Все это помогает объяснить, почему людям, не работающим в университетах, не всегда бывает просто понять основную причину, по которой в них проводятся исследования. Возможно, изначально ученые ставили целью только решить самые важные проблемы и не поддавались влиянию других соображений. Нет сомнения, что для некоторых и поныне именно эти интересы служат мотивацией. Вместе с тем, академические исследования очень часто вязнут в мелких и незначительных деталях из-за того, что важные области уже изучены, и в настоящий момент существенные вопросы либо решены, либо слишком трудны для решения. Поэтому ученые отходят от хорошо исследованных областей в поисках новой территории, где любое открытие станет новым, несмотря на то, утратится ли при этом связь с главной проблемой. Как мы убедились, вивисекторы нередко признают, что аналогичные эксперименты с теми или иными незначительными изменениями уже выполнялись ранее по много раз; а научная публикация чаще всего заканчивается словами: «Требуется дальнейшее исследование».
Когда мы читаем отчеты об экспериментах, которые причинили боль, но, по всей видимости, даже не были рассчитаны на получение действительно важных результатов, поначалу мы склонны думать, что тут делается нечто большее, что-то превосходящее наше понимание. Нам кажется, что у ученых должны быть более весомые причины делать это, нежели то, что указывается в докладах. Когда я описываю людям подобные эксперименты или привожу цитаты из опубликованных работ исследователей, самые частые реакции, с которыми мне приходится сталкиваться, это озадаченность и скептицизм. Но когда мы исследуем этот вопрос более глубоко, выясняется, что цели опытов, кажущиеся ничтожными на поверхности, очень часто на самом деле тривиальны. Часто это неофициально признают даже сами вивисекторы. Х.Ф. Харлоу, чьи эксперименты мы рассматривали в начале этой главы, в течение 20 лет был редактором Журнала сравнительной и физиологической патологии (Journal of Comparative and Physiological Psychology). В нем публиковалось больше, чем где-либо еще, докладов о болезненных экспериментах на животных. К концу периода (за который, по оценкам Харлоу, он рецензировал около 2500 рукописей, представленных к публикации), ученый написал в полушуточной прощальной заметке, что «большая часть экспериментов не стоила выполнения, а полученные данные не стоили публикации».[104]
Это не должно удивлять нас. Исследователи, даже те, кто работает в области психологии, медицины и биологии – это люди, и они подвержены влиянию в той же степени, что и все остальные. Им нравится строить карьеру, получать повышение по службе, им хочется, чтобы коллеги читали и обсуждали их работы. Опубликованные труды в соответствующих журналах – это важный атрибут для подъема по служебной лестнице и повышения статуса. Так происходит во всех сферах – в философии и истории в той же мере, что в психологии и медицине. Это совершенно понятно и само по себе вряд ли заслуживает критики. Философы и историки, которые публикуют свои труды ради карьеры, приносят мало вреда, за исключением траты бумаги и надоедания своим коллегам; те же, чья работа включает эксперименты на животных, могут причинять острую боль и длительные страдания. Поэтому их работа должна ограничиваться гораздо более строгими правилами, в основе которых лежит необходимость.
В США, Британии и во всех других странах, где правительственные службы поддерживают исследовательскую деятельность в области биологических наук, эти службы стали основными сторонниками вивисекции. Действительно, подавляющее большинство опытов, описанных в этой главе, были оплачены из налоговых бюджетов. Многие из этих служб оплачивают эксперименты, имеющие самую отдаленную связь с целями, ради которых данные органы учреждены. На предыдущих страницах я описал исследования, профинансированные Национальным Институтом Здравоохранения США (United States National Institute of Health), Администрацией по злоупотреблению алкоголем, наркотиками и по душевному здоровью (Alcohol, Drug Abuse and Mental Health Administration), Федеральным управлением авиации (Federal Aviation Administration), Министерством обороны (Defense Department), Национальным фондом науки (National Science Foundation), Национальным управлением аэронавтики и космоса (National Aeronautics and Space Administration) и т.д. Сложно понять, почему армия США должна платить за исследование, в котором перегретые и накачанные наркотиками крысы выделяют мочу или почему Минздрав хочет распределить деньги так, чтобы слонам можно было дать ЛСД.
Эти эксперименты финансируются из правительственных служб, и поэтому вряд ли необходимо добавлять, что не существует закона, не дающего ученым проводить все эти опыты. Имеются законы, согласно которым обычный человек не может забивать свою собаку до смерти, но в США ученые могут делать то же самое безнаказанно. И никто не проверит, принесет ли это избиение пользу (которая отсутствует, когда собаку просто бьют в быту). Причина заключается в том, что весомость и престиж науки при поддержке различных заинтересованных сторон (в том числе и тех, кто разводит животных на продажу в лаборатории) оказываются достаточными факторами для того, чтобы прекратить попытки осуществления эффективного юридического контроля.
Роберт Дж. Уайт (Robert J. White) из Главной больницы Кливленда Метрополитен (Cleveland Metropolitan General Hospital) – вивисектор, который специализировался на пересадке голов обезьян и поддержании этих голов в живом состоянии в жидкости после того, как они полностью отсоединились от тела. Он служит идеальным примером ученого, который относится к лабораторному животному как к «инструменту для исследования». Более того, он сам сказал, что основная цель его работы с обезглавленными обезьянами заключается в том, чтобы «предложить живой лабораторный инструмент» для мозговых исследований. Репортер, которому он сделал это заявление, описывает свой визит в его лабораторию как «необычный и леденящий душу взгляд в холодный клинический мир ученого, где единственный смысл жизни животного – это немедленная цель эксперимента».[105]
С точки зрения Уайта, включение животных в нашу этическую систему не имеет смысла с философской точки зрения и невозможно с практической».[106] Другими словами, он не ощущал никаких этических ограничений в отношении того, что он делает с животными. Поэтому неудивительно, что другой репортер, берущий у него интервью, обнаружил, что Уайт «раздражается из-за инструкций, будь они от администрации больницы или от страховщиков. «Я элитист», – сказал ученый. Врачами должны управлять их коллеги, добавил он.[107]
Другим активным противником правительственных правил стал Дэвид Балтимор (David Baltimore), профессор Массачусетского технологического института (Massachusetts Institute of Technology) и лауреат Нобелевской премии. В недавнем обращении к национальному собранию Американской Ассоциации по продвижению науки (American Association for the Advancement of Science) он рассказал о «долгих часах», которые он и его коллеги провели в борьбе с установлением правил исследований.[108] Причина, по которой Балтимор выступал против правил, выяснилась несколькими годами ранее, когда он стал героем телевизионной программы вместе с гарвардским философом Робертом Нозиком (Robert Nozick) и другими учеными. Нозик спросил ученых, оказывается ли иногда количество животных, которым предстоит погибнуть в эксперименте, основанием для отказа от него. Один из ученых ответил: «Насколько я знаю, нет». Нозик настойчиво допытывался: «Неужели животные вообще ничего не значат?» Ученый сказал в ответ: «А почему они вообще должны что-то значить?» В этот момент Балтимор перебил его и заметил, что, на его взгляд, «эксперименты на животных вообще не поднимают никаких моральных вопросов».[109]
Люди, подобные Уайту и Балтимору могут быть отличными учеными, но их высказывания о животных свидетельствуют об их философском невежестве. Я не знаю ни одного современного профессионального философа, который не согласился бы с тем, что включать животных в нашу этическую систему «бессмысленно» или «невозможно», или что опыты на животных не ставят перед нами моральных вопросов. С точки зрения философии, такие утверждения сравнимы с заявлением о том, что земля плоская.
До сих пор американские ученые проявляют исключительное упорство в отказе от общественного контроля за тем, что они делают с животными. Они смогли уничтожить даже минимальные требования, защищающие животных от страданий во время экспериментов. В США единственным федеральным законом, регулирующим эту деятельность, является Акт о благополучии животных. Он устанавливает стандарты транспортировки животных, их содержания и обращения с ними и касается домашних любимцев, а также животных, предназначенных для лабораторных исследований. Если же говорить непосредственно об экспериментах, то акт дает вивисектору право делать все, что захочется. Это сделано специально: когда этот закон принимался, Комитет по согласованию расхождений при Конгрессе США (US Congress Conference Committee) дал следующее объяснение:
«Чтобы обеспечить защиту исследователю в этом вопросе, все правила в отношении животных во время непосредственного исследования или экспериментирования снимаются. Комитет не имеет намерения каким-либо образом вмешиваться в исследования и эксперименты».[110]
Один из разделов закона требует, чтобы частные предприятия и другие организации, отмеченные в этом законе (правительственные службы, проводящие исследования, и многие более мелкие организации не должны регистрироваться) подавали отчеты, указывающие, что при выполнении болезненных экспериментов без использования анестезирующих средств это было необходимо для достижения целей данного исследовательского проекта. При этом никем не предпринималось попыток выяснить, насколько важны эти цели и оправдывали ли они причинение боли. В данных обстоятельствах требование влечет за собой всего лишь дополнительную работу с бумагами, и именно это является главной жалобой вивисекторов. Конечно, они не могут давать собакам длительные удары электротоком, вызывающие состояние беспомощности, если сделают им анестезию. И депрессию у обезьян не получится вызвать, если при этом одновременно с помощью лекарств вызвать у них счастливое состояние или забытье. Поэтому в подобных случаях ученые могут честно сказать, что с использованием обезболивающих средств цель эксперимента не может быть достигнута, после чего ничто не мешает им продолжать практиковать эти опыты так же, как до появления вышеупомянутого акта.
Поэтому нас не должно удивить, например, то, что доклад об эксперименте с Платформой равновесия для приматов, в котором использовался зоман, предваряется следующим заявлением:
«Животные, использовавшиеся в этом исследовании, были предоставлены, содержались и использовались в соответствии с Актом о благополучии животных и «Руководством по уходу за лабораторными животными и их использованию» (Guide for the Care and Use of Laboratory Animals), которое было подготовлено Институтом лабораторных животных при Национальном исследовательском совете (National Research Council’s Institute of Laboratory Animal Resources)».
Аналогичное заявление мы читаем в обучающем руководстве к ПРП, выпущенном Бруксской военно-воздушной базой, в докладе о «колесе активности» для приматов, выпущенном Радиобиологическим исследовательским институтом при вооруженных силах и во многих других недавних американских публикациях, которые я процитировал. Это утверждение ничего не говорит о том, сколько страдали животные, и о том, насколько банальна была цель эксперимента. Однако оно нам многое рассказывает о ценности Акта о благополучии животных и «Руководства по уходу за лабораторными животными и их использованию.
Полное отсутствие эффективных правил в США составляет резкий контраст с ситуацией во многих других развитых странах. Например, в Британии никакой эксперимент не может быть проведен без лицензии, которую выдает государственный секретарь внутренних дел, а Акт о животных (о научных процедурах) (Animals (Scientific Procedures) Act) 1986 года прямо указывает, что, принимая решение о выдаче лицензии, «государственный секретарь сравнивает предполагаемое вредное воздействие на животных с ожидаемой пользой». В Австралии Кодекс практики (Code of Practice), разработанный ведущими правительственными научными органами (которые эквивалентны Национальным Институтам Здравоохранения в США (Institutes of Health)) требует, чтобы все эксперименты были одобрены Этическим комитетом по экспериментам на животных (Animal Experimentation Ethics Committee). Каждый такой комитет должен включать человека, который не работает в заведении, проводящем эксперимент, а также дополнительного независимого человека, который не задействован в экспериментах на животных. Комитет должен использовать подробный набор принципов и условий, среди которых имеется указание сравнить научную или образовательную ценность эксперимента с тем, как он может повлиять на благополучие животных. Кроме того, необходимо использовать анестезию в случае, если «эксперимент приносит такую боль, при которой в обычной медицинской или ветеринарной практике применяется обезболивание». Австралийский Кодекс практики относится ко всем исследователям, получающим правительственные гранты, и действия всех вивисекторов из Виктории, Нового Южного Уэльса и Южной Австралии ограничиваются государственным законом.[111] Швеция также требует, чтобы эксперименты были одобрены комитетами, в которые входят неспециалисты. В 1986 году, после обзора законов Австралии, Канады, Японии, Дании, Германии, Нидерландов, Норвегии, Швеции, Швейцарии и Великобритании Служба технологической оценки при Конгрессе США сделала следующий вывод:
«В большинстве стран, рассмотренных с точки зрения этого показателя, законы защищают экспериментальных животных гораздо лучше, чем в США. Несмотря на эту защиту, люди, борющиеся за благополучие животных, активно настаивают на принятии еще более строгих законов, и многие страны, в том числе Австралия, Швейцария, Западная Германия и Соединенное Королевство, задумываются о значительных изменениях».[112]
Уже после того, как было сделано это заявление, более строгие законы появились в Австралии и Великобритании.
Я надеюсь, что это сравнение не будет понято неправильно. Оно не ставит целью показать, что в странах вроде Соединенного Королевства и Австралии все хорошо с экспериментами на животных. Это было бы далеко от правды. В этих странах «балансирование» между возможной пользой и причинением вреда животным по-прежнему происходит в условиях, когда поддерживается спесишистское отношение к животным. Таким образом, их интересы не могут учитываться наравне с интересами человека. Я сравнил ситуацию в США с ситуацией в некоторых других странах только для того, чтобы показать, что американские стандарты по этому вопросу ужасны не только с позиции зоозащитников, но и согласно нормам научных сообществ, существующих в других странах. Ученым США было бы полезно взглянуть на себя глазами коллег из других стран. Когда я бываю на медицинских и научных конференциях в Европе и Австралии, меня часто отводят в сторону ученые. Они говорят мне, что, возможно, они не согласны со всеми моими взглядами по поводу вивисекции, но потом с ужасом в голосе рассказывают мне, что видели во время своей последней поездки в США. Неудивительно, что в уважаемом британском научном журнале «Новый ученый» один из авторов недавно описал США как «страну, которая кажется нацией варваров, если судить по ее законодательству в том, что касается защиты животных».[113] Раньше США отставали от цивилизованного мира в том, что касалось запрета рабства, а теперь – в том, чтобы облегчить положение животных-узников.
Незначительные поправки к Акту о благополучии животных США были сделаны в 1985 году. Они ужесточили требования, касающиеся выгула собак и условий содержания приматов, но в них не удалось решить самую насущную проблему, а именно вопрос о контроле над тем, что происходит во время эксперимента. Поправки были внесены институциональными комитетами по животным, но до тех пор, пока процедура проведения опытов без вмешательства остается неизменной, эти комитеты не могут влиять на то, что происходит во время экспериментов.[114]
В любом случае, невзирая на то, что Акт о благополучии животных был принят более 20 лет назад, он не оказывает практически никакого давления на вивисекторов. Для начала, министр сельского хозяйства вообще не устанавливал правила, которые бы распространяли действия этого закона на мышей, крыс, птиц и сельскохозяйственных животных, используемых в исследованиях. Это предположительно связано с тем, что Министерство сельского хозяйства не располагает достаточным числом инспекторов даже для того, чтобы наблюдать за условиями содержания таких животных, как собаки, кошки и обезьяны, не говоря уже о птицах, крысах, мышах и сельскохозяйственных животных. Вот что заявила Служба технологической оценки: «...средства и персонал, отвечающий за осуществление закона, никогда не соответствовали ожиданиям тех, кто считает, что главной задачей имеющегося закона является предотвращение и облегчение страданий подопытных животных». Служба проверила один список, в котором значились 112 организаций, проводящих эксперименты на животных, и выяснила, что 39% процентов из них не были даже зарегистрированы в том отделе Министерства сельского хозяйства, который инспектирует лаборатории. Более того, доклад службы указывает, что это был, возможно, скромный подсчет по сравнению с реальным числом незарегистрированных лабораторий, которые вообще не контролируются.[115]
В настоящее время регулирование экспериментов на животных в США является продолжающимся фарсом: существует закон, который, на первый взгляд, относится ко всем теплокровным лабораторным животным, но привести в действие его можно только с помощью правил, которые, по словам Службы технологической оценки, «возможно, не относятся к значительной части животных, используемых в экспериментах». Далее служба указывает, что исключение многих видов из сферы, затрагиваемой законом, «по-видимому, нарушает намерение Конгресса и находится вне установленной власти Министра сельского хозяйства».[116] Это очень резкие слова для обычно сдержанной Службы технологической оценки. Но и через три года ничего не было сделано для изменения ситуации.
Действительно, в 1988 году комиссия из лучших американских ученых рассматривала, но не приняла рекомендацию, распространявшую действие правил на всех теплокровных. Отказ никак не объяснялся. Это служит очередным примером того, насколько американские ученые препятствуют тому, чтобы внести самые элементарные улучшения в условия содержания лабораторных животных.[117]
Итак, нет признаков окончания фарса. Проблема в том, что это решительно не смешно. Нет оснований считать, что мыши и крысы менее чувствительны к боли и страданиям или меньше нуждаются в элементарных правилах содержания и транспортировки, чем морские свинки, хомяки, кролики и многие другие животные.
Вплоть до данного момента при описании опытов в данной главе я ограничивался резюмированием докладов, которые были написаны самими вивисекторами и опубликованы в научных журналах. Такие свидетельства нельзя считать преувеличениями. Но в связи с тем, что адекватный контроль или инспектирование происходящего во время экспериментов, полностью отсутствуют, реальность часто оказывается хуже опубликованных отчетов. Это стало ясно в 1984 году по опытам, которые проводил Томас Дженнарелли (Thomas Gennarelli) в Университете Пенсильвании. Целью эксперимента было наносить травмы головы обезьянам, а потом изучать характер повреждений мозга. Согласно официальным документам, поданным для получения гранта, обезьяны должны были быть анестезированы. Таким образом, казалось, что эти эксперименты не влекут страданий. Но члены одной из групп Фронта освобождения животных (Animal Liberation Front) имели другую информацию. Они также выяснили, что Дженарелли заснял свои эксперименты на видео. Группа проникла в лабораторию и выкрала видеокассеты. На пленке были бабуины, не получившие никакой анестезии и находящиеся в сознании. Они сопротивлялись, когда их привязывали, чтобы нанести ранения головы. Животные корчились от боли, действие наркоза, судя по всему, закончилось в процессе того, как хирурги оперировали их на открытом мозге. Кроме того, слышно, как экспериментаторы передразнивают испуганных, страдающих животных и смеются над ними. Эти видеозаписи оказались настолько шокирующими, что министр здравоохранения и социального обеспечения прекратил финансировать Дженнарелли, хотя для достижения этого результата Вашингтонскому отделению PETA и сотням сторонних зоозащитников в течение года потребовалось проводить большую работу.[118] После этого достоянием гласности стали и другие примеры. Обычно это происходило благодаря какому-нибудь работнику лаборатории, который начинал бить в колокола ценой потери рабочего места. Например, в 1986 году Лесли Фейн (Leslie Fain), зоотехник из экспериментальной лаборатории компании Gillette в Роквилле, штат Мэриленд, уволилась с работы и передала зоозащитникам фотографии, которые были сделаны в лаборатории. На снимках было видно, как Gillette тестирует новые формулы розовых и коричневых чернил для ручек Paper Mate, заливая их в глаза кроликам, находящимся в полном сознании. Оказалось, что чернила имеют очень раздражающее действие, и у некоторых кроликов они вызвали кровотечение из глаз.[119] Остается только догадываться, в скольких лабораториях с животными обращаются подобным образом, но ни у кого так и не хватило смелости предпринять что-то по этому поводу.
Имеют ли эксперименты на животных оправдание? Когда некоторые люди узнают о природе многих опытов, они говорят, что все подобные исследования должны быть немедленно запрещены. Но если мы станем выдвигать такие категоричные требования, вивисекторы вынут из-за пазухи давно заготовленный козырь: «Готовы ли мы обречь на смерть миллионы людей, при том, что их может спасти один-единственный эксперимент на животном?»
Конечно, это вопрос чисто гипотетический. Никогда не было и не могло быть одного-единственного эксперимента, который мог бы спасти тысячи жизней. В ответ на этот гипотетический вопрос можно задать другой: «Готовы ли вивисекторы провести свой эксперимент на ребенке-сироте младше 6 месяцев, если это единственный способ спасти тысячи жизней?»
Если экспериментаторы не готовы использовать человеческого младенца, то их согласие использовать не-людей означает неоправданную форму дискриминации по видовому признаку, потому что взрослые человекообразные обезьяны, мартышки, собаки, кошки, крысы и другие животные больше, чем человеческий младенец, осознают происходящее с ними, более самостоятельны и, насколько нам известно, так же чувствуют боль. Я указал, что младенец должен быть сиротой, чтобы избежать проблем с чувствами родителей. В любом случае, уточнение данной детали – это большая уступка по отношению к тем, кто защищает использование не-людей в экспериментах, потому что млекопитающих, предназначенных для опытов, обычно отрывают от родителей в раннем возрасте, когда разлучение вызывает страдания и у матери, и у детеныша.
Насколько мы знаем, человеческие младенцы не обладают ни одной значимой с моральной точки зрения характеристикой в большей мере, чем взрослые не-люди, если только мы не станем рассматривать потенциал младенца как ту характеристику, из-за которой экспериментирование на нем становится злом. Следует ли принимать во внимание данную характеристику – вопрос сложный. Если мы учитываем ее, то, наряду с экспериментами на младенцах, нам придется осудить аборты, потому что возможности у эмбриона и у новорожденного младенца одинаковые. Но чтобы избежать сложностей, нам надо немного изменить первоначальную постановку вопроса и предположить, что младенец обладает необратимым повреждением головного мозга. Этот порок настолько силен, что при нем умственное развитие не может выйти за уровень 6-месячного возраста. К сожалению, существует немало таких человеческих существ, они заперты в специальных палатах по всей стране, и некоторых из них уже давно бросили родители и родственники – к сожалению, никто их не любит. Невзирая на умственную неполноценность, анатомия и физиология этих младенцев почти во всех отношениях идентична строению тела у нормальных людей. Если бы по этой причине мы насильно кормили их большим количеством лака для полов или капали бы им в глаза концентрированные растворы косметики, мы бы получили гораздо более надежные сведения о безопасности этого продукта для человека, чем сейчас, когда пытаемся перенести результаты опытов на другие биологические виды. Тест ЛД-50, тест Драйза, эксперименты с радиацией, с тепловым ударом и многие другие, описанные ранее в этой главе, гораздо больше бы рассказали о человеческой реакции на происходящее, если бы проводились не на кошках или кроликах, а на людях с серьезным повреждением головного мозга.
Поэтому всякий раз, когда вивисекторы заявляют, что важность их опыта оправдывает использование животных, нам следует спросить их, а готовы ли они использовать человека с мозговой патологией и с таким же уровнем умственного развития, как и животные, которых они собираются использовать. Время от времени становилось известно, что медицинские эксперименты проводились на людях без их согласия; однажды это произошло с умственно неполноценными детьми из интерната – им прививали гепатит.[120] Когда появляется информация о таких жестоких экспериментах на человеке, это обычно приводит к протестам, что правильно. Очень часто опыты служат очередным примером высокомерия научного сотрудника, который для получения знаний оправдывает любые действия. Но если вивисектор заявляет, что причинение страданий животным оправдывается важностью эксперимента, почему аналогичная важность не допускает страданий людей с таким же уровнем развития? Какая разница между этими двумя случаями? Неужели она заключается только в том, что один индивид является членом нашего вида, а другой – нет? Но действия, исходящие из этого предубеждения, обнажают предрассудок, который имеет не больше оправданий, чем расизм или любая другая форма произвольной дискриминации.
Аналогия между спесишизмом и расизмом в случае с вивисекцией относится и к практике, и к теории. Откровенный спесишизм ведет к болезненным экспериментам на других видах, и в качестве оправдательного аргумента приводятся вклад в знания и возможная польза для нашего вида. Откровенный расизм привел к болезненным экспериментам на представителях других рас, а оправданием служил вклад в научную копилку и возможная польза для расы, ставившей опыты. В Германии во времена нацистского режима почти 200 врачей, некоторые из которых занимали видные места в медицинском мире, участвовали в экспериментах над евреями, а также над русскими и польскими узниками. Тысячи других эскулапов знали об этих экспериментах, а некоторые из них даже становились темами лекций в медицинских академиях. Тем не менее, записи показывают, что врачи слушали до конца устные сообщения коллег о том, какой вред наносился этим «низшим расам», а потом продолжали обсуждать медицинские уроки, извлеченные в ходе этого, и никто не высказывал даже робкого протеста против характера тех опытов. Потрясают параллели между этим подходом и тем, что сейчас практикуют вивисекторы по отношению к животным. Тогда так же, как и сейчас, субъектов эксперимента замораживали, перегревали и помещали в декомпрессионные камеры. Тогда так же, как и сейчас, эти события описывались на бесстрастном научном жаргоне. Нижеследующий абзац взят из отчета, в котором нацистский ученый описывает эксперимент на человеке, помещенном в декомпрессионную камеру:
«Через 5 минут появились спазмы; между шестой и десятой минутами участилось дыхание; тестируемый человек начал терять сознание. С одиннадцатой минуты по тринадцатую дыхание замедлилось до трех вдохов в минуту, а к концу этого периода прекратилось полностью. Через полчаса после остановки дыхания было начато вскрытие».[121]
После победы над нацистами эксперименты с декомпрессионной камерой не прекратились. Они стали проводиться на не-людях. Например, в Университете Ньюкасла-на-Тайне (University of Newcastle on Tyne) в Англии ученые использовалии поросят. В течение 9 месяцев они подвергались декомпрессиям до 81 раза. У всех наблюдались приступы декомпрессионной слабости, после которых некоторые животные умирали.[122] Этот эксперимент слишком хорошо иллюстрирует то, что написал великий еврейский писатель Исаак Башевис Зингер: «В том, что касается поведения по отношению к животным, все люди – нацисты».[123]
Опыты на тех, кто не попадает в группу, к которой относятся экспериментаторы – это постоянно повторяющаяся история с разными жертвами. В США в XX веке наиболее известный случай экспериментирования на людях произошел в Таскеджи, штат Алабама. Больные сифилисом специально не получали лечение, чтобы можно было пронаблюдать естественное течение болезни. Это произошло тогда, когда уже давно было известно, что сифилис эффективно лечится пенициллином. Конечно же, жертвы эксперимента, не получавшие лечения, были неграми.[124] Громкий международный скандал, связанный с экспериментированием на людях, разразился в Новой Зеландии в 1987 году. Уважаемый врач в одной из ведущих больниц Окленда решил не лечить пациентов с ранними признаками рака. Он пытался доказать свою нетрадиционную теорию, гласившую, что эта форма рака не будет развиваться дальше, но не рассказывал своим пациентам, что они являются частью опыта. Его теория оказалась неверна, и 27 больных умерли. На этот раз жертвами были женщины.[125]
Когда такие случаи становятся достоянием гласности, реакция общества ясно дает понять, что наш этический круг шире, чем у нацистов, и что мы не намерены равнодушно относиться к другим людям; но до сих пор существует множество чувствующих существ, по поводу которых мы, кажется, вообще не проявляем обеспокоенности.