Насилие, разрушающее жизнь и дающее жизнь 3 глава

Власть всегда носит межличностный характер; ее внутриличностный аспект мы называем «силой». Так, Ханна Арсндт считает, что Бертран Ювенал был прав в своем утверждении, что власть является обществен­ным явлением и представляет собой «согласованную» деятельность людей в группах. Именно поэтому так важна межличностная концепция Гарри Стэка Салли-вана, основоположника культурной школы психоана­лиза, который считал, что чувство власти, как способ­ности влиять на других в межличностных отношениях, необходимо для поддержания самооценки и достиже­ния зрелости. При утере чувства значимости человек переключает внимание на иные, зачастую извращен­ные или невротические формы власти, в стремлении найти замену значимости.

Одной из проблем сегодняшней Америки является широкое распространение чувства утраты личной зна­чимости, утраты, внутренне переживаемой как бесси­лие. Многие люди чувствуют, что не имеют и не могут иметь власть, что им отказывают даже в самоутверж­дении, что им ничего не добиться и что практически

единственным выходом является взрыв жестокости. Это еще трагичнее, чем окружающее нас насилие. Приведу пример из сна, преследующего радикально настроен­ного студента Колумбийского университета. Карлу снит­ся, что он «...приходит домой и звонит в дверь. Ему открывает мать и говорит, что не знает его, и что ему здесь делать нечего. Тогда он направляется к двоюрод­ному брату, где его встречают такими же словами. Наконец, он пешком пересекает страну, чтобы добрать­ся до дома отца, живущего в Калифорнии, и отец тоже не узнает и прогоняет его. Сон заканчивается тем, что Карл исчезает в Тихом океане»".

Судя по тому, насколько 'i.vro такие сны — «мои родители меня не узнали и захлопнули перед моим носом дверь», «у меня нигде нет дома» — встречают­ся в процессе терапии, в них содержится важный ключ к пониманию нашего времени. Студент, которому снился этот сон, примкнул к революционному движе­нию не случайно. Посредством насилия и близких к нему действий человек может обрести чувство того, что с ним считаются, чувство своего веса и власти (здесь неважно, является ли такое чувство суррогатом или нет). А это, в свою очередь, придает индивиду чув­ство собственной значимости.

Человек неспособен долго существовать без хотя бы какого-то чувства собственной значимости¹³. Об­ретает ли он его, стреляя в первого встречного на ули-

¹¹ Hendlin H. A Psychoanalyst looks at Student Revolutionaries ■ / New York Times Magazine, Feb. 14, 1971. P. 24.

'■' Фильм «Сладкая жизнь» начинается со сцены, которая иг­рает роль как бы прелюдии ко всему фильму. Мужчина, при­надлежащий к обеспеченным слоям общества, попадает в своей машине в транспортную пробку при въезде в туннель. Он неистово пытается открыть окна в машине, но не может сдвн-

це, занимаясь конструктивным трудом, бунтуя, бредя в психиатрической клинике или предаваясь наполео­новским фантазиям, он должен чувствовать, что что-то значит и быть способным реализовать эту ощущае­мую значимость в жизни. Именно отсутствие такого чувства значимости и борьба за то, чтобы его обрес­ти, стоит за множеством проявлений насилия.

В своем докладе Национальному комитету по при­чинам и профилактике насилия, учрежденном прези­дентом США после убийств Роберта Кеннеди и Мар­тина Лютера Кинга, историк Ричард Максвелл Браун дает отрезвляющую оценку причинам насилия в Аме­рике: «Первый и наиболее очевидный вывод в том, что оно было чрезвычайно распространено во все вре­мена. Мы так часто прибегали к насилию, что уже давно стали палить без разбора <...>. И дело здесь не просто в том, что насилие было связано с печаль­ными сторонами нашей истории, такими как преступ-

нуть их с места, и все больше и больше впадает в панику. Сбоку на встречной полосе стоит автобус, тоже зажатый в пробке, так близко, что его пассажиры могли бы прикос­нуться к стеклам автомобиля. Однако все в автобусе погру­жены в свои грезы, и хотя неистовство мужчины все усиливается, они похоже вовсе не замечают его существова­ния. В результате возникает жуткое чувство, что мы живем в безумном мире — что во многих отношениях соответствует действительности.

Такое начало фильма о нашем времени - гениальный штрих. Ибо то, что дальше происходит в фильме о «высшем среднем классе» — это нескончаемая погоня за чувственной стимуляцией и симуляция контакта в мире, в котором никто не видит и не слышит никого другого. В этом фильме чув­ством значимости обладают только дети, которые видят яв­ление Богоматери, оказывающееся обманом, и совершающий впоследствии самоубийство органист со своей маленькой семьей.

ность, суды линча и семейные конфликты. Напротив, насилие незримо вплелось в самые благородные и кон­структивные главы американской истории...»¹"

Политические убийства 1968 года дали толчок воз­никновению множества концепций и исследований, посвященных причинам насилия и борьбе с ним. Боль­шинство из них заключаюсь в дебатах между сторон пиками роли природы и сторонниками роли воспита­ния. Первые (отталкивавшиеся в основном от Фрейда) придерживались той точки зрения, что агрессия пред­ставляет собой инстинктивное, генетически обусловлен ное свойство человека и что люди агрессивны по своей природе. Согласно данной точке зрения, это наш об щий крест, пятно на всем человечестве со времен Ада­ма, и мы можем надеяться самое большее на то, что обитающее в наших сердцах зло будет находить свой выход в войнах или иных допускаемых культурой фор­мах насилия.

Их оппоненты, сторонники роли воспитания, считают, что агрессия представляет собой феномен культуры, порождаемый (или по крайней мере сти­мулируемый) средствами массовой информации, по­рочным образованием и, в особенности, телевидением. Бороться с ним следует путем изменения существую­щей методики образования и осуществления контроля над телевизионными программами.

При этом сплошь и рядом игнорируется тот факт, что эти два подхода не исключают другу друга. Аг­рессия действительно является частью человеческого

^ш Brown R.M. Historical Patterns of Violence in America The History of Violence in America: Historical and Comparative Perspectives H.D.Graham, T.R.Gurr (Eds.). NY.: Praeger, 1969. P. 75. (Доклад Национальной комиссии по причинам и предупреждению насилия.)

естества, по при этом она также формируется и уси­ливается культурой и может быть ею же (по крайней мере частично) направлена в другое русло. Наша куль тура — не какая-то данность, она в нас самих. Мы, «существа якобы разумные», как сказала Эдна Вин­сент Миллей в своем сонете, мы и создаем вездесущее телевидение и иные формы массовой коммуникации и посредством их потихоньку учим наших детей аг­рессии. Порождаемое этим противоречие усугубляет переживаемое нами бессилие и то ханжество, кото­рым в пашей культуре окружен вопрос власти.

Однако подлинный аргумент против многих подоб­ных рассуждений по типу «или —или» заключается в том, что они оставляют за рамками дискуссии как раз то, что является наиболее важным аспектом проблемы, а именно вопрос о ценностях, коренящихся как в при­роде, так и в воспитании, соединяющих то и другое и неразрывно связанных с агрессией и насилием.

В заключение своего доклада перед Комиссией но насилию Ричард Максвелл Браун указал на две сто­ящие перед нами проблемы: «Первое — это проблема самопознания <...>. Обретя его, мы должны будем признать, что к насилию прибегали не только хулига­ны и расисты, но что на нем основывалась тактика наиболее добропорядочных и респектабельных наших сограждан. Получив такое знание о самих себе, мы встаем перед следующей проблемой — каким образом раз и навсегда устранить насилие из реальной (одна­ко неявной) американской системы ценностей»¹⁷.

Нет ли здесь вопиющего противоречия? Если наси­лие издавна является неотъемлемой частью «наших высших и наиболее идеалистических стремлений» и

^,; Ibid. P. 76.

тактикой «самых добропорядочных и респектабельных» людей, не стоит ли нам тогда задаться вопросом, не находят ли эти люди, вероятно бессознательно, некото­рую ценность в насилии? Более того, никому не дано изменить систему ценностей простым желанием или иным сознательным способом, вроде того как пропа­лывают сорняки в огороде. Корин ценностей уходят глубоко в архстипические и бессознательные символы и мифы общества. Для того чтобы изменить систему ценностей надо сперва ответить на следующие вопро сы: Что насилие дает индивиду? Какие цели он дости­гает посредством агрессии и насилия?

В нашем утопическом стремлении очистить чело­веческое поведение от проявлений власти и агрессии, мы рискуем принести в жертву самоутверждение, са­моуверенность и даже волю к жизни. В случае успе­ха такого предприятия мы вывели бы расу послуш­ных, пассивных евнухов, подготовив тем самым почву для беспрецедентного по своим масштабам взрыва насилия.

Упростив таким образом суть вопроса, мы рас­суждаем так, будто стоим перед жестким выбором: либо агрессия, либо раса евнухов. Неудивительно, что попав в эту ловушку, мы просыпаемся в холодном поту с ощущением, что у нас отбирают нашу суть — самоутверждение и самоуверенность, — которая де­лает нас людьми и лишившись которой, мы потеряли бы смысл жизни. Мы не понимаем, что агрессия, в своем позитивном аспекте, служит тем жизненным ценностям, утрата которых сделает нашу жизнь поис­тине скудной.

Уже давно я осознал, что для понимания агрес­сии и насилия необходимо рассмотреть власть как основание проблемы. Я также считаю, что данные.

которые предоставляет нам глубинная психология, проливают особый свет на истоки человеческой влас­ти, истоки агрессии и насилия. Исследуя власть, я стремлюсь достичь более глубинного уровня, нежели теории врожденности п воспитания, концепции ин­стинкта и культурной обусловленности. Я ищу ответ на вопрос: чего человек достигает, используя агрес­сию и насилие?

5. Основной тезис данной книги

Я полагаю, что в жизни каждого человека по­тенциально присутствует пять уровней силы. Пер­вый — это сила жить. Эту силу можно наблюдать у младенца — он плачет и яростно размахивает ру­чонками, сигнализируя об испытываемом им дис­комфорте, требуя удовлетворения голода и иных по­требностей. Хотим мы того или нет, сила играет ключевую роль в формировании у ребенка того, что мы называем личностью. Взросление каждого ребен­ка определяется последовательностью трансформа­ций силы, то есть тем, из чего он черпает свою силу и как ее использует, как ее реализует. Это задано самим актом рождения — не культурой как тако­вой, но самим по себе фактом того, что ребенок жи­вет. Если ребенок лишен переживания того, что его действия способны вызывать ответную реакцию ок­ружающих — что показано в проведенном Репе Спитцем исследовании детей-сирот в Пуэрто-Рико, не получавших внимания со стороны медсестер или кого-нибудь другого взамен матери, — он забивает­ся в угол кровати, не говорит, не развивается, бук­вально угасая физиологически и психологически. Крайним проявлением бессилия является смерть.

Сила жить сама по себе не есть добро или зло, она первична но отношению к ним. При этом она и не является нейтральной. Она должна рсализовывать-ся в жизни, иначе последуют неврозы, психозы или насилие.

Следующий этап — это самоутверждение. Каж­дое живое существо нуждается не только в том, чтобы быть, но и в том, чтобы утверждать свое бытие. Это особенно важно для человека, ибо в дар (или в нака­зание) он получил самосознание. Сознание не являет­ся врожденным, но начинает зарождаться у младенца через несколько недель, формируется в течение не­скольких лет и, в действительности, продолжает раз­виваться в течение всей жизни. Встает вопрос о зна­чимости, и начинается долгий и чрезвычайно важный путь к обретению самоуважения или его суррогатов, сопровождаемый страданием от его отсутствия. Фи­зическое выживание как таковое у человека отходит на второй план, уступая место задаче выжить, сохра­нив при этом свою самооценку.

Жажда признания становится ядром потребности самоутверждения. Если в семье ребенок получает при­знание и ощущение значимости как само собой разу­меющееся, он принимает их как должное и обращает свое внимание на иные вещи. Но если самоутвержде­ние блокировано, как то нередко происходит в наше сложное время, когда и родители, и дети подчас пол­ностью сбиты с толку, оно превращается в навязчи­вую потребность, которая руководит человеком на протяжении всей его жизни. Или же, самоутвержде­нию ребенка может препятствовать родительский пат­терн: «мы будем тебя любить, только если ты будешь нам подчиняться». В таком случае ребенок оказыва­ется в плену деструктивных аспектов конкурентности,

начинает торговать собой и миром — другие воспри­нимают его самоутверждение как принижение их са­мих, и наоборот. Это лишь некоторые из форм, кого рые может принимать искаженное или блокированное самоутверждение.

Когда самоутверждение сталкивается с сопротивле­нием, мы прилагаем дополнительные силы, чтобы от­стоять свою позицию, свои убеждения, свое Я — теперь мы утверждаем их в условиях противостояния. Это тре­тья фаза — отстаивание своего Я. Это форма поведе­ния, характеризующаяся большей силой и направлен ностью вовне, нежели самоутверждение. Во всех нас заложена готовность реагировать на нападение. Мы заставляем других обратить па нас внимание, во весь голос заявляя: «Вот он я! Я требую внимания!».

Слова жены Вилли Ломана из пьесы Артура Мил­лера «Смерть коммивояжера» удачно иллюстрируют эту мысль — «необходимо обратить внимание...». Хотя «Вилли Ломан никогда не зарабатывал много. Его имя никогда не упоминалось в газетах... он — человек... И поэтому, он достоин внимания». То, что она, на первый взгляд, отстаивает интересы другого человека, не меняет того факта, что отстаивает их именно она. Некоторые из нас способны отстаивать чужие интересы с большим напором, чем свои. Одна­ко, это лишь иная форма отстаивания своего Я, зача­стую обусловленная требованиями этикета и негатив­ным отношением к «бахвальству».

Четвертая фаза — агрессия. Если в течение неко­торого времени возможность отстаивания своего Я блокируется — как то было на протяжении многих лет с евреями, да и с любым другим национальным меньшинством, — начинают проявляться более жест­кие формы реакции.

Живя в течение трех лет в Салониках, я обратил внимание, что сто тысяч живущих там евреев-сефар-дов, составляющих треть местного населения, по сути образовывали культурную интеллигенцию города. Антисемитские предрассудки, вроде тех, что существу­ют в других странах Европы и в Америке, здесь от­сутствовали вовсе. При этом полностью отсутствовала и агрессивность, ассоциирующаяся в нашей стране с евреями. Своеобразным девизом Салоник стала пого­ворка «Нужно два еврея, чтобы обхитрить грека, и два грека, чтобы обхитрить армянина». Именно в среде армян, находящихся в самом низу местной на­циональной иерархии, развилась агрессивность и страсть к торговле.

В отличие от отстаивания своего Я, то есть прове­дения определенной грани и заявления: «Это я, это мое», агрессия заключается в том, что человек вторга­ется в сферу власти и престижа другого, вторгается па его территорию, забирая себе ее часть. Мотивы здесь могут быть вполне праведными — восстановление ис­торической справедливости, как в случае африканских туземцев, описанных Францем Фэноном в книге «Про­клятые мира сего», освободительная борьба, гордость, и тысячи других причин. Мотивы нас в данный мо­мент не волнуют — мы лишь подчеркиваем, что суще­ствует фаза поведения, потенциально свойственная любому человеку, и в определенных обстоятельствах она может быть приведена в действие. Когда в течение некоторого времени человека полностью лишают воз-j можности дать выход агрессивным тенденциям, тс бе-; рут свое, выливаясь в зомбинодобное омертвение со-' знания, невроз, психоз или насилие.

Наконец, в случае неэффективности агрессивных действий, происходит окончательный взрыв, называе-

мый насилием™. Насилие носит в основном физичес­кий характер, поскольку предыдущие фазы, на кото­рых сохраняется способность действовать с помощью рассуждения и убеждения, были фактически блоки­рованы. В типичном случае стимул, поступающий индивиду извне, напрямую трансформируется в им­пульс нападения, минуя кору головного мозга. По­этому, когда человек впадает в ярость, он далеко не всегда отдает себе отчет в своих действиях, пока вдруг не понимает, что же он натворил.

Ситуация, когда целый народ лишен возможнос­ти реализовать свою потребность в самоутверждении, поистине трагична. Самым наглядным примером для нас является черное население США. Главным пре­ступлением белого человека было то, что на протяже­нии нескольких веков рабства н столетия физической свободы при психологическом гнете, он лишал черно­кожих возможности самоутверждаться. При рабстве сначала физическом, а затем психологическом реали­зация любой из ненасильственных фаз затруднялась или целиком исключалась. Негры могли самоутверж­даться лишь в роли певцов, танцоров, артистов, раз­влекающих белого человека, либо в качестве пахарей на полях, принадлежащих белому человеку, а впос­ледствии — сборщиков его же автомобилей. Это при­вело сперва ко всеобщей апатии, а затем — ко вполне закономерной межрасовой напряженности. Об этом же говорит чернокожий из Гарлема: «Придет время, и будет уже поздно. Все просто взорвется, потому что люди живут в напряжении, у них кончается тернс-

¹⁸ Я описываю здесь самую простую форму насилия, другие формы, например, когда одни подстрекает других, описаны в Главе 9.

ние. А когда оно кончится...»¹⁴ Он обрывает фразу на середине, вполне справедливо предоставляя нам домыслить, какие же могут быть последствия, ибо, как уже было показано, до тех пор, пока не случится взрыв насилия, мы не в состоянии представить, что же может произойти. Ибо пока люди вынуждены вла-чить такое получеловеческое существование, будут иметь место н агрессия, и насилие.

Пока блокируются другие фазы поведения, насилие остается по сути единственным способом, с помощью которого отдельные люди или целые группы могут дать выход невыносимому напряжению и попытаться обрес­ти чувство собственной значимости. Мы часто говорим о склонности к насилию как о чем-то, что формируется внутри человека, однако она во многом также является реакцией на внешние обстоятельства. Источник наси­лия следует искать как в его внутренних, так и во вне­шних проявлениях, в той ситуации, которая блокиру­ет иные формы реакции.

Перечисленные выше пять фаз являются онтоло­гическими, то есть они являются частью человеческой природы человека. Задача онтологии в том, чтобы описать характеристики бытия как такового — в на­шем случае, человека как человека. Приступ дикой ярости может случиться как у трехлетнего ребенка (в форме истерики), так и у шестидесятилетнего челове­ка, и хотя мы в большей степени осудим за это после-

¹⁴ Clark К.В. Dark Ghetto: Dilemmas of Social Power. NY.: Harper and Row, 1965. P. 10. Как выразился другой черный: «Много раз, когда я работаю, я чувствую себя чертовски подавленным, и мне хочется плакать. Я — не мужчина, никто из нас не мужчина! Мне ничего не принадлежит! Я — не мужчина, который может владеть магазином, и все мы тоже».

днего, сама способность к таким действиям потенци­ально присутствует в каждом. Онтологический под ход не исключает развития, но пытается заглянуть в более глубинные уровни. Его не следует отождеств­лять исключительно с «природными» либо «соци­альными» теориями насилия, упомянутыми выше. Он­тологическое исследование направлено на изучение структуры, в которой коренится как природное, так и приобретенное.

Я считаю, что психотерапевтический подход явля­ется одним из наиболее плодотворных методов изуче­ния насилия и агрессии. Мы можем выявить истоки и корни «безумия» и насилия в нашем обществе, ис­следуя случаи Присциллы, Карла или Ханны Грин. Я отдаю себе отчет в опасностях, таящихся в слишком буквальном отождествлении общества с индивидом, однако полностью упускать из виду взаимосвязь меж­ду ними было бы не меньшей ошибкой. Социальные и психологические проблемы уже невозможно рассмат­ривать изолированно друг от друга. Я убежден, что стоит попытаться понять агрессию и насилие в совре­менном обществе в том контексте, на который я уже давно обратил свое внимание благодаря Присцилле и другим, отчаянно нуждающимся в силе.

Глава 2

НЕВИННОСТЬ И КОНЕЦ ЭРЫ

Извечная борьба: осознать нашу собствен­ную сопричастность злу - ужас, который для нас невыносим. Гораздо спокойнее де­лить мир на абсолютно невинных жертв и злокозненных разжигателей чудовищного насилия, окружающего нас повсюду. Что бы ни случилось, не тревожьте нашей невин­ности. Но где же в каждой стране нахо­дится оплот невинности? Не в сумасшед­шем ли доме? <...> U действительно, со-вершенная невинность есть безумие.

Артур Миллер

«С уважением

к ее мукам -но с любовью»

Мы живем в конце эры. Эпоха, которая началась Возрождением, родившемся из сумерек Средневеко­вья, близится к завершению. Эра, делавшая ставку на рационализм и индивидуализм, переживает внут­ренние и внешние трансформации — и пока есть толь­ко смутные, лишь частично осознаваемые предвестни­ки того, что принесет нам новая эпоха. Вспомним гигантов Возрождения — исследователей Земли, как Колумб и Магеллан, исследователей неба, как Копер­ник. С их путешествиями могут сравниться недавние полеты на Луну. Однако практически никто не помнит имен астронавтов, высадившихся на ее поверхность. Зато мы помним названия машин. Героем путешествия

на Луну был не отдельный человек, а ракета, и чело­век был лишь слугой этой ракеты.

Однако не следует делать из этого вывод, что в грядущую эру человек подчинится технике. Возмож­но, наоборот, развитие техники, которая приобретет роль, аналогичную роли рабов античности, заставит нас искать интеллектуальное и духовное содержание, способное заполнить пустоту наших дней и ночей.

Из-за нынешнего разрыва между поколениями власть сошла со своей наследственной колеи, запута­лась, оказалась отданной на поругание. Те, кто рань­ше покорно занимал положение угнетенных: черноко­жие и мексиканцы, женщины, студенты, пациенты психиатрических клиник, заключенные -- пробужда­ются к жизни, заявляют о своем существовании, выд­вигают свои требования. Сила становится новой и ак­туальной темой не только для этих групп, но и для каждого в нашей культуре, стремящегося сориентиро­ваться и занять свое место в вихревых потоках совре­менности. В такое время бессилие — зачастую называ­емое отчуждением и беспомощностью — становится невыносимым.

Есть способ борьбы с бессилием, который заклю­чается в том, чтобы превратить его в видимое досто­инство. Человек в этом случае сознательно отказыва­ется от силы, и тогда не обладать ею становится добродетелью. Я называю это невинностью. Это сло­во {innocence) образовано от латинской частицы in («не») и корня nocens («вина»), обозначая дословно отсутствие вины или греха, безвредность, простоду­шие, чистоту. Применительно к поступкам оно озна­чает «отсутствие вреда или злых намерений».

Для начала необходимо разделить даа_хипа невин­ности. Один — это свойство фантазии, невинность

поэта или художника. Это сохранившаяся у взрослого детская ясность восприятия. Все вокруг обладает све­жестью, чистотой, новизной и красочностью. Из этой невинности проистекают восторг и благоговение. Она ведет к духовности — это невинность Св. Франциска, выразившаяся в его Проповеди к птицам. Возможно, именно это имел в виду Иисус, когда сказал: «Если не будете как дети, не войдете в Царство Небесное». Это детское отношение к миру, сохраняющееся в зрелом возрасте без ущерба для реалистичного восприятия зла, или, говоря словами Артура Миллера, нашей «сопри­частности злу». Это подлинная невинность.

Такая невинность может послужить хорошей защи­той в беде. Женщина, выросшая в истерзанной вой­ной Германии, рассказывала, что вошедшие в ее город французские и марокканские войска воспользовались несколькими днями «свободы» и насиловали всех по­падавшихся им девушек. Хотя ей было тринадцать лет (а они насиловали и девятилетних), она могла беспре­пятственно пройти сквозь группу солдат, поскольку ничего не знала о половых отношениях, ей было неве­домо, что делают мужчины. Она считает, что ее спасла полная невинность — имей она хоть немного опыта, взмаха ее ресниц или случайного, быть может испу­ганного, взгляда (собака кусает того, кто источает за­пах страха) было бы достаточно, чтобы бесчинствую­щие солдаты схватили и ее.

Существует и другой тип невинности, иллюстра­цией которого служит повесть Мелвилла «Билли Бад». Невинность Билли не ведет к духовности, ее суть зак­лючается в зашоренности. Другими словами, это псев доневинность. Она паразитирует на наивности и представляет собой законсервированное детство, сво­его рода фиксацию на прошлом. Это скорее инфанти-

лизм, нежели детскость. Когда перед нами истают воп­росы, слишком масштабные или ужасные для нашего ума - как например, атомная бомбардировка, - мы прячемся за подобной невинностью, обращаем бесси­лие, слабость и беспомощность в добродетель. Подоб­ная псевдоневинность ведет к утопизму; нам незачем видеть подлинные опасности. Повинуясь бессознатель­ному, мы закрываем глаза на реальность и уверяем себя, что мы от нее спрятались. В отличие от невинное ти первого рода, она не делает все ярким и ясным — скорее, она все упрощает. Она вянет перед лицом на­шей сопричастности злу. Такая невинность не может справиться с разрушительностью в нас или в других людях и, как в случае Билли Бадда, становится само­разрушительной. Невинность, неспособная вобрать в себя демоническое, сама становится злом.

Такую же форму принимает невинность в случае невроза. Это фиксация на детстве, которое человек так и не прожил, и за которое он вместо этого цепляется как за единственную защиту от жестоких, нелюбящих или доминантных родителей. Моему пациенту, моло­дому человеку, у которого сложилась сложная струк­тура паразитирования на такой слабости, однажды приснился сон, в котором он увидел себя зайцем, пре­следуемым волками. Но внезапно заяц поменялся с волками ролями и погнал их сам. Оказалось, что то был волк в заячьей шкуре. Порой в распоряжении таких людей есть одна-единственная стратегия, с детства ставшая для них вынужденной необходи­мостью, — они принимают образ внешнего бессилия, требуемого от них ситуацией, а затем украдкой доби­ваются своих целей.

Цитата из Артура Миллера, вынесенная в эпиг­раф этого раздела, говорит именно об этом: «Совер-

шенная невинность есть безумие». Но у Артура Мил­лера есть еще одна фраза (с которой я не согласен), не вошедшая в данный эпиграф: «Там [в сумасшед­шем доме — P.M.] люди плывут по течению жизни, истинно невинные и абсолютно неспособные заглянуть в себя». Как станет ясно из следующей главы, я не верю, что дело здесь в «неспособности заглянуть в себя». Равно как и не в «подлинной невинности». Невинностью это представляется только со стороны. В своей отстраненной невинности, как Ханна Грин, они беседуют с призраками, поскольку не могут най­ти никого больше, кто бы хотел и мог понять их.

В данной книге под этим словом я буду понимать псевдоневинность, которая является распространенной защитой от признания собственной силы или конф­ронтации с ней.

1. Пора цветения и время засухи в Америке

В Америке псевдоневинность имеет столь же дав­ние корни, как и сама страна. «Избранные» отпра­вились морем из Англии, повернувшись спиной к Европе, которая олицетворяла для них порок, гнет аристократии и религиозные гонения. В Америке они надеялись создать государство, воплощающее в себе полную противоположность этому: оплот праведнос­ти, справедливости, демократии и свободы совести. Само основание новой нации стало по сути претво­рением в реальность мифа о Новом Иерусалиме не в отдаленном будущем, а сейчас, на глазах у «избран­ных». Америка началась, как сказал Ричард Хоф-стадтер, с «веры в совершенство», а затем посвятила себя прогрессу. Но возможен ли прогресс, когда со­вершенство уже достигнуто?

А как же быть с религиозными гонениями, вскоре охватившими даже Новую Англию? Как быть с раз­вернувшимся геноцидом индейцев? И неотвратимо началась долгая борьбы между идеалами и реальнос­тью, когда Америка идеалистов — почти совершенное государство, новый Эдем, в траве которого не водят­ся змеи — сошлась в битве с реальностью преследо­ваний и уничтожения индейцев. Иронической иллю­страцией порожденного этой этической дилеммой смятения и ханжества служат записки Бенджамина Франклина: «И если Провидению угодно искоренить сих дикарей, дабы освободить место для земледель­цев, вполне вероятно, что орудием для этого предназ­начен быть ром. Он уже истребил все племена, ранее населявшие побережье». На примере Франклина мы видим, как люди отождествляли свои собственные ин­тересы и интересы своих сограждан с Провидением, с Божьим промыслом. Американцы — «возделывате­ли земли», а геноцид индейцев, вину за который мы еще не осознали — веление Господа. Вот отличитель­ный признак псевдоневинности: собственные интере­сы всегда отождествляются с Провидением. Вот к ка­кому выводу приходят Хью Дэвис Грэм и Тед Роберт Гурр: «Пожалуй, всем народам свойственна своего рода историческая амнезия или избирательность па­мяти, заставляющая забывать досадные ошибки про­шлого. Нет сомнений, что американцы со времен пу­ритан исторически считают себя «богоизбранными», посланными в крестовый поход, чтобы основать в пустыне Новый Иерусалим»²⁰.