* * *
– Фу! Ну и жара! Хоть бы ты спел что‑нибудь, – обратился Карлик, прозванный так за свой малый рост, к долговязому парню и, ударив мотыгой о землю, вывернул сорняк.
Они смеялись и балагурили, в шутку величая друг друга по прозвищам.
– Гм, спеть...
– Да ну же, Оглобля, давай! Не ломайся, терпенье лопается!
И Карлик толкнул долговязого в спину. Усердно половший тут же рядом Чотче оторвался от работы.
– А ну‑ка, правда, спой! А?
Карлик заморгал глазами:
– Ого! Оказывается, и этот медведь понимает в песнях.
Карлик недаром удивился. Когда Чотче трезвый, от него обычно слова не добьешься, а как выпьет, готов болтать с кем угодно. А никто не слушает – будет до ночи под нос себе бормотать.
Чотче посмотрел на Карлика и ухмыльнулся. У него привычка: всегда вместо ответа вот так ухмыляться. С горы вдруг донеслось «ку‑ку». Оглобля посмотрел в ту сторону.
– Кукушка! – И вдруг загорланил, да так, что жилы на шее вздулись:
И спросил я осенью: ой, земля да камешки,
Вы меня накормите?
Коль сберу до зернышка, долг верну хозяину,
Мне‑то быть ли сытому?
Песня взвилась и замерла вдали, словно погасла...
– Славно! – ударяя о землю мотыгой, воскликнул Карлик.
И какая‑то непонятная печаль овладела всеми.
– Ну что ж ты, давай еще! – улыбаясь, подбодрил Оглоблю Ю‑собан.
– А если спою, господин Волк, поднесешь?
– Да уж так и быть, поднесу...
При упоминании о выпивке Чотче почувствовал жжение в горле. Воображению его представилась брага, и он сглотнул слюну.
– Только песни мои стоят подороже стакана браги.
– Да ну же, не тяни! – закричали все в один голос.
Ю‑собан снял шляпу и стал обмахиваться.
– Ну и жара! Невыносимая! Запевай, что ли, скорей. Брага не по вкусу, могу и водкой угостить.
– Будто он и впрямь так хорошо поет, ишь ведь как выламывается...
И Карлик смахнул с Оглобли шляпу.
– Эй ты! Хватит дурачиться!.. Куда завтра полоть пойдешь?
– Как куда? К Сам Чхимолю.
– Поле у него каменистое – трудно полоть.
– Так‑то оно так, зато плата – пять мешков!
– Видно, попотеть там придется, чтобы заработать. Даром столько не заплатят.
– Нелегко, конечно. Пошли вместе?
– Вместе? Ну нет! Разве на пустой желудок обработаешь такую землю? – возразил Оглобля и покосился на Ю‑собана.
Ю‑собан жил в доме Токхо, и поэтому они всегда опасались его. Карлик сплюнул.
– Вечно тут что‑то крутится, – негромко проворчал он. Нечаянно задев краем мотыги стебель проса, он торопливо поднял его и старательно выпрямил.
Подул легкий ветерок и заколыхал колосья. Вдали замычал теленок. Оглобля вдруг запел:
Зерно чумизы, которым платил я,
Зернышко к зернышку, все без изъяна,
В рот моей милой легко бы катилось,
Что твой жужуб или плод каштана.
Таппори закашлялся и с силой стукнул мотыгой о землю.
Зерно, что ссудил мне старик‑богатей,
Почище мешка бамбуковых гвоздей.
Вонзается в грудь мою это зерно,
Всю душу в куски истерзало оно!
Все невольно вздохнули. Ю‑собан сказал:
– Эй, вы! Уж если петь, так что‑нибудь повеселее! А то что это за песня?
Карлик побагровел и швырнул мотыгу. В его голове вихрем пронеслось воспоминание о том, как они ходили получать ссуду.
В тот день широкий двор Токхо был битком набит арендаторами – все пришли за зерновой ссудой. К ним вышел Токхо.
– Эге! И откуда вас столько набралось?
Это было обычным вступлением Токхо при выдаче ссуды. Он оглядел собравшихся. Крестьяне замирали под взглядом Токхо: не придется ли им, не дай бог, уйти ни с чем? И опускали головы. Токхо слегка нахмурился: он заметил должников, не уплативших еще за прошлый год.
– Как же так, где же ваш урожай‑то? Что, и у тебя нет зерна? – Токхо уставился на Оглоблю. Тот поскреб затылок.
– Я... да...
– Ну и ну! – продолжал Токхо. – Надо было, видно, экономить, поменьше есть. Сейчас вы наберете в долг, а осенью как платить будете?
Они слушали, не подымая глаз. Токхо принес книгу и кисточку, записал фамилии, а рядом аккуратно вывел, сколько и каких мерок возьмет каждый.
Ю‑собан открыл дверь амбара. Несколько человек выкатили бочку с чумизой, вынули пробку, и полилось зерно в подставленные мерки. В поднявшейся пыли мелькала шелуха. Взяли по горстке зерна – внимательно посмотрели на него, потом поднесли ко рту – попробовали на язык. Увы! Чумиза, которой они платили прошлой осенью, была зернышко к зернышку, и вкус имела настоящий, словно каштан пробуешь. А это – мелочь какая‑то и на вкус никудышное, будто шелуху в рот берешь. Рано, выходит, обрадовались они, что хоть в долг принесут домой хорошего зерна. Все приуныли.
Ю‑собан равнодушно поглядывал на недоуменно переглядывавшихся между собой крестьян.
– Ну, давайте сюда с мешками, по одному.
Тогда скрепя сердце стали они подходить один за другим.
Вспомнив все это, Карлик вздохнул и смахнул струящийся со лба пот.
– Ну так спой же еще, – нарушил молчание Ю‑собан.
Карлик глянул на Ю‑собана и снова вспомнил, каким был он в тот день, когда раздавали ссуду.
– Поди ты, знаешь... – обернулся он к Ю‑собану, но не нашелся, что сказать дальше, и только угрюмо посмотрел на него.
Они закончили полосу и приступили к другой. Тут сорняк еще сильнее заглушал чумизу. Всюду белели цветочки пастушьей сумки.
Оглобля выпрямился, глянул на солнце.
– До заката‑то мы управимся с этим?
– Нет, до заката не успеем, – откликнулся Карлик.
– Ну спели бы, что ли, – оглянулся на них Чотче.
Оглобля затянул крестьянскую песню‑шутку:
Милый, догони!
Милый, догони!
Догони меня, дорогой!
Колченогий мой,
Ковыляй за мной!
Догони меня, дорогой!
– Здорово! – воскликнул Таппори и невольно оглянулся. – Гляньте, это что такое?
Карлик подскочил, и все разом повернулись. Незнакомый молодой человек в европейском костюме и девушка в туфельках на высоких каблучках идут в их сторону. Всех разобрало любопытство.
– Послушайте! Да это же дочка хозяйская, – сказал Ю‑собан.
– Неужели Окчоми? Она ведь в Сеул учиться уехала, почему же она вернулась?
– Да говорят, будто заболела, вот и приехала.
– А‑а! А что это за парень?
Ю‑собан задумался, затрудняясь ответить.
– Да мне и самому никак в толк не взять.
– Поехала в город и привезла себе жениха, – сказал Карлик и уселся на краю поля у дороги. – Эх! Везет же кому‑то: и девушка красивая, и денег много. А мне, видно, на роду написано всю жизнь холостяком оставаться. – И украдкой взглянул на Чотче.
Не переставая наблюдать за медленно приближающейся парой, Карлик свернул цигарку, склеил слюной и сунул в рот. Искоса поглядывая на крестьян, молодые люди прошли мимо. Покачивая головой, Окчоми, видимо, рассказывала что‑то интересное.
– Подохнуть можно! – выплюнув цигарку, воскликнул Карлик, когда они отошли достаточно далеко, и, взяв мотыгу, снова принялся полоть.
– Видать, приспичило тебе жениться, браток, – легонько стукнул его Таппори.
– То‑то и оно! А ты что, берешься сосватать меня?
– Почему бы и нет! Ю‑собан, а что, Сонби теперь в доме Токхо живет?
– Угу, живет, а что?
– Ее случаем не собираются замуж выдавать?
– Может, и собираются.
– Чего не знаем, так есть кому разузнать, что и как, – подмигнул Оглобля.
Он запнулся и покосился на Ю‑собана. Тот сделал вид, что ничего не слышал. Чотче, молчаливо следивший за разговором, глубоко вздохнул.
– Так возьмешься ли ты сосватать? – не унимался Карлик.
– Да от меня какой прок? Ведь тут, как говорится, с поклоном к Токхо идти, наверно, надо?
– Чудак человек! Потому‑то я и прошу тебя быть сватом!
– Какой из меня сват?!
– Сонби лицом хороша и душой славная... Право же, невеста хоть куда, – вставил свое слово Оглобля.
Ю‑собан представил себе фигурку Сонби и вспомнил намек Оглобли.
Чотче же так хотелось расспросить Ю‑собана о Сонби, и он сделал бы это, не будь здесь всех этих парней.
Так они пололи и балагурили, а с заходом солнца вернулись в деревню.
После ужина на душе у Чотче стало еще тоскливее. Ему не сиделось на месте, и он решил пройтись немного и сам не заметил, как очутился близ ограды дома Токхо.
Чотче каждую ночь прохаживался вокруг этого дома в надежде увидеть Сонби, но ему ни разу не посчастливилось встретить ее. Может, сегодня повезет?
В темном небе мерцали звезды. Легкий ветерок доносил запах пищи. Чотче сложил руки на поясе и невидящим взором уставился в пространство. Время от времени из дома Токхо долетали обрывки слов. Но кто и что говорил, разобрать было невозможно. Только смех он отчетливо слышал, глядя на звезды.
Долго стоял Чотче неподвижно, пока не вспомнил о табаке. Пошарил в карманах – ничего. Он разочарованно почмокал губами и сел на траву. Дрожь пронизала его от прикосновения к прохладной и влажной от вечерней росы траве. Вдруг он услыхал шаги. Они определенно приближались к нему, и он, как кошка, впился глазами в темноту. Кто‑то подошел к ограде и остановился. Судя по учащенному дыханию, это была женщина. Кровь бросилась Чотче в голову, сердце заколотилось. Стараясь ни единым шорохом не выдать своего присутствия, он прижался к самой ограде. Еще несколько шагов в его сторону, и снова тишина. Вздох, и опять молчание. Теперь Чотче уже ясно разглядел в темноте силуэт женщины, и в нем еще сильнее заговорила надежда: не Сонби ли это? Может быть, всего лишь несколько шагов отделяют его от любимой. Забыв осторожность, он устремился к ней. А женщина, заслышав шаги, бросилась в испуге бежать. Чотче очертя голову кинулся вдогонку. Чувствуя, что преследователь настигает ее, она забежала в первый попавшийся дом.
Что делать? Чотче прислонился к деревянному забору и стал ждать, – должна же она выйти обратно. Время шло, а никто не показывался. Он уже стал сомневаться: Сонби ли это? Но кто же тогда? Он не мог знать, кто среди ночи вошел в этот дом, но ему безумно хотелось, чтобы это была Сонби. Хотелось встретить ее сегодня и высказать все, что он столько времени берег для нее.
«А что все‑таки я скажу ей, если встречу сегодня?» – спросил он себя. И не находил слов. Вся душа его была полна Сонби, а как это выразить – не знал. Спросить: «Как ты живешь?.. Пойдешь ли за меня?» Нет, не годится. А если: «Ты меня помнишь?» Нет, нет. Он покачал головой и усмехнулся. Подыскивая слова, он не забывал наблюдать за дверью. В это время послышались шаги, и, пытаясь угадать, к этому ли дому идет кто‑то или мимо, Чотче присел на корточки и затаил дыхание. Но человек шел прямо на него, и он поднялся.
– Кто там? – испуганно спросил голос из темноты, и Чотче сразу узнал Кэтони. Он отозвался, и Кэтони тоже узнал его.
– Ты чего тут торчишь?
Чотче слегка замялся.
– К тебе шел, – солгал он.
– Зачем?
– Пойдем завтра к нам полоть.
– Да я уж обещал Менгу.
– Менгу... Вот жалость! Ну, ничего не поделаешь.
Тут скрипнула дверь, и над порогом появился фонарик.
– Темень‑то какая! Ну, счастливо дойти.
Это сказала мать Кэтони.
– Спасибо.
Чотче показалось, что это произнесла Сонби. Если бы не Кэтони, он догнал бы ее, но – увы! – это было невозможно, и он продолжал стоять, не зная, как быть. А фонарик так и звал, так и манил Чотче: то погаснет, то снова вспыхнет. У Чотче затрепетало сердце, он уже сделал нетерпеливое движение идти.
– Мам, кто это? – спросил Кэтони.
– А ты чего там стоишь?
Похоже, что мать Кэтони направилась в их сторону.
– Скорей всего, Каннани, – предположил он. – И чего, спрашивается, ночью заявилась?..
– Каннани?! – словно испугавшись, воскликнул Чотче.
Подошла мать Кэтони.
– Кто тут с тобой?
– Это я.
– А, Чотче.
– Зачем Каннани к нам приходила? – спросил Кэтони.
– Да так, поболтать. А может, Токхо подослал.
Чотче ошалело смотрел в ту сторону, где скрылся фонарик. Потом повернулся и пошел прочь.
Он брел как во сне. Обогнул еще раз усадьбу Токхо и побрел к себе. Но входить в дом ему не захотелось. Он послонялся по двору и сел у изгороди. В нос ему ударил гнилой запах, и он почувствовал, как тошнота подступает к горлу.
Чотче прислонился к изгороди и задумался. Почему ему никак не удается увидеть эту несчастную девчонку? Уж не больна ли она? В этот миг скатилась звезда и исчезла, оставив в небе длинный след. Он задумчиво посмотрел туда, где упала звезда, и вспомнил маленькую черную родинку на веке Сонби. «А ну ее, эту девчонку!..» Чотче вскочил. Раздались шаги. Он сразу же пожалел, что обнаружил себя. Ему хотелось побыть одному.
– Кто там? – спросил он.
– Чотче? Искал тебя всюду, а ты вон где. Что ты тут делаешь?
Ли‑собан приковылял к Чотче, взял его за руку и потянул в дом. Чотче еле сдерживал раздражение.
– Чотче! – Ли‑собан уселся возле него и потрогал ему лоб. – И о чем ты все думаешь, а?
Чотче живо представлял себе сейчас Сонби, а рука Ли‑собана мешала ему. Он сбросил руку и отвернулся. Немного погодя Ли‑собан спросил:
– Ты спишь?
– Нет.
– Чего там все бродишь?
– Не спится.
– Почему не спится‑то?
Чотче хотел что‑то ответить, но передумал и только плотнее сжал губы.
– Ты что‑то скрываешь от меня, Чотче. Скажи мне, и мы еще испытаем свои силы.
Ли‑собан догадывался, что, видимо, тоска по какой‑то девушке заставляет Чотче бродить без сна, но кто эта девушка, он не мог угадать. Ему хотелось узнать о ней от самого Чотче. Не вмешиваться, предоставить его самому себе, – парень если не заболеет в ближайшее время, то может натворить глупостей. Но Чотче упорно молчит. Ли‑собан придвинулся к нему.
– Может быть, ты думаешь о какой‑нибудь девушке?
– Давай спать, Ли‑собан.
Поняв, что сейчас пытать парня бесполезно, Ли‑собан решил выведать у него все после и уснул.
А Чотче в эту ночь так и не закрыл глаз. Чуть посветлело небо, он приподнялся и сел. Послышался скрип тихонько открываемой двери. «Опять какой‑нибудь мерзавец наведался», – подумал Чотче. Его раздражало беспутство матери, не считавшейся со взрослым сыном.
– Счастливого пути, – послышался ее голос.
– Угу.
– Когда опять придешь?
– Там видно будет.
По шепоту Чотче узнал Ю‑собана. Его словно сдунуло с места.
– Ты чего вскочил? – Ли‑собан схватил его за штаны прежде, чем тот успел открыть дверь.
Он опасался, не задумал ли Чотче недоброе. Но в этот момент в дверях появилась мать.
– Мать?!
Она вздрогнула. Никак не ожидала она, что сын не спит. Взбешенный Чотче готов был наброситься на нее. Она попятилась, скользнула в сторону и пропала во тьме.
Чотче захлопнул дверь и сел на свое место. Сел и Ли‑собан.
* * *
За утренним чаем Окчоми, только что вернувшаяся из поездки вместе с Синчхолем на морское купанье в Монгымпхо, всеми способами старалась отговорить его от намерения уехать в Сеул. Синчхоль сделал вид, что не в силах противиться уговорам Токхо, а тем более Окчоми, но на самом деле ему и самому вовсе не хотелось уезжать из этого дома, где так хорошо было отдыхать.
Окчоми, сдерживая улыбку, любовалась стройной фигурой Синчхоля.
– Пойдемте на дынную бахчу! – предложила она.
– Идти вдвоем... неловко...
Окчоми усмехнулась.
– А кого же еще прикажете взять?
Он уклонился от пристального взгляда Окчоми, проникавшего, казалось, в самую душу.
– Хорошо бы вашего отца. Да и мать пригласить не плохо бы!
– Нет, вы это серьезно?
– Видите ли, вдвоем, в такой глуши – не возбудим ли мы излишнего любопытства?
– А это так важно? Что же, пригласить маму?
– Это уж как будет угодно Окчоми.
Окчоми засмеялась и, легко поднявшись, убежала в комнату матери.
Синчхоль присел у письменного стола, погляделся в карманное зеркальце и бросил взгляд в окно. С бельем в руках из кухни показалась Сонби. Синчхоль приосанился и не отрываясь смотрел на профиль проходившей мимо девушки. Он слышал, как хлопнули большие ворота, и решил, что она пошла стирать. Странно, подумал он, вот уже почти два месяца живет он здесь, а видел Сонби лишь мельком и никогда не замечал, чтобы она сидела без дела или болтала с кем‑нибудь. Это вызывало в нем удивление, смешанное с любопытством. Особенно когда он глядел на свои рубашки и другие вещи, так аккуратно выстиранные и выглаженные Сонби. «Вот бы мне такую жену, – думал он каждый раз, перебирая белье. – И как она хороша собой! Эта черная родинка на веке...» Сильное впечатление произвела на Синчхоля эта девушка. «Что, если попробовать заговорить с ней? Если пойти сейчас на озеро, ее можно встретить. Но как улизнуть от Окчоми?»
– Мама сказала, что идет с нами, – объявила, возвратясь, Окчоми.
– Прекрасно, – отозвался Синчхоль, но не тронулся с места.
– Вставайте же скорей, пока не жарко!
Синчхоль размышлял о чем‑то.
– А отца вы не пригласили?
Она засмеялась:
– Зачем еще и отца?
– Старым супругам тоже, наверное, полезно прогуляться!
Окчоми вновь засмеялась, представив себе, как они чинно идут впереди, а следом отец и мать.
– Так что? Пойти позвать?.. А, он, наверно, в малом доме.
Окчоми, стуча каблучками, торопливо вышла. Синчхоль посмотрел ей вслед и подумал: «Одна ли Сонби стирает?»
– Отца нет, – тотчас возвратясь, сообщила Окчоми.
Теперь уже Синчхоль вскочил и снял со стены шляпу.
– Тогда вот что: вы идите, а я пойду за отцом. Наверное, к тому шалашу, где мы были? Да?
Недобрый огонек блеснул в глазах Окчоми, но она быстро погасила его улыбкой.
– Оставьте! И дался вам отец!
– Вы все‑таки идите! А я схожу за отцом, и мы придем следом.
Синчхоль вышел. Его обдало зноем. Он выглянул за большие ворота и задумался: что делать дальше? Все это он затеял, чтобы ускользнуть от Окчоми, но как теперь встретиться с Сонби? Он огляделся. Налево, за озером, виднеется лес. А вот в этой деревушке – малый дом Токхо, в котором живет он со своей второй женой. Синчхоль перевел взгляд на дынную бахчу. Там в шалаше будет ждать его Окчоми с матерью. А вот и они.
– Как, вы еще не ушли? – остановилась Окчоми. К ее европейскому платью цвета морской воды очень шла широкополая соломенная шляпа. Ее мать, сдерживая улыбку, смотрела то на дочь, то на юношу. Хотя формального предложения еще не было, но она смотрела на них как на будущих супругов.
– Может быть, сходим к отцу вместе?
– Я? Вот еще! Сказала – не пойду! Не хочется красотку его видеть.
Окчоми резко отвернулась. Он нарочно так сказал.
– Но почему же? Она ведь тоже, вероятно, станет матерью?
– Слушать противно! – воскликнула Окчоми и, подхватив мать под руку, пошла.
Сделав несколько шагов, она обернулась.
– Скорее идите, приглашайте, и... мы ждем!
Синчхоль подавил вздох облегчения. Все складывалось лучше, чем он мог ожидать. Сдерживая биение сердца, он стоял и смотрел вслед Окчоми. Миновав поворот в деревню, она оглянулась, махнула ему рукой и скрылась за гречишным полем. Синчхоль радостно вздохнул. Теперь все в порядке. И он уже беспрепятственно зашагал прямо к озеру.
Чем ближе подходил он к приозерной роще, тем сильнее волновался. Опасаясь, как бы, на беду, Окчоми не вздумалось проследить за ним, он то и дело оглядывался.
Послышался плеск воды. Чтобы не быть замеченным, Синчхоль пробрался в заросли и остановился. Прохладные ветви развесистой ивы касались его плеч. Притаившись среди деревьев, он высматривал – нет ли здесь еще кого‑нибудь. Раздался отчетливый стук валька. Этот звук еще более подчеркивал тишину леса. Заросли мешали Синчхолю видеть Сонби, но стук валька и сопровождавший его плеск воды говорили о том, что она здесь, совсем близко. Осторожно пробираясь среди деревьев, Синчхоль пошел на стук. Вот уже мелькнула круглая щека Сонби. Синчхоль остановился, еще раз оглянулся. И вдруг вся решимость его исчезла. А что он ей скажет?
Как будто и много нужно сказать, а подумаешь – и нечего. Как быть? Он заколебался. Ноги у него отяжелели, сердце бешено колотилось. Правда, он вообще из скромников и даже в кафе с друзьями ходил нечасто, но так робел перед женщиной впервые.
Стук валька прекратился, послышался плеск воды. Наверно, она начала полоскать белье. Синчхоль прислонился к дереву. «Эх, вернусь‑ка я! Зачем я здесь? И о чем я буду с ней говорить?» Он готов был уже повернуть назад, но ему не хотелось отступать. Закрыв глаза, он представил себе Окчоми. Она ведь ждет его. Но образ ее сразу исчез, едва он взглянул на Сонби. «Зачем вообще я тут? И столько дней!» – размышлял он. Белый камень, сверкавший в бегущей воде, привлек его внимание. «Отец‑то, верно, думает, что я теперь в Монгымпхо, провожу время, как подобает культурному человеку». Синчхоль сломал ветку, обжигая ладонь, ободрал с нее листья и метнул в воду. Потом медленно стал спускаться.
Только возле самого шалаша он вдруг спохватился, ведь он может вызвать подозрение Окчоми, вернувшись без Токхо. Но она уже увидала его и вышла навстречу.
– Почему один?
– Да на полпути раздумал и не пошел, вернулся, – промямлил он, слегка покраснев под пристальным взглядом Окчоми.
– Ну, пожалуйте туда. Я присмотрела чудесную дыню!
Синчхоль шагнул вслед за Окчоми и невольно залюбовался: под широкими листьями, величиной с детскую голову, желтели дыни. Он нагнулся и погладил одну из них.
– Нет, вы только посмотрите сюда, посмотрите! – обмахиваясь шляпой, закричал он. – До чего же хорошо в деревне!
Окчоми оглянулась и неохотно подошла.
– Жарко! Пойдемте скорей!
На носу у нее выступили капельки пота. Синчхолю и самому хотелось укрыться от зноя, но из упрямства он сел на меже. Из шалаша на них смотрела мать Окчоми.
– Вы там устроились? – поморщилась Окчоми.
Заслонившись от солнца шляпой, Синчхоль вытер пот со лба и шумно вздохнул. Окчоми смотрела на его широкие плечи и удивлялась: сидеть одному, неужели ему без нее не скучно? А она грустила, когда они расставались хоть ненадолго.
Синчхоль встал и направился к шалашу, но что‑то опять привлекло его внимание в траве. Это оказалась веточка земляники. Он сорвал ее и пошел к ним, сияя улыбкой. Подбежала Окчоми.
– Где вы нашли? Ой, какая красивая! – Она отняла веточку у Синчхоля и улыбнулась. – Цвет этой ягоды как мое сердце! – И покраснела.
Синчхоль посмотрел на Окчоми, потом на землянику, и его вдруг охватило непонятное волнение. Мать издали любовалась ими.
– Почему же отец не пришел? – спросила она, когда Окчоми, а вслед за ней Синчхоль поднялись в шалаш.
Окчоми выбрала дыню.
– Кому охота встречаться с этой его... – бросила она взгляд на Синчхоля и повернулась к матери.
– Оно конечно... Да и жара! – протянула мать с легкой досадой, стараясь скрыть ее в улыбке.
– Эту, что ли, разрежем, мама? – Окчоми показала дыню. – Ну‑ка, посмотрим.
Она разрезала дыню. Медовый аромат защекотал ноздри.
– Поглядите, какая прелесть. И сладкая, наверно! Вынув семечки, она протянула сочный ломоть Синчхолю.
– А маме? – сказал он.
– Вот, пожалуйста! – Она отрезала еще кусок и дала матери. Потом взяла веточку земляники и улыбнулась. Она видела в ней знак любви Синчхоля. Поискав глазами, куда бы прикрепить веточку, она наконец пристроила ее к шляпке.
– Взгляните‑ка, правда красиво?
Мать Окчоми уже было задремала, но сразу же встрепенулась и открыла глаза.
– Земляничка? – удивилась она.
– Ай, мама, ты что же, не видала? – засмеялась Окчоми. – Ты вздремнула, наверно?
Та протерла глаза. Она имела привычку засыпать, едва солнце клонилось к закату.
– Пойдемте домой.
– Как, уже? Мама, еще немного!
Мать с явным трудом, медленно поднялась.
– Ну, погуляйте еще, да недолго, и возвращайтесь, а я уже пойду.
– Почему же не вместе с нами?
Синчхоль проводил ее немного и вежливо попрощался. Мать еще раз оглянулась на Синчхоля и подумала: «Хорошо, если бы он и впрямь стал нашим зятем».
Синчхоль вернулся в шалаш. Окчоми сорвала со шляпки две землянички – одну положила в руку Синчхоля, другую взяла в рот. Красный сок окрасил губы Окчоми, и Синчхоль снова вспомнил оброненные ею слова. И вместе с жалостью к ней в его воображении снова возник образ Сонби, полощущей белье. Быть может, один из брошенных им ивовых листьев коснется пальцев Сонби? А он бросил их так просто – на волю волн.
– О чем задумались?
Окчоми подсела ближе. Синчхоль показал ей на плывущие, словно ватные хлопья, облака.
– Взгляните‑ка туда. Хорошо, не правда ли?
Окчоми тоже залюбовалась.
– Вы собираетесь стать юристом или поэтом?
– Поэтом?
Эти невзначай сказанные слова словно ужалили Синчхоля. Чувствительность он почитал большим недостатком. Просто он сейчас на каникулах и потому немного расслабился. Собирался отдохнуть на курорте, а из‑за этой Окчоми все планы к чертям. Да еще проклятая душевная раздвоенность с каждым днем все острее. И он не мог с собой справиться. При первой встрече она в какой‑то степени заинтересовала его. Но уже через несколько дней он понял, что Окчоми из тех девушек, с которыми приятно проводить краткие часы досуга, а не из тех, с кем можно долго дружить. И все же ему почему‑то не хотелось покидать этот дом, эту деревню. Даже в Монгымпхо он пробыл недолго и вернулся.
Налюбовавшись облаками, Окчоми перевела взгляд на Синчхоля. Его глаза, устремленные ввысь, резко очерченный профиль, казалось ей, говорили о волевом мужском характере. Мать да и отец считают, наверно, Синчхоля своим будущим зятем и, без сомнения, полагают, что молодые люди уже договорились меж собой. А на самом деле между ними ничего еще не было сказано, они и в глаза‑то прямо друг другу не смотрели. Окчоми теряла терпение. А он ничего не замечал.
– Рассказали бы что‑нибудь, – нарушила молчание Окчоми.
Синчхоль повернул к ней голову, как бы собираясь что‑то сказать, но только усмехнулся.
– Да говорите же! Что хотите рассказывайте, только не молчите, – пристала она, словно малое дитя.
– Где бы Окчоми хотелось жить в будущем? Ну, скажем, в таком городе, как Сеул, или же вот в такой деревне?
Окчоми, чуть склонив голову, задумалась, не найдясь, что ответить на столь неожиданный вопрос.
– Почему вы спрашиваете об этом?
– Скучно же... Просто так, для разговора.
– А где бы Синчхоль хотел жить?
– Я?.. Однако, как это получается... Я и спрашивай, я же и отвечай!
– А я... Где Синчхолю нравится, там и...
Она не договорила и, покраснев до ушей, потупилась. Ее слова, ее смущение: неужели она и в самом деле любит его?! «Цвет этой ягоды как мое сердце!» – снова вспомнил он.
– Да? Благодарю вас. Итак, представьте: мы живем в деревне, в тихой деревеньке, выращиваем вот такие дыни, сеем белые и красные бобы. Это будет замечательно, не правда ли? – со всей искренностью проговорил он.
Окчоми рассмеялась.
– Значит, вам по душе такая глушь?
– Да, мне здесь нравится. Полоть, ходить за скотом, – такая жизнь меня привлекает.
Окчоми недоверчиво глянула на него, принимая его слова за шутку. Однако Синчхоль не смеялся и смотрел ей прямо в глаза.
– Неужели вы стали бы полоть?
– Непременно. Полоть – это же замечательно!
– Право... Умрешь от смеха!
– Почему же? – Синчхоль широко раскрыл глаза.
– Проводить жизнь за полкой сорняков! Да так... – И запнулась.
Синчхоль усмехнулся.
– У вас неверное представление о деревне, Окчоми, да.
– Ай, право же!..
Окчоми утомил этот разговор, и, покусывая ногти, она жалобно посмотрела на Синчхоля: зачем он дразнит ее? Он же будто и не замечал ее немой мольбы. Окчоми готова была поколотить его с досады.
Взгляд Синчхоля был по‑прежнему устремлен куда‑то вдаль. Гряда ослепительно белых облаков, словно чистая вата, которую делают на фабрике, окружала вершину Пультхасана. По дынной бахче прохаживался сторож. Окчоми хотела что‑то возразить Синчхолю, но он, казалось, совсем забыл о ее существовании. Вконец раздосадованная и уязвленная таким равнодушием, она замолчала на полуслове. Потом сказала:
– Пойдемте, пора уже.
– Пожалуй, пойдемте, – с готовностью откликнулся Синчхоль и поднялся.
А Окчоми не хотелось уходить. Она еще надеялась: может быть, хоть что‑нибудь сейчас решится. Но он, словно ни о чем не догадываясь, отряхнул свои европейские брюки, ступил на лесенку, и она задрожала под тяжестью сильного тела.
Оказавшись внизу, Синчхоль вновь отряхнулся и тщательно осмотрел свой костюм.
– Спускайтесь, спускайтесь же скорее! – торопил он Окчоми.