***
Впервые за последний месяц София увидела на лице подруги улыбку и едва не расплакалась от счастья. Она увезла Гермиону в самую солнечную и приветливую страну в мире, окружала девочку заботой и любовью, пытаясь вдохнуть в неё жизнь, но Гермиона лишь больше чахла. София начинала не на шутку беспокоиться – слишком уж затянулась депрессия, она не находит выхода наружу, Гермиона уничтожала себя изнутри. Её эмоции сравнимы с нарывом, который зреет, зреет, но, прорвавшись внутрь, убивает. Но бывают случаи, когда воспаление просто уходит. Остаётся след, но никаких пагубных последствий.
– Неужели ты, наконец, распробовала итальянскую кухню? – усмехнувшись, спросила София, глядя, как Гермиона за обе щеки уплетает ризотто.
– Мм, – положительно промычала она.
– Давно пора. Ты похожа на инфернала – кожа да кости.
– Это поправимо. София, есть какие-нибудь новости из Англии?
– О каких именно новостях идёт речь? – осторожно спросила итальянка.
– Ты знаешь, о чём я, – на лбу девушки проступили морщины. – Твой муж остался там… с моим. Ты ведь ведёшь переписку с Лоренцо?
– Да. И я почти ничего не знаю о твоём муже. Они очень много работают, напряжённо и почти без отдыха. Это всё, что мне известно. Гермиона, что у тебя на уме?
– Я собираюсь получить развод. Любым доступным и недоступным способом.
– Люциус не согласится.
– На этот раз я не стану спрашивать его, – Гермиона ухмыльнулась. – Мне нужна свобода. Пока в моих документах стоит этот чёртов штамп, я словно привязана к нему. Он как камень, тянет меня на дно, а я не собираюсь тонуть.
– Возможно, это верное решение, хоть вы и любите друг друга.
– Я очень сомневаюсь, что наши чувства имеют что-то общее с той любовью, о которой ты говоришь. Есть другие, более подходящие определения – вожделение, похоть…
– Что ты задумала? – София отставила в сторону недоеденное блюдо.
Гермиона прикусила губу и опустила глаза. Ей самой не нравились собственные мысли, о, Боже, она не такая! Гермиона Грейнджер ни за что бы не пошла на подобное, даже думать о таком мерзко, но Гермиона Малфой – другой человек. Она может выйти за рамки дозволенного, и винить в этом можно лишь мистера Малфоя, который не оставляет ей выбора.
– Гермиона! Прошу тебя, поделись со мной. Я на твоей стороне, дорогая, и даже если мне придётся выбирать между тобой и дружбой с Люциусом, я останусь при своём мнении.
– Почему? – в горле вдруг образовался комок.
– Ты не просто мне подруга, ты как дочь, которой у меня никогда не было, – призналась итальянка.
Гермиона благодарно пожала её руку и улыбнулась.
– Я собираюсь нарушить закон и пойти на шантаж. Иным способом я не смогу добиться своей цели, а мне очень, очень нужна свобода. Я не могу оставаться супругой человека, который… – Гермиона вздохнула, не желая перечислять всё, что Люциус с ней сделал. – Ты сама понимаешь, верно?
– Понимаю. Но, может, стоит с ним поговорить? Дорогая, я знаю твоё отношение к нему, но, что бы ты ни думала, на самом деле у него есть сердце, и, возможно, после всего он пойдёт тебе навстречу.
Гермиона коротко хохотнула, не веря своим ушам. Она всегда готова верить в лучшее в людях, но Люциус Малфой выпадает из этой категории.
– Поговорить с ним? Нет, боюсь, я могу не сдержаться и пальнуть в него каким-нибудь страшным проклятием, – она задумалась. – Хотя встречи не избежать. Нет, мне придётся ещё раз наступить себе на горло и встретиться с ним, иначе осуществить мой план просто невозможно.
– Может, я сумею тебе помочь? – предложила София.
– Нет. Я не хочу тебя впутывать в это, к тому же, тогда ты уж точно потеряешь друга, а Люциус, по каким-то причинам, дорог тебе. Пусть так и остаётся.
– А ты? Не боишься последствий?
– Нет, – Гермиона мотнула головой. – Что ещё он может мне сделать? Возненавидит ещё больше, это факт, но, по сути, именно этого я и добиваюсь. Убьёт? Вздор, я ему нужна. И он не станет так рисковать. Хотя, меня смущает внезапная смерть Панси Паркинсон. Передозировка наркотиков? Что за нелепость? Я нутром чую, что Малфой как-то причастен к этой истории, ох, как же я его презираю, мерзавца!
– Значит, ты возвращаешься в Англию?
– Я возвращаюсь, София, – с улыбкой ответила Гермиона, впервые за долгое время испытав облегчение.
Порог Порока
От автора: надеюсь, вы поймёте, что к чему, почему. Ведь это не прощение.
К слову, это любимая глава автора из всех сорока.
Приятного чтения, Софи
***
Она извивалась, кричала, рыдала, умоляла, но не могла вырваться. Люциус крепко намотал на руку длинные каштановые волосы девушки, оттянув её голову назад, и мощными, грубыми и жестокими движениями вколачивался в её маленькое тело, сжимая грудь пальцами так сильно, что собственная рука немела от боли.
– Нет! Пожалуйста, хватит! Остановись!..
– Заткнись, – прорычал он, стукнув её головой о крышку стола. Девчонка потеряла сознание, ещё два толчка, и Люциус кончил, но ни облегчения, ни удовольствия не испытал. Брезгливо отпихнув от себя девчонку, он бросил возле неё в три раза больше монет, чем она того заслуживала и стоила. Жалкое подобие.
Пока он застёгивал рубашку, возвращая каждую запонку на место, девчонка пришла в себя. Подняв глаза на Люциуса, она в ужасе отползла назад, наткнувшись ладонями на золотые кругляшки.
– Надеюсь, у тебя достаточно мозгов, чтобы держать свой рот закрытым, – жёстко предупредил он.
– Да, сэр… – пробормотала она. – Вы очень щедры.
– Вот именно, – согласился Люциус, на мгновение задерживаясь взглядом на лице. Покорное, униженное, подавленное. Глаза пустые, больше в ней не осталось ничего, что напоминало Гермиону. Обычная шлюха.
***
В эту ночь Люциус миновал парадный вход в бордель в самом сердце Булонского Леса, предпочитая одиночество. Он аппарировал из дома с определённым желанием забыться в компании очередной развратной твари, но это желание исчезло, как только Люциус всей грудью вдохнул ночной парижский воздух. День выдался длинным и напряжённым, но ничем не отличался от тридцати четырёх предыдущих. Сейчас он вернётся в мэнор, откроет бутылку огневиски и, бокал за бокалом, опустошит её до дна. Затем ещё одну. И ещё. И только тогда, окончательно забывшись в пьяном бреду, ему удастся ненадолго выкинуть Гермиону из головы и уснуть.
Люциус медленно двинулся вдоль по тротуару, мимо оголённых маггловских шлюх, которые во всю пытались привлечь внимание потенциального клиента.
Иногда такие прогулки необходимы, чтобы подумать в очередной раз над дерьмом, в котором оказалась его собственная жизнь. Иным словом её и не охарактеризуешь. Люциус отдавал себе отчёт, что сам виноват в произошедшем. Он сам допустил, что Гермиона прочно заняла место в его сердце, и вычеркнуть её он не мог, а очень хотел бы это сделать. Напрочь забыть о её теле, голосе, запахе и особенно глазах. Что же она такое сотворила с ним, в кого превратила? Люциус не узнавал сам себя. Где контроль над разумом и эмоциями? Почему он должен становиться монстром, который жестоко трахает шлюх, загоняет себя и подчинённых на работе, а по ночам напивается до беспамятства? Почему впервые за несколько десятков лет он не может заглушить в себе визгливый голос совести? Как было просто ненавидеть Гермиону, и как сложно её любить! Любить? Это уже слишком.
Аппарировав обратно к дому через несколько часов, проведённых в баре, он сразу же отправился в кабинет, пересекая просторный холл с портретами предков. Первый из них, основоположник рода, Шарль Бертран де Малфой, уж как-то слишком строго и неодобрительно смотрел на своего потомка. Люциус передёрнул плечами. Не хватало, чтобы его ещё и портреты осуждали! Небрежно кинув собственную мантию на кресло, он привычным жестом потянулся к бару, но вдруг замер, словно громом поражённый, заметив, что его собственное кресло за письменным столом занято.
– Спиваешься, Малфой?
Сердце больно сжалось в груди. Он безмолвно смотрел в непроницаемое лицо женщины, которая стала худшим кошмаром в его жизни. Та единственная, которой оказалось под силу проникнуть к нему под кожу. Которая заставила его чувствовать больше, чем на четверть его порочной души.
Ещё несколько мгновений он молчал, не в силах поверить, что это действительно она, Гермиона, в его доме, в его кабинете. Снова в его жизни. Сильно изменившаяся, с короткой стрижкой, худая и бледная – мысль, что он стал причиной столь кардинальных перемен, напряжённой болью отозвалась по всему телу. Но Люциус сумел всё же взять под контроль эмоции.
– Не ожидал тебя увидеть.
– Не сомневаюсь, – Гермиона тоже внимательно изучала его фигуру. Казалось, что Малфой постарел на много лет. Впрочем, это всё трёхдневная щетина, хотя и он сам потерял несколько килограмм, и это бросалось в глаза.
Его присутствие острее, чем обычно, напоминало об их прошлом. Отчаянно цепляясь за худшее, Гермиона отгоняла лучшее. Она была уверена, что, увидев его, будет бороться с желанием заколдовать, стереть в порошок этого черного человека. Но теперь она едва сдерживала себя, чтобы не заключить его в объятия, чтобы не… нет, она должна оставаться хладнокровной и разумной.
– Мне не нравятся короткие волосы.
– А мне не нравится борода. Ты выглядишь нелепо. И от тебя несёт дешёвым бренди.
– Ты пришла просить развод?
– Требовать, – поправила Гермиона. – Это моё последнее предупреждение.
Люциус всё же наполнил бокал, широко ухмыляясь.
– Выпьешь?
– Нет. В ближайшее время я собираюсь забеременеть, и это может плохо сказаться на здоровье моего ребёнка.
Люциус едва не раздавил бокал, медленно отставил его от себя, сурово глядя Гермионе в глаза. Её счастье, что их разделяет стол.
– И кто счастливый отец?
– Тебя это не касается, Малфой, – злобно сверкая глазами, ответила она. Гермиона сама не понимала, что дёрнуло за язык сказать подобное, возможно, хотела проверить реакцию. В его присутствии она сама не своя, совершенно теряется и говорит безумные вещи.
– Разумеется.
– Ответь мне на один вопрос, – он выгнул бровь, внимательно слушая Гермиону. – Ты сам собирался топить нашего сына или поручил бы это кому-то?
Она заметила, как сжались его руки, на лице напряглись желваки, а губы превратились в тонкую жесткую линию.
– Я бы этого никогда не сделал, – очень тихо признался он.
Гермиона еле заметно выдохнула. Что-то в его голосе заставило поверить словам. Но не простить. Нет, это слишком дорогая роскошь.
– Мне нужна свобода, Люциус.
– Ты свободна. Я не удерживаю тебя, разве не так?
– Ты вцепился в меня крепче, чем можешь себе представить. Даже когда ты за тысячи миль, твоя тень повсюду преследует меня.
Их холодные взгляды скрестились, словно стальные шпаги. Откровенность слов Гермионы зацепила их обоих, возвращая в тот мир, где они муж и жена – единое целое.
– Думаешь, развод поможет избавиться от моей тени?
– Я в этом уверена.
– Пустая формальность, Гермиона. Тебе стоит принять реальность. И собственные чувства.
Она дернулась. Слова хлестнули по лицу, как уже не раз бывало между ними.
– Прости, но мне показалось, что я ослышалась, или ты действительно сказал «чувства»?
– Ты не ослышалась.
– Ты бредишь, Малфой. Единственные чувства, которые я могу принять к тебе – презрение, ненависть и, возможно, снисходительность.
– Какой богатый эмоциональный диапазон.
– Главное – мощный.
– Ты зря теряешь время. Полагаю, ты с самого начала знала, что, придя сюда, не добьёшься положительного ответа. Возможно, имеет смысл, наконец, перейти к истинной причине визита?
Гермиона почувствовала, что щёки начинают предательски розоветь. То, что она собиралась сделать, это против её природы. Против всех убеждений. Это неправильно, мерзко и, пожалуй, она будет корить себя за этот поступок до конца жизни.
Люциус с интересом наблюдал за изменениями в лице жены. Гермиона одна из немногих девушек, которые ещё не потеряли способность краснеть. Интересно, что же у неё на уме?
– Ты не пригласишь меня к ужину? – едва шевеля языком, спросила она.
Люциус напрягся. Во-первых, он уже много дней обходился без ужина, во-вторых, настораживала причина, по которой Гермиона так резко сменила тему.
– Разумеется. Выпьешь что-нибудь, пока мы ждём?
– Да. Только не это гадкое пойло, которое пьёшь ты.
– Тогда, миссис Малфой, предлагаю нам перейти в салон.
Люциус пропустил её вперёд, намеренно шагая позади, чтобы хорошо рассмотреть Гермиону. На ней были обтягивающие джинсы, тёмно-зелёная рубашка и спортивная обувь. Короткая стрижка делала девушку похожей на маленького сорванца. Люциусу категорически не нравился её новый образ, хотелось сорвать с неё эту глупую одежду и облачить в нежный шелк или сатин, который так идёт Гермионе. Волосы пока можно оставить и короткими, хотя длинные предпочтительнее.
Он наполнил бокал тёмным тягучим шерри, освежая в памяти далёкие воспоминания, когда Гермиона сидела на этом самом месте, но ещё не была Малфой. Ей понравился ароматный вишнёвый напиток. Гермиона сама вспомнила тот вечер, и её щёки снова порозовели. Тогда Люциус впервые её поцеловал. Он, должно быть, испытывал отвращение от их близости, совсем, как она теперь. Впрочем, нет, тело изнывало от тоски и желания, но здравый смысл выворачивало наизнанку.
– Как прошло путешествие?
– Познавательно, – Гермиона сделала маленький глоток, но едва могла дышать под обжигающим взглядом серых глаз. Почему он так на неё смотрит?
– Была в Венеции?
– Венеция, Рим, Неаполь, Пиза. Мы объездили всю Италию.
– Так зачем ты пришла?
Гермиона моргнула, не успев перестроиться так быстро на смену темы разговора.
– Я… мне надо было тебя увидеть, – заикаясь, ответила она и опустила глаза. Господи, как же это сложно! Почему, ну, почему же не получается оставаться равнодушной и холодной? Где её хвалёная выдержка? Где здравый смысл? Когда Люциус рядом, забывается решительно всё. Его губы обещают, что своими поцелуями сумеют залечить раны, руки защитят от невзгод, а его тело согреет и вернёт жизнь обратно.
– Зачем, Гермиона? – он приблизился опасно близко.
Гермиона вскочила с дивана, зайдя за невысокую спинку, и нервно прокрутила бокал в одеревенелых пальцах. В камине тихонько потрескивал огонь, ноги утопали в высоком ворсе пушистого ковра, ещё раз напоминая о том, что она хотела бы забыть. Она невольно посмотрела себе под ноги, и лицо покрылось густой краской. Внизу живота очнулся крепко дремлющий зверь, и его чувственный голод затопил Гермиону с ног до головы. А Люциус стоял так близко, стоит только вытянуть руку, и она сможет коснуться жесткой линии его рта, почувствовать, как под пальцами пульсирует его тело – кажется, оно всегда бурно откликалось на её прикосновения. Гермиона хотела знать, что это по-прежнему так. Ведь это единственное доказательство, что кроме денег была ещё хотя бы одна причина их близости. Она боялась поднять глаза, испугалась, что Люциус прочтёт в них внезапно нахлынувшее желание, которого она не должна испытывать.
“Ты же любишь его, подойди и возьми…”
“Нет, он причинил мне столько боли! Он хладнокровно использовал меня…”
“Любишь. И София говорит, что он любит тебя. Посмотри ему в глаза и всё поймёшь…”
“Нет! Он притворяется! Он прекрасно играет свою роль! Я не верю ему, не верю!”
“Но ты ведь хочешь его. Хочешь быть рядом с ним, хочешь, чтобы он схватил тебя в объятия, прильнул всем телом, целовал, пока ты не потеряешь сознание…”
“Когда-то я очень хотела роликовые коньки, а потом два месяца ходила в гипсе!”
“Не упрямься, девочка. Это нужно сделать. У тебя есть необходимость”.
***
Гермионе снова почудилось, что она слышит, как сталь ударяется о сталь, их взгляды скрещиваются, подобно шпагам, и разве что искры не летят. Он смотрит на неё. Она смотрит на него. Они хотят друг друга. Нет, они безумно жаждут!..
Высокий заливистый перезвон словно снимает пелену. Ужин на столе.
Гермиона занимает своё прежнее место. По всем правилам этикета хозяйка дома должна сидеть напротив, но она никогда ею не была. Сейчас разум громко кричал, что следует отгородиться от Люциуса, сесть как можно дальше, но Гермиона игнорирует голос.
Аппетита нет, но они молча справляются с нежным мясом фазана, запечённым под ананасом. Гермиона тянется за бокалом с вином, и её пальцы случайно касаются руки Люциуса. Электрический заряд пробегает по всему телу и возвращается куда-то вниз живота, оседая там тяжелой болью. Девушка невольно вздрагивает, передёрнув плечами, и несколько мгновений не может сделать вдох. Люциус словно и не замечает, что с ней творится, делает глоток вина и, как ни в чём не бывало, возвращается к ужину. Гермиона понимает, что смотрит на него и не может оторвать взгляд. Господи, почему он так действует на неё? Она теряет контроль, надо бежать, немедленно, прямо сейчас! К чёрту всё!
Он поднимает глаза. В серой глубине играют блики дюжины свечей, расставленных по всей длине стола. Тени в комнате вдруг принимают гротескный вид, исполинские колонны подавляют своей мощью, Гермиона чувствует себя маленькой, незначительной, она напугана. Девушка вскакивает с места, опрокидывая тяжёлый стул, от неожиданности она вскрикивает и пятится назад, по-прежнему глядя в глаза Демону. Он гипнотизирует её, вторгается в голову, проникает под кожу, в самое сердце пускает свои отравленные крюки, лишает воли.
Люциус медленно встаёт со своего места и делает шаг навстречу. По его лицу невозможно понять, о чём он думает. Думает ли вообще? Каковы его намерения? Что он задумал?
“О, умоляю, отпусти меня. Я зря пришла, дай мне уйти…”
“Нет, больше ты не сбежишь от меня, девочка. Ты сама пришла. Ты этого хотела…”
– Это ошибка, – она не узнаёт собственный голос.
– Я совершил много ошибок. А это, – его пальцы осторожно, едва касаясь кожи, очерчивают линию её лица, – единственное, что правильно.
Его прикосновения обжигают, Гермиона уверена, что на лице осталась красная полоса на том месте, где только что были его пальцы. О чём она только думала, когда пришла сюда? Она никогда не простит его, никогда! Бежать, пока не поздно! Опомнись, дурочка!
От его тела исходит оплавляющий жар. Он стоит так близко – в своей белоснежной рубашке, чёрном сатиновом жилете, прямые брюки обтягивают длинные стройные ноги. Он красив, словно дьявол. Воплощение живого искушения и порока. И он её муж. Она любит его, несмотря ни на что. И она должна освободиться. Ей не нужна эта порочная неправильная любовь. Пусть эта ночь станет прощанием.
Он заметил, как её тело расслабилось, а в глазах появилось согласие – один короткий, едва уловимый момент, и Люциус воспользовался им, чтобы снова почувствовать в своих руках маленькое хрупкое тело, по-девичьи упругие грудки вжались в его тело, Гермиона, словно ребёнок, она нуждается в опеке, заботе, в его любви. Люциус знает это, и ему не нужно, чтобы она произносила пустые слова вслух – достаточно несдержанного стона, сорвавшегося с губ, мелкой дрожи в теле, её прерывистого дыхания.
“Ты. Моя”.
Он обхватил её голову двумя руками, зарывшись пальцами в короткие, но по-прежнему мягкие и густые волосы, и нетерпеливо впился губами в её влажный сладкий рот. Язык тут же ворвался внутрь, трепетно исследуя её на вкус – Гермиона такая же, какой он её помнит! И даже лучше. Неужели этот странный звук – его собственный стон?
Её руки нерешительно обвиваются вокруг его талии. Гермиона всё ещё пытается сопротивляться, но эта битва была проиграна ещё в тот момент, когда она решила прийти в мэнор. Через одежду Гермиона чувствует его крепкое мускулистое тело, горячее, живое, настоящее – это не сон, это реальность, которая следующим утром причинит боль.
“Не смей думать в этот момент”, – это его собственные слова.
Гермиону вдруг охватывает неожиданное чувство невесомости. Он легко поднимает её на руки, как раньше, и несёт к столу. Взмах палочки – и там ничего не остаётся, кроме нескольких свечей. Люциус осторожно опускает Гермиону на стол, в его глазах пляшут дьявольские искры, губы складываются в порочную ухмылку. Гермиона тянет к нему ладошки, она снова хочет чувствовать его губы, его язык, но Люциус заводит её руки назад за голову, склоняясь так низко над её лицом, что на глаза падают длинные платиновые пряди. Гермиона подаётся вперёд и проводит языком по его шее, Люциус закрывает глаза, и дарит ответный поцелуй, начавшийся на мочке уха и закончившийся у ключицы. По-прежнему удерживая её руки в плену, Люциус губами справляется с пуговичками на её рубашке, его язык обводит контур маленького пупка, проталкиваясь внутрь. Гермиона с грудным стоном подаётся навстречу. Когда он успел забраться на стол? Она обхватывает ногами его бедра, мечтая лишь об одном – почувствовать его всего, пока спит не слишком бдительный разум, пока одно лишь желание владеет её действиями.
Люциус ловко освобождает её от рубашки и простого чёрного бюстгальтера, отмечая неестественную худобу тела. Острая боль пронзает его сердце – это его вина. Люциус наклоняется над ней, целуя каждое выпирающее из-под белой кожи ребро, Гермиона становится в его руках мягкой, словно глина, она тяжело дышит, прикосновения его щетины к нежной коже немного раздражительны, но приятны. Наконец, он накрывает губами маленький розовый сосок, втягивает его в рот, заставив Гермиону громко на одной ноте выдохнуть, руки получили свободу и тут же прижали его голову ещё сильнее, чтобы Люциус не останавливался, чтобы он не отпускал её этой ночью.
“Только не торопись”, – говорит искалеченное сердце.
“Ради бога, поторопись!” – кричит нетерпеливое тело.
Гермиона чувствует, как слёзы скатываются из глаз. Она должна избавиться от этой любви. Она ранит. Она убивает.
Люциус замечает её слёзы, и в лице отражается мука, они чувствуют одинаково, но в отличие от Гермионы он не желает избавляться от боли. Он медленно проводит губами по её солёной щеке, мягкий влажный кончик языка щекочет уголок глаза. Гермиона с трудом подавляет всхлип, вцепляется пальцами в его спину, прижимаясь к мужскому телу так сильно, как только может.
– Не плачь, – его мягкий шёпот наполняет душу щемящей тоской. – Больше не будет боли.
И словно в доказательство своих слов Люциус снова целует её в живот, его пальцы на несколько томительных мгновений задерживаются на тугой пуговице и ширинке джинсов, а затем он проворно избавляет Гермиону от остатков одежды. Люциус отстраняется от неё и смотрит, как мягкий жёлтый свет отражается на её гладкой шёлковистой коже. Всё это по-прежнему кажется невероятным. Она здесь. После стольких мучительных дней она пришла к нему. Вернулась. Она рядом. И ему хочется покрыть поцелуями каждый дюйм её маленького соблазнительного тела. Гермиона. Его жена. Когда же она стала центром его мира? Когда она успела научить его чувствовать?
Гермиона чувствует, как он разминает в ладонях её ступню, а затем его губы обхватывают большой палец, дразня его языком. Она едва не задохнулась в собственном стоне, проваливаясь в какой-то невиданный до сих пор мир. Так ещё не бывало. Близость с ним ещё ни разу не была настолько интимной. Его зубы пощипывают кожу на лодыжке, поднимаясь выше и выше, его голова оказывается зажатой между её ног. Люциус медленно – слишком медленно – целует там каждую мягкую складку, исследуя губами дюйм за дюймом, и когда его язык добирается до клитора, Гермиона выгибается дугой, чувствуя внутри себя нарастающую пульсацию. Как только два его пальца проникают внутрь, она бурно кончает, не сдерживая собственного крика.
Боже…
Неужели и раньше было так?
Нет.
Но этого мало. Она хочет почувствовать Люциуса внутри. Чтобы он заполнил её во всех смыслах.
С огромным трудом Гермиона принимает сидячее положение, тянется за его губами, на которых ещё остался её собственный вкус. Безумная пляска языков и нетерпеливых губ надолго увлекает их, в то время как пальцы справляются с мелкими пуговицами жилета, а затем рубашки. Его тело божественно. Гермиона замирает в восхищении, любуясь, как играют под кожей крепкие мышцы. Она кладёт руку ему на грудь, отмечая, что его дыхание учащается.
“Посмотри, что твои невинные прикосновения со мной делают…”
Ирландия. Это было вечность назад.
Его кожа сладкая на вкус. Его запах сводит с ума, Гермиона чувствует, что сама вся пропиталась им. Как, пресвятая Дева, как она будет жить без него?
Люциус позволяет её губам передвигаться по своему телу, её горячее дыхание оставляет ожоги, маленькая невинная девочка, неискушённая, она приводит его в дикий восторг. Она единственная, кого он желает так сильно, что не в ладу сам с собой. Она единственная, кто умеет разговаривать с лучшими сторонами его порочной натуры. Она нужна ему, чтобы жить.
– Гермиона, – шепчет он, когда она сжимает зубки на его соске.
Люциус опрокидывает её снова на стол, на локтях нависая над ней. Что же теперь прячется за этими карими глазами? Когда-то он знал все её тайны. А теперь он хочет, чтобы она знала его собственные секреты. Хотя бы один, самый важный.
– Моя маленькая девочка… я не могу позволить тебе уйти.
– Я знаю, – в отчаянии отвечает она.
“Люби меня, Люциус. Люби сейчас. И, возможно, я сама не позволю себе уйти”.
Ещё один безумный поцелуй. Больше ни звуков, ни запахов, ни вкуса. Одно лишь шестое чувство, в котором весь спектр эмоций – от жестокости до нежности, от боли до наслаждения, от ненависти до любви…
Он проникает в неё медленно, заполняет собой так мучительно сладко, что ей снова хочется плакать. Гермиона сжимает на его спине пальцы, её ногти впиваются в его упругую кожу. Они оба громко выдыхают, слившись воедино. Боже, как это изумительно – чувствовать друг друга каждой клеточкой тела, каждой струной души! Одна боль на двоих. Одна любовь на двоих. Ну, почему это должно быть настолько невыносимо и сложно?
Движения ускоряются. Звонкие удары тела о тело наполняют комнату странной музыкой, необычайные аккорды стонов, прерывистого дыхания и поцелуев создают удивительную какофонию звуков, в которых они оба растворяются.
“Больше не будет больно. Ты обещал, Люциус. Больше не будет…”
– Оххх…
Пульсация внутри нарастает с каждым учащающимся движением. Напряжение охватывает от кончиков пальцев ног до кончиков пальцев рук. Тело непослушно, оно выгибается, двигается в собственном ритме, пока вдруг не взрывается ярким горячим фейерверком, заставив Гермиону зубами вцепиться Люциусу в плечо. Её оргазм заставляет его кончить синхронно, они ещё одно целое. Вместе.
***
Раннее утро. В ноябре рассветает очень поздно. Редкое солнце прячется за толстыми серыми тучами. Гермиона осторожно выскользнула из-под тяжёлой руки, которая покоилась на её талии. Люциус крепко спит. Она не смеет смотреть в его лицо. Гермиона давно не испытывала подобного стыда. За то, что сделала прошлой ночью. И за то, что собирается сделать сейчас.
Что же, она хотела попасть в его спальню, и сделать это можно было только так – Люциус никого не допускает сюда, почти никого. Ступая на одних лишь кончиках пальцев, Гермиона обошла кровать, наклонившись над прикроватной тумбочкой Люциуса. Там лежал массивный золотой перстень, который ночью Гермиона сняла с его пальца губами. Сжав перстень в кулак, она бросила быстрый взгляд на мужа. Веки плотно сжаты. Он спит. Впервые спокойно и безмятежно с тех пор, как она ушла, но Гермиона даже об этом не подозревает.
Всё так же бесшумно она добралась до противоположной стены и коснулась перстнем маленького отверстия в стене, где тут же появилась небольшая металлическая дверка. Она открылась с тихим скрипом, выставляя напоказ содержимое сейфа – шкатулка с драгоценностями, несколько мешочков с золотом, какие-то бумаги, шкатулка с ядами и зельями и, наконец, маленький золотой ключик с необычным рисунком. Сердце плясало в груди под ритм чечетки, когда Гермиона, воровато оглядываясь, изымала ключ изнутри.
“Господи, прости…”
Закрыв сейф, она вернула перстень на место, теперь уже не глядя на Люциуса. Признаться самой себе, что её действия не были холодным расчётом – сложно. Это не так. Прошлая ночь была настоящей. Но последней. И на это Гермиона пошла намеренно. Возможно, она запуталась, возможно, даже совершает огромную ошибку. Но Люциус не может её отпустить. Она должна заставить его, пусть и таким жестоким способом.
Иллюзия Свободы
От автора: Я всегда пишу под музыку. У меня есть целый саундтрек к этой истории, композиции, которыми я бы хотела с вами поделиться. Возможно, вы найдёте для себя что-то интересное и полезное, ведь музыка создаёт правильное настроение.
(тут всё - от попсы до клубного транса)
Саундтрек.Часть 1:
1) Abney Park - She
2) Archive - Nothing Else
3) Rammstein - Mein Hert Brennt (Piano Version)
4) Yoav - Angel and the Animal
5) Avril Lavigne - I'm with you
6) Armin Van Buuren - Mirage
7) Alsou - Always on my mind
8) Christina Aguilera - Blank Page
9) Evanescence - October
10) All my faith lost - Absence
11) 30 Seconds to Mars - a Beautiful lie
12) Poets of the Fall - Where do we draw the line
13) Gorky Park - Two Candles
И ещё, не ищите логики в поведении влюблённой и обиженной женщины - её там нет.
Приятного прочтения!
Софи
***
Косая Аллея многолюдна даже в ранний час. Гермиона шагала вперёд, упрямо вздёрнув подбородок, стараясь не обращать внимания на любопытные взгляды, которые повсюду её сопровождали. Люди ещё не забыли скандалы, связанные с её именем. И, конечно, неожиданно прерванная беременность. Кем эти случайные прохожие считают её? Вздорной и легкомысленной охотницей за богатствами? Жертвой насилия? Глупой наивной девчонкой? Когда-то чужое мнение могло ранить, но теперь у Гермионы имелся твёрдый панцирь, в котором она, словно улитка, живёт уже некоторое время. Проходя мимо магазина с одеждой, Гермиона вдруг заметила ту самую кашемировую мантию кофейно-молочного цвета, о которой когда-то мечтала. Сейчас вся эта красивая и безумно дорогая одежда пугала и возвращала в те времена, когда Люциус наряжал свою супругу, словно прелестную куколку. Воспоминания о нём отозвались тугой болью в груди, Гермиона прерывисто вздохнула, не в силах отогнать от себя назойливые образы прошедшей ночи. Окончательно выбившись из сил, она уснула прямо в его руках и сквозь пелену дремоты почувствовала, как он коснулся губами её виска, выражая в этом трепетном поцелуе гораздо больше чувств, чем на протяжении нескольких часов сексуальных утех.
Это воспоминание заставило Гермиону замедлить шаг и нерешительно оглянуться. Может, вернуться, пока не поздно? Возможно, терзающий сердце страх когда-нибудь уйдёт, они могли бы попробовать снова. Люциус обещал, что больше не будет больно.
Господи, нет. Тот, кто обманул один раз, обманет ещё.
Тряхнув головой, Гермиона целенаправленно двинулась в сторону высокого белого слегка покошенного здания с сияющими золотыми буквами, складывающимися в надпись “Гринготтс”.
Гермиона сильно нервничала. Ей предстояло совершить второе за всю историю банка ограбление. На этот раз всё наполовину легально, и девушка очень надеялась, что ей не придётся снова удирать верхом на драконе.
– Миссис Малфой, чем могу помочь? – сухим скрипучим голосом поинтересовался гоблин.
Гермиона прочистила горло.
– Я… хотела бы взять деньги из… нашего фамильного хранилища.
– Разумеется, мэм. Могу я попросить ваш ключ?
Несмотря на то, что на улице было холодно, ладони вспотели. Гермиона едва выловила из кармана маленький золотой ключик с гравировкой и протянула его работнику банка. Тот молча кивнул младшему на вид гоблину, предлагая клиентке пройти к вагончику.
На этот раз всё прошло без всяких приключений. Гермиона помнила, как спускалась сюда с Люциусом. Его хранилище ошеломляло, даже теперь. Гоблин оставил девушку одну, закрыв за ней дверь. Некоторое время Гермиона неподвижно стояла у самого порога, пытаясь выровнять дыхание. Неприятная мысль, что Люциус никогда не простит ей подобный поступок, била так сильно, словно молоточком по оголённым нервам.
Нет, ей не нужно его прощение. Ей ничего от него не нужно, только развод. И она вернёт ему всё до последнего кната, как только Малфой удовлетворит просьбу. Он сам вынудил её пойти на крайние меры.
Решившись, Гермиона вытащила палочку и начала колдовать. Когда в хранилище остались лишь голые стены, она снова опустила руку в карман, выуживая из него холодное маленькое колечко с огромным голубым бриллиантом, и положила его на видное место. Вот и всё. Все концы обрублены. Теперь она с ужасом будет ждать появления Люциуса Малфоя, который, возможно, даже не станет слушать объяснения, а уничтожит её двумя страшными словами. Что же, смерть – это тоже свобода.