Последний, самый горестный куплет Тони допевать не стала. Луиджи уже спал, мирно улыбаясь и чуть шевеля губами. Словно в добром сне к мальчику возвращался потерянный голос. Тони осторожно вернула лютню на место и присела в кресло, грустно глядя на огонь очага. Надо сказать, что петь и играть на лютне она стала очень рано, еще в детстве. Почти тогда же, когда начала рисовать свои первые картинки. Бродячий менестрель, оставшийся на зиму в их деревне, приметил звонкоголосую девочку и научил ее всему, что умел сам.
А по весне, отправляясь в новое странствие, подарил ей свою лютню. С тех пор, какие бы беды их ни преследовали, и куда бы их с братом не заносила судьба, Тони, как редчайшую драгоценность, берегла старинный инструмент. Чуткая ко всему прекрасному и в музыке, и в живописи, она с неизменным восхищением слушала песни маэстро Алехандро.
Вот и сейчас воспоминание о них неожиданно повернуло ее невеселые мысли в другую сторону:
- Даже в самых печальных песнях маэстро Альвареса столько света!
А что уж говорить о его картинах! Мне говорили, что люди, видевшие их, уходят с выставки изумленные и радостные, с просветленной, словно бы очистившейся от всех житейских бед душой. Наш Мастер перенес столько горя, но не пустил тьму в свое сердце. Как бы мне хотелось, чтобы он тоже был счастлив! Чтобы наконец-то обрел душевный покой! Если бы ко мне в руки попала Волшебная Кисть, клянусь, я бы написала ДВЕ картины! Одну для своего братика, а другую – для Алехандро!
Тони смущенно улыбнулась своим мыслям. В своих мечтаниях она назвала маэстро по имени, не как учителя, а как близкого друга. Но, в конце-то концов, разве она сама не спела только что: «жизнь моя связана с вами отныне»? Если судьба предоставит ей, хоть малейший шанс как-то помочь маэстро, она с радостью примет его.
Впрочем, додумать эту мысль она не успела. Потому, что заметила, что за окном ее домика, в особняке Витольдо Краббса происходит нечто странное.
Надо сказать, что когда Краббс только въезжал в свой роскошный особняк со всем имуществом, «единственного художника» на части разрывали два противоречивых чувства: тщеславие и трусость. С одной стороны, он не хотел, чтобы его шикарное жилище оставалось скрытым от глаз горожан за высоким забором. Пусть все видят его богатство!
Но с другой стороны, Витольдо до дрожи в коленках боялся воров, хотя в Городе Мастеров жили исключительно честные и порядочные люди. Краббс долго сомневался, но, наконец, тщеславие победило. И теперь от маленького домика Тони его особняк отделял не забор, как раньше, а лишь живая изгородь.
В эту осеннюю пору листья почти облетели с веток кустарника, и Тони, подойдя к окну, отчетливо увидела, что в комнате Краббса горит свет, а сам хозяин бегает из угла в угол и, что есть силы, размахивает руками. Поведение Витольдо сильно удивило девушку. Она прекрасно знала о лютой зависти Краббса к маэстро. Поэтому решила узнать, что же все-таки происходит, и не задумал ли «единственный художник» какую-нибудь пакость для Алехандро. Чтобы остаться незамеченной, Тони погасила свечи, в темноте подошла к окну и широко распахнула рамы. На ее счастье, окно в комнате Краббса тоже оказалось приоткрытым. А так как хозяин вопил во всю глотку, девушка могла ясно слышать весь его разговор с неизменным другом Дистрофием. Что же происходило в эту ночь в доме Витольдо Краббса?
- Дистрофий, дружище, я больше не могу! Все на стороне этого проклятого мазилы Алехандро, а я, как истинный художник, так одинок! – Краббс всхлипнул и отхлебнул из горлышка бутылки, стоявшей на столе.
- О, друг Витольдушка, такова участь истинных гениев в этом жалком мире! - тощий, бледный и лысый, как коленка Дистрофий, похлопал Краббса по плечу. - Но не стоит грустить. Ты знаешь, меня сегодня Муза посетила. Немножко посидела и ушла. Но от нее остались две строки. Сейчас я тебе почитаю.
Судя по стойкому запаху можжевеловой настойки, Муза за этот день посещала «единственного поэта» раз десять. Дистрофий принял классическую позу, прижав одну руку к груди, а другую, воздев к небу, и торжественно провыл:
- Подобно загнанной газели метнулась дева-егоза. На дно души моей глядели ее квадратные глаза!!!! Или вот еще: - Твои ресницы хлопали, как ставни, а твои губы развевались на ветру... Согласись, друг Витольдо! Это же гениально! И как ново! Какие свежие рифмы! А идеи? Не-ет, этим модным стихоплетам так ни за что не сочинить! Ну, скажи, скажи, дружище, что я – гений?!
Но Краббс только отмахнулся от приставаний «единственного поэта». Он снова забегал по комнате.
- Даже бургомистр целиком и полностью поддерживает этого мерзавца Альвареса!
За что спрашивается?! Ведь я же рисую лучше! Мои наклейки разошлись по всей стране.
А горожане тычут в меня пальцем и хихикают за спиной. А у этого чертова маэстро скоро откроется новая выставка картин. Как такое пережить?! О-о-о! Как же я ненавижу этого Алехандро Альвареса! Готов душу продать дьяволу, чтобы хоть как-то навредить ему!
В темноте осенней ночи яростно ударил гром, и небо расколола ветвистая огненная молния. Порыв ветра ударил в ставни, с грохотом захлопнув рамы и едва не разбив стекло. Свет в комнате Краббса погас, но девушке показалось, что какая-то огромная черная тень метнулась по стене его дома, выросла почти до крыши и вдруг, став плоской, с трудом и пронзительным свистом протиснулась в оконную щель.
Новый удар бури заставил Тони пригнуться. Снова загремел гром. Луиджи беспокойно завозился в кроватке. Девушка поспешно закрыла окно, плотно задернула шторы, подбежала к брату:
- Спи, маленький, это просто гроза.
Он вздохнул, перевернулся на другой бок. Тони посидела рядом еще немного, пока не убедилась, что мальчик вновь погрузился в спокойный, здоровый сон. Она жалела, что не смогла дослушать разговор Краббса и Дистрофия до конца. Чувство опасности, грозящей маэстро, никак не проходило. А эта страшная тень! Почудилась она ей или нет?
Измученная тревожными мыслями, Тони осторожно подкралась к окну и снова отдернула штору.
ГЛАВА 4. И тут явился ко мне мой черт, и уселся верхом на стул…
А тем временем, в доме Краббса творились непостижимые и жуткие дела! Когда свет погас, «единственный поэт» и «единственный художник» очень перепугались и в темноте начали метаться по комнате, переворачивая все вокруг.
- Витольдушка, друг, почему вдруг темно стало?! Мне страшно! – верещал Дистрофий. Краббс не отвечал ему.
Впопыхах он зацепился за скатерть, уронил на себя все бутылки и тарелки, стоявшие на столе и теперь, пыхтя, пытался из всего этого выбраться. Когда Витольдо, наконец, выкарабкался из горы битой посуды, свечи в комнате внезапно вспыхнули сами собой. Но теперь их огонь был тускл, зловещ и имел какой-то неприятный зеленоватый оттенок.
С грохотом распахнулась дверь. Краббс и Дистрофий, как по команде, обернулись на звук. Но у порога никто не стоял.
- Добрый вечер, господин Краббс, господин Шнопс. Вы уделите мне минутку своего внимания? – пронзительный скрипучий голос донесся откуда-то из глубины комнаты. Странная фигура, окутанная в длинный серый балахон, больше напоминающий саван, вольготно расположилась на подоконнике, небрежно закинув ногу за ногу и похлопывая рукой по оконной раме. Лицо незнакомца было скрыто серой тканью, но Краббсу на миг показалось, что из глубины низко надвинутого капюшона на него зыркнули два маленьких красных огонька.
Он икнул от страха и попытался спрятаться за спиной долговязого Дистрофия. «Единственный поэт», трясясь и дергаясь, тем не менее, попытался выпрямиться во весь рост.
- Милостивый государь, кто вы такой и по какому праву врываетесь в чужой дом? – голос Дистрофия предательски дрожал.
- Старьевщик я. Всего лишь бедный старьевщик – в скрипучем голосе таинственного незнакомца отчетливо слышалась издевка.
- Какой еще там старьевщик? Нищим не подаю! Особенно по пятницам! – осмелев, Витольдо Краббс высунулся из-за спины приятеля.
- А ТАКОЙ! – пронзительный голос незнакомца слился с раскатом грома. - Принимаю все старье! Забираю у поэтов бесплодно проведенные ночи, смятые листы с зачеркнутыми строками, подбираю у художников сломанные кисти и холсты, порванные в отчаянной попытке добиться совершенства красок, принимаю у актеров залитые слезами носовые платки, собираю в кучку все обидные строки газетных критиков, все свистки и улюлюканье зрителей, разочарованных их игрой на сцене.
- Витольдушка, это опасный сумасшедший! – пробормотал Дистрофий. Теперь уже долговязый поэт пытался съежиться, прячась за спиной упитанного друга.
- О, нет! – незнакомец визгливо расхохотался. – У меня много имен! ДУХ СОМНЕНИЯ, например. Я так люблю нашептывать на ухо молодым поэтам и художникам, что они бездарны и никогда не добьются успеха в своем творчестве. А знаменитым поэтам, художникам, музыкантам люблю являться на закате их жизни в образе ЧЕРНОГО ЧЕЛОВЕКА! И издевательски хохочу им в лицо, пересказывая их нескладную жизнь.
О, у меня много способов заставить творческих людей страдать! Но на самом деле я – СТАРЬЕВЩИК! И со мной легко договориться! Эй, сочинитель стихов! Отдай мне свои сомнения, свой жар мятежной души! И получишь ВОЛШЕБНОЕ ПЕРО! Станешь первым поэтом страны! И что за беда, если от тебя отвернуться все близкие люди! Если ты станешь воспевать коронованных негодяев и писать хвалебные оды тому, кто больше платит! Зато золото рекой потечет в твой карман.
- А я бы согласился! – оживился Дистрофий.
- Ты не поэт! – отрезал Старьевщик. – Ну, а актеришкам и лицедеям в обмен на долгие годы труда, мучительное вживание в роли, я предлагаю эту МАСКУ! Да! Она прирастет к лицу навеки! А играть отныне они смогут лишь мрак и безумие! Зато все критики объявят эту игру новым словом театрального искусства. Ну, музыкантишкам, я соответственно дарю вот эти СТРУНЫ. В обмен на чистый искренний голос и способность слышать так называемую, хе-хе, небесную гармонию. Симфонию больше не напишешь и балладу не сочинишь.
Зато твои песенки про любовь-морковь и розы-слезы будут звучать во всех кабаках и кафешантанах! И, наконец, последнее! Что же я могу предложить художникам? Конечно, только один предмет!
И Старьевщик выхватил откуда-то из глубины балахона сверкнувшую золотом ВОЛШЕБНУЮ КИСТЬ! Витольдо Краббс с присвистом втянул в себя воздух и подался вперед.
- Не для тебя эта штучка, «единственный художник»! – незнакомец издевательски хихикнул. – А для твоего соперника. Догадываешься, о ком я?
Краббс кивнул. Выражение страха на его лице сменилось злобной радостью.
- Золотая Кисть в отличие от других моих артефактов не лишает мастера души. И не отбирает у него творческий дар в обмен на славу и богатство. Она всего лишь исполняет тайные желания! Да-да! В обмен на годы жизни. Напиши картину, изобразив на холсте свою заветную мечту. И она непременно сбудется! Правда, нескольких десятков лет твоей жалкой жизни – как ни бывало! Но многие согласились бы на такую жертву. И Алехандро – среди них!
Старьевщик передохнул и продолжил свою речь:
- Да, уж, как я ни старался в свое время, мне не удалось «сломать» этого проклятого Альвареса. И я решил действовать иначе. Слышали такое выражение: «Самое страшное искушение – это искушение творчеством»? Впрочем, куда вам такое знать! Малюйте дальше свои вывески и кропайте стишки. Только не забудьте вручить маэстро вот эту КИСТЬ!
- И что тогда будет? – дрожа от нетерпения, прошептал Краббс
- То же, что и всегда - красноватые огоньки под капюшоном Старьевщика вспыхнули, как угли. - Алехандро Альварес не устоит перед искушением! И я даже знаю, КАКУЮ картину он напишет. А потом проклятый художник навсегда уйдет с твоего пути!
- Почему? – еле слышно спросил Краббс.
- Потому что кончится его ВРЕМЯ! Держи! – Жуткий незнакомец швырнул черный футляр с КИСТЬЮ на стол. – Ты правильно сделал, Витольдо, что вызвал МЕНЯ! Зависть и подлость – неотступно, как тени, следуют за настоящими художниками. Так было во все века! Прощай, Краббс! Не забудь о моем поручении.
Удар грома снова сотряс дом. Витольдо и Дистрофий охнули и повалились на пол. Черная тень Старьевщика выросла почти до потолка и с громким свистом унеслась сквозь стены.
В воздухе отчетливо запахло серой. Дистрофий снова начал стремительно метаться по комнате. Теперь он хватал пустые и полные бутылки и методично кидал их за окно.
- Хватит, бросаю пить - бормотал он. – Это ж надо, такая жуть привиделась! Обычно эти… зелененькие приходили. Веселые такие! Стихи мне писать помогали. А тут – ужо-о-ос! Да!
И со стихами тоже завязываю! Уезжаю в деревню, лечить нервы. Травка, парное молоко… деревенский трактир, пиво, наливочка. Тьфу, что я говорю! Я ж завязать решил!
Пока Дистрофий говорил, не умолкая, Краббс стоял, как приклеенный, устремив неподвижный взгляд на тускло поблескивающую в футляре золотую КИСТЬ.
Шнопс проследил за его взглядом, поежился, покачал головой и рванулся куда-то в глубину дома. Вернулся с большим кувшином воды и с размаху вылил его себе на голову. Потом снова покосился на стол.
- Надо же! Никуда не делась - грустно протянул он. – Я же думал, что протрезвел. Витольдо, друг, ты тоже ЭТО видишь?
Краббс вздрогнул, словно очнулся, и посмотрел на «единственного поэта» так, словно видел его впервые.
- Знаешь, Дистрофий - медленно произнес он. - Иди-ка ты домой. Поспи, отдохни. А я тут пока приберусь.
- И то верно! – обрадовался Шнопс. – Загостился я у тебя что-то. А эта штука…
- Ничего не было! – рявкнул Краббс. – Мираж! Галлюцинация! Пить меньше надо!
С этими словами он начал неторопливо, но решительно выталкивать приятеля за дверь.
- Надо меньше пить. Пить надо меньше - покорно бормотал Дистрофий, подчиняясь этой процедуре.
Оставшись один, Краббс снова подошел к столу и уставился на угольно-черный футляр с Кистью. Толстым пальцем осторожно коснулся ее и взвыл от боли. Кисть была горячая, как будто и впрямь сделанная из расплавленного золота. Витольдо захлопнул ларец. Злобная усмешка вновь исказила его лицо.
- Пусть эта «игрушка» ждет своего часа! Я – тоже подожду. Немного.
Все следующее утро и еще половину дня Витольдо Краббс метался по городу, не зная, что ему предпринять. Зловещий черный ларец с Волшебной Кистью жег завистнику карман.
И все же он никак не мог придумать, каким же образом передать таинственный артефакт маэстро.
- Этому чудовищу легко было сказать «передай кисть маэстро» - бормотал Краббс, в сотый раз, пробегая по одной и той же улице. Как, извольте спросить, я должен это сделать? Зайти в дом к этому чертовому Альваресу и вежливо сказать:
- Маэстро, примите от меня в подарок Волшебную Кисть в знак глубочайшего уважения?!
Да он мне ни на миг не поверит и тут же с лестницы спустит. Знает же прекрасно, мазила несчастный, КАК я к нему отношусь. Ну что же делать? Какую бы хитрость придумать?
Погруженный в нелегкие раздумья «единственный художник» не заметил, как ноги сами принесли его на Ратушную площадь. Из таверны «Золотая бочка» вновь доносился голос художника, звенели струны его лютни.
Эй, старьевщик, забери мои калоши!
Эй, старьевщик! Принесут они удачу!
Я не буду ни моложе, ни богаче,
А хотелось, не богаче, так моложе
Первое же слово песни, услышанное Краббсом, заставило завистника подскочить на месте. Он, крадучись, зашел в таверну. Маэстро Алехандро, окруженный друзьями, пел свою новую песню. Звонкая радость, и скрытая боль, и отчаянный вызов судьбе звучали в ней:
Эй, извозчик, забери мою кобылу!
Эй, извозчик, в ней и сила, и отвага!
Я не буду ворошить того, что было,
Ну а к Богу лучше не верхом, а шагом.
Эй, фонарщик! Что-то нам темно живется,
А без света нет печальнее парада.
Было лето, и, наверно, было солнце.
Было где-то и, наверно, было рядом.
Эй, трактирщик! Открывай-ка свой трактирчик!
Наливай, брат, ждать я песен не заставлю!
Эй, фонарщик! Одолжи хоть пару спичек!
Эй, старьевщик! Забирай все, что оставлю!..
Краббс присел в темном углу и огляделся по сторонам. Ученики художника, завсегдатаи таверны и другие зрители восхищенно слушали маэстро.
Только Пабло с хмурым видом сидел поодаль, отвернувшись от всех. Время от времени он подливал себе вина из большой бутылки, но, судя по мрачному выражению лица, утопить в нем свои проблемы ученику художника не удавалось. В голове Витольдо тут же созрел хитрый план. Пригнувшись, чтобы не быть замеченным, он на цыпочках прокрался к столу Пабло, присел рядом и с самым сочувствующим видом похлопал юношу по плечу.
- Вижу, печаль пронзает твое сердце, благородный юноша - пафосно произнес Краббс.
Пабло посмотрел на него затуманенным взглядом.
- Пошел вон - буркнул ученик художника.
Краббс вздохнул и произнес, не убирая с лица скорбно-сочувствующего выражения.
- Я не обижаюсь на тебя, юный мастер. Более того, я искренне переживаю за тебя и вполне готов понять твое горе. В самом деле, как тут не скорбеть, когда уникальный, самобытный талант вынужден влачить жалкое существование ученика при мастерской этого Альвареса.
- Ну-ну, ты на маэстро не очень-то... наговаривай - заплетающимся языком проговорил Пабло. – Кто он, и кто – я?
- Вот именно! – воскликнул Витольдо. – Кто ты, Пабло? А я скажу тебе – ты самый талантливый, самый умный, самый яркий и вдохновенный из всех учеников вашего, так называемого, маэстро.
Грубая лесть подействовала. Юноша заинтересованно посмотрел на Краббса.
- С чего бы столько комплиментов в мою сторону, господин «единственный художник»?
- Потому что ты, хоть и недолго, был моим учеником. И я сразу понял, что имею дело с творческой личностью невероятного размаха и силы. Ах, Пабло, сколького ты мог бы добиться! С твоими способностями к живописному искусству, ты уже сейчас мог бы стать Почетным гражданином нашего Города. А там – слава, почет, богатство. Твое имя уже давно гремело бы на весь мир!
Ученик художника только вздохнул. Хитрый Краббс сумел озвучить его самые потаенные мечты. Витольдо понял, что «рыбка заглотила наживку» и продолжал свою речь, не снижая пафоса:
- Но, увы! Ты все еще числишься учеником художника, хотя пишешь картины ничуть не хуже, чем маэстро. Не возражай мне, я знаю, что это – так!
Наверняка, Альварес говорит тебе о том, что искусство живописи – это не только талант и фантазия, но еще и тяжелый многодневный труд. А? Говорит, ведь?
Пабло кивнул.
- И он заставляет тебя по много раз переделывать одну и ту же картину? Юноша, да ведь твой учитель просто боится: как бы ты не обогнал его в своем мастерстве! Поэтому и придирается. И без конца твердит о том, что нельзя писать картины только ради славы и богатства! А для чего же тогда их, скажите, писать?! Нет-нет, Пабло, маэстро Алехандро ведет с тобой нечестную игру. Да он просто завидует тебе! Пока ты торчишь в его мастерской, тебе не видать ни денег, ни почета.
Пабло нахмурился, пытаясь собраться с мыслями. Сладкий яд лести и клевета в адрес маэстро уже проникли в его душу. Да чего греха таить! Все, о чем сейчас говорил Витольдо Краббс, было так созвучно собственным переживаниям ученика художника.
Остатки совести пытались шепнуть Пабло, что если он сейчас поверит словам завистника, это будет не только черной неблагодарностью, а просто подлостью по отношению к маэстро Альваресу. И, как это часто случается, вопль больного самолюбия заглушил голос совести.
- Да! Я очень хочу стать знаменитым художником! Вы правы, господин Краббс. Хочу, чтобы мое имя гремело по всей стране. Чтобы мои картины стали украшением самых прославленных музеев. Но как это сделать, если я всего лишь ученик?
Физиономию Витольдо перекосила довольная улыбочка.
- Нет ничего проще, благородный юноша. Напиши картину. Одну. Гениальную! Непревзойденную! И пресловутый маэстро Алехандро уйдет в тень. Ты станешь Единственным Художником.
- Но КАК мне это сделать?! Я все же не настолько уверен в своем таланте…
- Талант здесь ни при чем. Слушай меня, Пабло! В память о том, что ты все же когда-то учился у меня, я хочу подарить тебе одну чудесную вещь. Мне, на склоне лет, она уже ни к чему. А тебе поможет осуществить заветные мечты.
И Витольдо, стараясь скрыть предательскую дрожь в пальцах, достал из глубины сюртука зловещий черный футляр.
- Что это? – юноша с недоумением посмотрел на странный предмет.
- Открой его - приказал Краббс.
Пабло приоткрыл футляр. Нестерпимо яркая вспышка пламени резанула по глазам. Он испуганно уронил крышку. Но успел рассмотреть содержимое футляра.
- Это та самая…- враз протрезвев, прошептал ученик художника.
- Да-да, юноша! – подтвердил Краббс. В голосе его прозвучали ноты злобного торжества. – Волшебная Кисть. Отныне она – твоя! Напиши гениальную картину. Затми своего учителя!
Пабло вновь потянулся к футляру, попытался открыть крышку.
- Не здесь! – рявкнул Краббс. – Ты же не хочешь, чтобы все узнали о твоей тайне? Завтра в Школе Альвареса выходной день. Останься в мастерской и, когда все ученики разойдутся, начни писать свое великое творение. А сейчас, прощай, мой бывший ученик. Может, когда твое имя будет написано золотыми буквами в истории мировой живописи, ты вспомнишь добрым словом своего бедного старого друга, своего ПЕРВОГО учителя – Витольдо Краббса.
С этими словами, смахнув притворную слезу, коварный интриган удалился.
Выйдя на улицу, Краббс довольно захихикал и, потирая ладони, гордо зашагал по улице.
- Ловко я «купил» этого самовлюбленного простачка!
Хи-хи! Как там пелось в одной песенке «На хвастуна не нужен нож, ему немного подпоешь – и делай с ним, что хошь!» Да уж, мое дело сделано! Я подсунул проклятую Кисть Алехандро, как змею в коробочке. Рано или поздно этот несчастный наткнется на нее и тогда-а-а… Если все случится, как обещало мне это исчадие мрака, если Альварес напишет волшебную картину ценою своей жизни…. О, тогда я, действительно, стану «Единственным Художником» в этом городе. А, может, и во всей стране!
Однако, через какое-то время радужное настроение завистника постепенно испарилось. Краббса вновь начали одолевать сомнения.
- Гм! А вдруг этот болван Пабло передумает и все расскажет своему учителю?
Или, чертов маэстро, испугается, и не захочет даже брать Волшебную Кисть в руки?
А вдруг Кисть вовсе не волшебная? Я-то уж во всяком случае, не собирался ее проверять. Мне моя жизнь дорога, как память.
Теперь, когда черный футляр не отягощал его карман, Витольдо начало казаться, что вся эта история с жутким Старьевщиком и впрямь была сном или галлюцинацией.
- Магия-шмагия - бормотал Краббс. – Не разберешь, то ли есть она, то ли нет. Ерунда какая-то! То ли дело старая, добрая кляуза! Как напишешь про кого, так век не отмоется.
А кому же мне пожаловаться на этого мазилу? К бургомистру уже ходил – не сработало.
И тут старый интриган вспомнил слова, брошенные им в запальчивости, когда управитель города выгонял его из кабинета.
- Наместник! Вот, к кому надо пойти? А выслушает ли он меня? Захочет ли вникнуть в мое дело? Значит, надо, хи-хи! ТАКОГО наплести с три короба про нашего знаменитого маэстро, чтобы господин наместник от ужаса со стула упал!
Не теряя ни минуты, Краббс вприпрыжку побежал к озеру, в центре которого на большом острове высился старинный замок с Квадратной башней.
Глава 5. Вот тут-то и появился Лис
А теперь давайте вернемся на несколько часов назад.
Что же происходило в Городе после той страшной ночи с остальными нашими героями? Утро, как и предсказывал Маэстро, прогнало вчерашние страхи и принесло новый светлый день. И снова, юноши торопливо собирались на пленэр, складывая мольберты и кисти и перебрасываясь веселыми шутками. Солнце ярко освещало Город, иногда налетал легкий ветерок, и тогда золотые листья дождем сыпались с ветвей. Художники веселою толпой шли по улицам. Странные вопросы и опасные разговоры, казалось, были давно забыты.
И только Тони то и дело хмурилась и зябко поводила плечами. То, что она увидела и услышала ночью возле дома Краббса, не давало ей покоя. Девушка то и дело бросала осторожные взгляды в сторону маэстро, который, впрочем, был весел и улыбчив, как всегда. Словно и не было той печальной сцены с картиной. А тревога в сердце Тони все не умолкала. И это чувство усилилось, когда она прислушалась к разговорам горожан.
- Видели, какая буря была вчера ночью? Молния так и сверкала! Это в октябре-то месяце! Ох, помяните мое слово, не к добру все это…
- И не говорите, сударь! Слышали последнюю новость? В часовой мастерской сеньора Грегори все часы словно с ума сошли. Стали бить и звенеть, как попало, стрелки задом наперед по циферблату бежали. А одна кукушка так и вовсе охрипла! Теперь молчит…
- Это еще что! Вот на городской башне в полночь часы пробили ТРИНАДЦАТЬ раз!
- Как?! Неужели - тринадцать? Да ведь последний раз они так били четыреста лет назад, когда наш Город захватили враги!
- Я же говорю, помяните мое слово – быть беде! Представляете, сегодня отражение в зеркале вместо того, чтобы сказать мне «Доброе утро!» нахмурилось и печально покачало головой.
- Ох, а моя лютня вдруг сама собой заиграла, да еще такую жалобную мелодию, что плакать захотелось.
Художники свернули на боковую улочку и голоса горожан затихли. Еще несколько поворотов дороги, и ученики во главе с маэстро оказались в самой красивой части Города Мастеров. Синие и темно-зеленые дома с мраморными колоннами, богато украшенные золотой лепниной, кольцом окружали маленькую площадь. На клумбах пламенели астры и георгины. Посреди площади звенел и бился фонтан в виде белой розы с золотыми листьями. Его прозрачные струи взлетали вверх и разбивались о подножие бронзового памятника, изображавшего юношу и девушку в старинных одеждах. Они стояли, держась за руки, и с улыбкой смотрели куда-то вдаль. Это были Караколь и Вероника. Герои, воспетые в легендах, спасители Города Мастеров от иноземных захватчиков. У ног юноши, так же отлитые из бронзы, лежали скрещенные метелка и меч, ведь, согласно преданиям, Караколь когда-то был простым метельщиком. Мальчишки, не сговариваясь, остановились возле памятника, с благоговением глядя на воплощенную легенду. Благодаря искусству великого скульптора и художника, юноша и девушка казались совсем живыми. Караколь улыбался открыто и задорно, взгляд Вероники был полон тепла и нежности.
Подножие скульптуры утопало в цветах, а башмаки Караколя и туфельки Вероники ярко сверкали, как будто начищенные.
- Это оттого, приятель - Диего подмигнул Тони и наклонился к нему с самым таинственным видом. - Что многие влюбленные верят: если прикоснутся к памятнику, их любовь станет такой же сильной, как у героев старого предания.
И сможет преодолеть все преграды, справиться с любой бедой. Посмотри на Джованни.
Джованни, действительно, приблизился к памятнику и незаметно, как ему казалось, положил руку на сверкающую бронзу. Потом смущенно опустив голову, отошел в сторону. Диего снова подмигнул Тони.
- Годика через три, и ты, дружок, придешь сюда, чтобы попросить у героев легенды счастья в любви. А? Скажешь, я неправ?
Тони улыбнулась, слегка покраснев. Диего кивнул.
- Ну, наконец-то ты повеселел, мальчик. А то ты с утра ходишь, как в воду опущенный. Послушай, не мое, конечно, дело, но твой вчерашний вопрос о Волшебной Кисти не дает мне покоя. У тебя стряслась какая-то беда? Тебе нужна помощь?
Голос юноши был полон волнения и искреннего участия. Тони вдруг нестерпимо захотелось рассказать молодому художнику всю правду о себе и о своем горе. Выплеснуть боль, которую она носила в сердце уже несколько лет. Девушка почувствовала, что Диего - человек, которому можно довериться. И все же она не посмела сказать правду.
- Нет – тихо ответила Тони. – Просто я знаю, что есть такой волшебный предмет…
Диего недоверчиво покачал головой:
- А я вот чувствую, что не все тут так просто. Послушай, Тони, если кто-то тебя обидел, если беда грозит тебе или твоим близким, расскажи нам обо всем. Мне, маэстро Алехандро, другим ребятам. И мы вместе придумаем, как тебе помочь!
Тони с благодарностью улыбнулась юноше:
- Спасибо, Диего. Ты – настоящий друг.
Отдав дань прекрасному произведению искусства, юные художники во главе с маэстро двинулись дальше. Вскоре они вышли из города и направились к лесу. На этот раз к той его части, которая уже много веков считалась заповедной и примыкала к высокой горе. Ученики быстро разошлись кто куда, каждый нашел себе красивую полянку.
Тони остановилась на берегу озера. Густые сосны и пихты, чередуясь с раскидистыми ясенями и кленами, примыкали здесь почти к самой воде. На фоне темной хвои, осенняя листва вспыхивала огненным оперением легендарного феникса. Алые листья волшебными корабликами плыли по воде. Хрупкие молодые лиственницы, растущие у края ближнего островка, казались произведениями неведомого ювелира: прозрачные капли ночного дождя сверкали алмазами на тоненьких золотых хвоинках.
Тони поставила мольберт, достала палитру и присела на большой валун. Она привычно закрыла глаза. Тревога, мучившая ее все утро, наконец-то прошла. Девушка улыбнулась, стараясь вызвать в памяти любимые фантастические образы, чтобы вписать их чудесный осенний пейзаж. И вдруг слово, сказанное почти над ухом, заставило ее вздрогнуть и испуганно распахнуть глаза.