Поэтому, когда Роберт обнял меня и прошептал на ухо: «Поздравляю, детка», я услышала в его голосе гордость и, после того как подарила ему такое сильное объятие, на которое только была способна, улыбнулась ему.
Я чувствовала себя неловко от проявлений привязанности, и это пришло из детства, в основном проведенного в системе патронатного воспитания, но в моменты, такие как этот, было приятно чувствовать волнение.
Особенно когда это привело к тому, что меня обнял Адам.
Воплоти, на расстоянии не менее метра между нами, сегодня он был особенно красив.
Темно-синие глаза, которые напомнили Атлантический океан, прекрасно контрастировали с его сливочно-золотистой кожей. Челюсть была твердой, квадратной, и в данный момент его подбородок и нижнюю часть щек покрывала щетина. Губы были мягкими, верхняя — полной, нижняя — чуть шире, и когда Адам улыбался, все его лицо светилось.
Мне казалось, что прошли годы, с тех пор как я в последний раз видела его широкую улыбку. Конечно, он улыбался мне сейчас, когда обнимал, но это была не та первая улыбка, которую он подарил, когда мне было пятнадцать лет, а ему шестнадцать.
Когда Адам крепко обнял меня, я закрыла глаза, потерявшись в его тепле. Золотистые волосы коснулись моей щеки... словно шелк, — и у меня по спине пробежала дрожь. Его тело, мускулистое благодаря тренировкам, прижалось к моему лишь за счет силы его объятий.
Эти моменты были всем, что мы себе позволяли.
Ну, не совсем так.
Это было все, что позволяла я, и, поскольку держала вещи в определенных пределах — это дарило ему холод.
Адам его чувствовал. Я знала, что это так. Невозможно было избегать связи между нами, но он игнорировал это. Стремился отложить на второй план. Полная противоположность мне.
Хотя я знала, что вместе мы токсичны, я не могла избавиться от своих чувств. Я прятала их поглубже, пока он был рядом, а затем выпускала, едва оставалась одна и могла зализать свою рану. Беда в том, что рана давно зажила, а его яд все еще циркулировал по моей крови.
После этого объятия улыбка Адама стала деревянной.
— Ты ушла в отрыв, Теодозия.
Я отстранилась и скривила губы.
— Ты же знаешь, что я терпеть не могу, когда ты меня так называешь.
Роберт хлопнул меня по спине.
— Но в зале было приятно слышать это имя.
Я закатила глаза.
— Из-за этого складывается ощущение, что мне девяносто.
— Это часть твоей культуры. Ты должна принять это, — упрекнула Анна.
Прошло много времени, с тех пор как я была частью своей культуры, но решила не напоминать ей об этом. Она это знала.
Я пожала плечами, немного неуклюже.
— Спасибо, что пришли посмотреть.
Глаза Анны округлились.
— Как будто мы могли пропустить твои первые игры!
— Ты блестяще справилась, — с восторгом сказал Роберт. — Это твой последний заплыв на сегодня, не так ли?
— Да, следующий завтра, — ответила я.
— Время ужина с семьей? — подгоняла нас Анна, отчего я снова улыбнулась.
Улыбнулась, даже когда она протянула ко мне руку и взяла в ладонь золотую медаль, посмотрев на нее так, словно прикидывала цену.
Конечно, при желании она могла купить любую такую, даже сделанную из платины, но эта семья ценила тяжелый труд. Этого нельзя было отрицать.
— С удовольствием. Я голодна. — Я наморщила нос. — Только не говорите тренеру, что я ела.
— То, что происходит в ресторане, остается в ресторане, — торжественно заявил Роберт, обхватив жену за плечи и подтолкнув ее к выходу, оставив нас с Адамом на несколько секунд наедине.
— Привет, — сказал он грубовато, будто не здоровался со мной всего несколько минут назад.
Я была удивлена отсутствием застенчивости с моей стороны.
— Привет, — повторила я и приподняла подбородок, — ты собираешься поздороваться по всем правилам?
Адам вздохнул, что я восприняла как отказ.
— Наверное, нет.
Мои губы сжались, хотя я понимающе кивнула, и мы продолжали стоять, смотря друг на друга. Постепенно вокруг нас собралась толпа, было сделано несколько снимков, но никто из нас ничего этого не замечал. Как мы могли?
Мы видели только друг друга. Это все, что мы видели, когда были вместе.
Адам прервал момент, эту огненную связь, которая соединяла нас вместе, протянув руку, чтобы взять мою сумку и перевесить ее к себе на плечо, а затем схватил меня за локоть и начал вести в направлении, в котором ушли его родители. Мне не нравилась моя куртка за то, что она служила преградой для его прикосновений, хотя я была за это благодарна. Контакт кожа к коже будет ощущаться как метка, и с момента знакомства Адам уже слишком много раз клеймил меня.
Это место было сумасшедшим. С заднего плана доносился шум из водного комплекса. Свистки судей и аплодисменты зрителей воспламенили мою кровь так сильно, будто я сама собиралась нырнуть в бассейн.
Только когда Адам повел меня через толпу, сердце перестало неистово биться, поскольку острые ощущения от пребывания здесь, с этим мужчиной, превзошли все количество адреналина, который я обычно испытывала, находясь в воде.
Золотая медаль на шее была тем, чем можно было гордиться. Мое имя, занесенное в книгу рекордов, было тем, чем я дорожила, но что могло превзойти это ощущение? Чувство, что я наконец-то стала достаточно хороша, чтобы идти рядом с этим человеком.
Боже, это было похоже на сон.
Я чертовски долго была объектом для благотворительности. Ребенком, которого выбрали как подростка-сироту для пиар-кампании в преддверии переизбрания Анны Рамсден, но здесь я находилась как Чемпион.
С большой буквы «Ч».
Я одновременно ощутила неуверенность и самодовольство, но потом почувствовала себя претенциозной дурой, потому что, кем бы ни была, я не должна была забывать о своих корнях.
Не должна была забывать о том, что привело меня сюда.
К этому моменту.
Не Анна и Роберт Рамсден, а Адам.
И смерть.
Я не должна была забывать об этом.
— Как тебе смена часовых поясов? — тихо спросила я, глядя на Адама, пока мы маневрировали сквозь толпу.
Я не знала, как он это делал, но море людей, казалось, расступалось перед ним, будто он был королем Кнутом (прим.: один из самых выдающихся королей англосаксонской эпохи, в XI в. являлся правителем значительных территорий по всей Северной Европе, включающих в себя Данию, Англию, Уэльс, Шотландию и Норвегию). Я так хотела ненавидеть его за эту способность, тогда как большую часть времени меня поглощал океан человечества, но, черт возьми, что я могла сказать? Если бы я увидела, что Адам Рамсден приближается ко мне, я бы тоже убралась с его пути.
Не потому, что он был засранцем (хотя он определенно мог им быть), а потому, что просто выглядел так, словно с ним не стоило связываться.
Адам не был громилой, но на его лице были написаны нетерпение и неприязнь, и просто... ну, хорошо, он выглядел как засранец. Но милый.
— Все нормально. Привыкаю.
— Полагаю, это имеет смысл, учитывая, сколько времени ты сейчас проводишь в Лондоне.
Его губы изогнулись, и Адам бросил на меня взгляд.
— Ты разговаривала с папой.
— Иногда, — пожила я плечами. — Он связывается со мной.
— Конечно. Папа гордится тобой. — Еще одна улыбка, но на этот раз слабее. — Забавно, как все складывается.
— Забавно? Как по мне, так все просто чудесно, — возразила я, немного обиженная этим комментарием.
Роберт был единственным родителем, который имел на меня влияние с детства, и его интерес ко мне был неподдельным. Он переживал обо мне. Моя карьера его мотивировала.
— О чем ты говоришь? Обо мне? — спросил он, заставляя меня сузить на него глаза.
— Да, Адам, потому что весь мир вращается вокруг тебя. Будто мне больше не о чем говорить с твоим отцом, который помог мне поступить в Стэнфорд, спонсирует меня, помогает с деловой стороной моей карьеры и который был заинтересован, чтобы я достаточно хорошо подготовилась, чтобы попасть на Олимпийские игры. — Я притворно вдохнула. — Да, нам действительно удается разговаривать без тебя как основной темы для беседы, но он гордится тобой, тем, чего ты достиг без его поддержки, и отец говорит о тебе.
— И ты не спрашиваешь?
— Нет, я не мазохистка, — твердо ответила я, глядя прямо перед собой на какую-то статую, которая, судя по всему, должна была олицетворять солидарность и спортивное мастерство.
Я увидела лишь корону из рыбы.
Но ведь у меня никогда не было хорошего воображения.
— Я спрашиваю о тебе, — мягко сказал Адам, заставляя мое сердце биться быстрее.
Я выдохнула.
— Почему? — вопрос был обоснованным.
— Мне интересно.
— Теперь у тебя есть мой номер. Ты мог бы спросить меня лично.
С тех пор как я видела Адама в последний раз, прошло несколько месяцев. И недели, с тех пор как мы говорили. В течение нескольких лет я скрывала от него свой номер телефона, не в силах справляться с расстоянием, которое сама установила между нами, затем уступила.
Но Адам никогда им не пользовался.
— С тобой не так легко разговаривать.
На этих словах я остановилась. Боль пронзила меня копьем прямо в живот.
— Вау. — Я сглотнула. — Ты знаешь, как ударить женщину так, чтобы она при этом не упала.
Адам нахмурился, осознав, что я остановилась. Полностью повернувшись ко мне, он еще сильнее нахмурился.
— Тея, ты знаешь обо мне такое дерьмо, которого никто другой не знает. С этим тяжело жить.
— Это не моя вина.
— Нетвоя, но это не делает разговор с тобой легче.
— Почему? Это все в прошлом, не так ли? — потребовала я ответа, не понимая, почему настаиваю, когда именно я установила между нами расстояние. Но — и это было огромное «но» — это расстояние было для нашей безопасности. Его чушь? Не была.
Он пожал плечами.
— Прошлое влияет на наше настоящее. Не говори, что хочешь поговорить со мной, когда сама избегаешь меня больше, чем я тебя.
Я прищурила глаза.
— Это ты испортил нам настоящее.
— А ты не думаешь, что я это понимаю? Не думаешь, что сожалею обо всех своих ошибках? Что когда слышу твое гребаное имя, вспоминаю, как я все испортил?
Это больно.
Очень.
Я была для него больше, чем просто олицетворением его ошибок, и Адам это знал, но то, что он использовал это как отговорку, было похоже на удар ножом в живот.
Задохнувшись, я промчалась мимо него, не став дождаться, когда он выкрикнет мое имя, и не дав ему догнать меня. Я была быстрой не только в бассейне. Хотя Адам имел атлетическую фигуру и находился на пике своего здоровья, он был не так шустер, как я. Добравшись до Роберта и Анны раньше него, я одарила их ослепительно белой улыбкой, которая была настолько фальшивой, что мое лицо чудом не раскололось ото лжи.
Но, довольные моими сегодняшними достижениями, они были заняты обсуждением статистики и следующими несколькими днями моего олимпийского заезда.
И то, что подошедший Адам встал рядом со своей мамой, а я — рядом с Робертом, может быть, и было мудрым решением, но все равно причинило острую боль.
Все это причинялосильную боль.
Когда мы добрались до машины, Анна позволила мне сесть впереди, потому что знала, что сзади меня укачивало. Я обрадовалась, что за рулем сидел Роберт, потому что мне не нужно было сидеть рядом с Адамом.
Я не была уверена, что он не причинит мне больше боли. Думать и подозревать было нестерпимо, но услышать из первых уст было в два раза больнее. Но я привыкла к этому, что он причиняет мне страдания, и, хотя это заставляло меня походить на жертву, я не была такой. Я была кем угодно, но только не дурой. Так что я просто сидела в тишине, понимая, что, когда мы прибудем в пункт назначения, координаты которого, казалось, знал только Роберт, это испытание закончится.
Будучи не впервые в Токио, Роберт маневрировал по улицам с такой легкостью, которую я не смогла бы воссоздать.
Я была рада, что в тех нескольких случаях, когда тренер не заставлял меня бежать на стадион, чтобы размяться, нас возили на автобусах. В этом городе ничего не имело смысла: ни странная атмосфера в воздухе, ни причудливые костюмы, которые я иногда видела на молодых мужчинах и женщинах. Хотя, когда они были одеты как куклы из викторианской эпохи, должна признаться, я завидовала их свободе.
Этим людям было все равно, кто что думает об их нарядах. Они гордились своим внешним видом, и я завидовала им, даже если не понимала этого. Но мне ведь и не нужно было? Я хотела этой свободы для себя самой, но по большей части не знала, кем являюсь я, за исключением своего призвания к плаванию. Объект для благотворительности. Та, чьи успехи были вызваны чужой болью.
В течение последних пяти лет я была сосредоточена исключительно на тренировках, участии в Олимпийских играх и создании себе имени, которое просуществовало бы дольше, чем я. Но что будет потом?
До следующей Олимпиады еще четыре года, мне было всего двадцать шесть, и времени достаточно, чтобы войти в историю, но что это означало для меня?
Больше тренировок? Больше спортивной рутины, потому что я посвятила свою жизнь одной-единственной вещи?
Когда мы добрались до ресторана, меня охватило замешательство. К тому моменту я была не в настроении для маленькой закусочной, притаившейся на тихой улице рядом с оживленной магистралью.
Вокруг нас возвышались современные здания, но ресторан казался довольно старомодным.
Когда я вылезла из машины, то огляделась вокруг, очарованная городом.
По большому счету мне не удавалось часто выбираться. В общем-то, никуда за пределами стадиона. В первый же вечер, когда приехали, мы сделали вылазку в город и выпили по паре напитков, но все под бдительным присмотром тренера Фрайарса, что означало «Мимозы», в которых было больше апельсинового сока, чем шампанского. Не то, чтобы я жаловалась. В любом случае я не так уж много пила.
Тем не менее, атмосфера в воздухе и оживленная суета настолько контрастировали с моей реальной жизнью, что я не могла не быть пораженной этим чудесным городом.
Из ресторана доносились аппетитные и насыщенные ароматы, и если раньше я не чувствовала себя голодной, то сейчас определенно проголодалась. Банан, который я съела раньше, уже давно переварился, поэтому, когда Роберт схватил мою руку и, просунув ее под свой локоть, потащил меня в сторону дверей, я не протестовала.
— Я нашел это место в последний раз, когда был в городе. Они делают то, что называется «омурайсу» (прим.:достаточно вкусный и в то же время сытный омлет).
Я нахмурилась.
— Возможно, я видела что-то подобное на «Фейсбуке».
Роберт пожал плечами.
— Не знаю, но это чертовски вкусно и там куча углеводов, которые тебе сейчас нужны.
Даже когда он говорил эти слова, в моей голове звучал угрюмый голос тренера.
Из-за завтрашних заплывов мне нужно смотреть, что попадает ко мне в рот, но это не значит, что я не могу попробовать что-то из того, что ели другие.
В ресторане царил полумрак, и каждый столик находился в уединенной кабинке. Над головой горел тусклый свет, который создавал прожектор в центре стола, и это означало, что вы могли видеть еду, но промежутки между столиками были затенены, отчего официанты выглядели призраками.
До сих пор я находила японцев добрыми, не только услужливыми, но и очень вежливыми. До такой степени, что почувствовала себя невежливой, сказав лишь «спасибо».
Я улыбнулась, когда официант поклонился, когда мы проскользнули в кабинку. Автоматически я хотела поклониться в ответ, но не была уверена, вежливо это будет или нет.
Находясь рядом с Робертом и Адамом, я всегда чувствовала себя неловко, хотя это была не их вина. Но не с Анной. Благодаря своему прошлому она знала, к чему стремиться, но Роберт и Адам знали свое место в мире. Оно было окончательно для них с момента рождения.
Черт, наверное, даже до их рождения.
Я могла себе представить, как Анна выбирала школы для своих детей, пока они были еще в утробе, и записывала в школу, в которую была очередь вперед на восемь лет.
Мои родители? Что ж, они не были так организованы. Бедность делает это за вас, а то, что мы переезжали с места на место, значительно усложнило дошкольное образование и начальный этап обучения.
Я закусила губу при воспоминании о невзгодах детства, особенно перед лицом той жизни, которая была у меня сейчас. Моя семья любила меня, и эта любовь была чистой, незапятнанной. Вэтом я была богаче Адама. Конечно, Анна и Роберт обожали его, но при этом возлагали на него больше надежд, чем должен иметь любой ребенок.
Это, я была уверена, сделало его таким, какой он есть. Это было тем, что повернуло его на путь, который он выбрал. Путь, который я понимала и была готова помочь Адаму на этой дороге. Этим была гнойная рана в его душе, от которой он не мог убежать.
Рана, которая поражала нас каждый чертов день.
— Боже, я так горжусь тобой!
Заявление Анны заставило меня вздрогнуть, потому что я поняла, что смотрела на Адама, а он, конечно же, на меня. Видите, как работают два магнита?
Поместите их рядом друг с другом, и — бум — они уже притянулись.
Иногда я боролась с этим притяжением, но с судьбой — не могла.
Я быстро разорвала связь между нами и повернулась к Анне, которая все еще сияла, но когда скользнула взглядом между Адамом и мной, ее улыбка казалась фальшивой.
— Спасибо, Анна, — ответила я немного сдержанно хриплым голосом из-за того, куда завели меня мои мысли.
Адам сидел напротив, его колени были так близко, что я чувствовала тепло тела, и мне ничего так не хотелось, как заполучить его.
Иметь право прижаться к нему, быть в его объятиях дольше, чем когда он поздравлял меня.
Но он не дал такую возможность.
А я? Я не была уверена, стоило ли бороться, если демоны, захватившие душу Адама, были сильнее меня.
Роберт начал заказывать что-то на японском языке.
— Я собираюсь сделать вас еще более гордой, — сказала я Анне.
В ее глазах вспыхнуло волнение.
— Не могу дождаться завтрашнего дня. То, что ты сделала сегодня, было невероятным. С какой скоростью ты плыла?
— Мама права. Ты была как рыба в воде, — прохрипел Адам. — Ты побила даже мужской рекорд.
То, что он был впечатлен, заставило меня покраснеть, и я опустила подбородок. Хотя Адам больше не участвовал в соревнованиях по плаванию, но оставался профессиональным пловцом, поэтому его уважение много для меня значило.
— Я просто… — пожала плечами. — Я не знаю, как это сделала.
Робко улыбнулась, а все рассмеялись.
— Ну, что бы это ни было, сделай это снова. — Глаза Роберта блеснули в тусклом свете. — Мы можем выставить твои медали в Зале славы (прим.: международный зал славы и музей плавания, расположенный во Флориде, служит центральной точкой для изучения истории плавания в США и по всему миру).
Мой рот округлился при этом.
— Вы разрешите мне?
Роберт фыркнул.
— Разрешу тебе? Просто подожди. Как только ты снимешь ее со своей шеи, мои загребущие руки тотчас схватят ее.
Анна закатила глаза, но в них был слабый блеск, который сказал, что она вспоминала о Каине.
Хотя Адам обладал всем необходимыми качествами конкурентоспособного пловца, у Каина был талант олимпийского уровня. Я видела его в воде — он был в ней как рыба. Тренеры в Роузморе не просто так использовали некоторые из его приемов в качестве учебного материала.
Прикусив щеку изнутри, чтобы скрыть внезапную пелену вины, охватившую меня, я наклонила голову и сняла медаль.
— Вот.
Роберт улыбнулся, держа ее перед глазами, а затем приблизил к лучу прожектора, чтобы рассмотреть лицевую сторону.
— Не думал, что смогу прикоснусь к одной из них после… — он замолчал, а затем, присвистнув себе под нос, передал ее мне.
Я покачала головой.
— Не стесняйтесь, наденьте ее, — предложила я, смеясь, и он, не колеблясь ни секунды, просунул голову через ленту.
— Подходит к твоему поло, папа, — пошутил Адам.
— Скрестим пальцы, чтобы ты выиграла много медалей, и чтобы мы все их надели, — поддразнил Роберт.
— Я буду стараться изо всех сил, — сказала я, но мой тон был слишком пылким для того, чтобы обещание прозвучало как шутка.
Взгляд Роберта смягчился и он, потянувшись, похлопал меня по руке.
— Будь собой, Тея, и мы будем гордиться тобой. Ты знаешь это, не так ли?
Поскольку это был Роберт, я поверила ему и послала в ответ улыбку.
Подали шампанское, и я сделала несколько глотков, не пытаясь спорить, что оно не входило в мою диету. Рамсдены хотели отпраздновать мой успех, и я тоже. От появившегося на блюде омурайсу — разрезанного на ложе из риса омлета, покрытого говяжьим соусом — я взяла себе только кусочек. Роберт также заказал салаты, их я ела больше, чем омурайсу, несмотря на то, что смесь из взбитых яиц наполнила мой рот слюной, отчего мне захотелось вдвое больше, чем я себе положила. Отказ от этого искушения был лишь одной из многих жертв, ради того, что я делала в своей жизни.
В том, что я делала, не было ничего нормального, ничего обычного в тех крайностях, на которые мне приходилось идти ради соревнований. Я не жалела. Нисколько. Но, черт возьми, в некоторые дни, такие, как сегодня, когда я просто хотела поесть во время встречи, которая была больше всего похоже на семейную трапезу в том виде, в каком это получалось — с затаенными чувствами и токсичным оттенком — это было отстойно.
— Между прочим, «Найк» и «Пума» соперничают за тебя, — вставил Роберт, когда я, проткнув вилкой помидор черри, отправила его в рот.
Я приподняла бровь.
— Правда?
Хотя Роберт был занятым человеком, я знала, что ему было приятно управлять финансовой стороной вместо меня.
— Думаю, «Найк» выиграет, — проговорил он. — Но у нас уже была куча заинтересованных лиц еще до того, как ты выиграла золото.
— Никаких дел за обеденным столом, — упрекнула как обычно Анна.
Как обычно, Роберт пожал плечами.
— Это волнующие времена.
Волнующие?
Вероятно.
Однако волнение во мне вызывали другие вещи, в отличии большинства людей.
Находиться под водой, под ее поверхностью, рассекать, лететь в течениях — для меня это было волнующе.
Остальное было лишь частью повседневной рутины.
Но мне нужны были деньги для моего будущего, поэтому я повернулась к нему.
— Вы вложите средства от моих спонсорских сделок, не так ли, Роберт?
Он лучезарно мне улыбнулся.
— Конечно. Но тебе лучше услышать мнение Адама. Ты знаешь, как он выбирает прибыльные компании.
Как ни хотела, но я посмотрела на Адама. Собравшись с силами, прежде чем позволить своим глазам встретиться с его взглядом, и, как обычно, это было похоже на удар в солнечное сплетение.
Я могла бы раствориться в этом мужчине. Буквально растечься лужицей у его ног.
— Лучшее вложение — это собственность, — пробормотал он, с трудом отрывая от меня взгляд. Разрыв этой связи причинял ему столько же боли, сколько и мне.
— Так чопорно и консервативно.
Адам отмахнулся от насмешки Роберта.
— Для Теи это лучший способ, она консервативна. Будет нервничать, если деньги будут вкладываться туда, где она не будет их видеть и не сможет контролировать.
Адам понимал мое прошлое лучше, чем его родители, несмотря на то, что не имел реального представления об уровне бедности, в которой я выросла.
— Мне нравится вариант с недвижимостью.
— На данный момент Хьюстон — одно из лучших мест для инвестиций. Может, Роли в Северной Каролине. Но Остин точно.
Брови Роберта приподнялись.
— Из-за нового кампуса «Эпл»?
— В городе появится пятнадцать тысяч новых рабочих мест. — Адам тихо присвистнул. — Черт возьми, это хорошее место для покупки недвижимости.
Анна похлопала его по руке.
— Может быть, вам с Теей стоит отправиться туда и на месте выбрать объект?
Поскольку большую часть времени Адам по-прежнему проводил в Бостоне, я была уверена, что Анне понравится, что я куплю недвижимость в Остине — городе на другой стороне континента… особенно если в какой-то момент я перееду туда.
Улыбка Адама стала натянутой.
— Нам нужно будет включить это в свое расписание.
Анна не заметила его напряжения, а я — да.
С таким же успехом он мог бы сказать: «Нет, черт подери. Я не хочу находиться рядом с ней».
И это было больно.
Черт, это было больно.
Мне хотелось, чтобы всего этого не было, чтобы между нами все было иначе, когда это было так не нужно, но так должно было быть.
Во время ужина становилось все труднее и труднее сохранять улыбку, и когда Роберт, наконец, оплатил счет и мы сели в машину, я вконец вымоталась. Больше от нашего общения, чем от заплыва.
Только стоя возле общежития, в котором размещалась команда США по плаванию, махая Рамсденам, вслед отъезжающей машине, я смогла перевести дух. Мое прошлое уезжало в свой отель, а будущее находилось за спиной.
Я просто стояла на обочине дороги, чувствуя, как мои ноги приросли к земле, и она держит меня, словно якорь. Тянет к себе, наливает меня свинцом.
Слезы наполнили мои глаза от того, насколько безнадежно я себя чувствовала, хотя у меня было все, к чему нужно стремиться. Но мое прошлое было туманным, а будущее светлым, но сомнительным с моральной точки зрения.
Вот что происходит, когда ты заключаешь сделку с Дьяволом по имени Адам.
Глава 3
Адам
Тогда
Мне было шестнадцать, когда я впервые увидел ее.
Она была стройной, даже слишком стройной, особенно для нашего вида спорта. Длинные каштановые волосы, когда она плавала, струились вокруг нее в воде, когда отдыхала — убирались в высокий пучок, а когда приступала к серьезным тренировкам, были спрятаны под шапочку.
Ее кожа была цвета кофе. Не кофе с молоком, не с афроамериканским намеком на происхождение, а оттенка другой этнической принадлежности, которую я не мог понять.
Она выглядела залитой золотом, когда выплыла из глубины, словно нимфа, и крошечные капельки воды сверкали на ее коже, вызывая у меня желание прикоснуться к ней. Почувствовать эту мягкую шелковистость своими ладонями.
Ее глаза цвета глубокого темного ореха, с оттенками золота и бронзы, были обрамлены густыми ресницами, подобных которым я не видел никогда в своей жизни.
Если бы она была из моего класса, я бы подумал, что у нее были эти дурацкие накладные ресницы. Но так как люди в этом районе были бедными, я знал, что они настоящие.
Как и все остальное в Теодозии Кинкейд.
Она была небольшого изящного телосложения, и у того, кто ее видел, могло создаться впечатление того, что она слабая, но в ту секунду, когда она оказывалась под поверхностью воды, казалось, что она ею повелевала. Словно принадлежала этой стихии, и всякий раз, когда она выбиралась из жидкости, я чувствовал, что они оплакивают потерю друг друга.
Я всегда думал, что поэзия жалкий жанр, написанная глупыми дураками, которые хотят заполучить киску, чтобы перепихнуться. Но как только увидел ее, я понял, о чем шла речь у Шелли, Байрона и всех так называемых великих.
Не только когда я видел, как она плыла, но и когда просто смотрел на нее.
Теодозия была поэзией в движении.
Слеплена, чтобы ее рисовали. Создана, чтобы о ней писали. Сотворена, чтобы разорвать мое сердце от переполнявших эмоций.
Как и другие части моего тела.
У нее было изящное лицо со слегка заостренным подбородком и впалыми щеками, со стороны казавшееся изможденным. Нос был прямым и тонким, как и все остальное, а брови немного густыми, но они, обрамляя лицо, придавали ему больше структуры.
Теодозия была другой.
Такой непохожей на девочек в моем классе, такой непохожей на матерей моих друзей, такой непохожей на маму, и этим словно схватила меня своими невидимыми руками. Привлекла к себе, даже не прилагая усилий.
— Ты пялишься.
Я не заметил, как ко мне подошел мой брат, поэтому вздрогнул от удивления, когда он отвлек от пленившей меня девушки. Поскольку меня это разозлило, я хотел сердито взглянуть на Каина, но не стал. Не решился.
— Заткнись, — пробормотал я вместо этого.
Его губы изогнулись.
— М-м-м, не-а. Это слишком хорошо. Ты запал на один из маминых благотворительных проектов.
— Я ни на кого не запал, — прорычал я, разозленный и взволнованный одновременно.
Каин был единственным человеком из тех, что я знал, кто мог пробраться мне под кожу и заставить потерять самообладание. Но это работало в обоих направлениях. Мы были близнецами. Мы разделили все важные вехи с момента рождения и, вероятно, так будет до конца наших жизней, учитывая, что мы были чертовски крутыми пловцами с далеко идущими планами. Брат знал меня так же хорошо, как и я его, и поэтому мы отлично знали слабости друг друга.
У меня была склонность к гордости и властности. Каин? У него были проблемы. Не знаю, почему, тогда как мы выросли в одном и том же доме, с одними и теми же источниками стресса, с одними и теми же родителями и условиями воспитания, у меня все было в порядке, а он так сильно страдал. Но я хотел бы избавить его от боли, даже если ее причиной был эгоизм.
Если бы он был нормальным, возможно, он бы сдался. Перестал быть таким гребаным...
Богом.