Доктор смолк, сунул руки в карманы, глядя из окна на бушующее море.
– Или вот тихоня Хелена Элквитин, – снова заговорил он, – она решает сложные логарифмические уравнения за десятилетие до того, как родится человек, который изобретет компьютер. Она просто уникальна – представьте, что будет, когда она закончит работу – у Наполеона появятся радары и радиоуправляемые ракеты.
Он строго взглянул на Марию и князя Бориса.
– Пожалуйста, немедленно забудьте все, что я сказал о Наполеоне и радарах, – велел он.
Князь по‑прежнему делал вид, будто помирает от скуки, но я видела, что он сильно заинтересован.
Доктор меж тем продолжал:
– Каждый пациент здесь – часть того карточного домика, который зовется историей. Если бы здесь был хоть один человек, на которого я мог бы взглянуть под другим углом… но нет. Это касается каждого из вас, – он печально вздохнул и повторил: – Каждого!
Доктор опустился на край кровати, не глядя на нас. Снаружи завыл ветер, хлопая раскрытым окном, гоня в комнату холодный воздух. Голос Доктора стал таким тихим, что я еле могла различить его в этом шуме.
– Иногда я ненавижу свою жизнь, – вздохнул он. Потом добавил: – Все свои жизни.
Тут заговорил Рори. Если я когда‑нибудь забуду, за что я его люблю, так это только из‑за подобных моментов. Когда нас обсчитывают в ресторане, или когда Доктора вместе с целой толпой невинных людей осуждают на смерть. Никто не знает, что сказать, и только Рори обязательно что‑нибудь ляпнет, чтобы разрядить обстановку.
Сейчас мой муж выглядел таким же подавленным, как и Доктор, – неудивительно, учитывая то, что он носил воспоминания Доктора в своей голове.
– Это надо остановить – но что тому причиной?
– Только не доктор Блум, бедный старый недотепа, – фыркнул Доктор, намазывая икру на печенье и царапая его ножом снова и снова. Я знала, что он не собирается его есть. Ему лишь надо было занять чем‑нибудь руки.
– Это те создания из моря, – заговорил он снова. – Их называют Знакомцами. Вы найдете их на протяжении всей истории Земли – в рассказах об одиноких путешественниках, которых вели через опасную трясину то фигура давно умершей любимой, то дух старого друга. Это одна из их разновидностей. Живые призраки, кочующие из мира в мир, разумные и очень чувствительные, зависящий от воды рой. Они… Самое ужасное – что они по сути своей благородны. Но… о, вы ведь знаете, каково это – вы приземляетесь на странной незнакомой планете, встречаете симпатичного незнакомца, который выглядит круто… их так легко обмануть. И что‑то… здесь есть что‑то или кто‑то, имеющее отрицательное влияние на Знакомцев. Они сформировали мощную психическую связь с кем‑то или чем‑то неподалеку, и это не есть хорошо.
– Занятно, – пробормотал князь Борис.
Доктор начал крошить печенье, наблюдая, как крошки сыплются на покрывало. «Кому‑то придется убирать этот мусор», – с грустью подумала я.
– Они даже не подозревают, что их используют, благослови их Бог, – сказал Доктор. Потом издал горестный стон. – Это все так запутанно, такой бардак!
Он всплеснул руками.
– Карты времени повсюду… – он грустно улыбнулся.
Борис начал было протестовать. Он напустил на себя аристократический вид, и это очень ему шло. Он сказал, что потребует от Блума объяснений, что происходило здесь все эти месяцы, он бушевал, кипел, угрожал, а потом резко затих.
– Косов, – вдруг сказал он.
– Да? – переспросил Доктор мягко и терпеливо. Вот всегда он так.
– Если я скажу вам, что у меня было трудное детство, вы мне, пожалуй, не поверите, – начал свой рассказ Борис. – Единственный сын очень богатых родителей, рос на всем готовом, в отличие от тысяч и тысяч детей, которые вынуждены были трудиться на моих полях, выдергивая овощи из мерзлой земли.
– На моей родине очень холодно, – пояснил Борис, помолчав. – Я никогда не оставался наедине с родителями. Всегда в больших, мрачных комнатах с пылающей печью и множеством наблюдающих за мной людей. Мой отец был строгим, всегда мрачным – если в его глазах и появлялся веселый блеск, то я всегда находился недостаточно близко от него, чтобы это заметить. А моя мама, о, когда я видел ее раз в день, она казалась мне богиней из другого мира. Все остальное время я проводил сначала в яслях, потом в школе. Единственным человеком, которому я нравился, который заботился обо мне, был Косов. Он работал конюхом, он смеялся и шутил, когда учил меня ездить верхом, и подбадривал меня, и гордился мной – словом, вел себя как мой второй отец. У него была своя семья, но он всегда был рад мне. Я любил это. Я любил его. Но странно, знаете, ты переезжаешь, получаешь от него подарки, но почему‑то тебе трудно поинтересоваться, как живет твой старый конюх. А потом… потом ты заболеваешь, и ничего не можешь с этим поделать. Все мечты бесполезны и бессмысленны. Все кажется пустым и ненужным, а потом знакомая графиня на званом ужине нашептывает тебе об этом месте. Как это прекрасно, особенно когда рядом снова верный Косов, присматривающий за тобой.
Доктор кивнул.
– Вот видите? – спросил он, словно намекая на что‑то, чему он не был рад.
– Вижу, – вздохнул Борис. – Может ли Косов быть связан с этими существами?
– Не знаю, – Доктор стоял, засунув руки в карманы, не отрывая взгляда от берега. – Я не уверен, что понимаю, что происходит. Но я готов к предположениям.
Мы заспорили. Насчет того, что нужно делать.
И мы не сразу поняли, что один из нас отсутствует. Рори.
Дневник Доктора Блума
7 декабря 1783
Катастрофа!
Я стоял на берегу вместе с Косовым и Пердитой. Моя жена хмурилась.
– Этот Доктор – не Знакомец, – сказал Косов печально. – Тот Доктор, созданный Морем, исчез
Он махнул рукой в сторону серой водной глади.
– Нам нужен Доктор.
Пердита мягко погладила его по руке.
– Не волнуйся – мы найдем его и мадам Понд. Мы найдем их всех.
Я хотел было возразить, но Пердита успокоила меня взглядом.
– Милый, ты слишком сильно волнуешься – лучше предоставь это нам.
Она всегда так добра ко мне.
Мы постояли там еще минуту, слушая Песню Моря, наблюдая за неспешно танцующими пациентами. Моросил небольшой дождь. Здесь часто моросит. А море было грязно‑серым с белыми шапками пены, плывущими по поверхности, похожими на снежные вершины или спящих чаек.
Мы услышали кашель за нашими спинами.
– Здравствуйте, – сказал кто‑то. – Вы позволите мне сказать вам пару слов?
Мы повернулись. Там стоял бедный Рори Вильямс. Он нервно помахал рукой.
«Какой он забавный», – подумал я. Его лицо казалось мягким и глупым, несмотря на то, что глаза были полны решимости. Косов дернулся было, чтобы схватить его, из его рта заструился туман, но я остановил его. Пердита выжидательно улыбнулась, и мистер Вильямс продолжил:
– Ну… я подумал, что надо пойти и поговорить с вами. Пока не… пока не произошло ничего неприятного.
Мистер Вильямс выглядел напуганным, казалось, он вот‑вот убежит. Я вспомнил себя в детстве, как я боялся признаться отцу в воровстве соседских яблок. Мистер Вильямс отчаянно храбрился, совсем как я тогда.
– Я думаю, что будет правильно, будет справедливо и честно рассказать вам правду о Докторе, – сказал он.
Мы изумленно уставились на него. Он собирался предложить нам именно то, чего мы больше всего хотели. Море шуршало волнами и вдруг замерло в ожидании. Мы нетерпеливо ждали. Некоторые мои клиенты утверждают, что я не очень терпеливый человек, но это неправда. Хороший врач быстро учится искусству ждать, плыть по течению, не вмешиваться. Много раз мне приходилось сидеть с умирающими. Я знаю, что, в конце концов, они успокаиваются. Но перед этим они кричат, плачут или смеются. Изредка умирающие просят сыграть с ними в карты.
И вот мистер Вильямс заговорил.
– Итак, – начал он, шаря глазами по берегу. – Доктор. Я теперь понимаю его очень хорошо, ибо я хранил частицы его сути в моей голове. Видите ли, то, что вы стараетесь делать, доктор Блум, очень хорошо. Вы стараетесь вылечить ужасную болезнь – и в вашем распоряжении есть все необходимое для этого. Свежий воздух, чистое белье, стерильные инструменты, все условия для отдыха. Но то, что там, в Море, что бы это ни было, – это неправильно и плохо. Оно использует вас. И сейчас я вижу сходство между вами и Доктором. Вы оба хотите как лучше. Вот только вы зачем‑то дважды пытались его убить.
Я попытался было оспорить это ужасно несправедливое обвинение. Но мистер Вильямс продолжил, его голос стал тверже.
– Я хочу сказать, не беспокойтесь об этом. Я видел людей и… э… не совсем людей, которые причиняли ему куда больший вред, но к концу того же дня он приглашал их отведать пиццы. Он всегда всех прощает. Доктор просто потрясающий.
Заговорила Пердита, ее голос эхом разнесся по берегу.
– И мой муж такой, – сказала она мягко. – Мой муж – замечательный человек. Ваш Доктор хочет оставить нас в Средних веках. А мой муж изменит мир.
– Думаю, в этом‑то и проблема, – вздохнул мистер Вильямс. Над его головой, тревожно крича, пролетела птица.
– Продолжайте, – улыбнулась ему моя жена.
– Дело в том, что если Доктор что‑то решил, решил, что где‑то что‑то не так, он не успокоится, пока не добьется своего.
Мистер Вильямс скривился при этом, будто беспокоясь о чем‑то своем.
– Видите ли, – продолжил он, – Доктор всегда побеждает. И если он решит, что должен остановить вас, то сделает это.
Мистер Вильямс обвел нас взглядом, слегка улыбаясь.
– Это всё? – спросила Пердита.
Он покачал головой.
– Я только… Вы делаете такое хорошее дело, и я вовсе не хотел бы, чтобы все это пошло прахом, ибо он… – он замолчал и начал царапать что‑то носком ботинка на мокром песке. – Он не всегда бывает деликатным.
– Вы нам угрожаете, сэр? – поинтересовался я.
Он снова покачал головой.
– О нет. Правда, нет. Я только хочу сказать… Я люблю мирный способ решения проблем. Видите ли, когда Доктор и его противники садятся за стол переговоров, и таким образом все решают. Это было бы кстати. Потому что я сыт по горло альтернативными вариантами.
– Это какими же? – сладко спросила Пердита.
Мистер Вильямс ткнул пальцем в песок. Там было нацарапано слово «Взрыв».
– Как бы там ни было… – он пожал плечами, но не нервно, а печально, – я лишь хотел попробовать предупредить вас. Вижу, что не сработало, но я пытался… Хоть раз. Я уверен, он будет счастлив узнать, что он оказался прав. Потому что он всегда прав. Если с вами все ясно, я, пожалуй, пойду – пока вы не приказали вырубить меня или что похуже. До встречи.
И, ссутулившись, став при этом маленьким и жалким, Рори Вильямс повернулся и зашагал прочь.
Я смотрел ему вслед.
Он сделал несколько шагов и остановился. Сначала я подумал, что он собирается обернуться и сказать нам еще что‑нибудь. Но вместо этого он закашлялся. Он кашлял снова и снова, обхватив себя руками, словно пытаясь сдержать этот кашель. Он боролся за глоток воздуха, но кашель не прекращался. Пердита взглянула на меня, ее глаза сияли торжеством.
– С вами все в порядке, мистер Вильямс? – как можно заботливее спросил я, подходя к нему.
Он стоял и смотрел на меня, все еще закрывая рукой рот. Потом он отнял руку от рта и в ужасе уставился на нее.
– Что со мной? – спросил он слабым голосом.
Я положил руку ему на плечо.
– Мистер Вильямс, – сказал я печально, – вы серьезно больны.
Он продолжал таращиться на свою ладонь. На ней была кровь.
Что вспомнила Эми
– Рори не моя комнатная собачка! – заорала я на Доктора.
– Лучше бы он был собачкой, – он был очень рассержен. – С собаками я могу ужиться, – он помолчал, потом спросил с надеждой: – А ты уверена, что тебе не нужен кот?
– Этим мы не вернем Рори, – непонимающе ответила я.
Он скривился.
– А кто сказал, что я хочу его вернуть? – поинтересовался он жестко. – Я всего лишь предлагаю альтернативные варианты. Например, милого маленького рыжего котика. Конечно, придется его кастрировать.
Он торжествующе улыбнулся.
– Я даже разрешу тебе придумать ему имя.
– Нет, мы найдем Рори, – непримиримо сказала я. – И потом кастрируем его, если тебе так хочется.
Потом до меня дошло, что именно я ляпнула.
Я плюхнулась на кровать. Князь Борис сочувственно погладил меня по руке.
– Вы давно замужем, моя дорогая? – спросил он.
Я заметила, что он пытается сделать Доктору намек в стиле «Ох уж эти женщины!» Я уличила его в этом, и он слегка покраснел.
Доктор указал на окно.
– Где‑то там, Эми Понд, находится инопланетный разум, готовый разорвать в клочья человеческую историю. Ну, так кого ты выбираешь, чтобы отдать на растерзание этому разуму – почти тысячелетнего повелителя времени или высококвалифицированного медбрата?
– Не говори так! – прошипела я.
– Ну а что ты хочешь от меня услышать? – Доктор был в таком гневе, что почти дымился. – Ты молодец, что вышла замуж за простого медбрата, а не накопила полный набор любовников как Барбара Стрейзанд? Зачем вообще ты его выбрала? Разве в вашей деревне не было никого более подходящего?
– Только Джефф.
– А…
Я встала. И стояла долго, глядя Доктору в глаза. Это не так просто – играть в гляделки с Доктором. Не только потому, что он выше. Потому что его взгляд – это… будто ты заглядываешь туда, куда смотреть запрещено. Когда я была маленькой, случилось солнечное затмение, и мы были вынуждены смотреть на солнце сквозь затемненные очки или карты с дырочками, чтобы не ослепнуть – и все равно некоторые умудрялись смотреть прямо на светило. На этот яростный, обжигающий свет, бьющий в глаза. Вот на что похож взгляд Доктора. Только у него еще при этом такие милые брови.
– Я выбрала Рори, и только Рори, потому что он похож на тебя, – крикнула я. – Он милый, понимающий, забавный и всегда старается творить добро. И вы оба бегаете одинаково и в одном направлении.
– Вовсе нет, – возразил Доктор.
– А вот и да! – выкрикнула я. Последнее слово осталось за мной.
Доктор и я плюхнулись на софу напротив кровати князя Бориса, который изо всех сил старался делать вид, будто его тут нет, бедняга.
Доктор набрал воздуха, словно собираясь закричать, потом лягнул ногой пространство. Когда он заговорил снова, его голос был мягким.
– Ты на самом деле думаешь, что я такой? И точно уверена, что и он такой?
Я кивнула. Дело в том, что это очень непросто. Невозможно разговаривать о таких вещах с Доктором, потому что он всегда понимает их по‑своему. Иногда у него странно обстоят дела с эмоциями. Словно он классифицирует их согласно справочнику Споттера[9]. «Это будет Гнев, это будет Страх, а это… у меня есть подозрение, что это – Любовь. Так‑так‑так».
Я представила его сидящим за столом и болтающим с друзьями‑таймлордами (а у него есть такие друзья?), и говорящим: «Люди? Иногда ты можешь почти точно угадать, о чем они думают». А иногда кажется, будто он провел сто лет, проживая все эмоции, одну за другой и все одновременно.
Я даже не знаю, как описать все это наше «Доктор+Эми+Рори». Это похоже на… Даже не знаю. Ну к примеру… Предположим, тебе всегда нравился Райан Рейнолдс[10]. Это и правда здорово. Ты встречаешь кого‑то еще, который не совсем похож на Райана Рейнолдса, хотя у него такая же славная глуповатая улыбка. И ты думаешь: «Вот оно. Я счастлива». Затем появляется сам Райан Рейнолдс на доме‑автофургоне и говорит: «Привет, ребята! Давайте отправимся в путешествие. Возьми с собой бойфренда. Будет весело». Вот только Райан Рейнолдс не спасает Вселенную. Во всяком случае, по выходным.
Я думаю, моя жизнь именно такая. Трястись в автофургоне, бросать странные взгляды на Райана‑Доктора, сжимать руку любимого супруга, пристально разглядывая карту и гадая, куда отправимся на этот раз.
Пока я раздумывала над этим… ну, ничего особенного не произошло. Я имею в виду, я думала о многом, но это заняло лишь пару секунд – все эти мысли словно проносятся в моей голове со скоростью миллион миль в час. И Бог знает, что творится в мозгу Доктора. Я думаю, что его мозг похож на огромный адронный коллайдер на фабрике сладкой ваты.
Ясно, что мы молчали. Мы просто сидели там, на софе. Доктор и Эми Понд. Просто сидели, не спасая как обычно Вселенную. Не крича друг на друга. А это уже прогресс.
– Пожалуй, мы пойдем, – сказал, наконец, Доктор.
Князь Борис встал.
– Нет, нет, оставайтесь, – запротестовал он с театральным покашливанием. – Хоть я всего лишь умирающий князь, мне вовсе не трудно заварить для вас еще немного горячего чаю.
Это предложение и растопило стену молчания между мной и Доктором.
Мы засуетились, помогая князю готовить и разливать чай. Все это время Мария сидела в углу, наблюдая за нами. Ее вытаращенные глаза были похожи на блюдца. Большие любопытные блюдца.
Она потянула Доктора за рукав.
– Это все настоящее? – вдруг спросила она.
Доктор наклонился к ней.
– А на ощупь оно кажется настоящим? – ответил он вопросом на вопрос.
Она кивнула.
Доктор мягко щелкнул ее по носу.
– Значит, оно настоящее, – сказал он. – Запомни это навсегда.
– Но… – она уставилась на него, пораженная тем, что это сказал ей взрослый. – Это ведь…
Доктор, все еще сгорбленный, усмехнулся.
– Мария, ты видела все своими собственными глазами. Не сомневайся в этом ни на миг. Когда вырастешь – помни это. Если ты это видишь и чувствуешь – оно настоящее. Оно существует.
Она кивнула, послушно и важно. Честно, он выкладывался на 110 %, но все равно недалеко ушел от своего золотого правила «всегда будь сдержанным и замкнутым». Но я могу с уверенностью сказать, что с этого момента Доктор приобрел еще одного друга на всю жизнь.
Мария продолжала смотреть на него.
– Мне очень понравился месье Рори, – сказала она. – Он был очень добр ко мне. Пожалуйста, не бросайте его на произвол судьбы.
Доктор уставился на нее, моргнул и выхватил чашку свежезаваренного чая из рук князя Бориса. Он бросил туда три кусочка сахара‑рафинада, выпил залпом и поморщился.
Потом он взглянул на меня. Не обычным взглядом «Готовящаяся затея», но легким, хитрым. С самым легким, едва уловимым намеком «твоя взяла». И заговорил, очень, очень тихо.
– Эми Понд, собачки подождут. Мы идем спасать твоего мужа.
Рассказ Рори
Привет. Я Рори, и я умираю.
Вообще‑то, я не сказал слишком много. Но теперь расплачиваюсь за это. Если честно, хотелось бы, чтобы на моем месте был кто‑нибудь другой.
Это очень сложно. Я имею в виду, Эми всегда точно знает, что делать. Даже если и не знает, ведет себя так, будто знает. Она может выбежать из горящего космического корабля, смеясь. Поверьте мне, она делает это так непринужденно, словно находится в супермаркете.
А я… Каждый раз пролетаю, остаюсь не у дел.
Я люблю тебя, Эми Понд. Я это знаю.
И думаю, что и ты любишь меня. Иногда. Я иногда думаю, действительно ли ты любишь меня потому что любишь, или это лишь способ спастись от того, что встреча с Доктором сотворила с твоим детством. Если ты понимаешь, о чем я. Видишь ли, это меня немного злит. Злит, потому что я не люблю эту мысль, так как она ужасна, с какой стороны ни взгляни. Меня злит, что Доктор вскружил тебе голову, но если бы не он, возможно, мы бы не поженились. За это я должен быть ему благодарен. То, что я только что сказал – ложь, но то, что говорил до этого – правда. Вот.
Конечно, сейчас Доктор вскружил и мою голову, так что теперь я не знаю, что и думать.
Однажды Доктор отучил меня бросать мусор. Мы были на чудесной чужой планете. Гуляли по парку поющих пурпурных деревьев. И я кое‑что бросил. Не подумайте ничего такого, не консервную банку или стекло. Обычную банановую кожуру.
Эффект же получился такой, словно я бросил гранату. Казалось, Доктор, шагавший впереди, не должен был ничего заметить, но он вдруг замер и повернулся, подозрительно глядя на меня.
– Что ты только что сделал? – спросил он.
– Ничего, – ответил я.
– Нет, правда, что? Никто никогда не делает совсем ничего, – не поверил он.
Я пожал плечами.
Доктор подошел ко мне.
Я почувствовал, как у меня пересохло в горле, и подумал, что, наверное, Далеки и другие враги Доктора ощущали в подобные моменты то же самое. Острое желание сходить по‑маленькому.
Его взгляд медленно скользнул вниз, на траву.
Я проследил за его взглядом.
Банановая кожура.
Подбежала растрепанная Эми. Немного похожая на Тигру[11]. Если только Тигра носит мини‑юбки.
– Ой, ну пошли, Доктор. Это всего лишь банановая кожура.
– Да, – медленно ответил он. – Банановая. Кожура.
– Простите, – сказал я, – она биоразлагаема, но это ничего. Я сейчас подниму ее.
Пальцы Доктора впились в мое запястье.
– Повтори то слово на букву «б».
– Какое? Биоразлагаема?
– Да.
– Биоразлагаема, – нарочито писклявым голосом повторил я, надеясь развеселить его. Больше всего мне сейчас хотелось очутиться дома.
Последовавшие затем слова Доктора и его тон напомнили змеиное шипение. Он напомнил мне моего школьного учителя истории. Думаю, у всех был такой – который обожает ставить двойки и писать в тетради ехидные замечания красными чернилами.
– Это чужая планета. Совершенно уникальная экосистема. Мир, в котором до сего момента никогда не было бананов. А ты уронил здесь кожуру от одного, конечно, не нарочно, но все же…
– Я же сказал, прошу прощения, – робко сказал я. – Я ее подниму.
– Ты заразил эту планету, Рори. Представь только, что может случиться. Эта шкурка сгниет, но отдельные части прорастут, и вскоре на этом месте зашумят банановые заросли. Кто знает, что будет потом? Через 5 лет этот парк погибнет. Не станет поющих деревьев. Знаете ли, это единственные поющие деревья во Вселенной, таких больше не найдешь ни в одной звездной системе. Они настолько знамениты, что если много‑много тысяч лет спустя, в эту солнечную систему прилетят две смертельно враждующие армии, то, как вы думаете, что они будут делать? Будут ли они воевать за эту планету? Нет, они приземлятся, полюбуются этими деревьями, наслаждаясь их пением. Они объявят перемирие в радиусе 300 ярдов слева от нас, спустя 5003 года с этого момента. Но нет. Этого не случится. Теперь уже нет. Вместо этого они найдут мертвый парк, и их война будет длиться тысячелетия, пока не будут истреблены обе цивилизации, миллиарды людей. А все потому, что кое‑кто бросил банановую кожуру.
Воцарилась гнетущая тишина. Мне захотелось немедленно провалиться сквозь землю.
– Подними ее, сейчас же! – резко сказал Доктор.
Я сунул злополучную кожуру в карман.
– Спасибо, – сказал Доктор. И озорно улыбнулся. – Ну конечно, ничего этого бы не случилось. Бананы – это хорошо. Я всегда это говорю.
Мы продолжили прогулку.
Вот видите, какие шуточки он любит шутить. Но с недавних пор я гадаю, осознает ли он, в какой кавардак он превратил жизнь Эми Понд? Это гениальный кавардак, кавардак, который я очень люблю, но только не знаю, понимает ли он, что это по его вине? И если понимает, не вызывает ли это у него бессонницу по ночам, как у меня?
Это только слова. Все это так сложно. Я даже не пытаюсь в этом разобраться.
Но вы только представьте, каково это. Ты стараешься сделать что‑нибудь храброе, дерзкое. А злодеи, которых ты хотел запугать, оказываются нереально добрыми.
После того как я перестал кашлять, Доктор Блум отвел меня в свой кабинет. Он закрыл окно, и его жена протянула мне стакан с чем‑то.
– Боюсь, это не бренди, – сказала она. – Это просто шерри.
Я глотнул его, не чувствуя вкуса. Я просто хотел избавиться от кашля. Это было непросто.
– Бедный мальчик, – сочувственно сказал доктор Блум. – Как долго вы себя так чувствуете?
Он протянул мне собственный носовой платочек. На нем были вышиты инициалы Й. Б. в окружении цветочков. Забавно. У меня в ушах зазвенело.
Странно. Ты работаешь в больнице, видишь все это. Благообразную пожилую леди, которая упала и ударилась головой, и очнулась в постели, крича и ругаясь на всех до тех пор, пока не умерла, словно она выпустила из себя весь гнев, накопившийся за 90 лет. Людей, становящихся худее и бледнее, но продолжающих хохотать над ситкомами[12]. Тревогу, которая появляется на лицах пациентов, когда они думают, что их никто не видит. Матерей, которые каждый день приходят навещать больных детей и изо всех сил стараются скрыть беспокойство и страх.
Ты видишь, как люди по‑разному реагируют на плохие новости. Некоторые – сразу в слезы. Другие начинают подшучивать над своей проблемой, и успокаиваются, лишь когда остаются одни. А иные замыкаются до самого конца.
Я думаю, и я такой. Слабый, тихий тип.
Я сидел в мягком кресле возле жаркого огня и откашливал кровь. И вдруг кашель постепенно начал отступать. Ненадолго. Затем он начался снова.
У меня туберкулез. Мои легкие пожираются изнутри. Медленно, но неуклонно и смертельно. Это странно. Я имею в виду, ведь эта болезнь существует и в 21 веке. И творит с людьми ужасные вещи. Но есть таблетки, антибиотики и прочие медицинские чудеса.
И вдруг я оказываюсь за 200 лет от всего этого. Сижу в кресле, пью шерри и сражаюсь за каждый вдох. Немного неловко.
У меня появилось странное ощущение. Будто мрачность всех этих мыслей давит на меня. Словно я сейчас умру, прямо сейчас, вдали от дома, от Эми…
– Сколько мне осталось? – слабо спросил я.
И зачем я это спросил?
Доктор Блум фыркнул и погладил меня по руке. Покровительственно, но не слишком заботливо. «Дорогой мой, не стоит сдаваться раньше времени. Вам повезло: вы находитесь в самом лучшем месте для лечения. Это ведь ваш первый приступ, не так ли?»
Склонившись надо мной, он приложил ухо к моей груди.
– Хм… Ауреолы слева разрушаются… Не обращайте внимания на мои слова. Все хорошо. Все нормально. Насколько я знаю. Просто дышите.
– Вы не можете избавить меня от кашля? – спросил я. Это действительно ужасно – кашлять кровью. Честно говорю.
Он печально покачал головой.
– Это пройдет само. Надо только потерпеть. Пейте. Расслабьтесь. Вы в очень надежных руках, мистер Вильямс.
Я упал обратно в кресло. И вдруг увидел их всех по‑новому: такую добрую миссис Блум, мрачного Косова, воодушевленного доктора Блума.
– Что со мной будет? – спросил я.
Доктор Блум сел рядом со мной: «Не волнуйтесь. Просто расслабьтесь». Он ласково погладил меня по руке.
Я очень болен. Нахожусь во времени без антибиотиков. Без аспирина.
Я был так напуган. Я допил шерри, чувствуя, как он обжигает мне горло.
– Как я это подцепил? – спросил я.
Он пожал плечами.
– Боюсь, что вы… Ну, это все‑таки больница. Вас окружают больные.
Я кивнул. Что за глупый вопрос я задал! А еще медработник! Ну конечно, я заразился.
– Эми! – вскрикнул я. – Пожалуйста, найдите мою жену. Найдите мою жену и все ей расскажите!
Блум кивнул. Игры окончены.
– Конечно. Это самое простое, что мы можем для вас сделать. Куда я должен отправить милого Косова? Мне не очень‑то хочется, чтобы он попусту шатался по клинике, пугая больных.
– В покои князя Бориса.
– А, да. Конечно.
Косов кивнул и вышел.
Блум наклонился ко мне.
– Не беспокойтесь, мистер Вильямс, – снова сказал он. – Вы в хороших руках. Просто сидите и расслабьтесь. Приступ пройдет, и мы начнем процедуры.
Мне было так страшно. Так страшно!
Внезапно меня озарила мысль: Доктор не позволит мне умереть, ведь так? Не бросит здесь в прошлом? Что ему стоит заскочить в ТАРДИС, найти аптечку, таблетки и…
И вдруг я опомнился. Я мог представить себе выражение лица Доктора, когда он узнает… Потому что я его уже видел. Грустное и сердитое.
Спасет ли он меня или оставит здесь умирать?
Потому что для него я всего лишь банановая шкурка на траве.
Письмо мистера Невилла
Сент‑Кристоф,
7 декабря 1783
Дорогой Октавиус!
Есть ли на свете что‑то более непредсказуемое, чем женщины? Ты, небось, думаешь, что всякая будет рада, если ее парень чувствует себя лучше и при дыхании не шипит как дырявый шланг. Но нет! Только не наша драгоценная мисс Оливия Элквитин. Чертова красотка устроила мне холодный прием, когда я встретился с ней за завтраком.
Ее поведение просто непредсказуемо. А все из‑за того, что я хожу на тот берег. Это ужасно несправедливо, что ей нельзя туда ходить. Я поговорил об этом с миссис Блум, и она сказала, что лечение показано не всем. А это действительно несправедливость – ведь даже худой сестре мисс Элквитин можно туда ходить.
Я подсел к Оливии за завтраком и попытался хоть как‑то поухаживать за ней, но она этого не приняла.
– Я рада, что вы идете на поправку, сэр, – сказала она холодно, старательно уворачиваясь от моей руки.
– Да ерунда, Оливия, забудь, – сказал я, покраснев, ибо впервые обратился к ней на «ты». – Я просто хочу, чтобы ты была счастлива со мной!