Прежде всего жена должна быть красивой, а нравственность ее можно исправить. Так думал не только управляющий гражданскими делами в Чжанцзячжуане, так думали все жители этой деревни. Потому и удалось управляющему «испортить репутацию» взрослым девушкам, которые осмелились сами завести дружбу с парнями и за это прослыли «бесстыдницами». Но, как ни странно, у обеих девушек отбою от женихов не было, только они всем отказывали, чем вызывали еще большую злобу и пересуды.
После того как в деревне стало известно, что произошло в районной управе, старики решили, что просто неприлично продолжать разговоры на эту тему, и пересуды сами собой прекратились. Желающие заполучить девушек в жены никаких иллюзий больше на этот счет не питали. Молодежь вслух повторяла то, что говорили взрослые, а в душе давно была на стороне Айай и Яньянь. Кое‑кто из парней попытался было поухаживать за Айай, но сердце ее безраздельно принадлежало Сяо Ваню.
Уверенные в своей правоте, Айай и Сяо Вань говорили:
– Что плохого, если мы поженимся?
И никто из сплетников и завистников ничего не мог возразить.
Ярых противников брака по любви было трое: мать Яньянь, которая то умирала, то оживала, то впадала в отчаянье, управляющий гражданскими делами в деревне и, наконец, помощник управляющего Ван из района, болтун и формалист, который без конца твердил Айай и Сяо Ваню: «Проверим, там видно будет!» Из‑за этих троих все дело и застопорилось.
Из четверых родителей наших двух пар только мать Яньянь ни в какую не соглашалась на брак дочери с Сяо Цзинем, остальные придерживались нейтралитета. Но отправиться в уезд с жалобой на несправедливое решение низших инстанций они молодым людям не разрешали. И тем ничего не оставалось, как поносить всячески управляющего гражданскими делами сельской управы и злосчастного помощника Вана из района.
Прошло два месяца. Молодые люди по‑прежнему ругали своих обидчиков, но дело с мертвой точки так и не сдвинулось. И вот как‑то вечером, в пору, когда сеяли просо, Сяо Вань зашел в кооператив.
– Как дела с вашей женитьбой, Сяо Вань? – спросил его председатель с улыбкой.
– В районе никак не разберутся с этим делом. Все проверяют.
– Когда же закончат?
– Лет через десять, а может быть, двадцать, – ответил Сяо Вань.
– Ты терпеливый! – рассмеялся председатель. – А про новый закон о браке слыхал? Согласно этому закону вы можете пожениться хоть завтра!
Сяо Вань подумал, что председатель шутит, и сказал:
– Председателю кооператива так не пристало шутить!
– А я не шучу, – уже без улыбки ответил тот. – Вот, посмотри, – сказал он и протянул Сяо Ваню газету.
Уже из самого заголовка Сяо Вань понял, что председатель не шутит, и стал внимательно читать статью. Но председатель взял у него газету и стал сам читать вслух.
Когда он кончил, все, кто был в комнате, заговорили наперебой:
– Молодец Сяо Вань, твоя взяла.
– Можешь хоть завтра идти регистрироваться.
Прямо из кооператива Сяо Вань побежал к Айай. Согласно «пакту о взаимопомощи» Айай отправилась за Яньянь, а Сяо Вань за Сяо Цзинем. Все вчетвером они пошли к Айай и стали там совещаться. Яньянь не хотела расстраивать мать, намереваясь заранее ее подготовить, и решено было, что первыми зарегистрируются Айай с Сяо Ванем.
– После того как вы поженитесь, легче будет уговорить мою мать, – сказала Яньянь. – Правда, по новому закону согласие ее не обязательно, но лучше все же пусть согласится.
Все решили, что она права.
Чуть не до полночи Сяо Вань с Айай обсуждали, что будут делать, если завтра помощник управляющего снова заартачится.
Но опасения их были напрасны. Помощник Ван без всяких разговоров выдал им брачное свидетельство. А еще через день районная управа послала в сельскую управу извещение о том, что женитьба Сяо Ваня с Айай является первой в районе образцовой женитьбой, и просила сообщить о дне свадьбы. Активистов из района обязали присутствовать на брачной церемонии.
После этого никто больше не осуждал Сяо Ваня и Айай, не считая заядлых консерваторов. Многие юноши и девушки охотно приняли участие в подготовке свадьбы.
На свадьбу прибыли два районных активиста: секретарь районного управления и... сам помощник управляющего Ван. Активисты сельской управы явились на свадьбу в полном составе. Управляющий гражданскими делами заартачился было, но в районе ему сказали: «Другие активисты могут не присутствовать, а ты обязан». И он пришел. Во дворе у Сяо Ваня яблоку негде было упасть, столько набилось народа.
Новобрачные встали на отведенное им место, и свадьба началась. Какой‑то парнишка‑смельчак, успевший невесть когда научиться новым порядкам, стал просить невесту, чтобы она рассказала о своей любви начиная с «любимой монеты». Айай сказала:
– Что тут рассказывать? Я ему подарила колечко, а он мне – «любимую монету». Вот и вся история!
После этого кто‑то из парней сказал:
– Что‑то немного она нам рассказала!
– Мало, мало!.. – закричали все. – Пусть поподробнее расскажет.
– Нет, – возразила Айай. – Здесь не собрание по разоблачению помещика.
– Мы пришли сюда с добрыми намерениями, – раздался чей‑то голос, – а ты нас в дурном уличаешь.
– Спасибо вам всем – и тем, кто помог, и тем, кто просто пришел, – сказала Айай. – Только не дергайте нас сегодня... О «любимой монете» мне больше нечего рассказать. Если хотите, расскажу о чем‑нибудь другом.
– Говори! Говори! Нам все интересно!
– Расскажу о своей «плохой репутации». Знаете, кто мне ее испортил? Тот, кто чинил препятствия нашей женитьбе. Поженись мы год назад, давно ходили бы в порядочных. Красиво говорить у нас любят: «Выходить замуж и жениться нужно по своей воле». А кто в нашей деревне вышел замуж или женился по своей воле? Все женились по воле родителей.
Айай говорила чистую правду, это понимал каждый, но как признаться в таком грехе при кадровых работниках района?
– Говоря по правде, – продолжала Айай, – мы с Яньянь первые выходим замуж по доброй воле. Именно в этом и обвинял нас управляющий гражданскими делами, заставляя признаваться в своих ошибках.
Потом встал Сяо Вань и с улыбкой обратился к управляющему гражданскими делами:
– А выйди она за вашего племянника, ручаюсь, ей не пришлось бы признаваться в ошибках.
Все рассмеялись, а секретарь районного управления спросил:
– Скажи, Сяо Вань, какого ты мнения о помощнике управляющего Ване?
– Помощник Ван человек хороший, только не отличает хорошее от плохого. Ему достаточно было услышать «по собственному желанию», чтобы тотчас же выдать брачное свидетельство. И уж совсем смешно спрашивать человека, почему он женится, если он вступает в брак по своей воле. Но все как по‑писаному отвечали: «Потому что она хорошая работница». Сами подумайте: кто из молодых в деревне плохо работает? А нам, которые действительно хотели вступить в брак по собственной воле, помощник Ван сказал: «Поступил сигнал из сельской управы о том, что вы давно дружите друг с другом, поэтому нужна проверка». Опять смешно: если мы давно дружим, чего же еще проверять? Не это ли доказательство, что мы поступаем по своей воле? А то раньше получалось так: жених и невеста в глаза друг друга не видали, а говорят, что поступают по своей воле. Признаться, мы были злы на помощника Вана, ругали его. А потом перестали ругать, как только он нам выдал свидетельство. Вы уж не обижайтесь на нас, товарищ Ван, я правду сказал.
– Правильно вы его ругали, – сказал секретарь районного управления. – И никто на вас обижаться не будет! А всякие слухи о вас распускали те, в ком еще сильны феодальные пережитки. Их надо постепенно изживать. Управляющий гражданскими делами хотел сосватать Айай за своего племянника, потому и не выдавал вам свидетельства. А это уже вмешательство в чужие дела. И если теперь, после опубликования Закона Центрального народного правительства, кто‑нибудь позволит себе нечто подобное, он будет привлечен к уголовной ответственности. Помощник Ван тянул с выдачей свидетельства только потому, что не хотел серьезно отнестись к делу. А это самый настоящий бюрократизм. Вот мы и попросим его выступить в районе с самокритикой. Мы, коммунисты, обязаны следить за неукоснительным соблюдением Закона о браке Центрального народного правительства. И сюда мы пришли выслушать ваше мнение. – Он обвел взглядом всех присутствующих и продолжал: – Товарищи коммунисты, скажите, правильно нас критикуют? Правильно. Сколько мы за эти годы в районе и в селе заключили фальшивых браков? Сколько народу нас обвиняет в неправильных действиях? Мы должны исправить свои ошибки, чтобы не получить партийного взыскания и чтобы народ нас больше не ругал.
Все дружно поздравили молодоженов.
– Эти двое будут жить мирно. У них не повторится история Порхающей Бабочки, которую нещадно избивал муж!
Даже старики и старухи одобрили этот брак.
В тот вечер мать Яньянь велела дочери на следующий же день пойти с Сяо Цзинем в район и зарегистрироваться.
Ли Чжунь
Ли Чжунь – известный китайский писатель. Родился 17 мая 1928 года в уезде Лоян (ныне – Мэнцзинь) провинции Хэнань. Детство провел в деревне, дед привил ему любовь к китайской классической литературе. Учился в средней школе, но не окончил ее. С пятнадцати лет начал трудовую жизнь – был подмастерьем, служил на почте, в банке, преподавал родной язык на общеобразовательных курсах для кадровых работников. Заработанные деньги тратил главным образом на книги, много читал, увлекся художественной литературой, историей.
Творчеством начал заниматься с 1952 года, когда написал более десяти рассказов, составивших сборник «Продажа коня». В 1954 году вступил в Союз китайских писателей. Всего им написано свыше пятидесяти рассказов, десять киносценариев и шесть пьес, а также два сборника очерков. Важнейшие его произведения – рассказы «Не по тому пути» (есть также пьеса и киносценарий того же названия), «Тополя», «История Ли Шуаншуан», «Пахота облаков», повесть «Таяние снегов», пьеса «Местный специалист» и др. Основные сборники: «Ночью по Верблюжьему хребту» (1958), «Колея телеги», «Не по тому пути», «Когда цветут белым цветом камыши» (1959), «Два мерина» (1960), сборник киносценариев «В деревню» (1963).
Официальная китайская критика неизменно высоко оценивала произведения Ли Чжуня, проникновенно отобразившего в своем творчестве жизнь китайского крестьянства. Отмечалось, что ему присуще пристальное внимание к психологии персонажей, раскрываемой через их поступки и действия. Тем не менее в годы «культурной революции» писатель подвергся гонениям и репрессиям. Его очередной сборник рассказов «История Ли Шуаншуан» увидел свет только в 1977 году.
Широкую известность Ли Чжуню на родине и за рубежом принес его рассказ «Не по тому пути» (1953). Действие в нем развивается вокруг жизненного конфликта между новой деревенской действительностью, когда КНР еще шла по пути демократических и социалистических преобразований, и отсталым крестьянским сознанием. Правдив и убедителен конец рассказа: социалистическое мировоззрение, все больше и больше проникавшее в ту пору в жизнь китайской деревни, одно за другим разрушало старые представления о жизни.
М. Шнейдер
НЕ ПО ТОМУ ПУТИ
Последние дни только и было разговоров о том, что Чжан Шуань продает землю.
Недаром говорит пословица: «Станешь лениться, будешь с сумой волочиться». Чжан Шуань мог жить безбедно: в семье у него всего четыре рта, а земли – десять с лишним му. Бросил бы он свои дурацкие затеи со скотом и обрабатывал как следует землю – хлеба и всего прочего у него было бы вдоволь. Но он уже пристрастился, как говорится, менять плеть на веревку. Нынешней весной обменял рыжего быка на осла, но ничего хорошего из этого не получилось, не прошло и десяти дней, как он продал осла и потерял на этом целых двести тысяч юаней. Собрался купить теленка – не хватило денег. Не раз деревенские активисты ему твердили: «Оставь, Чжан Шуань, свои затеи! Не доведут они тебя до добра, нищим останешься!» Но Чжан Шуань их не слушал. Недавно он одолжил миллион юаней у свояка, отправился в Чжоуцзякоу[11]и оттуда пригнал двух старых коров. А тут, как назло, перед самой уборкой урожая начались заморозки, цены на скот упали, продать их можно было только себе в убыток, а чтобы прокормить их, Чжан Шуаню пришлось занимать у соседей сено и другой корм. Лишь когда наступила пахота, ему удалось сбыть этих коров с рук, и то с большим трудом. Но оказалось, что он возместил лишь стоимость осла, а свояку так и остался должен несколько сот тысяч юаней.
Влезть в долг немудрено. А как из него выбраться? Долг что пластырь: приклеится – не отдерешь. К тому же Чжан Шуань небогат. Сколько ни думал он, как выйти из положения, так ничего и не смог придумать. Свояк же каждый день приходил требовать долг, и всякий раз они ссорились. Чжан Шуаню все это надоело, и он твердо решил: «Продам «флажок»! Земля хорошая – охотники найдутся!» Участок земли, который собрался продать Чжан Шуань, по форме действительно напоминал флажок. Он прилегал к оросительному каналу и считался одним из наиболее плодородных в деревне. Все завидовали Чжан Шуаню, особенно во время сбора урожая. Но Чжан Шуань скрепя сердце решил продать именно этот участок в надежде, что его купят скорее, что за два му он получит более миллиона юаней, расплатится с долгами, а оставшиеся деньги пустит в оборот. К земле он не был привычен, работал без огонька, считал, что одним хлебопашеством не проживешь.
Как только стало известно, что Чжан Шуань продает землю, вся деревня принялась об этом судить да рядить. Одни считали, что «флажок» купит этот, другие – что тот, но точно никто ничего не знал. После освобождения[12], правда, кой у кого завелись деньжата, но захотят ли именно эти люди покупать землю? Жили в деревне два середняка, которым такая покупка была бы по карману, но они прикидывались бедняками и вряд ли отважились бы на такой шаг. В конце концов все пришли к выводу, что землю купит Сун Лаодин. За последние два года он прочно встал на ноги. Его второй сын, Дунлинь, работал в городе плотником и каждый месяц присылал отцу по нескольку сот тысяч юаней. Лаодин давно поговаривал о том, что собирается прикупить немного земли. Но не все в это верили – ведь Дуншань, старший сын Лаодина, был коммунистом.
Верно говорит пословица: «Глаз – что весы». Слухи про Лаодина подтвердились.
В нынешнем году Сун Лаодин получил от своего сына Дунлиня восемь заказных писем подряд, и в каждое были вложены деньги. Эти‑то деньги и не давали покоя старику. За всю его жизнь у него не было даже пары носков. Но он и теперь их не покупал, а только копил да копил деньги. Весной старший сын попросил денег на покупку бобовых жмыхов, но Лаодин отказал. А когда в бригаде взаимопомощи решили выкопать в низине колодец и Дуншань снова обратился к отцу за деньгами, Лаодин сказал:
– Они мне самому нужны. Придет время – узнаешь зачем.
Дуншань был парень такой: нет – и не надо. Он вовсе не думал вымогать у отца деньги, хотя понимал, что тот хочет прикупить земли.
Стоило Сун Лаодину услышать, что Чжан Шуань собирается продавать землю, и он разволновался, как в день своей свадьбы, когда к воротам приблизился расписной паланкин с невестой. Почувствовал такую же тревогу и радость.
Целыми днями слонялся он по деревне, прислушиваясь к разговорам, а однажды во время завтрака позвал Дуншаня к себе и стал выспрашивать:
– Ну, что новенького? Продает Чжан Шуань землю?
– Никто ничего не продает, – отрезал Дуншань.
Отец замолчал, а Дуншань, покончив с едой, ушел.
Вернулся он домой поздно ночью. Отец все еще сидел и попыхивал трубкой. Мать рядом дремала.
– Тебя искал какой‑то человек из района. Ты видел его? – спросил Лаодин у сына.
– Видел, – ответил Дуншань.
Он хотел еще что‑то добавить, но передумал. А Лаодин с нетерпением дожидался сына. Он все же решил посоветоваться с ним относительно покупки земли. Дуншань – парень с норовом, но молод еще, и постепенно его можно урезонить.
На какое‑то время в комнате воцарилось молчание. Потом Лаодин снова заговорил.
– Видел нынче Ван Лаосаня, – заметил он как бы невзначай. – Он говорит, что Чжан Шуань твердо решил продать свой «флажок». Я уже вдоль и поперек его исходил – чистый чернозем. При хорошем дождичке и навоза не потребуется.
Лаодин жадно затянулся и продолжал:
– Этот участок достался Чжан Шуаню во время земельной реформы. Мог бы достаться и нам. Но активистам не пристало спорить из‑за какого‑то клочка земли. – Он взглянул на Дуншаня и добавил: – Каждый му земли – великое дело для нашего брата крестьянина!
Дуншань знал наперед, что скажет отец, и уже собирался ответить, но Лаодин, вздохнув, продолжал:
– На что мне деньги? Они останутся вам с братом. Не вечно же мне жить!
– Говорю тебе, что Чжан Шуань ничего не собирается продавать. Ван Лаосань врет, а ты слушаешь, – засмеялся Дуншань.
– Не собирается! – усмехнулся Лаодин. – Этак, пожалуй, ему никогда не расплатиться с долгами!
– Какие там у него долги! – возразил Дуншань. – Я непременно поговорю с ним на днях. Продать землю – это не выход из положения, – что, у Чжан Шуаня пятьдесят или хотя бы тридцать му земли? Десяти и то нет. Допустим, он их продаст, а дальше что будет делать? Чжан Шуань был таким же бедняком, как и мы. И сейчас, когда он попал в беду, ему надо помочь. А ты хочешь у него купить землю!
Старик слышал толки односельчан о том, что раз Дуншань коммунист, он‑де не имеет права покупать землю и давать деньги в долг. Потому, видимо, он и боится. Едва дослушав сына, Лаодин с досадой возразил:
– Почему же не купить! Не купим мы – купят другие! Вспомни историю о том, как Чжоу Юй ударил Хуан Гая[13]. Все произошло по доброй воле и с обоюдного согласия. Так и с землей – один продает, другой покупает. Мы же не занимаемся вымогательством, не злоупотребляем твоим положением члена партии. Отчего же нам не купить землю?
Ничего подобного Дуншань не ожидал от старика и воскликнул:
– Ты что говоришь, отец! Конечно, продажа земли – личное дело каждого. Но Чжан Шуаню лучше не продавать землю. Ведь ему надо всего‑навсего несколько сот тысяч юаней. Мы не можем безучастно смотреть, как разоряются люди. Я обещал одолжить ему пятьсот тысяч юаней...
– Когда это вы столковались? – перебил сына Лаодин, в упор глядя на него налившимися кровью глазами.
– Сегодня, – ответил Дуншань.
Лаодин вскочил с места. Лицо его побагровело, жилы на шее вздулись.
– Эти деньги заработал Дунлинь, а не ты! – в бешенстве закричал он. – Он, видите ли, обещал одолжить! Может, ты и меня с матерью в долг отдашь?!
Старик схватил куртку и выбежал из дому. От шума проснулась мать.
– У твоей сестры скоро свадьба! – с укором произнесла она. – Надо сделать кое‑какие покупки. Я так просила денег у отца, так просила... Не дал. Все на землю копит. Чего же ты к нему пристаешь?
Ничего необычного не было в том, что отец с сыном повздорили, но Сюлань, жена Дуншаня, заволновалась и выскочила во двор, чтобы уговорить свекра вернуться домой.
– Не пойду, здесь посижу немного! – буркнул он и уже более мирным тоном добавил: – Не поднимай шума на всю деревню.
Сюлань поспешила вернуться в дом. Дуншань лежал на кровати и вздыхал.
– Злишься? – спросила она мужа с улыбкой, присев на край постели.
– Чего мне злиться? – с деланным спокойствием ответил он.
– Ты ведь знаешь, о чем мечтает отец, – с упреком в голосе продолжала Сюлань. – Он все давно рассчитал. Решил купить землю для младшего сына, пусть покупает. Тебя это не касается.
– И ты туда же?! – вскричал Дуншань и резким движением сел на кровати. – Дело не в том, кто купит землю – мы или кто‑то другой. Просто нельзя допустить, чтобы Чжан Шуань это сделал, – вот что главное! Как он будет жить без земли? Раз попал человек в беду, надо ему помочь. Так поступают коммунисты. – И уже более спокойно Дуншань продолжал: – Я знаю, что не до конца выполнил свой долг. Шел я мимо поля Чжан Шуаня, как раз перед самой уборкой, смотрю, не очень‑то у него уродило. Все ведь знали, что Чжан Шуань не привык обрабатывать землю, но не помогли. Кто‑то ехал мимо и говорит: «Погляди, какой хлеб! Тут, пожалуй, не соберешь и того, что посеял!» Меня будто по лицу хлестнули, когда я это услышал. А ты хочешь, чтобы я только о себе да о семье своей заботился! Член Союза молодежи называется! Эх, ты!
– Что ты мне об этом говоришь? – воскликнула Сюлань. – Ты отцу скажи! Так все и объясни по порядку, вот как сейчас.
– Ему не объяснишь. Я стал говорить, а он взял да убежал, – рассмеялся Дуншань.
– Ты с отцом никогда двух слов не скажешь, – напустив на себя сердитый вид, заявила Сюлань. – Где такое видано? Хоть бы часок посидели вместе, поговорили. А то ты так: не успел проглотить кусок – и на улицу. Не успел глаза продрать – бежишь в волостное управление. Вот и получается: ты – коммунист – сам по себе, а твой отец – крестьянин – тоже сам по себе. Как же ты можешь требовать, чтобы он делал по‑твоему? Неудивительно, что вы разругались.
– Ты, кажется, поучаешь меня, – снова засмеялся Дуншань, который про себя не мог не согласиться с женой.
Сюлань хотела ответить мужу, но в это время во дворе послышались шаркающие шаги Лаодина, и Дуншань сделал жене знак молчать. Он слышал, как отец вошел в дом, как заговорила с ним мать, но разобрать слов не мог. Потом до Дуншаня донесся голос старика:
– Решил дать взаймы – пусть дает, если у него есть деньги! Скажите какой богач нашелся!
– Слышишь? Это в твой огород камешек, – толкнув мужа в бок, прыснула Сюлань.
Над горизонтом всплыло багровое солнце. В этот утренний час в деревне было безлюдно, лишь с поля едва слышно доносилось мычание коров.
Лаодин не пошел в поле. Всю ночь он ворочался с боку на бок и думал о покупке земли. А как только рассвело, отправился к Ван Лаосаню.
До освобождения Ван Лаосань служил приказчиком у помещика. Он постоянно болтался по деревне и слыл «деловым человеком». Последнее время односельчане его как‑то не замечали. Но он умел подлаживаться к людям: старикам и старухам гадал по древним гадательным книгам, а перед активистами лез из кожи вон, чтобы показать себя передовым человеком. Раньше, попадись ему навстречу Сун Лаодин, он и не взглянул бы в его сторону, теперь же, когда крестьяне пошли за его сыном Дуншанем, Ван Лаосань, встречаясь со стариком, всячески стремился подчеркнуть свое особое к нему расположение. Когда же Сун Лаодин, решив купить землю, обратился к нему за советом, Ван Лаосань челноком засновал по деревне.
Едва только Сун Лаодин переступил порог его дома, Ван Лаосань выбежал ему навстречу.
– А! Старший брат! – залебезил он перед гостем. – Еще вчера я собирался к тебе зайти. Дело‑то с Чжан Шуанем на мази!
– А говорят, он не собирается продавать, – пробормотал Лаодин.
– Не продаст сегодня, продаст завтра. Уж я постараюсь. Чжан Шуань хотел еще занять денег, но я сказал ему: «Брось дурить! Раз задумал продавать – продавай! Нельзя быть таким нерешительным! Ну хорошо, еще влезешь в долг – ведь все равно отдавать придется!» – И Ван Лаосань зашептал на ухо Лаодину: – Слово даю, земля будет твоей. Стоит она недорого, и на будущий год, после первого же урожая, ты возместишь половину своих расходов.
Лаодину противно было смотреть на воровато бегающие глаза Ван Лаосаня, и он ответил:
– Не могу же я в самом деле заставить Чжан Шуаня продать землю.
– Послушай, брат! – воскликнул Ван Лаосань, похлопывая Лаодина по плечу. – Нечасто выпадают такие случаи, так что ты не зевай! Сейчас у тебя почти двенадцать му, прикупишь еще с десяток – сможешь нанять работника! Хватит! Потрудился ты на своем веку, теперь и отдохнуть можно, – он угодливо хихикнул.
Лаодин слушал Ван Лаосаня молча, опустив глаза. В голове у него гудело. «Неужели я стану нанимать работников? – думал он. – Ведь я сам восемнадцать лет пробатрачил!»
Выйдя на улицу, Лаодин вспомнил, как в свое время тот же Ван Лаосань старался изо всех сил угодить помещику, скупая для него землю. Вспомнил он также о том, как сам гнул спину на помещика. Во время уборки хозяйские надсмотрщики не спускали глаз с батраков, а работать надо было от зари до зари. Ван Лаосань стоял тут же, обмахиваясь веером... Сун Лаодин плюнул со злости:
– И родился же такой на свет! Как только его земля носит!
Лаодин шел медленно вдоль деревни и в конце концов пришел в поле. Прямо перед ним рядами высились скирды соломы. Он огляделся и подумал: «Мне бы прикупить эти несколько му земли, а на будущий год посмотрим, у кого скирды будут больше». И он представил себе скирды, которые непрестанно растут, множество людей, работающих в поле... На поле Чжан Шуаня наоборот – скирды становятся все меньше и меньше... Тут Лаодин вспомнил, что у Чжан. Шуаня полон дом детей. Вот они бегут к отцу, эти худые, изможденные дети... Он резко повернулся и пошел домой.
Сюлань со свекровью пекли на кухне лепешки и оживленно беседовали. Лаодин услышал, как сноха сказала:
– У нашего отца замашки старые...
– Да разве он не о вас заботится! – возмутилась старуха. – Ведь он одной ногой уже в могиле. Как же ему не беспокоиться о вас?
– А нам не надо, чтобы о нас беспокоились, – засмеялась Сюлань. – Сейчас мы в бригаде взаимопомощи, а на следующий год вступим в кооператив, если его организуют, и будем обрабатывать землю машинами. Тогда нам не придется думать о куске хлеба.
У Лаодина при этих словах даже усы торчком встали от гнева. Он думал, только сын у него неслух, а оказалось, и сноха не лучше.
Когда за обедом Сюлань принесла еду, Лаодин сделал вид, что не замечает ее.
– Ешь, отец, а то все остынет! – сказала ему Сюлань.
Лаодин притворился, будто не слышит, а немного погодя сказал жене:
– Не буду я обедать! Пойду на рынок, там поем мяса!
Он схватил со стола несколько лепешек и, задыхаясь от гнева, крикнул:
– Разве не для вас я все это наживал? Весь век тянул лямку, а теперь я же и не хорош!
Глаза его метали молнии, а Сюлань едва сдерживала смех, отвернувшись к стене.
Лаодин в самом деле отправился на рынок и закусил там, но не мясом, а бобовым сыром с пампушками.
У Лаодина и Дуншаня была одна общая черта характера: чем больше они сердились друг на друга, тем с большей злостью работали, но за целый день могли не обмолвиться ни единым словом.
Дуншань обещал людям дать весной телегу попользоваться, Лаодин же наотрез отказался, и отец с сыном поссорились. Они не разговаривали друг с другом целых десять дней, хотя Лаодин грозился выдержать характер, по крайней мере, полмесяца.
Как‑то под вечер, когда Дуншань с партийного собрания вернулся домой, Лаодин задавал корм быкам. Старик сделал вид, что не замечает сына, и продолжал заниматься своим делом.
– Отец! – неожиданно обратился к нему Дуншань. – А не засеять ли нам поле горохом после уборки хлеба?
Лаодин растерялся – он никак не ожидал, что сын с ним заговорит, – и взглянул на него. Дуншань улыбался. Улыбка была смущенной, и старик понял, что сын ищет примирения.
– Пожалуй, ты неплохо придумал! – чуть помедлив, ответил Лаодин. – На этой земле и надо сеять бобовые.
Лаодин уселся посреди двора на камне, на котором женщины обычно стирали белье. Ему почему‑то показалось, что сын уже согласен на покупку земли, и он нерешительно произнес:
– Ты еще молод и не понимаешь, как важно для нас прикупить этот небольшой участок. Ведь земля для крестьянина – это все. А я пока не могу выделить тебе и брату даже по восемь му. Вот и ноет у меня сердце... Ну чего ты боишься? Никто обо мне дурного не скажет. Не все же есть черные лепешки. Пора и о белых подумать! Да что там говорить! Если каждый год засевать пшеницей еще несколько му, хлеба будет по горло.
– А у нас и сейчас хлеба хватает, – заметил Дуншань и опустился на корточки.
– Хватает‑то хватает! Но пусть лучше его будет побольше.
Чувствуя, что отца не переубедить, Дуншань заговорил об урожае.
– Как ты думаешь, – спросил он, – сколько мы соберем зерна на восточном поле?
– Да не меньше тысячи триста – тысячи четыреста цзиней[14], – прикинув, ответил Лаодин.
Дуншань знал: если сказать отцу, что у других хлеба лучше, тот лопнет от зависти. Тем не менее он не удержался:
– У Линь Вана в этом году соберут с каждого му по целому даню[15]. А у крестьян из бригады взаимопомощи на всех девятнадцати му пшеница во какая ядреная! Колос в колос! Да и выше нашей на целую четверть.
От таких речей Лаодину всякий раз становилось не по себе. Так было и сейчас. Он крякнул и сказал:
– Не пожалеешь удобрений – земля тебе сторицей воздаст. Поле не прислужник в храме, которому таскают подношения, и все без пользы.
– Это верно, только мы ничем не удобряли землю, – быстро проговорил Дуншань. – Весной надо бы истратить каких‑нибудь сто – двести тысяч юаней на удобрения – и зерна собрали бы цзиней на пятьсот больше.
Так они и беседовали. Лаодин пытался завести речь о покупке земли, а Дуншань переводил разговор на весенние работы. Наконец все же старику удалось коснуться интересующей его темы.
– Одними удобрениями не обойдешься. Надо еще знать, что за земля. Когда‑то участок Линь Вана, о котором ты говоришь, был нашим. Там сплошной чернозем, вот и родит хорошо. Я‑то знаю!
– Зачем же тогда мы его продали? – невольно вырвалось у Дуншаня с обидой, но он тут же спохватился, что отец неправильно истолкует его слова.
– Не обижайся на отца, – сказал Лаодин, взглянув на сына, и со вздохом продолжал: – Как вспомню об этом, так в дрожь бросает. В сорок третьем году мы не собрали ни одного урожая, а тут, как на грех, мать целый месяц болела. В это же время меня рассчитал помещик, и мне оставалось лишь толкать тачку с углем. Все, что я зарабатывал, шло на лекарства для матери. Ты был тогда совсем еще маленький... Отчего, думаешь, умерла твоя сестренка? Мать не вставала с постели, и мне приходилось с малышкой на руках каждый день бегать в поисках молока. Хотел я взять бабушку к нам, да самим было нечего есть. Так я и ходил за больной, а чуть свет отправлялся развозить уголь. Вот и случилось несчастье, девчушка умерла...
При этих словах глаза у Лаодина покраснели. Он помолчал немного, а затем, стиснув зубы, продолжал:
– Пока твоя мать болела, мы по уши увязли в долгах. Сначала задолжали помещику пять шэнов[16]хлеба, а после сбора урожая долг вырос до целого доу[17]. И пришлось тогда продать наши четыре му земли Хэ Лаода, но вырученных денег хватило лишь на лекарства. – Лаодин опустил голову. – В тот год я отдал тебя в ученье к жестянщику. А было тебе всего тринадцать годков!
Лаодин украдкой взглянул на сына.
– Неужели нам тогда никто не помог? – спросил Дуншань.
– Помог! Волостное управление драло с бедняка три шкуры. А у богатеев было одно на уме – вконец разорить нашего брата! Сейчас совсем другое время... – Лаодин осекся.
Дуншань понял, как тяжело на душе у отца, и проговорил со вздохом:
– Чжан Шуаню теперь так же трудно, как было тогда нам. Но случись с нами такая беда сейчас, нам не пришлось бы продавать землю. Партия учит: если ты работаешь добросовестно и усердно, правительство и народ всегда придут тебе на помощь в трудную минуту. Коммунисты хотят, чтобы со временем все жили хорошо. И мы не должны оставаться равнодушными, когда кому‑нибудь из односельчан приходится туго.
Лаодин не проронил ни слова. Кровь бросилась ему в голову, в висках застучало.
Дуншань видел, как взволнован старик.
– Отец! – сказал он мягко. – Раньше помещики только и думали, как бы разорить бедняка. Но теперь – ты сам говоришь – время не то и все помогают друг другу. Всю свою жизнь ты был бедняком, и не мне объяснять тебе, что значит для крестьянина продажа земли. Пойми, идти по пути помещиков мы не можем!
Лаодин по‑прежнему хранил молчание.
Вдоль поля тянутся ряды деревьев. Их густая листва образовала сплошной зеленый шатер. На тонких ветвях висят еще не спелые плоды хурмы. В голубой вышине ни облачка. Сун Лаодин, разувшись, сидит на пригорке в тени деревьев и смотрит на поле. Там, словно наперегонки, буйно тянутся вверх осенние хлеба. Раскрывшиеся колосья гаоляна напоминают маленькие зонтики и переполнены круглыми, как жемчужины, зернами.
– Обработаешь землю как следует, и впрямь один му двух стоит, – громко произнес Лаодин и снова вспомнил о том, что занимало его уже много дней.
Нет, он не успокоится, пока не прикупит несколько му земли. По крайней мере, он сможет дать Дунлиню, когда тот выделится, му этак десять – двадцать. Рано или поздно внуки вспомнят о нем и скажут: «Вот сколько у нас земли благодаря нашему деду!» Пусть знают, что дед их был настоящим хозяином. Ему снова пришли на ум слова Ван Лаосаня: «И на будущий год, после первого же урожая, ты возместишь половину своих расходов!»
Земля никогда не бывает лишней. Участок Чжан Шуаня – один из лучших в деревне. Никак нельзя упускать такого случая. Лаодин поднялся и быстрыми шагами направился к полю Чжан Шуаня.
Судя по всему, Чжан Шуань собирался засеять свой участок пшеницей. Однако земля еще не была вспахана по второму разу. Вздыхая, смотрел Лаодин на сорняки, обильно покрывавшие поле. Потом набрал горсть земли. Черная и маслянистая, она так и манила к себе.
– Я должен во что бы то ни стало купить этот участок, – произнес он вслух и оглянулся, как бы опасаясь быть услышанным. Он зашагал вдоль поля: надо самому измерить, действительно ли во «флажке» два му и четыре фэня.
Лаодин стал усердно отсчитывать шаги от угла участка и вдруг заметил в самом центре его небольшой желтый холмик, сплошь поросший колючками. Сердце у Лаодина забилось сильнее, это была могила отца Чжан Шуаня. Он старался не смотреть на холмик, но не мог оторвать от него взгляда. Перед глазами всплыл образ старого Чжана, умершего за год до освобождения. Всю жизнь Чжан тянул лямку, а когда умер, у семьи не оказалось и клочка земли, чтобы предать погребению его прах. Два года покоились его останки в разрушенной шахте, и только после земельной реформы сын его, Чжан Шуань, захоронил прах отца на своей земле. Все это Лаодин знал. Вспомнил он также, как перед смертью старый Чжан сказал сыну: «Если у тебя когда‑нибудь будет своя земля, схорони меня в ней. Не будет своей земли – не надо вообще хоронить. Не хочу, чтобы мои старые кости лежали в помещичьей земле». А какие страдания выпали на долю самого Лаодина за долгие годы жизни до освобождения. В носу у старика защекотало, на глаза навернулись слезы, и он, так и не обмерив «флажок», быстро зашагал прочь.
Неподалеку от деревни он встретил старого Чан Шаня, который вез в тележке два мешка пшеницы.
– Что, на базар продавать? – спросил Лаодин.
– Нет, это я Чжан Шуаню везу, взаймы, – с улыбкой ответил Чан Шань. – Говорят, он собирается плести циновки. Пусть продаст это зерно в кооператив, а на вырученные деньги купит тростника.
– Видно, ты много пшеницы собрал в этом году! – невольно вырвалось у Лаодина.
– Много не много, а на пропитание хватит. Чего хлеб копить! Я ведь не собираюсь покупать землю!
После ужина Лаодин вышел во двор и сел под высоким деревом. Тускло светила луна. Пели цикады. Лаодина все раздражало: и пенье цикад, и звон посуды, голоса и смех Сюлань и его жены, доносившиеся из кухни.
– Безобразие! Нигде покоя нет! – ворчал Лаодин.
Но вскоре мысли его снова вернулись к земле, и он забыл обо всем на свете.
Кто‑то вошел во двор, позвал Дуншаня.
– Он в волостном управлении, – откликнулся Лаодин. Узнав по голосу Чжан Шуаня, поднялся ему навстречу: – Заходи, Чжан Шуань, посидим немного.
– Нет, нет! – пробормотал Чжан Шуань и быстро пошел со двора.
«Этот дурень словно волка увидел!» – подумал Лаодин и медленно вошел в дом.
– Ну так что, продает этот Чжан Шуань свою землю или не продает? Может, ты собираешься ему дать взаймы? – спросила жена.
– Не продает! – буркнул Лаодин. – А взаймы мне ему дав