Когда пришло сообщение, мое сердце забилось. Тея подняла свои щиты выше, чем обычно, но с тех пор, как я обнаружил ее, дрожащую, возле лаборатории, она немного их опустила. Мы виделись не так часто, как мне бы хотелось, но, все же, чаще, чем раньше.
Улыбаясь сообщению, я быстро удалил его и еще раз поцеловал Фредди, сказав ему: «Съешь свой банан».
Он нахмурился, но тут же подчинился, хотя до этого последние двадцать минут Мария безрезультатно упрашивала Фредди съесть его.
Я сдержал улыбку, готовую снова растянуть мои губы — у ребенка был хороший вкус.
Проведя рукой по его шелковистым волосам и, не сказав ни слова жене, я двинулся к выходу.
Конечно же, она помчалась за мной.
Когда Мария схватила меня за руку, я нахмурился.
— Какого черта ты делаешь? — тихо зарычал я и оглянулся, чтобы убедиться, что Фредди нас не слышит.
— Мне нужно поговорить с тобой, — резко ответила она, — и, видя, что ты уже в шаге от этой проклятой двери, я решила остановить тебя.
— Никогда не трогай меня снова, — нахмурился я.
Она сжала губы.
— Что? Думаешь, у меня какая-то болезнь?
Возможно, если ты шлюха.
— Ты приносишь несчастья, — прошипел я ей в лицо, заставив ее сделать шаг назад.
Глаза Марии вспыхнули от ярости, но она быстро подавила все эмоции на своем лице.
— Звонил твой брат.
— И что? — фыркнул я.
Мне было интересно, какого черта Каин до сих пор общается с Марией. В каком отчаянии надо быть, чтобы звонить ей. Черт, из-за нее его едва не посадили за мнимое изнасилование — иногда мне казалось, что я единственный, кто это помнил.
Мои родители просто отмахнулись от этого, а также от того, что Мария сделала с Теей, будто она автоматически стала невиновной только потому, что родила Фредди. Что ж, она все еще была в этом виновата. Фредди был единственной хорошей вещью, которую она сделала в своей жалкой жизни.
— И что? — возмутилась она в ответ, вторгаясь в мои мысли. — Он твой брат. Тебя не волнует...
— Меня не волнует что? Что он обрек меня на существование с тобой? Да, меня это волнует.
— Он хочет поговорить с тобой, — сказала она, стиснув зубы.
— Уверен, что он хочет принять душ без публики и посрать так, чтобы его сокамерники не почувствовали этого запаха. К сожалению для него, мы не всегда получаем то, чего хотим.
Я вырвал свою руку из цепкой хватки ее острых блестящих ногтей, впившихся в мое предплечье. Они были похожи на когти, и я подумал о руках Теи. Ее простых, без украшений руках с короткими ногтями. Таких маленьких и мягких.
Прямо как она сама.
Я содрогнулся внутренне, ненавидя то, что был привязан к этой гарпии до того момента, пока Каин не освободится.
Отстранившись от Марии, я направился к двери, возле которой увидел стопку писем, ожидающих, когда их разберут.
Я удивился, заметив несколько из разных университетов, но, что было более удивительным, среди них было письмо из юридической фирмы моего отца «Янус, Маккендрик и Маккендрик».
Насколько я знал, у меня не было с ними дел, но любопытство заставило открыть его первым, даже раньше письма из Стэнфорда.
Мне было известно, что туда направляется Тея, и именно поэтому я тоже хотел поступить в Стэнфорд. Но юристы нечасто писали восемнадцатилетним детям.
Не без веской причины.
Так что это письмо имело приоритет.
Чувствуя волнение, я разорвал конверт и просмотрел письмо.
Мне потребовалось прочитать его три раза, прежде чем мое сердце перестало колотиться как сумасшедшее, и когда я, наконец, осознал, что меня не вызывают в суд за что-то, о чем я даже не подозревал, то понял, что это письмо на самом деле было хорошей новостью.
— Что там?
— Ничего, — бросил я на Марию хмурый взгляд через плечо.
Не говоря ни слова, я вышел из дома, продолжая читать длинный документ, из которого, по сути, следовало, что мой дедушка хоть и был тем еще скупердяем, оказался лучше, чем я о нем думал.
Он завещал мне трастовый фонд, к которому я мог получить доступ после окончания школы.
Когда я увидел сумму — двести пятьдесят тысяч долларов — меня охватило ликование. Я многое мог сделать с такими деньгами, и я знал, с чего начать.
Во-первых, предполагая, что знаю ответ на вопрос, почему Каин хотел поговорить со мной, потому что был уверен, что он получил такое же самое чертово письмо, я собирался игнорировать братишку еще больше, чем делал до этого.
Во-вторых, я собирался купить поблизости недвижимость. Какой-нибудь маленький и убитый домик, который хотел полностью перестроить с нуля, сделать в нем косметический ремонт и продать.
Это было то, чем я всегда хотел заниматься, и то, что у меня никогда не было возможности сделать. Ожидалось, что я пойду в школу, а затем окончу университет — черт подери, от этого зависело, получу ли я доступ к своему трасту. Я даже не был уверен, заботит ли моих родителей то, в какой области я получу степень бакалавра. Они просто хотели, чтобы у меня было высшее образование, так что мой путь был предопределен.
Пока дедушка Рамсден не спутал все карты.
Ликование наполнило меня, и оно оставалось со мной все время, пока я шел до гаража.
Поместье было огромным, и на его территории находилось три дома. В первом жили мы, во втором останавливался брат Марии, когда приезжал на каникулы, а в главном доме обитали ее родители. Они искренне верили в конец света, поэтому все это место было оборудовано безопасными комнатами и прочим дерьмом.
Несмотря на то, что я чувствовал себя комфортно в своей части собственности, мне все же было жутко бродить по общим местам, зная, сколько камер на меня нацелено, но, черт возьми, я знал, что если случится зомби-апокалипсис, я буду в безопасности.
До тех пор, пока Теи не станет, а потом я могу быть просто съеденным.
Я ни в коем случае не собирался жить в мире, в котором бы не было ее.
Вот почему через несколько минут мое сердце разбилось, когда я прочитал отказное письмо из Стэнфорда.
Туда, куда я знал, она направляется.
Там, где я знал, будет ее будущее.
Прерывистый вздох покинул меня, и я смирился с тем, что в следующие несколько лет наше будущее поведет нас по совершенно разным жизненным дорогам.
Даже когда мой мозг регистрировал это, даже понимая это, я это ненавидел.
Мы были бы на разных концах страны, и я понял, почему она выбрала Стэнфорд — чтобы уйти от меня.
Но теперь все было по-другому.
Мы разговаривали.
У нас не было романа, даже если мне казалось безумием думать, что то, что было у меня с Теей, считалось бы изменой. На мой взгляд, именно этим было то, что у меня было с Марией.
Каждый день и каждую ночь, хотя ее прикосновение было противно мне, я чувствовал себя обманщиком.
Я принадлежал Тее.
Она принадлежала мне.
И мы не могли быть вместе.
Нет до тех пор, пока мой ублюдочный брат не вытащит свою задницу из тюрьмы.
Одиннадцать тысяч девятьсот девяносто восемь дней.
Да, у меня на телефоне стоял обратный отсчет до заседания совета по условно-досрочному освобождению.
Я проверял его каждый день.
Вплоть до минуты и часа. Черт, вплоть до секунды.
В ту же минуту, когда он выйдет, католик или нет, я разведусь.
Плевать, если бы мне пришлось просить, воровать или влезать в долги — я бы позаботился о том, чтобы не быть больше привязанным к Марии.
Но сейчас, глядя на письма в моей руке, одно из которых предлагало мне новый жизненный путь, а другое забирало мой выбор, я не знал, что делать.
Тея была моим будущим. Возможно, в восемнадцать, я не должен был этого понимать. Возможно, я должен был все подвергать сомнению. Я должен был хотеть поступить в университет просто для того, чтобы трахнуть что-нибудь в юбке. До Теи я знал, что поступил бы именно так.
Я бы пошел в универ, сделал бы то, что нужно было сделать, чтобы получить доступ к своему трастовому фонду, и жил бы так, как хотел. Трахал цыпочек тут и там, делал всякое дерьмо, покинув семейное гнездо.
Вместо этого, покинув семейное гнездо, я попал в какую-то гиблую яму, которым было это место.
Тея каким-то образом изменила мою жизнь. Она была катализатором, и не всегда в хорошем смысле. Это не умаляло того факта, что я любил ее, что хотел ее в своей жизни, но какой бы дерьмовой эта жизнь ни была до нее, сейчас она стала еще хуже.
Тем не менее, Тея была моей яркой искрой среди темноты, светом, который мог вести меня сквозь туман, и внезапно я столкнулся с будущим, в котором ее больше не было.
И правда была в том, что без нее я не знал, как справиться с тем мраком, который ожидал меня впереди.
Глава 26
Тея
Тогда
— Ты должен был сказать мне, черт подери.
Слыша голос Адама, впитывая его, я чувствовала, как что-то внутри меня вибрирует в ответ. Боже, мне нравился его глубокий рокот. Сильный бостонский акцент уже не задевал меня. Я пробыла здесь достаточно долго, чтобы привыкнуть к нему. В моем собственном голосе отсутствовали корни моего прошлого, в нем не было южного выговора, указывающего, откуда я родом, и в обычное время я звучала как Адам, корни которого давали о себе знать только тогда, когда он ругался.
Как делал это сейчас.
Адам редко бывал здесь, в доме родителей, чаще общаясь с ними по телефону. Все последние дни он был словно не в себе, опаздывал на тренировки и был раздраженным и ворчливым. Мы снова вернулись к тому, что делали в самом начале, — тренировались и плавали вместе.
Я встречала Адама в командном бассейне, и мы занимались. Мы не были так близки, как раньше, как мы могли? Но этого было достаточно. Просто чтобы иметь нашу связь. Быть частью его дней, даже если это было, только когда мы были в моем любимом месте, — этого должно было быть достаточно.
Естественно, его голос сейчас был напоминанием о том, что это не так.
Что это была ложь, которую я себе выдумала.
Но я отбросила это в сторону. Мне не нужно об этом думать, если только я не хотела начать планировать многочисленные и разнообразные способы убийства гарпий.
Были ли они похожи на вампиров? Нужны ли будут серебро и колья? Я была цыганкой, а не Баффи, но, черт возьми, я бы не отказалась понаблюдать за тем, как Мария будет расплачиваться за то, как она поступает с людьми.
— Ты должен был сказать мне, — повторил Адам снова, и я прижалась к стене, чтобы Роберт не увидел меня на площадке.
— Если бы я знал, я бы сказал тебе.
У Роберта и Анны в доме был общий кабинет. Это была огромная комната, размером, вероятно, с весь нижний этаж Мейеров. Поэтому я удивилась, услышав, как Адам разговаривал со своим отцом. Обычно он говорил на повышенных тонах и ругался только с Анной. Не со своим отцом. Роберт не терпел грубостей. Ну, Анна тоже не терпела, но Адам, честно говоря, не обращал на это внимания.
Что касается его семьи, то я подумала, что он слишком спокойно со всем соглашался.
Что удивило меня, потому что я знала, как он вел себя в школе. Особенно сейчас, когда Каин сидел в тюрьме.
Король.
Адам ходил по коридорам Роузмора так, будто владел ими, и я знала почему — ему было наплевать.
Конечно, у Адама были цели, как и у всех, но что-то изменилось, когда он женился на Марии, и теперь я все поняла. Я поняла. Я сделала это.
Даже если это меня огорчало.
Ранее я думала об Адаме, размышляла о том, как он вошел в кафетерий с двумя своими приятелями, каждая девушка смотрела на него, каждый парень хотел быть похожим на него, и задавалась вопросом, как это произошло.
Я имею в виду, я же училась с ним в школе в то время.
Я должна была увидеть эволюцию его школьного образа. От близнеца-неудачника, всегда находившегося в тени Каина, до того, что каким-то образом занял его место.
— Ты не знал, что дедушка оставил мне трастовый фонд?
— Нет, не знал. Сколько раз я должен это повторять, Адам? — проворчал Роберт. — Если бы я знал, то...
— То что? Изменил его решение? — усмехнулся Адам.
— Да, ты знаешь, я бы сделал это. Я против того, чтобы давать вам, детям, такой выбор, пока вы не станете достаточно взрослыми для того, чтобы понимать, с чем, черт возьми, вы будете иметь дело.
— Я знаю, с чем имею дело.
— Чушь собачья, — прорычал Роберт. — Я знаю тебя, Адам. Знаю, что ты никогда не хотел учиться в университете, и что единственная причина, по которой ты согласился это сделать, — трастовый фонд, который я учредил для тебя. Ты лжец, если не можешь сказать мне что, теперь, зная это, ты передумал.
Мои брови удивленно приподнялись. Адам никогда не говорил мне о трастовом фонде. Он только сказал когда-то, что единственное, что заставит его окончить университет, — это стипендия.
— Ты должен поступить в университет, — проговорил Роберт.
— Мне больше не нужно этого делать, — парировал Адам.
Я нахмурилась.
— Что ты собираешься с ними делать? Тратить на вечеринки?
— Ты действительно меня не знаешь, не так ли? — рявкнул Адам. — Я не Каин.
— Я знаю, что нет, — Роберт тяжело вздохнул.
— Не знаешь, если говоришь мне такое.
Услышав тяжелый вздох, я заглянула в дверь и увидела, как Роберт провел рукой по лицу.
— Поговори со мной, сынок.
— Что я должен тебе сказать?
— Что угодно. Ты узнал кое-что, что изменило твою жизнь. Это много денег.
— Я не поступил в Стэнфорд.
Это откровение поразило меня и ранило сильнее, чем Роберта.
— Какая досада. Я знаю, что ты хотел туда поступить, но есть и другие варианты.
— Я поступил в Йель...
— Да? Это отличные новости!
— Нет. Это не так. Я не хочу туда отправляться.
Роберта заметно раздосадовали слова сына, и я не могла его винить. Я не знала, о чем думал Адам, и очевидно его отец тоже пребывал в полном неведении.
Хотя Роберт был ближе к Адаму, чем его мать, Роберт изменился только за последние полтора года с тех пор, как Каина посадили в тюрьму.
Этого времени было не так уж много, чтобы компенсировать пренебрежение сыном на протяжении всей его жизни.
Хотя у меня было ощущение, что Роберт пытается наладить отношения с сыном, я также знала, что этого недостаточно. Во всяком случае, не для Адама.
— Я хочу делать то, что всегда хотел.
Роберт втянул воздух, прежде чем медленно его выдохнуть.
— И что же это?
— Переделывать дома.
Я удивленно распахнула глаза, а Роберт нахмурился.
— Ты хочешь переделывать дома? С каких пор?
— Я всегда этого хотел, — ответил Адам, и я услышала в его голосе недоумение. — Просто никогда не думал, что смогу этим заниматься.
— Переделка домов — это не то, чем можно заниматься, не имея опыта, — отметил Роберт.
— Неужели? Разве нельзя учиться этому по ходу дела? — парировал Адам, чем разозлил своего отца.
— Ты не подрядчик, Адам, — прорычал Роберт. — Ты мой сын. Ты должен был занять мою должность в компании.
— Твоя компания — объект недвижимости, папа. Я не вижу разницы. Я решил. Я не хочу поступать в университет.
— У тебя есть приглашение в Йель, и ты собираешься отклонить его? — выплюнул Роберт. — Только через мой труп! — добавил он, прежде чем Адам успел сказать еще хоть слово.
— Благодаря дедушке, мне все равно, что ты скажешь, и, учитывая, что ты повесил на меня эту суку-жену, не думаю, что должен волноваться о твоем мнении, учитывая, что ты сделал меня мужчиной до того, как я был готов.
— Черт подери, сынок, ты же знаешь, почему нам пришлось это сделать.
— Чтобы спасти Каина. Всегда, чтобы спасти Каина. Ну, я спас его задницу от расправы. Я спас его, когда он причинил боль девушке, которую я любил...
— Тею? — выдохнул Роберт с удивлением, и я не могла его винить.
За все то время, что я провела с ним, всю еду, которую я ела с ним, и все ночи, которые я спала под его крышей, я ни разу не упомянула, что испытываю чувства к его сыну.
— Я пошел против нее, женился на другой женщине, чтобы спасти своего мерзавца-брата, и для чего? Чтобы он позвонил мне сейчас и сказал, что раз он сидит в тюрьме и из-за этого не может получить высшее образование, я должен отдать ему свои деньги? Не получив ни единого слова благодарности за то, что я воспитываю его сына? Я отмотал свой срок. Я отслужил своей семье, но теперь хватит. Я могу делать что хочу...
— Ты передумаешь. Ты еще слишком молод, чтобы…
— Слишком молод? — возмущенно воскликнул Адам. — Ты осмеливаешься говорить мне это, когда я на ровном месте стал мужем и отцом, не сделав в своей жизни ничего плохого?
— Адам, — выдохнул Роберт.
Просто имя.
Я не была уверена, извиняется ли он или просит о прощении.
В любом случае, я не думала, что Адам получил то, на что надеялся.
— Я принял решение. Как только я оканчиваю школу, это все. Дальше я иду своим путем.
В течение секунды я могла только смотреть на опущенную голову Роберта, положившего локти на колени и сгорбившегося.
Было ли ужасным, что я надеялась на то, что он ранен?
Адам был прав.
Он был принесен в жертву своему брату-подонку. Благородный сын заплатил за злодеяния ублюдочного, и теперь стал отцом мальчика и имел навязанную жену, которую ненавидел...
Если кто и имел право принимать собственные решения относительно своего будущего, так это Адам.
Прежде чем меня заметили меня, я отошла от двери кабинета и вернулась на лестничную площадку, на которой находилась моя спальня.
Совершенно случайно я подслушала этот разговор, но теперь я не могла выбросить его из головы.
Моим первым побуждением было позвонить Адаму, но он ничего не сказал об этом во время тренировки.
Он просто нырнул в воду, и мы помчались, выталкивая друг друга за пределы наших возможностей до тех пор, пока оба не истощились, после чего устало плюхнулись на край бассейна, пытаясь восстановить дыхание.
Это то, как мы проводили время теперь, и этого общения было больше, чем раньше, поэтому я была счастлива, хотя мне хотелось большего.
Как только мы заканчивали тренировку, все. Я шла своей дорогой, он шел своей.
Адам правил Роузмором, я же просто пряталась по углам, чтобы пережить дни, пока не стану свободной и не смогу выбраться из этого проклятого места, в которое я не вписывалась. Где, несмотря на то, что это Каин причинил мне вред, злодеем была я.
Прикусив нижнюю губу, я крепко сжимала в руке сотовый телефон, но, войдя в спальню, не стала звонить Адама или даже писать.
Он должен был поговорить со мной об этом. Я не могла об этом говорить, не тогда, когда подслушала личный разговор.
Я посмотрела на информационную доску над своим столом, на которой были прикреплены магнитами расписания, встречи и мои фотографии на пьедесталах. Там же находилось письмо о моем зачислении в Стэнфорд.
И внезапно мне показалось, что университет не просто на другом конце страны, а в другой вселенной.
Как будто в ближайшую пару месяцев я собиралась переехать на другую планету.
И хотя я по-настоящему не разговаривала с Адамом за годы, прошедшие после его женитьбы, он был бы рядом.
Я могла бы поговорить с ним, если бы захотела. У меня был выбор.
Когда-то я решила уйти, вычеркнув себя из его мира, но теперь, судя по всему, уходил он.
В отличие от Роберта, мне было нетрудно представить, как Адам занимается переделыванием домов. Что бы он ни задумал, он достигнет этого. Яблоко от яблони.
Я знала, что плавание для него — рутинная работа. Я знала это, но вы никогда не поймете этого, когда он находился в воде. Он тренировался усерднее, чем кто-либо в команде, кроме меня, и до сих пор посвящал все свое свободное время этому виду спорта, заставляя себя, потому что считал, что это единственный способ попасть в университет, был убежден, что это единственный способ для него построить свое будущее.
Теперь у него появились другие варианты, и он собирался ими воспользоваться.
Все еще немного потрясенная, я сняла с доски письмо из Стэнфорда и еще одно из исправительного учреждения Саутволл.
Два приглашения, два совершенно разных пути, по которым я собиралась пройти.
У меня не было сомнений, что я побываю в обоих местах, но после я встану на распутье, который может увести меня от Адама даже дальше, чем я уже от него была.
Вздохнув, я рухнула на кровать и уставилась на оба конверта.
Сегодняшний день был определением дальнейшего пути, а завтрашний?
Казалось, что и он будет таким.
Глава 27
Тея
Тогда
Скрип решеток, лязг ворот, резкие щелчки замков, звонки и шаги охранников... вся эта какофония звуков, с которой я бы не справилась, если бы была моей мамой.
Я достаточно помнила о ней, чтобы вспомнить, что ей нравились широкие открытые пространства. Ей нравились лошади и поля. Ей нравилось возиться с животными, а наш маленький фургон казался ей тесным.
Странная вещь эти детские воспоминания — я не могла вспомнить, как меня бил отец, но отчетливо помнила маму.
У нее было все то, чего не было у меня.
Винни называла мою бабушку Длинноногой, и такой же была моя мама. С изгибами и длинными каштановыми кудрями, ниспадающими каскадом по спине. Я видела ее фотографии, правда, всего несколько, которые бабушке присылала мама, но я знала, что у меня мамины черты лица — нежные губы, хрупкий нос, высокие скулы и такие же глаза, только в остальном я была кожа да кости, тогда когда она обладала соблазнительными формами и женственной чувственностью.
Конечно, было странно думать так о своей маме, но, черт возьми, у меня имелись глаза.
Я была худощавой и поджарой. Резкие линии и выносливость. Я и не выглядела бы как мама. Мое тело было обучено быть таким. Мышечная память помогала оставаться мне стройной еще долго после того, как я прекращала изнурительные тренировки.
Я думала о том, как она выглядит, но с тех пор, как получила письмо из тюрьмы с приглашением навестить ее, не могла ее представить.
Была удивлена, не ожидала, что мама попросит меня приехать к ней. Я была бы счастлива переписываться, но я отправила ей за это время несколько писем и ни разу не получала ответа, поэтому это приглашение было единственной подсказкой для меня о том, что мама получила все письма.
Когда я вместе с группой других посетителей последовала за охранником в небольшую комнату с привинченными к бетонному полу столами, за каждым из которых сидела одна женщина, я не знала, кто из них была моей матерью.
И это задело.
Утро было долгим. Чтобы добраться сюда, мне потребовалось четыре пересадки, причем отправилась в путь я в четыре часа утра, чтобы не пропустить тот небольшой промежуток времени, когда посетителей пускали в тюрьму.
Затем, когда я ждала снаружи, сработала какая-то сирена, которая заставила меня задуматься, не отменят ли посещения, но затем открылась дверь, и люди, которые были опытнее меня в плане посещений, выбрались из своих машин, поплелись к входу и выстроились в очередь.
Я последовала за ними.
Была обыскана и проверена на наличие алкогольного или наркотического опьянения несколькими охранниками, и все ради этого момента.
Момента, которого я никогда не ожидала, потому что как можно ожидать посещения своей матери в тюрьме, когда всегда считали, что она мертва?
Я задержалась, намеренно позволив другим посетителям подойти к столам, за которым сидели их подруги или члены семьи, а сама направилась к торговому автомату, чтобы купить несколько батончиков и конфет.
Я читала, как работают тюрьмы, что еда из автомата порой была единственным угощением, которое получали заключенные, поэтому взяла с собой кучу мелочи, и между пересадками с автобуса на автобус даже немного переживала, что меня могут ограбить, потому что монеты так чертовски сильно дребезжали, словно я была ходячей свиньей-копилкой.
Я практически опустошила один торговый автомат, и с полными руками вкусняшек направился к единственному столу в комнате, за которым не сидел посетитель.
Она все еще была красивой.
Это было моей первой мыслью.
Волосы, собранные в тугой узел на затылке, были по-прежнему длинными, но теперь в них виднелась проседь, хотя маме было всего тридцать четыре. Взгляд ее глаз был усталым, и она горько скривилась, увидев, что я рассматриваю ее.
Вдобавок ко всему она была такой же худой, как и я. Это стало неожиданностью. Она выглядела больной, и я не была уверена, смогу ли с этим справиться, не тогда, когда Винни тоже болела.
Черт, я разговаривала с ней только вчера, и нам пришлось закончить разговор, потому что она не могла перестать кашлять.
Но меня утешало то, что я не могла видеть мамину ауру. Конечно, если бы она была больна, я бы это почувствовала, не так ли? Я должна была надеяться, что это так.
— Мама? — пробормотала я, положив угощения на стол и думая, что сделала правильно, взяв мелочь, потому что она выглядела так, словно ей нужно было хорошо поесть.
На этом слове она прикусила нижнюю губу и, уронив голову на грудь, испустила рваный вздох, и я наблюдала, как она, сцепив пальцы, пытается взять себя в руки.
Было очевидно, что она испытывала страдания, и я подумала, что являюсь действительно ужасным человеком, потому что была рада этому.
Рада, потому что она что-то чувствовала ко мне.
Рада, потому что ей было не все равно. Черт, это было ясно из того, как она ответила на мое приветствие.
Так мало было людей, которым было не наплевать на меня, что стало облегчением узнать, что здесь есть кто-то, кому не все равно, жива я или мертва.
Я позволила маме успокоиться, позволила справиться с моим присутствием, и какое-то время была действительно счастлива тем, что просто смотрела на нее, впитывая глазами ее облик.
Потом она меня удивила.
— Ты похожа на Никодимуса, — произнесла она, наконец, посмотрев на меня.
Хотя это не должно было расстроить, но то, что это были ее первые слова в мой адрес, причинило мне боль.
Сильную.
Вздрогнув, я дернулась назад, словно получила пощечину, но она покачала головой при виде этого и снова закусила нижнюю губу.
— Никодимус был самым красивым мужчиной, которого можно себе представить.
Значит, это был комплимент?
Если бы я была парнем.
Здорово.
— Знаешь, я любила его, — прохрипела она. — А он любил меня.
Я понятия не имела, что на это ответить.
Совершенно не знала.
На секунду я почувствовала себя рыбкой, неспособной ничего сделать, кроме как смотреть на маму, открывая и закрывая рот.
Каких бы слов или действий я ни ожидала от нее, этот визит начался не так, как планировалось.
То есть, я знала, что мама не сможет меня обнять. Хотя это было отстойно, я смирилась. Но по тому, как она сидела, я подумала, что она все равно не обняла бы меня.
Между нами чувствовалось расстояние, которого я не ожидала.
С тех пор, как узнала, что мама жива, я сделала все, что в моих силах, чтобы найти ее, а затем и написала ей, льстя себя надеждой на встречу.
Сегодняшний день был кульминацией почти шести месяцев нетерпения.
И он пошел не так, как я предполагала.
— Какие у тебя дары? — спросила она, снова посмотрев на меня, и я поняла, что она все время отводит взгляд.
Я огляделась, но не увидела ничего, что могло бы ее заинтересовать, и мне потребовалось пару секунд, чтобы понять, что мама не может смотреть на меня, потому что я похожа на Никодимуса.
На того, кого, как она только что сказала, любила, и кто любил ее, и кого она убила.
Защищая меня.
Что, черт подери, происходит?
— Виденье аур, вероятно. Способность к исцелению, хотя и не очень большая, — ответила я, ущипнув себя за переносицу.
Прищурившись, мама посмотрела на меня, и я, наконец, получила сто процентов ее внимания. Это был странный взгляд. Он напомнил мне взгляд моей бабушки, но в нем была резкость, которой никогда не было у нее.
— У тебя дары моей матери, — прошептала она, и этот ее взгляд пропал. — Это необычно.
— Необычно? Почему?
— Потому что дары, как правило, переходят из поколения в поколение.
Я моргнула — это должно что-то значить?
— Где мама? — спросила она, нахмурившись от моего замешательства.
— О-она умерла, — ответила я.
Я действительно вела этот разговор?
Ноздри Женевьевы раздулись, но затем она вздохнула.
— Я должна была понять, когда письма от нее перестали приходить. Просто подумала, что ей было стыдно за меня, за то, что я здесь. — Затем, резко выдохнув, она прошептала: — Кто за тобой присматривал? Семья Никодимуса?
— Нет. Я была помещена под опеку государства. Я-я предположила, что у него нет семьи, и поэтому меня поместили в патронатную систему.
Ее челюсть громко щелкнула, когда она повела ею из стороны в сторону.
— Подралась, — объяснила она, увидев, что я вздрогнула. — Она вывихнута.
— М-мне жаль...
Как мне ее называть? Мама? Мать?
— Перестань. — Она побарабанила ногтями по столу. — Итак, очевидно, ты мало знаешь о нашем наследии, если оказалась в системе с того момента, когда я перестала получать письма от мамы.
— Я знаю только то, чему она научила меня.
— И я рискну предположить, что этого было немного, — улыбнулась она.
— Она научила меня чистоте, — возразила я в защиту бабушки. — Она научила меня некоторым нашим правилам.
— Тем, которые она считала важными, — парировала Женевьева. — В жизни есть вещи поважнее, чем быть махриме, дитя. — Ее плечи ссутулились, когда она оперлась локтями о стол, слегка наклонившись при этом вперед.
Это движение меня удивило. До сих пор она держалась на расстоянии, но еще я почувствовала ее запах.
Не знаю, как это было возможно, но я помнила его.
Я думала, что это был аромат ее духов, или мыла, которым она пользовалась, или шампуня, которым она мыла волосы.
Но это было иначе.
Этот аромат словно исходил от ее пор, словно это был ее внутренний запах.
Да, я знала, что это звучит безумно.
Мы находились в помещении, и четыре дня не было дождя — так как, черт возьми, мама могла пахнуть влажной землей?
Но так и было.
От нее пахло землей после дождя. Аромат чистый и свежий, сырой и крепкий.
— Мы не такие, как обычные цыгане, — начала она, и я заставила себя сосредоточиться, потому что это было чертовски важно.
Гораздо важнее, чем ее запах — даже если он напомнил мне о том времени, когда я была маленькой девочкой.
О времени, когда я была в безопасности, находясь в лоне своей семьи.
Конечно, я не была в безопасности, не так ли? Это было ложью, но если моя память решила сыграть со мной злую шутку, то относительно некоторых дней меня это вполне устраивало.
— Почему мы отличаемся?
— Потому что большинство цыган не получают даров, и им чертовски повезло, что они другие. — Она фыркнула. — Некоторые линии, старые линии, получают дары и проклятия.
— Мы — старая линия? — спросила я, несмотря на то, что мое сердце заколотилось от этих слов.
— Одна из старейших, — подтвердила она, кивнув. — Мы можем проследить нашу линию до Индии — вот откуда мы пришли. — Она улыбнулась. — Забавно, раньше я гордилась этим. — Мама закрыла глаза. — Теперь мне плевать. Приоритеты меняются по мере того, как меняется твоя жизнь, Теодозия. Ты должна помнить об этом.
— Я уже это знаю, — ответила я с горечью.
— Полагаю, что да, учитывая, что ты выросла в приемной семье. — Ее губы сжались, а в глазах вспыхнул гнев. — Они плохо с тобой обращались?
— Некоторые. Немного. В основном это касалось еды.
— Пренебрежение так же болезненно, как удар кулака по лицу, — прошептала мама, и я впервые почувствовала в ней смягчение. — Мне жаль, что тебе пришлось пройти через это, Теодозия.
— Мне тоже, — я улыбнулась маме в попытке вызвать у нее улыбку, но это не сработало.
Покусывая нижнюю губу, я наблюдала, как она опустила взгляд на стол.
— Это все для меня?
— Я читала о том, что у вас не часто бывают такие вещи.
— Нет. Нет, если нет посетителей, а у меня их никогда не бывает.
У меня сжалось горло.
— Я-я бы навестила тебя, если бы могла.
— Нет, дитя. — Мама покачала головой. — Твое место не здесь. У меня нет такого дара, как у тебя, но даже я это знаю. — Взгляд ее глаз метнулся по стенам, охранникам, другим заключенным и их семьям. Запах дезинфицирующего средства, витающий в воздухе, а также следы табачного дыма от одежды людей... казалось, она впитала все это и, решительно кивнув, пробормотала: — Нет, это место не для тебя.
У меня перехватило горло от слез.
— Оно и не для тебя тоже, — прошептала я.
— Судья с этим не согласен, — решительно заявила мама и потянулась за пачкой жевательных конфет. — Хочешь? — пробормотала она.
— Я-я не могу. Я должна следить за своей диетой.
— Тебе это парень сказал? — спросила она, сузив глаза.
— Нет, не парень, — покачала я головой. — У меня тренировки.
— Для чего?
— Я плаваю, — недолго думая, ответила я.
— Этому тебя научил Никодимус, — она улыбнулась. — Думаю, ему бы это понравилось.
— Ты говоришь о нем с нежностью, — ответила я, несколько потрясенная этим. — Я не понимаю.
— Что тут понимать? Он был моим единственным. Моим джило.
Мама пожала плечами, не заметив моего замешательства из-за того, что я впервые после бабушки услышала это слово.
— И я не слушала свою маму. Я была глупой и эгоистичной, и я осталась с ним, хотя не должна была этого делать. Это не было его виной.
Из тех вещей, которые я ожидала, что мама скажет сегодня, из тех вещей, которые я предполагала услышать от нее, защита моего отца не входила в их число.
Но с другой стороны, в последних нескольких днях ничего не было нормальным, все шло не так. По крайней мере, мне так казалось.
Стэнфорд не хотел зачислять Адама в свою команду по плаванию, хотя он был чертовски хорошим пловцом, и это говорила не моя любовь к нему, это была правда. Мы не были с ним близки сейчас, наоборот, мало того, что близости не было, вдобавок к этому он собирался заняться ремонтом домов — ничего не зная об этом, обучаясь премудростям по ходу дела, видя в этом перспективу.
Но так и было.
А сейчас я сидела с мамой, которая защищала человека, которого убила, потому что он избивал ее и ее дочь.
Что-то определенно не состыковывалось, но слетать с катушек было не в моей природе. Это не было моим способом предъявлять требования окружающим.
Я знала, что некоторых людей нельзя заставить говорить. Нужно просто позволить всему идти своим чередом.
Забавно, что это была одна из тех вещей, которых я больше всего ждала в колледже — быть вне чьей-то семьи, под своей собственной крышей, потому что это означало, что мне не нужно было следить за своими словами. Не нужно скрывать что-то из опасения обидеть другого человека.
Кто-то может сказать, что это всего лишь учтивость и вежливость, но это не так.
Всю мою жизнь надо мной издевались. Даже когда это не была физическая жестокость, что-то приходило и ломало мой статус-кво, разрушая его навсегда.
День, когда я смогу жить за счет своих собственных заслуг, не завися от кого-то, будет днем, когда я буду рыдать от облегчения от того, что стала свободной.
И что ранило больше всего?
Если бы Адам пришел и жил со мной под этой крышей, я бы чувствовала себя такой же свободной, как если бы жила одна.
Адам принадлежал мне.
Точно так же, как Никодимус принадлежал Женевьеве.
— Н-не могла бы ты объяснить? Я не понимаю.
— Неудивительно, — парировала мама, пережевывая конфету, ее взгляд метался по разноцветным пачкам, словно она не знала, с чего начать. Но, открыв шоколадный батончик, она пробормотала: — Какой бы дар ты ни получила, за него всегда есть цена. Только дар представителей самых старых родословных обладает достаточной мощностью, чтобы его можно было использовать. Большинство цыган, которые утверждают, что они экстрасенсы, просто болтают своими языками, пытаясь заставить гадже потратить часть их денег. Но у некоторых действительно есть талант, и если он у них есть, они не тратят его зря на ярмарках, уж поверь мне.
— С дарами, которые нам даются, мы должны научиться обращаться сами. Нет книг, которые нас бы этому научили. У нас нет даже историй об этом, которые мы могли бы рассказать своим детям. Дело не в этом. Святая Сара