рад такой собеседнице, как ты; его не помешало бы развеселить.
Мордочка кобылы сразу же расплылась в широкой ухмылке. – Постой‑постой, священник – он? Слушай, может быть ты лучше его «развеселишь»? У меня жеребёнок уже есть.
– Чего?! Я… Да ты совсем выжила из своего извращённого, полосатого ума! – фыркнула я, начав нервно ходить из стороны в сторону. – Он же Священник. Духовенство. Я уверена, что он взял обет воздержания, или… или… что‑то подобное!
– Запретный плод сладок… Или может твоё сердце уже занято? Вероятно одним синебоким поняшкой, мм?
«Да это смешно! Я лучше пойду наконец, соберу свои вещи и отправлюсь в путь, не отвечая на вопросы о моём… об этом! А хотя я… да и он… Грх, я не хочу даже думать об этом!»
– П‑21 мне просто друг. Конечно он умён и внимателен, и… – «И ещё нацепил рабские ошейники со взрывчаткой на пони и отдал мне в копыта детонатор. И ещё поддерживал меня в трудные минуты. И я была нужна ему, а он нужен мне…»
– Грх… всё было намного проще, когда я жила в Стойле Девять Девять. Просто записываешься в очередь на размножение и ждёшь, пока нужный жеребец не примется за тебя. Просто.
Тут мы с зеброй поменялись местами, и теперь она выглядела шокированной и растерянной.
– А эти жеребцы… они могут отказаться? – Мне не понравилось то, как она посмотрела на меня.
«Отказаться?»
– Зачем самцу отказываться? Это ведь то, для чего они нужны. Ну то есть, все жеребцы ведь любят секс, – слегка нахмурившись, произнесла я. Секаши выглядела разочарованной во мне и даже слегка встревоженной.
– А что, если жеребец всё‑таки откажется?
– Ну… они не откажутся. Они просто не хотят отказываться. – Почему она просто не может принять это? Это ведь так просто, это в порядке вещей, и не о чем тут задумываться. Самцы хотят секса, потому что он приятен им, а ещё это то, для чего они существуют. – Послушай, твоё предположение очень интересно, но мне действительно пора бежать. Чем скорее я найду П‑21 и Глори, тем лучше. Я, наконец, смогу получить свои крышечки и узнать, что же за файл сейчас находится в моём ПипБаке.
Секаши странно посмотрела на меня. Зебра улыбалась, но казалось, что она вот‑вот расплачется.
– Надеюсь, что ты скоро найдешь Глори и П‑21, Блекджек, а когда встретишься с ними, попроси жеребца рассказать о своей жизни. И если он расскажет, то, пожалуйста, прими мои извинения.
Сказав это, она резко развернулась и стремительно потопала от меня. Я удивлённо смотрела ей в след. «Её извинения? За что?»
– Я пыталась спросить его об этом, а он сказал, что хочет пристрелить меня, – крикнула я зебре, поднявшись на ноги, но, конечно, она не услышала.
Я пыталась понять его. Пыталась. И пыталась быть милой, но потом он нацепил на толстяка все эти ошейники. Твердил о том, что справедливость необходима, как будто начальник шахты сделал что‑то плохое лично ему. А как он тогда посмотрел на меня…
У меня не было времени думать об этом сейчас. Мне нужно было идти. Я сошла с крыльца и двинулась по дороге к почтамту, в котором оставила свои вещи, но, увидев Священника, вышедшего из часовни, остановилась. Наши взгляды встретились. У него были ясные, золотого цвета глаза. Единорог грустно улыбнулся.
– Ты уходишь?
– Я столкнулась с одной их своих старых знакомых. Она рассказала мне, что произошло, и где стоит начинать поиски, – неловко пробормотала я. – Я… прошу прощения. За то, что сказала тогда на мосту. Знаю, для тебя это важно. Просто у меня и мысли не было о том, чтобы ничего не делать, чтобы просто позволить им умереть.
– Я знаю, Блекджек. Ты действуешь. Однако иногда лучшее действие – это бездействие, – тихо проговорил Священник. – Знаю, что ты не можешь согласиться со мной. – Он был прав: я не могла. – Удачи в поисках своих друзей.
– Спасибо. Тебе стоит поговорить с Секаши. Она единственная взрослая полосатая пони тут, поэтому уверена, ты не обознаешься, – с лёгкой улыбкой произнесла я, а затем выразительно добавила: – И она здесь не в качестве пилигрима.
Определённо, это воодушевило чёрного единорога.
– Да сбережет тебя Селестия, да защитит тебя Луна, – тихо проговорил он, слегка поклонившись.
– И тебе не хворать, – неуклюже пробормотала я. Мне хотелось… а чего мне, собственно, хотелось? Извиниться? Ещё раз ощутить то спокойствие, которое исходило от этого единорога? Оседлать его? Ну… последнее то уж точно; прошла неделя с тех пор, как кто‑нибудь забирался мне под хвост. Вместо этого я лишь придурошно улыбнулась, развернулась и потопала прочь. Чёрт подери, ну почему я не могу быть умной пони, чтобы разобраться во всём этом дерьме?! Я была уверена, что не учла что‑то жутко важное, но никак не могла понять, что именно.