— Но она притворяется тем, кем не является. Она пройдет на выборах только потому, что Лоуренс большой. Люди думают, что голосуют за одного из своих, но это не так.
— Я не встречалась с ней, — призналась я, — но ее сын казался милым. Добрым.
Эмма пожала плечами, но я могла видеть, о чем она думала — какая мать, такой и сын.
Я хотела возразить, что Адам не добивался моего расположения из-за кампании своей мамы — я не была избирателем, — но я никогда не объясняла другим свой дар видения ауры. Если бы я это сделала, Эмма все равно бы мне не поверила.
Мейеры были христианами. Они думали, что выполняют свой христианский долг, принимая к себе девушку-цыганку, и, вероятно, просили своего доброго Господа простить их за то, что под их крышей находится неверующий.
Насколько я могла видеть, их молитвы не приносили Луизе особой пользы, но я никогда не причиняла им боль, говоря это.
Мы все должны были верить, не так ли?
И если их религия была утешением, то я была благодарна. Они заслуживали большего, чем тот удел, который был им дан.
Но и я тоже.
Вся радость в ее глазах от моей влюбленности исчезла, когда я упомянула, кем была мама Адама. Эмма убрала кухню и оставила меня есть в одиночестве, что меня вполне устраивало.
Часы тикали, отражаясь эхом в тишине кухни. На заднем плане я слышала грохот стиральной машины и вздохнула, наслаждаясь этим, зная, что мирный гул будет нарушен радостным возбуждением вернувшегося домой Кенни.
Я получу отчет о том, насколько чертовски хороша была тренировка по борьбе, а потом он сойдет с ума, когда я заставлю его сесть за учебу.
Весело.
Но в тот момент, когда я захочу, словно бык, удариться головой об стол, а затем боднуть Кенни, я знала, что буду думать об Адаме.
И я улыбнулась.
Глава 5
Адам
Тогда
Городской общественный бассейн находился в сорока минутах от моего дома, и сказать, что он находился в плохом районе, было преуменьшением.
Пока мы учились, упорно тренировались и не раскачивали лодку, у нас с Каином было много свободы. Конечно, у меня ее обычно было меньше, чем у брата, из-за дерьма, которое он устраивал, а наказывали меня, но это было такой же частью моей жизни, как и плавание.
К счастью, мама никогда не наказывала меня запретом на тренировки.
Пока за мной «следили» из-за «В» (прим.: оценки в США обозначаются цифрами от «А» — пятерка, до «F» — двойка, соответственно «В» — чертверка) по биологии, и мама вышибала из меня дерьмо за этот конкретный провал, мне все равно разрешили тренироваться. Так что поэтому, ни у кого не возникло вопросов, когда я в шесть утра следующего дня поехал на велосипеде в общественный бассейн. Было холодно, и чем ближе я подъезжал, тем больше замечал, насколько это дерьмовый район. Когда какие-то уроды начали освистывать меня из переулка, я, не сбавляя скорости, продолжил быстро крутить педали, пока не доехал до спортивного центра. Небольшой страх скользнул по моему позвоночнику. Благодаря Каину я привык к проявлениям зла, но сам брат никогда не был жесток со мной.
По крайней мере, пока.
Эти уроды? Да, они бы затащили меня в переулок, просто чтобы угнать мой велосипед и обчистить карманы. Одному богу известно, что бы они сделали еще.
Парковка была пуста, но освещение, включенное на полную мощность, своим ярким светом рассеивало предрассветный сумрак, наполняя меня небольшим облегчением от того, что я выбрался из темноты. Однако наличие у самого входа в Центр всего нескольких уличных фонарей заставило меня разозлиться от понимания того, что Теодозия должна ходить сюда, что, по ее словам, она делала каждый день. Иногда два раза в день. Это был уровень самоотверженности, делающий понятным ее мастерские умения в плавании.
Это место было в лучшем случае функциональным, в худшем — уродливым. Построенное в семидесятых годах, поэтому неудивительно, что оно разваливалось, но местные жители его любили — это было очевидно.
Вчера на доске объявлений я видел, сколько мероприятий проходило в центре. Большинство кружков уже не принимали участников из-за переполненности. Расписание центра соответствовало расписанию загородного клуба, потому что люди хотели приходить сюда и заниматься чем-нибудь, будь то сальса или аквафитнес.
Место, хоть и небольшое, но находилось в Лоуренсе, на главном избирательном участке моей матери. Она только вчера узнала о сборе средств, но я подумал, что для нее это был шанс лишний раз напомнить о себе.
Пока она вытаскивала себя из сточной канавы во властные структуры, — и я гордился мамой за это, — она перестала общаться с людьми. Лаура, женщина, ответственная за ее кампанию по переизбранию, настояла на том, чтобы мы пришли на сбор средств всей семьей, чтобы показать людям, что мама по-прежнему заботится о сообществе, в котором она выросла.
Судя по ее восторгу прошлым вечером за ужином, я понял, что это сработало.
Маме было плевать на всех, кроме себя. Затем стоял Каин. Потом папа. Ну и напоследок я. Я был последним, потому что был «проблемным» ребенком. По крайней мере, в ее глазах.
Эта мысль заставила меня напрячься от раздражения. Я закрепил свой велосипед на стойке, расстегнул пальто, потому что, несмотря на холод, я вспотел во время поездки, и направился к Центру.
У нас рядом с домом находился хороший спортзал с длинным бассейном, но я забыл об этом месте, с тех пор как вчера ночью положил голову на подушку и проснулся сегодня.
Теодозия.
Она была всем, о чем я мог думать, и да, эта девушка была странной, но одновременно и безобидной.
Она заставила меня улыбаться. Я ценил то, что она разглядела порочность моего брата, но, кроме этого, наблюдение за ней в воде доставляло радость.
Итак, я заплатил за абонемент, который позволял мне пользоваться бассейном следующие три месяца, зевающему дежурному в странной кабинке, заставившей меня задуматься о том, бывают ли тут проблемы с вооруженными ограблениями, и направился в мужскую раздевалку.
Все вокруг было из эпохи девяностых, что говорило о том, что в какой-то момент после постройки здесь проводился ремонт. Тем не менее, все было устаревшим. Ничего особенного. Никакого шикарного мыла и мягких полотенец у раковин, никаких динамиков с успокаивающей музыкой. Ничего этого не было.
Здесь стоял запах дешевого дезинфицирующего средства, и все вокруг было одного цвета авокадо. Шкафчики выглядели в лучшем случае подозрительно, но я не брал с собой ничего ценного, поэтому решил, что можно не беспокоиться об их надежности.
Переодевшись, я засунул вещи внутрь. Пройдя душевую, вошел в маленький зал, в котором был детский бассейн, соединенный с большим. Плитка была не самой лучшей, тусклой, но она была чистой.
Подойдя к бассейну, я осмотрелся. Свет мне понравился — он был не слишком ярким, в самый раз, чтобы не ненавидеть просыпаться так рано ради тренировки, и мне понравилось, что здесь было тихо.
Спортивный центр, в котором я обычно занимался, в это время был уже переполнен. Многие люди, желающие потренироваться перед работой, начинают свой день правильно. Здесь же находился только один человек.
Я узнал ее шапочку.
Ярко-красный цвет каким-то непонятным образом передавал суть Теодозии. Она вся была приглушенных цветов золота, темной бронзы и меди. Но красный цвет все компенсировал, показывая, насколько яркой она была под этой приглушенной маской, которую демонстрировала остальному миру.
Наблюдение за тем, как Тея скользит в воде, приносило удовольствие. Я никогда не думал, что чье-то плаванье может восхищать, но то, как это делала Теодозия, было прекрасно.
Движения, положение рук, стоп, как слегка поворачивает голову в воде для вдоха, как двигает ногами.
Поэзия в движении.
Когда я задавался вопросом, каково это будет танцевать с ней, Тея резко остановилась посреди дорожки и высунула голову из воды. Внезапность этого движения заставила меня задуматься, не почувствовала ли она недомогание или что-то в этом роде, но затем она развернулась, вынырнула и уставилась на меня.
И я уставился в ответ.
Мое тело испытало потрясение, не зная, возбуждено оно или напугано, поскольку я просто стоял и глядел, как она смотрит на меня.
Теодозия прервала момент, уйдя под воду. Нырнула русалкой, красиво изогнув спину, мелькнув ногами словно хвостом, и следующее, что я увидел, как Тея стоит на мелководье и смотрит на меня.
Ее скорость была безумной.
Склонив голову набок, Тея изучала меня, как будто я был тем, кто мог дать все ответы.
— Почему ты здесь?
Я мог бы солгать. Возможно, должен был.
— Из-за тебя.
Тея сглотнула и сняла свои очки. Вокруг ее глаз образовались небольшие вмятинки, и я захотел потереть их большими пальцами, чтобы облегчить зуд, который, как я знал, возник от этого движения.
— Я тренируюсь, — ответила она.
Ее хриплый голос нанес по мне серьезный удар. Она была поражена мною так же, как и я ею.
— Я тоже, — отозвался, соскользнув в воду на соседнюю дорожку. — Нет причин, по которым мы не можем тренироваться вместе, не так ли?
Я не стал ждать ответа, просто ушел под воду и, оттолкнувшись от стены, поплыл вольным стилем, и тут же почувствовал, будто летел.
Знать, что она была рядом со мной? Что одна и та же вода объединяла нас? Приводило в восторг.
Я не облегчал себе тренировки — не мог. Если бы сделал это, Каин бы принялся издеваться надо мной, и я бы покинул команду по плаванию быстрее, чем он показал мне средний палец. Но после часа изнуряющего плавания я успокоился, и, подняв голову, увидел, что Тея сидит на бортике бассейна, как я вчера.
Во время тренировки я заметил, что в помещении становится все оживленнее, но игнорировал других посетителей, сосредоточившись на том, для чего я здесь.
Теперь я мог расслабиться и, нырнув под качающийся разделительный канат, поплыл к Теодозии.
Мне хотелось быть ближе и прижаться грудью к ее ногам, но вместо этого я лег на воду на спину, ногами к стенке бассейна.
— Ты быстрый.
Я пожал плечами на это замечание.
— Как и ты.
И это было преуменьшением. Хотя Тея очень сильно зацепила меня, я смотрел на ее стройные ноги и руки, силу в них, ширину плеч, которую могло сформировать только плавание, не как мужчина, а как спортсмен. Теодозия была силой, собранной в маленькой оболочке.
— Ты, наверное, самая быстрая из всех, кого я видел.
Мое признание было правдой. Ради бога, я был на Олимпиаде. Я видел, как спортсмены выигрывали золото, но никто из них не плавал так, как она.
— У меня хорошее время, — все, что сказала она.
— Ты не кажешься обеспокоенной.
И она такой не была.
— Время — это средство достижения цели.
Загадочный комментарий заставил меня нахмуриться.
— Что?
— Это означает, что я должна быть в воде. Это мой дом.
Что ж, это было странно, но затем я подумал, что Теодозия была странной. По крайней мере, немного.
Не то чтобы я жаловался.
Вчера вечером, когда Тея увидела Каина таким мудаком, каким он был, я решил, что она святая.
— Почему это твой дом?
— Разве для тебя это не так?
Я покачал головой.
— Это средство для достижения цели, говоря твоими словами.
— Скажи своими.
Задорная улыбка на ее губах заставила мой живот сжаться. Не в смысле беги-в-туалет-тебе-нужно-поблевать, а словно перед экзаменом, к которому ты не готовился.
В принципе, это были одинаковые ощущения, но сейчас я просто почувствовал, что внутри все скрутило. Как будто это Теодозия делала со мной, как будто это было вне моего контроля, но мне было плевать.
Если она и дальше будет так смотреть на меня, продолжать говорить со мной...
Я сделал глубокий вдох, стараясь сейчас не прыгать выше головы. Мне нужно держать себя в руках.
— Мама и папа ясно дали понять, что мы не можем полагаться на них в колледже.
Ее брови удивленно приподнялись.
— Почему? Разве твой отец не богат?
Любопытный поворот, поэтому я усмехнулся.
— Мой папа? Не моя мама? Кое-кто вчера меня погуглил?
Ее щеки порозовели, давая ответ.
— Замолчи, ― ворчливо пробормотала она.
Моя ухмылка превратилась в усмешку, которая переросла в смех.
— Ага. Мой папа богат. Хотя мама сейчас тоже.
— Так почему они не заплатят за колледж?
— Мама сделала свое состояние, и хотя папа родился богатым, ему приходилось полагаться на себя, а не на семью. — Я пожал плечами. — Они хотят передать нам ту же этику.
Теодозия фыркнула.
— Они хотят, чтобы ты тоже боролся?
— Да. Это звучит правильно.
Она нахмурилась.
— Я не понимаю.
— Выживание сильнейшего. Справедливости ради надо сказать, это единственный способ, которым Каин поступит в колледж. Половину времени он не занимается, больше сосредоточившись на плавании.
А также трахает учителей, чтобы получать пятерки.
— Он хорош?
Я кивнул.
— Лучше меня.
Теодозия присвистнула.
— Ты быстрый.
— Он быстрее. — Я скривил губы. — Жизнь несправедлива.
— Да, это так, — мягко согласилась она. — Но ведь ты собираешься получить стипендию?
Я снова кивнул.
— Если ничего не изменится в ближайшую пару лет.
Угроза травмы преследовала всех спортсменов.
Теодозия нахмурилась, затем пожала плечами.
— Ты горгер, я никогда тебя не пойму.
Я склонил голову набок.
— Горгер? Меня по-всякому называли, но так никогда.
Теодозия снова пожала плечами, и это движение привлекло внимание к ее ключицам. Никогда не знал, что ключицы могут быть сексуальными — до сегодняшнего дня.
— Справедливости ради стоит заметить, что я не та, кто будет осуждать.
Нахмурился.
— Что ты имеешь в виду?
— Я цыганка.
Ну, это объяснило цвет ее кожи. И, как ни странно, мне пришла в голову мысль, что, возможно, именно поэтому она смогла почувствовать, каким на самом деле мудаком был Каин.
Цыгане видели будущее, не так ли? Читали по картам? Верили в вещи, которые большинство людей считали безумными?
— Семья — это все для моего народа. Даже я не могу забыть это правило.
— Думаю, тебе нужно начать с самого начала.
— Горгер — это тот, кто не является цыганом. Например, ты. Твоя семья. Я не понимаю вашей логики, потому что в моем мире мы сделаем все для своей семьи. — Печаль мелькнула на ее лице. — Даже бросим все, что нам знакомо, чтобы спасти кого-то от статуса изгоя.
Я сделал вывод, что именно ей угрожали изгнанием. Эти горькие слова заставили меня задать вопрос.
— Почему ты могла оказаться изгоем?
Теодозия облизнула губы.
— Это длинная история.
— У меня есть как минимум два часа до того, как нужно будет появиться в школе.
— И ты собираешься потратить на мой рассказ все сто двадцать минут? А что насчет душа? И сборов в школу? Я не заметила, чтобы твоя школа находилась рядом с моей.
— Нет, но ты можешь поведать сокращенную версию.
— В моем наследии нет ничего сокращенного. — Тея улыбнулась, и мне понравилось, что сделала ее улыбка — превратила орехово-коричневый цвет ее глаз в янтарный. — Моя семья жила по простому набору правил. Они спрашивали себя, было ли что-то чистым – узо, или нечистым – махриме.
Втянув воздух, она резко выдохнула.
— Мой отец умер, упав с лошади. Мама, решив, что не может жить без него, покончила с собой. Это тяжкий грех. Моя бабушка, зная, что меня сочтут махриме из-за матери, что я буду изгоем среди наших людей, уехала. Она привезла меня сюда. Мы жили вместе до тех пор, пока она не умерла, а затем я попала в систему.
Я удивленно раскрыл глаза. Какая-то часть меня хотела спросить, не шутит ли она, но понимал, что нет.
Это было реально.
Это было ее жизнью.
— Почему тебя винили в том, что сделала твоя мать?
Я изо всех сил пытался понять, что она имела в виду. Разве это была вина Теи, что ее родители покончили с собой?
— Наши грехи ложатся на всю семью, и ее члены — махриме, нечисты. — Теодозия безразлично пожала плечами, словно это неважно, хотя по теням в ее глазах я понял, что это значило все. — Мама сделала меня нечистой. Да и в любом случае женщин считают таковыми. Особенно ниже талии. — Она фыркнула. — Короче говоря, от некоторых грехов можно очиститься, но от этого нельзя. А если меня нельзя очистить, я должна стать изгоем, потому что ни один мужчина не женится на мне. Ни один мужчина не захочет иметь жену- махриме. Это принесет невезение.
— Ты просто взорвала мой мозг.
— Я же говорила тебе, что это длинная история, — хрипло ответила Теодозия, сгорбившись.
Я покачал головой.
— Но подожди, как ты можешь называть мою семью странной, когда твоя…
— Моя бабушка отказалась от всего ради меня. Она оставила друзей, чтобы дать мне шанс на новую жизнь. Оставила нашу культуру позади, и она...
— Она что? ― мягко подтолкнул я ее.
— Мы не доверяем врачам. Мы определенно не доверяем больницам. — Теодозия вздернула подбородок. — Бабушка заболела. Но ради меня она пошла лечиться, потому что не хотела расставаться со мной. Вот что семья делает друг для друга. Она не заставляет экономить каждый цент без надобности. Тебе повезло родиться в богатстве. Почему бы не поделиться им с тобой? Его родители не смогут взять с собой, когда умрут.
— Я думаю, это должно привить нам чувство трудовой этики. — Я поморщился. — Не могу сказать, что это не работает. Знание того, что наше высшее образование зависит напрямую от нас, заставляет нас делать то, чего мы могли бы не делать, если бы все сложилось иначе.
— Разве ты не плавал бы?
— Возможно, нет.
На секунду я ушел под воду. Затем, когда вода сняла зуд от хлора, что означало, что мне нужно принять душ.
— Для удовольствия — конечно, но не для участия в соревнованиях. Я начинаю волноваться. Вот почему...
— Что почему?
— Почему Каин всегда меня опережает. Он акула. Я же...
— Дельфин?
У меня вырвался смех.
— Ага. Я хорошо с этим справляюсь. Дельфины могут отражать нападение акул, не так ли? Мне нравится эта идея.
— Каин очень хищный, — согласилась Теодозия и вздрогнула. — Он мне не нравится.
Музыка для моих ушей.
Прочистив горло, я пробормотал:
— Мне тоже. Но он чертовски хороший пловец, и, как я уже говорил, у него сердце акулы, когда дело доходит до соревнований.
— Что бы ты делал вместо плавания? — спросила Тея, склонив голову набок. — Я имею в виду, если бы ты не плавал.
— Моя семья хочет, чтобы мы поступили в колледж.
— Да, твоя семья. А чего хочешь ты?
Я скривился.
— Это глупо.
— Нет ничего глупого, если это то, чего ты хочешь. Если это сделает тебя счастливым.
Не знаю почему, но ее вопрос заставил почувствовать себя обнаженным. Было труднее, чем следовало бы признать:
— Я люблю чинить вещи. — Черт, почему у меня было такое чувство, будто я признался, что у меня фут-фетиш (прим.:сексуальное влечение к ступням) или что-то подобное?
— Какие вещи?
— Вещи. Просто… вещи. — Я ссутулил плечи от смущения, и, откашлявшись, быстро сменил тему. — А теперь мы можем остаться здесь до конца утра или тебе хочется чего-нибудь съесть? — Из того немногого, что рассказала Теодозия, а также из состояния центра, в котором она плавала, я понимал, что у нее мало денег, поэтому на всякий случай добавил: — Я угощаю?
— Если хочешь, — небрежно ответила Тея, но я не обиделся.
Мне понравилось, как она поглядела мне в лицо, а потом быстро отвела взгляд, когда увидела, что я на нее смотрю.
Теперь, когда я немного знал о ее прошлом, сегодня вечером займусь поиском информации о народности рома. Их традициях, их обычаях. Даже если Тея больше не воспитывалась так, возможно, это объяснит ее энергетику, которая притягивала меня к ней. Возможно, это позволит понять, кем была Теодозия и почему она была такой.
Спустя пятнадцать минут, выйдя из бассейна и приняв душ — это был самый быстрый душ, который я когда-либо принимал, потому что я хотел провести больше времени с Теей, а не терять его под гребаным душем, — мы встретились в кофейне в Центре, которая только что открылась.
Я привык, что восторженный услужливый персонал предлагал мне на завтрак смузи и протеиновые коктейли. Пытаясь уговорить меня потратить тридцать долларов на первую еду дня.
Здесь же? Это были зевающие, безразличные официанты, и мне повезло получить банан и кофе.
— На следующий день рождения я получу машину.
Теодозия села, поставив перед собой поднос с чаем и яблоком, и приподняла бровь.
— Здорово.
Мои губы дернулись.
— Я не имел в виду то, как это прозвучало.
— Нет? А что ты имел в виду?
— Я имел в виду, что смогу отвезти нас куда угодно.
Она нахмурилась.
— Адам, ты почти меня не знаешь.
Я прищурился.
— Мы оба знаем, что это ложь. Я не понимаю, что между нами происходит, и, честно говоря, не хочу понимать, но, проклятье, я не собираюсь...
— Не собираешься что? — надавила она, когда я замолчал.
Теодозия вздрогнула от удивления, когда я резко дернулся вперед и схватил ее руку, крепко сжав пальцами, но сразу успокоилась.
— Это странно, но хорошо, — выдохнул я. — Ладно, это совсем не романтично.
Смех Теи сказал мне правду — она была согласна. Искренне.
— Да, это не так. Но я знаю, что ты имеешь в виду.
— Знаешь?
От облегчения я едва не упал со стула.
— Знаю. — Улыбка Теодозии была слабой, а взгляд, как ни странно, был направлен не на меня, а казалось, скользил вокруг меня. Над головой, сбоку. Что бы она ни видела, она улыбалась и, ревнуя, я повернулся, пытаясь понять, на кого она смотрит. Но кофейня была пуста. Даже скучающий официант куда-то пропал.
— В чем дело? — спросил я хрипло.
— Ты счастлив, — просто сказала она.
Я моргнул. Она не ошибалась.
Я был счастлив.
Теодозия потянулась к своему яблоку и откусила его, другой рукой сжав мою. В ее движениях была оживленность, своего рода нетерпеливое подпрыгивание, заставившее меня понять, что она тоже счастлива.
И это было как вишенка на торте.
Глава 6
Тея
Тогда
— Я не понимаю.
— Где ты это нашел? ― пробормотала я, смеясь.
— Гугл, конечно.
Это было на следующий день, и мы снова ели банан и яблоко. Зная, что персонал не будет возражать, я принесла контейнер с крекерами, овощами и арахисовым маслом и поставила его между нами на стол.
Жуя сельдерей, я посмотрела на экран телефона Адама.
— Что-то ― правда, а что-то ― нет,— сказала я после беглого чтения и повернулась к Адаму, наслаждаясь прикосновением его руки к моей и ощущением его дыхания на своей щеке.— Но, честно говоря, я забыла некоторые традиции. Ну, почти большинство из них.
Адам изучал мою культуру, а это означало, что он прочитал о ней больше, чем я за последние годы.
Это заставило испытать чувство вины, но читая об обычаях моего народа я чувствовала замкнутость и клаустрофобию. И… облегчение от того, что мне больше не нужно быть частью всего этого и проживать так свою жизнь.
Тогда я почувствовала себя еще более виноватой. В смерти не было свободы живым, но я вела свою жизнь так только потому, что осиротела.
— Я хорошо помню этот, — пробормотала я, коснувшись одного абзаца на экране и увеличив его. — Бабушка никогда не поднималась на второй этаж дома. Она всегда посылала меня. Мама и папа жили в кибитке. Папа перевозил нас, но каждые пару месяцев, когда заканчивалась работа, мы всегда возвращались к бабушке, а верхний этаж никогда не использовался, если только там не останавливалась я.
— Почему? — у него удивленно вытянулось лицо. — Я смотрел «Лучшая свадьба в таборе» (прим.: британский документальный сериал,транслируется на канале TLC), поэтому знаю, что невесты не остаются со своей семьей, а сливаются с семьей своего мужа.
Я округлила глаза, услышав такое, а затем рассмеялась, представив, как Адам смотрит ради меня TLC. Он определенно был больше похож на любителя спортивного кабельного канала ESPN.
— Ты смотрел такое?
— Из-за тебя? Конечно. Я хочу понять.
Я фыркнула.
— Что ж, тут нечего особо понимать. Я так не живу. Иначе, мы бы с тобой не разговаривали. Мы бы не ели за одним столом. Я бы не стала пить этот кофе, и моя нога не касалась бы твоей. — И я бы не почувствовала вышеупомянутое дыхание на своей щеке.
Глаза Адама глаза расширились, и он быстро прокрутил статью вниз, словно искал доказательства. К счастью для него, я вспомнила об этом. И, к еще большему счастью, игнорировала свое наследие.
— Мужчины и женщины обычно не контактируют, если это не семья. Мужчины-цыгане и женщины- гадже могут встречаться, это нормально, но наоборот? Не-а. Я бы не стала пить этот кофе, потому что эту чашку — чашку махриме — неправильно вымыли. Но я делаю это только дома. И я бы не касалась твоей ноги, потому что мои ноги тоже махриме. Все, что ниже моей талии. Я бы не... — я скривилась, — …заразила тебя этим.
— Заразила меня этим? — повторил Адам озадаченно.
Я пожала плечами.
— Да. Я не следую старым обычаям, потому что бабушка умерла, когда мне было восемь. Я не могу вспомнить многое. К тому же это тяжело. Я живу с горгерами с тех пор, как меня поместили в систему, и повезло, что они терпят странные вещи, которые я делаю.
— Что это за странные вещи? — спросил Адам с явным любопытством.
Не уверена, что кто-нибудь когда-нибудь интересовался мной так, как Адам, но это было естественным.
В конце концов, он был моим единственным.
После нескольких ночей, которые я провела в попытках что-нибудь вспомнить, в моей голове всплыло слово, которое бабушка использовала, чтобы описать это — джило. Это было так давно, что я не могла вспомнить, что означало это слово, и даже не могла произнести его, но оно пришло мне в голову сегодня утром, когда плавала, и с тех пор я пыталась понять, как это объяснить.
— В основном это связано с чистотой. Бабушка привила мне это как ничто другое. Сейчас я делаю это не потому, что это я махриме, а потому, что для меня это нормально.
— В этом есть смысл.
— Правда? — спросила я, улыбаясь, потому что дразнила.
Должна признаться, мне было приятно, что Адам читал об этом.
О том, что меня больше не волновало, потому что я не вела такую жизнь.
Несколько оброненных слов, упоминание о моем прошлом и семье — и Адам принялся изучать меня, словно делал анализ книги.
Сказать, что я была тронута – ничего не сказать. Черт, по правде говоря, меня это все тронуло. И позже, когда мы вышли из Центра, Адам обнял меня и повел к месту, где стоял его пристегнутый велосипед, было странно правильно находиться к нему так близко.
Мы были чужими, но не были ими.
Что-то в нас знало друг друга с незапамятных времен.
Знание этого приносило умиротворение. Спокойствие, которое заставило меня почувствовать, что пришло время моей роли в этом мире, потому что я, наконец, встретила его.
Похоже на первый день в новой школе. Внезапно все перестает иметь значения кроме следующих шагов, которые ты сделаешь, первого впечатления, которое произведешь. Только нам не нужно беспокоиться о таких глупостях. Нам просто нужно было узнать друг друга.
Центр находился примерно в двадцати минутах ходьбы от моей школы, как и от его, только в противоположном направлении.
Когда мы подошли к дороге Адам остановился, придерживая свой велосипед, и пробормотал:
— Мне не нравится оставлять тебя здесь.
— Все будет в порядке, — весело ответила я.
И у меня действительно все было в порядке. Никто меня не трогал. К тому же я знала, как о себе позаботиться.
Бабушка выглядела хрупкой, но она не вела себя так. А ее отец? Он был чемпионом по боксу на кулаках, так что у нее был сокрушительный правый хук — то, что она передала мне.
Но мне нравилось, что Адам беспокоился. Он беспокоился до такой степени, что это перерастало в заботу.
Я не чувствовала такой заботы со времен жизни с бабушкой.
Протянув руку, я прижала ладонь к груди Адама, желая сказать ему то, чем еще не могла с ним поделиться, желая сказать слова, которые могли его взволновать, но сдержалась. Это было сложно. Внутри меня бушевал океан, и приходилось сдерживать излияния, иначе я выглядела бы слишком драматичной или просто странной.
Я не была уверена, что смогу вынести, если Адам станет думать обо мне так же.
Я привыкла, что меня считают странной. Несмотря на попытки приспособиться, некоторые вещи, которые я делала — личные маленькие ритуалы — привлекали внимание и выделяли меня. Мнение Адама имело значение. Больше. И я не знала, как с этим справиться.
Прижав кончики пальцев к его груди, я пробормотала:
— С нетерпением жду завтрашней встречи.
Ответная улыбка была теплой.
— Я тоже.
Адам наклонился вперед, и на секунду я застыла, думая, что он хочет меня поцеловать. Не уверена, что готова к этому, но Адом был моим, так почему бы мне не быть готовой? Вот только эти переживания были напрасны, потому что он наклонился не для поцелуя. Просто обнял, крепко к себе прижав, буквально окружив меня собой, и это было чудесно.