– Это всё? – с подозрением спросил Капитан.
Радио молчало.
– Пойду я… – Капитан махнул рукой. – А ты тут оставайся, – чаек пугай, если нравится.
Он повернулся спиной к радио и сделал несколько шагов. За спиною сразу загудел бас:
– Ты куда?
Капитан повернулся.
– Туда, – махнул рукой в сторону города. Радио его смущало. – Если, конечно, нет возражений.
Бас опять замолчал. Раздавалось только покашливание да посапывание.
– Ну что, я пошёл?
Радио зашуршало, затрещало, и – неожиданно – оплесн у лось женским голоском, мелодичным и строгим:
– Внимание! – ко всему, что является «естественным». Внимание!: внимание равное, вне зависимости от масштабности и диктата того или иного проявления «естества».
Голосок сделал паузу. Капитан насуплено молчал. Голосок продолжил:
– Да, мы можем наблюдать, что иные проявления «естества» диктуют нам своё пребывание менее властно, другие – более, третьи – ещё более… и т. д.; например: от тяги к развлечению мы зависим менее, нежели от тяги к соитию, от тяги к соитию мы зависим менее, нежели от тяги к пище, от тяги к пище мы зависим менее, нежели от тяги ко сну. И т. п. Но всё-таки – внимание – равное – всему, ибо ни одно из проявлений «естества» не отслаивается от другого, но – все – существуют одним проявлением, имеющим разное обличье и различные степени глубины… как пёрышко, изблесн у вшееся в падении-кружении, всецветное на фоне солнца… разно о бличье и разнонаполненность – иллюзия.
– Ты понял?!? – гаркнул опять возникший бас.
– Что – понял?
– А ты балбес! – довольно сказал бас. – Похоже, всегда был балбесом!..
– Сам знаю, – огрызнулся Капитан. – На себя посмотри…
– Как же это я на себя посмотрю? – удивился бас. – Сбрендил?
Капитан неприязненно покосился на радиоприёмник. Неожиданно – поверх приёмника – его внимание привлекла странная птица. Бегущая птица… Страус. Но страус – почему-то впряжённый в повозку. Страус приближался. Страус спешил изо всех сил, и ловко лавировал среди мусорных куч.
– Привет! – страус резко затормозил перед Капитаном. – Давно ждёшь?
Капитан отшатнулся.
– Недавно… - ошарашенно проговорил он.
– Молодец! – Страус прямо-таки подпрыгнул от удовольствия. – Так держать! Ну как? – едем?
– Едем?.. – Капитан помотал головой. – Вы кто?
– Мы – такси, – важно ответил страус. – Я, и моя повозка. – Страус лукаво прищурился: – А ты думал – кто? Антилопа?
– Да нет…
– Антилопой быть хорошо! – мечтательно протянул страус. – Но это – после, после… Так едем?
– А куда ехать?
– В город, куда же ещё? – вытаращил изумлённые глаза страус. Снова заважничал: – Домчу, можно сказать, быстрее ветра! Ага! Можно сказать, лучшее такси в галактике! Во вселенной! Во всех вселенных!.. – Тут он сбился, чихнул, смутился немножечко… Закруглил: – Ну и так далее…
– Мне платить нечем, – сказал Капитан. – Какое уж тут такси…
– А ты мне что-нибудь приятное скажи – вот и плата, – утешил страус.
Капитан задумался.
– Скажите ему что-нибудь приятное, – пропел из радио женский голосок. – Жалко вам, что ли?
Капитан неуверенно подошёл к страусу.
– Хороший мой… – Дёрнулся рукой – погладить.
– Достаточно, – улыбнулся страус. – В расчёте. Занимай место, странник!
Капитан неуверенно посмотрел на крошечную шаткую повозку.
– Давай-давай! – подмигнул страус. – Самая надёжная повозка…
– Во вселенной! – ехидно закончил бас из радиоприёмника.
– Где-то так… – стыдливо хихикнул страус. – Одним словом, вперёд, странник! Тебя ждёт увлекательное путешествие!
– Если не вывалишься, – добавил бас.
– Это само собой, – согласился страус.
Капитан, вздохнув, втиснулся в повозку. Повозка просела.
– Упитанный ты, – погрустнел страус. – Ну да ладно! – Взбодрился. – Такси отправляется.
– Держи его крепче за уши, – посоветовал Капитану бас, – а то вывалишься!
«Где ж у него уши-то?» – жалобно подумал неудобно сидящий странник. Но спросить не успел. Страус – сразу, с места – развил невероятную скорость. Повозка дребезжала, гремела, бултыхалась по мусору из стороны в сторону. Разжать в такой скачке рот, рискуя зубами и языком, Капитану показалось недопустимым. Он только вцепился изо всех сил в края повозки, и старался, когда повозка накренивалась, дёрганьем тела выравнивать её. В случаях же, когда повозка подпрыгивала, бесцеремонно норовя выкинуть седока вон, Капитан уц е пливался до полного побеления пальцев, изо всех сил стараясь не взлететь. А вот страус – наоборот: страус взлетел…
Непонятно, с какого места бег превратился в разбег, а разбег во взлёт, но – пожалуйте: страус, повозка и седок летели метрах в ста над землёй, стремительные, как пирожок в руках обжоры. Летели, несмотря на стремительность, зигзагами. И повозку всё так же трясло и мотало, превращая страх Капитана в самый заурядный ужас.
«Куда ж тебя несёт, – мысленно вопил он, – зараза босоногая! Что ж ты творишь!» Но рот ему раскрыть так и не удалось.
А страус летел себе, летел. И хорошо так летел! Прямо-таки – всем страусам на зависть. Подлетая к городу – замедлил лёт, и повозка, к облегчению седока, пришла в более или менее устойчивое состояние.
– Ну как? – повернулся разгорячённый и довольный страус к седоку. – Как я лечу? Не правда ли – замечательно?
– Н-не знаю, – хрипло выдавил из себя Капитан.
– Как это? – изумился страус, в изумлении – заваливая повозку набок.
– Что ж ты вытворяешь, – простонал Капитан, из последних сил пытаясь не выпасть. – Что ж ты, индюк-переросток, делаешь-то?
– Лечу! – не обижаясь на «индюка» возгласил страус, и взмыл повыше.
– Врёшь ты всё! – возмущённо выкрикнул Капитан. – Страусы не летают!
И как объявил он это – так и загремел страус вниз, увлекая за собой повозку. Вниз… вниз… вниз… Грохнулось такси! грохнулось с водителем и седоком, точнёхонько в просторный мраморный бассейн. А уж брызг-то сколько! половина воды из бассейна – по сторонам.
– Ну и начудил ты!
Гукнув по молодецки, страус шустро выбрался из бассейна. Встал на краешке, широко расставив ноги, – неодобрительно покачал головой.
– Тебе помочь?
– Не надо…
Отплёвываясь, отдуваясь, Капитан уцепился за край бассейна и выкарабкался из воды. С одежды лило. «Жаль, что плащ в пещере оставил, а то бы и его постирал! Вот ведь…»
Бассейн был открытый, на пересечении нескольких, довольно широких многолюдных улиц, и вскоре приводнившихся летунов окружило несколько десятков любопытных граждан. Граждане оживлённо обменивались мнениями, размахивали руками, крутили головами, не очень-то обращая внимание на мокрых путешественников. Выкрикивали, гудели, топали ногами. Постепенно, собравшиеся выработали три возможных варианта события: 1) это – гости из других миров, навестившие их по причине хандры и пристрастия к заграничным нравам; 2) это – хулиганы, пытавшиеся хулиганить в облачных высях, но свалившиеся оттуда; 3) это – новая разновидность водоплавающих, которых забросила в бассейн некая сильная рука для утешения и развлечения жителей. Все три варианта граждане находили вполне достоверными, но то, что они не могут выбрать какой-то один вариант, вызывало у них явное неудовольствие. В толпе послышалась брань.
Тем временем, «водоплавающие хулиганы из других миров» уже давно брели по одной из улочек, направляясь, как многообещающе заверил страус, к одному шикарному скверу. Страус шёл впереди, волоча повозку; Капитан замыкал шествие и подталкивал повозку сзади. Шли молча, и только повозка – весело выписывая расхлябанными колёсами кренделя да загогулины – дребезжала и скрипела вовсю.
Капитан взволнованно озирался. Он никогда не видел такого дикого места. Диковинного… Всё здесь было перекручено, перемешано, нагромождено, всё здесь было слишком пестро и разнородно, и всего – как-то уж слишком много. Вот, скажем, сквер, куда они шли, шли, и как заверил страус – всё-таки дошли. Деревья – клёны, пальмы, кактусы витые, расфуфыренные… Лавок на весь сквер – всего две, зато гамаки понавешаны – повсеместно. Изрядно замусоренные дорожки почему-то выложены узорчатым кафелем. Посреди сквера – бронзовый монумент: плетёная корзина, воздушные шарики поверх, из корзины – выглядывает страус. Возле монумента – целая груда рыцарских лат, начищенных, блестящих, сваленных как попало и явно наспех. Гуляющих не было. Стиснутый с двух сторон высоченными многооконными бетонными громадами, повс ю дошне – в разномастных аляповатых граффити, сквер производил впечатление ванной комнаты, – заброшенной, но предварительно изгаженной каким-то сорванцом. Страус повёл Капитана прямиком к монументу.
– Ну как? – довольно спросил он. – Правда, шикарное местечко?
– Да уж… - Капитан поозирался, и присел на украшенный ленточками медный панцирь. – Ты зачем меня сюда притащил?
– Нравится мне тут, – умильно сказал страус, и на глазах у него блеснули слёзы.
– Ну, нравится так нравится, – махнул рукой Капитан. – Лучше скажи, с чего ты так грохнулся? – поделикатнее нельзя было?
– Я?!? – вознегодовал страус. – Я грохнулся?!? …Да ты же сам заявил, что страусы не умеют летать! Вообще не умеют летать! Так прямо и заявил!
– Я? – растерялся Капитан. – Ну, заявил… Ну и что?
– Так как же я, шелопут ты занозистый, мог не грохнуться!? Тот кто летает – летает, умеет он или не умеет. Тот кто не летает – не летает, умеет он или не умеет. Но это каждый решает для себя сам. …Как же так? – припрётся какой-нибудь оболтус, и – со стороны – определит: «эти, мол, летать могут, а эти – не могут»! Да почему? С чего? Так только набезобразничать можно, и никак иначе!
– Ты погоди! Присядь… – виновато пробормотал Капитан, пытаясь утихомирить негодовальца. – Извини… Допёк ты меня, вот и ляпнулось! – я ж чуть не вывалился из твоего шарабана…
– Чуть – не считается, – всхлипнул страус. Ещё раз всхлипнул. Плюхнулся на лавку. – Теперь, пока не утешусь – не взлететь. – Вздохнул. – Ладно уж… бывает! Посижу здесь маленько; здесь – хорошо…
Страус восторженно уставился на монумент. Мечтательно замер.
– Послушай… – Капитан тоже покосился в сторону монумента, но ничего полезного для себя в той стороне не обнаружил. – Послушай, дружище! – где тут, скажи на милость, можно поесть?
– Ты что, голодный? – удивился страус.
– Так получилось…
– А что же ты на помойке копался? – ещё больше удивился страус. – Раз копался, что ж не пообедал? Не успел?
Капитан не нашёлся с ответом. Страус снисходительно хмыкнул.
– Ладно! Посижу здесь, летучесть восстановлю, – мигом доставлю тебя обратно. …Не переживай!
– Зачем?
– Ещё покопаешься. Пообедаешь. Там, говорят, если поглубже копнуть – полно еды! А если ещё глубже…
– Нет, – решительно отказался Капитан. – Не буду я ничего копать! …Неужели здесь, в городе, ничего нельзя найти?
– А я почём знаю? – Страус поёрзал на скамейке. – Я здесь вообще в первый раз!
– Как так? – не понял собеседник. – А сквер? – сам привёл, говорил, что нравится тебе тут… значит – бывал! И потом: такси до города – это как? ты такси или не такси?
– Какое ещё такси, – поморщился страус. – Такси ему! …А сквер – да, бывал, в городе же – впервые. Что тут странного?
– Запутал ты меня! – Капитан встал. – Пойду я. Извини, что ненароком сдёрнул с небес. Восстанавливайся!
– Ты уж там не обижай никого, – попросил страус. – Не безобразничай…
– Попробую.
Капитан усмехнулся. Прощально махнул рукой. Быстрыми, чуть шаркающими шагами направился к ближайшему выходу.
…Первое, что удивило, а точнее – бросилось в глаза, это отсутствие людей на улицах. Отсутствие людей в огромном городе… Да-да-да! – именно сейчас отчётливо ощущалось, что город не большой, не очень большой, но – огромный! А может быть – и не город вовсе…
Улицы были пусты. Странноватые площади, приветливо распахнутые окна причудливых зданий, низеньких и высоких, стоящие – то тут, то там – необычные колёсные механизмы… – пусто, пусто… Хотя вот, совсем недавно, собралась же толпа у бассейна… а? целая толпа! И когда они подлетали к городу: вниз смотреть сил не было – очень уж страус выпендривался в воздухе, но вот в небе – да, небо Капитан, пусть и мельком, сумел рассмотреть: невероятное столпотворение! Тут тебе и аэропланы, и вертолёты, и воздушные шары, и… – словом, чего только не было! …А теперь – пожалуйста: безлюдье… И ладно бы безлюдье! – а то ведь и совсем никакой живности. Ни жуков, ни муравьёв, ни мух, хотя погода здесь – летняя, возможно, лето и есть. Ни одной птицы (не страус же у них здесь единственная птица!). Нет собак, нет белок (а сосен да ёлок-то сколько!), нет кошек… Ой!
Мимо согбенного, уныло бредущего Капитана мелькнула пушистая молния. Кошка! Надо же, кто-то ещё есть! Кто-то ещё здесь проживает, и ходит по улицам, и заходит в дома!
Именно в дом кошка и заскочила. Невысокий, двухэтажный, – в точности, как в его родном городе… Вот-вот: хотя сам Капитан жил в размашистой девятиэтажной хор о мине, но вокруг были кварталы как раз таких, двухэтажных; в каждом – по два подъезда, по две квартиры на каждом этаже… лестницы толстые, деревянные… скрипучие… А какие дворы! Каждый – маленький мир, со своими запахами и оттенками, с надеждами и печалями, с полными вёдрами добра и зла на шатком, подрагивающем коромысле…
Капитан и сам не заметил, как развернулся к дому, как поплёлся к открытой двери подъезда… Ближнего к нему подъезда, – того самого, куда занырнула кошка.
– Здравствуйте!
Капитан поднял голову. Со второго этажа – с маленького, укрытого пышной изумрудной листвой балкона – ему махнула рукой девушка.
– Здравствуйте! – повторила девушка, и приветливо и радостно улыбнулась. Улыбка её, – ничего не скрывая, не боясь никаких угроз, – зеркало, поднесённое к сердцу: открытость и чистота. – Вы кого-то ищете?
Несмотря на усталость, Капитан почувствовал, как и сам расцветает улыбкой. Хотелось смеяться, весело, облегчённо, без всякого повода. Хотелось осознать себя невесомым облаком… мальчиком… маленьким мальчиком, который всегда и везде был в нём, но с которым он так давно не виделся.
– Здравствуйте! Я…
Ему очень хотелось быть воспитанным, вежливым и утончённым. Ему очень-очень хотелось быть воспитанным, вежливым и утончённым. О! выразить то, что он сейчас чувствовал, то, чем был переполнен, – поделиться радостью и симпатией. Но – не мог: все искусственные фигуры изысканной речи – напудренные, рассудочные – стеснились в нём в не извлекаемый горклый комок. Всякая натужность явственно проступила бессмыслицей. Стало просто. Просто, хорошо и, немножечко, волшебно.
Девушка рассмеялась.
– Если хочется – заходите. Вы один?
– Да… – Тут Капитан вспомнил о Семёне Семёновиче. – Вообще, нас двое… Но он – там… далеко… я не знаю – где… Я найду! – Капитан решительно посмотрел на девушку. – Понимаете, мы голодные. Не ели давно, разве что – глину. Хотя, знаете, неплохо – тоже еда…
Девушка ахнула и стремительно бросилась в дом. Капитан стоял внизу, ероша волосы, застенчиво улыбаясь по сторонам. Через пять минут девушка появилась снова.
– Держите! – Она бросила вниз большущий пакет, и Капитан ловко поймал его. – Здесь бутерброды. Много бутербродов. Сама не знаю – зачем, но я сегодня целое утро делала бутерброды. Как чудесно, что вы пришли!
– Спасибо… – От пакета исходил такой запах… Такой запах! – Спасибо вам…
– Бегите! Бегите быстрее к вашему другу! …До встречи! – и доброй вам дороги!
…Капитан успел сделать несколько шагов, и только тут спохватился. «Хорош! Даже имени не спросил! Корми такого...» Вернуться! Немедленно вернуться! Он кинулся обратно, и – как давеча кошка, молнией – влетел в тёмный подъезд…
…И оказался прямиком в пещере, в своём гнезде. Барахтаясь среди веток, он не сразу осознал в-пещерное возвращение, а осознав – громко расхохотался. Ну и жизнь! Что за жизнь! Что ни день – приключения! Лёжа на спине и крепко прижимая к себе пакет, он понял, что возвращение ни капельки не огорчило его, наоборот: напомнило, что жилище может быть где угодно, оно может быть каким угодно, что уютно может быть везде. Тем более – Семён…
– Эй, дружище, - позвал Капитан, – ты дрыхнешь?
Он встал, и, щедро тратя газ в зажигалке, осмотрел всю пещеру. Семёна Семёновича нигде не было…
-
– Так откуда, откуда же? – не успокаивался, несмотря на набитый рот, Семён Семёнович. – Кто-то ведь сделал эти бутерброды? Кто-то тебе их дал?
– Дал, – задумчиво отозвался Капитан. – Кто надо – тот и дал… Ты, лучше, вот что скажи: как же это мы из пещеры выходим? И ты вот где-то шлялся… А?
– Может быть, нам это показалось? – Семён Семёнович перестал жевать. – Может, сидим мы сейчас по лавкам, в зале ожидания, – спим. Там сейчас поезд к платформе вот-вот подойдёт, а мы знай себе спим; спим – и видим сны… И носит нас по снам, носит…! Всё носит и носит…
– Это ты брось! – Капитан зашуршал пакетом. – Надо же, бутерброды кончились… Это ты, говорю я, брось. Сны… Сны – это там, где мы с тобой раньше были. Теперь, похоже, просыпаемся. Как думаешь? – Капитан выбрался из гнезда, и, шаркая, шурша пустым пакетом, подошёл к приятелю. – Только вот мотает нас, как фантики в сквозняке, а так – терпимо…
– Пожалуй, – согласился Семён Семёнович, разделяя последний бутерброд напополам. – Держи.
Капитан благодарно кивнул, мгновенно проглотив свою половинку, – уселся рядышком с приятелем на шаткую стопку досок.
– Мы – просыпаемся… Наверное, ты прав. …Да, мне тоже так кажется! А что мотает – пусть мотает; правильно это: я, например, всё что прожил – всё в мотаниях, в тряске какой-то… А зачем? Вот и ты, полагаю, тоже. – Семён Семёнович выпрямился на досках и с хрустом потянулся. – Как жили – так и просыпаемся!
Капитан снова зашуршал пакетом.
– Слушай, чем это ты там непрестанно шуршишь?
– Да вот, – Капитан протянул пакет, – бутерброды здесь были. Я, понимаешь, крошки вылавливал…
– Не наелся?
– Куда там!..
Семён Семёнович расправил пакет на коленях. Пакет оказался просторным, вместительным. Из светлого поля – вытемнялась крупная, нечёткая в пещерном полумраке надпись: «ПОСЕТИТЕ НАШ МУЗЕЙ!»
– Ты что, в музее каком побывал? Оттуда еду принёс?
– Ага! – Капитан поёрзал. – Побывал! А ещё – в бане и филармонии. – Он отобрал у Семёна Семёновича пакет, скатал его и засунул в карман. – Тебя бы туда, страусам на потеху…
– Что – досталось? – хмыкнул приятель.
– Досталось… Было бы светло, так тебе прямая дорога – в обморок! Весь издолблен. – Капитан жалобно засопел: – Столько синяков, Сеня! – до стольких в школе считать не учат!
– Поломать-то – ничего не поломал?
– Кости целы…
…Приятели молча сидели на шатких досках, задумчивые, чуть осоловелые после неожиданной трапезы. Невдалеке, в каменной чаше – тихонько журчал родничок, и столько ненавязчивой музыки, столько простоты, столько тепла было в нём, что так показалось: не в яме, не в пещере сидят они – в шатре из родниковых струй, и шатёр тот надёжен, и шатёр тот прекрасен, и вход и выход из него – глоток драгоценной влаги… Журчит; течёт, течёт; перетекает через край чаши – устремляется вниз, вниз… И где-то там – внизу – пропадает… вновь появляется… вновь пропадает и вновь появляется… вновь, вновь, но теперь – полноводной рекой… озером… голубеющей ветвью сосны… Пещера разбухает, пульсирует – наполняется трепетом корней, гулом взмывающего в приветную необозримость ствола, взмахом раскинутых в свистящий трезвонный простор ветвей… Из замкнутого – в наполненное, из ёмкости – в шар; ах! – шар изо льда, и солнечный луч тычется во внешнюю взмывь шара, как набирающий силу и жизнь щенок в блюдечко с молоком; ах! – крохотное отверстие… целая дыра… распахнутое окно…
Пещера избл ё скивается бескрайним, вознесённым во всякую сторону деревом; пещера – распахиваясь – разворачивается в дупло… …Друзья сидят, по плечи зарывшись в ворох сухих, пронзительно пахнущих трав… Сидят, перегнувшись к краю дупла, смотрят.
Снег… Снега… Зима. От дерева к дереву носятся – взметаясь, клубясь, рассыпаясь – стаи колючих шуршащих снежинок. Вь ю жится лес… постанывает от низа – вверх… подрагивает всем телом… По небу, в свинцовом верчении туч, летит – и до чего же звонко летит! – крылатый пёс… Белые сияющие крылья пса обмелькиваются лучисто, – перемешивая, омывая тучи, оглаживая мятущиеся верхушки деревьев, разбрызгивая новые узоры в незримую знаковую чехарду зимнего воздуха. Пёс летел высоко, но даже и так была заметна лёгкая танцующая улыбка на его спокойном лице… на всём: на пространство обнявших лапах, на маковке каждой шерстинки, на парящем, утверждающем чудесный полёт извиве хвоста.
– Тот самый, – прошептал Семён Семёнович.
– Он… – отшепнулся Капитан.
Пёс сделал плавный широкий круг, на излёте круга – пролетел мимо дерева с дуплом. Обернулся. Подмигнул друзьям. …Взмыл!
Капитан, высунувшись из дупла по пояс, махнул ему вслед рукой. Семён Семёнович изо всех сил уцепил приятеля за край плаща, не давая ему свалиться вниз; взглядом – проводил пса…
Капитан покачнулся. Семён Семёнович рывком задёрнул его в дупло.
– Уф-ф… Ты ж чуть не грохнулся!
– Ага… – Капитан, побарахтавшись, распрямился. – Смотри, снегу-то намело!..
Семён Семёнович присмотрелся:
– Это не снег… Это тополиный пух…
Действительно, пух… Вечер… Тёплый летний вечер. Вокруг – приземистые пятиэтажные дома, облупленные, закутанные в шелест светлой июньской зелени. Окна многих квартир – раскрыты. Где-то – горит свет, и можно увидеть обитателей здешних жилищ – бродящих, беседующих, готовящих пищу, неотрывно уставившихся в телевизор… На подоконнике одного из окон третьего этажа – широко разлёгся довольный разнеженный кот; чуть приоткрытые веки подёргиваются в тёплом сквознячке, крошечный коричневый нос напряжён – вылавливает из распахнутого летнего мира всё самое вкусное и приятное, всё самое чудесное. Ниже – на втором этаже – ярко горит свет, но окна закрыты; сквозь не зашторенные стёкла виден маленький мальчик. Мальчик сидит, скрестив ноги, на полу, на коленях держит тетрадь и что-то пишет. Может быть – рисует…
И Капитана и Семёна Семёновича – всем вниманием – потянуло именно сюда, именно к этому окну.
Окно и дупло были, похоже, на одном уровне, разве что дупло – чуть выше. Расстояние между – всего ничего… Они очень хорошо видели мальчика; когда мальчик поднимал от тетради голову – его лицо, выражение глаз приметными становились до чёрточки, до пятнышка, до мельчайшего, едва измелькнувшегося оттенка. Так понималось: струна, протянутая во всякое место, на всякое расстоянье, не имеющая остановки и удержания, но – несомая, но – несущая, наделённая парусами и правильным ветром – звучанием искренним, неум о лчным, проникающим всюду, рождающимся из всего. Мальчик будто бы и не сидел на полу – парил над полом, поднимаясь всё выше и выше: сиятельная вечерняя нота мира… внем и рья… истинное и родное, несущее взгляд не извне, но – из глубины всякого сокосн у вшегося с ним.
Капитан прикрыл глаза.
– Я, кажется, его знаю, – услышал он надтреснутый хриплый голос Семёна Семёновича. – А может – кажется… Он похож на сына одной моей знакомой. Мы вместе работаем… – Семён Семёнович напряжённо сглотнул. – Несколько раз она приходила с сыном в типографию… и, по-моему, это он… ну конечно – он! У него ещё имя такое странное… Я так и не запомнил – какое, но помню – странное…
Капитан молчал. Он сейчас был там, в комнате, рядом с мальчиком. Воздух становился плотнее и гуще, воздух потрескивал от плотности и густоты, воздух кричал, кричал, кричал, криком огненным, неугасимым – превращался в свет…
– И улицу эту я знаю… – доносился из далёкого далека голос Семёна Семёновича. – Моя улица – в нескольких кварталах отсюда… там, за рынком… – Голос становился всё тише и тише, почти и вовсе сливаясь с шелестом июньской листвы. – Как же его имя? – я сейчас вспомню…
Капитан зажмурил глаза. Крепко-крепко! А когда вновь открыл – это была уже пещера: он сидел всё на той же стопке досок, и рядом с ним – едва различимый в полумраке – сидел друг его Семён. Семён спал; клонясь во сне – он накренил и себя и скамейку. Капитан едва успел схватить его за плечо.
– А…? – встряхнулся Семён Семёнович. – Я заснул, да? – Завертел головой: – Мы снова в яме… Ага…
– Лезь к себе в шалаш, – посоветовал Капитан. – Спать же хочешь! – ложись, отдохни нормально.
Сам он спать не хотел. Бодрость была в нём, бодрость и ясность. Вот ведь как!
– Ты знаешь, – Семён Семёнович прислушался к своим ощущениям, – а сна-то и нет! Вроде спал всего ничего, а вроде как – выспался. Удивительно!
Капитан встал, чуть не развалив лавку, и сделал несколько машинальных шагов вперёд и назад.
– Как полагаешь, Сеня, что она такое?
– Она?
– Ну, место это… Пещера.
– А!.. Я думаю, её нет. Она нам только кажется… и вместе с тем – вот она. Возможно, это пришло из нас – всё что мы воспринимаем; возможно, это – попросту – мы. И не одна пещера… И вообще…
– Похоже. – Капитан сделал ещё несколько вперёд-назадовых шагов. – Я размышлял об этом. Вот только… – Капитан остановился. – Если это пришло из нас, если это даже – мы, то почему всё, что мы видим, слышим, да и вообще – в чём оказываемся, оказывается одним и тем же? Разве что – за редкими исключениями… А? Ведь нас-то – двое. Мы – разные. И даже оказываясь в одном и том же – мы воспринимаем-осознаём по-разному.
– Но зачем-то именно мы оказались на станции. Именно я и именно ты. Именно вдвоём.
– Это понятно… – Капитан притопнул ногой. – Непонятно другое: почему, оказавшись «именно вдвоём» – оказались в одном, одним при этом не будучи? Что-то меня здесь смущает с самого начала. Вроде как – намёк на мелодию: и зудит, и вертится, и разве что за грудки не хватает, а – не угадывается, не проступает, не соединяется со слухом. Кажется: сейчас схвачу! Хватаю! Разожмёшь – пустая ладонь, только ощущение: что-то здесь было… может быть – что-то есть, но – не видишь.
Семён Семёнович обхватил голову руками; кап-кап… падает из капающего крана вода – подставляй ладони… Резко взлохматил свалявшуюся шевелюру. Вскочил.
– И почерк!.. У меня было прочное ощущение, что это – я: извлёк смысл, нанёс знаки!
– Ты о чём?
– Ну помнишь, в зале ожидания? Те листки, взявшиеся невесть откуда…
– Да-да! И у меня – тоже. – Капитан заволновался. – Тут дело даже не в почерке. Почерк, конечно, показался похожим на мой, но – похожим: может быть, это мой почерк, а может быть не мой… Не важно! Важно вот что: эти слова нарисовал я, и рисуя – я знал что рисую, и рисуя – я был там, где было то, что я рисовал! – Капитан беспомощно стиснул подбородок. – Наверное, я сумбурно говорю, невнятно…
– Сумбурно, – весело согласился Семён Семёнович. – Но мне понятно. Оно ведь так: и во мне сумбур, и точно такой же сумбур, и то, что ты сказал – мог бы сказать я, точно так же, разве что – чуть иначе.
Ух и взволновались. Подступились к чему-то! – надо же! Странно, но раньше им в голову не приходило (по крайней мере – наверняка) принять очевидное за очевидное. Должно быть, для того, чтобы что-то увидеть, мало этому чему-то всё время быть перед твоими глазами, нужно ещё и открыть глаза. А что ещё? Ещё: открыв глаза – не закрывать их; с открытыми глазами – научиться смотреть.
Друзья почувствовали себя – так и теперь – теми самыми, меняющимися, – в каждом из которых существо мыслящее и существо живущее пребывали по-отдельности, а теперь начали, наконец, соединяться.
-
…«мы выхватываем из неба белые шары
и шары чёрные
…что делать с ними?
где нам их разместить?
для чего нам эти шары?
…ничего не знаем
но продолжаем выхватывать из неба белые шары
и шары чёрные
нет дела важнее чем это!
нет дела необходимей!
…шар за шаром –
возникает высокая пирамидка
пирамида
: мы укладываем шар за шаром
мы выкладываем ряд за рядом
мы плюхаем шарики уже там где при нашем росте
нет ни малейшей возможности для такой работы» …
-
Капитан торопливо отбежал к серёдке пещеры. Повозился, пошуршал, и, щёлкнув зажигалкой, запалил маленький костерок.
– Сейчас дыму навалит, задохнёмся, – подбредая к костру, озаботился Семён Семёнович.
– Не успеем. – Капитан зябко повёл плечами. – Слушай, Семён, где твои тетради? …Я, собственно, зачем огонь засветил? – тетради посмотреть хочу, почитать, если ты не против, конечно.
– Не против… – Семён Семёнович посунулся в куртку. Скинул куртку и тщательно общупал её. Растерянно посмотрел на Капитана. – Нет тетрадей! Где-то обронил, верно…
– Эх!.. – Капитан, поморщившись, досадливо мотнул головой. – Ну что ж ты, Сеня! Так берёг…
Семён Семёнович развёл руками и присел на корточки перед костром. Он удивлялся: пропажа тетрадей совсем его не огорчила. Нет, разумеется, он был бы рад, если бы тетради никуда не делись, но и то, что их не стало – расстройства особого не принесло. Удивительно! Ещё совсем недавно – кошмаром было бы представить подобную пропажу. А теперь…