Она не знала, хочет ли выяснить правду. А Пьер точно не хотел, чтобы она что‑то об этом узнала.
– У меня появилась отличная идея! – Лавиния хлопнула в ладоши. – Мы устроим танцы. Здесь, в форте. И у тебя будет возможность надеть это платье.
Анжелика начала качать головой. Но Лавиния уже слишком увлеклась своим планом, чтобы заметить ее возражения.
– Это будет чудесно. Будут играть музыканты гарнизона, и мы устроим прекрасное угощение. Пригласим офицеров и нескольких важных горожан. Папа говорил, что ему нужно убедиться в поддержке жителей острова. Разве это не замечательный способ установить хорошие отношения?
Анжелика еще не успела придумать ответ, а Лавиния уже продолжала:
– Танцы дадут нам возможность показать всем, как мы с тобой потрудились над исправлением твоего облика.
– А как же война, мисс Мак‑Дугал? – Анжелика поднялась и потянулась, распрямляя затекшую спину. – Вы уверены, что ваш отец позволит устраивать танцы во время войны?
– Конечно же позволит. Отец мне никогда не отказывает. – Лавиния тихо засмеялась. – С тех пор как мамы не стало, он разрешает мне делать все, что я захочу. К тому же танцы будут идеальным занятием для моего Комитета. Танцы отвлекут солдат от тягот этого дикого места. Подбодрят их и напомнят о доме. Что может быть лучше для возвращения боевого духа в подобные времена?
Анжелика не стала спорить с Лавинией, особенно когда та упомянула, что для подготовки к танцам потребуется не меньше месяца. Анжелика могла лишь молиться, чтобы в течение этого времени американцы успели захватить форт и они с Жаном могли счастливо пожениться. И чтобы ей не пришлось волноваться по поводу сияющего платья и того, что может сделать Эбенезер, увидев ее в подобном наряде.
А пока она была благодарна Лавинии хотя бы за то, что та не потребовала носить это платье в офицерских казармах.
– Пахнешь так, словно вылила на себя целый флакон духов, – подмигнул ей Пьер, когда они вышли из каменного дома и обогнули бывшую лужайку, где теперь группа солдат тренировалась в боевом построении и строевом шаге.
Анжелика лишь с отвращением покачала головой, отвратительный запах никак не желал выветриваться из ее домотканой одежды.
– Она настаивает на том, что каждый день будет душить меня своими парфюмами, – ответила Анжелика. – Так она надеется избавить меня от вони курятника.
– Как жаль. – Пьер посмотрел куда‑то в сторону низкого дома, служившего продовольственным магазином. Вдоль внешних стен стояли пустые бочки, а темнота внутри говорила о том, что торговля уже прекратилась. – Никак не могу понять, почему Лавинии не нравится вонь курятника. Она такая…
– Домашняя? – Анжелика следовала за ним, наслаждаясь дружеской перепалкой после долгих часов серьезной вежливости с Лавинией.
– Да. Определенно домашняя и уютная во всем, что касается вони.
– Я тоже не могу понять, чем ей это не нравится, – поддразнила его Анжелика, игнорируя взгляды нескольких солдат, которые в свое свободное время стояли на длинном переднем крыльце бараков, писали письма домой или возились с портянками.
Пьер улыбнулся ей, оборачиваясь через плечо:
– Ну, machérie, даже если Лавинии удастся заглушить твой милый куриный аромат своими духами, твоих прекрасных волос она не испортит.
Анжелика подняла руку к волосам, коснулась пальцами тонких локонов, которые свободно спадали возле ушей. Лавиния собрала все ее волосы в высокую модную прическу, оставив только кудряшки на висках.
– Тебе не кажется, что я выгляжу просто глупо?
– Ты выглядишь потрясающе. – Несмотря на игривый тон, взгляд Пьера был совсем не шутливым.
Его глаза потемнели и искрились чувством, от которого у нее приятно теплело в животе.
– А я‑то думала, что ты предпочитаешь видеть мои волосы распущенными. – Анжелика не удержалась от комментария, когда они зашагали вверх по холму, к северным воротам форта.
– Ты права, – ответил Пьер, кивнув часовому, который распахнул для них дверь. Как только они оказались за пределами высокой ограды, Пьер повел ее прямо в лес, в ту часть, которая уходила в сторону от города. – Мне нравятся твои длинные волосы. Но если уж ты должна носить высокую прическу, то эта идет больше всего.
Она не знала, куда он ее ведет, но, как обычно, это было ей безразлично. Анжелика доверяла Пьеру, любила проводить с ним время, и, когда они были вместе, все остальное не имело значения.
На опушке леса он остановился и повернулся к ней.
– Ты идеальна, за вычетом одного. – Пьер потянул ее воротничок и, освободив завязки, раскрыл ее шею. – Вот.
И прежде чем она сумела что‑то ответить, он развернулся и зашагал между соснами с такой уверенностью и легкостью, словно там была тропинка.
Анжелика устремилась следом. Сердце напевало приятную мелодию.
Шагая за Пьером, она любовалась его пружинистой походкой, гордой посадкой головы, уверенностью в себе, которую он излучал. Анжелика запыхалась, пытаясь не отставать, – нехоженые дорожки в лесу она знала не хуже Пьера, и ей хотелось доказать, что она до сих пор не растеряла силы и ловкости.
Наконец они вышли на поляну, которая граничила с фермой Доусмана, и Пьер остановился. Он смотрел вверх, на высокий кедр – одно из самых больших деревьев на острове. Их думательное дерево, к которому они всегда убегали в детстве, когда хотели побыть в одиночестве.
– Иди сюда. Я хочу кое‑что тебе показать.
– Что? – Она с нетерпением улыбнулась.
Он подпрыгнул, подтянулся и уселся на нижнюю ветку, а затем протянул ей руку.
– Тебе придется чуть подождать, и ты сама все поймешь.
Он медленно поднимался вверх, то и дело останавливаясь и помогая ей преодолеть каждую из похожих на ступеньки ветвей. Анжелика позволяла ему помогать, хотя вполне могла забраться на любое дерево острова и без посторонней помощи, как делала это в детстве. Но ей нравилось его джентльменское внимание, несмотря на то что она в нем не нуждалась.
Добравшись до середины ствола, Пьер сел на одну из надежных веток и подвинулся, чтобы она могла сесть рядом. Места было мало, и Анжелике пришлось прижаться к его боку. Их плечи и бедра соприкасались. На миг его тяжелое дыхание смешалось с ее, и это был единственный звук в темной прохладе вечнозеленой кроны.
Пьер посмотрел вверх и указал на пару веток над ними. Там было гнездо из длинной травы, листьев и веток.
– Что это? – спросила она.
– Брошенное беличье гнездо, в котором поселилось семейство больших ушастых филинов.
– Правда?
Он кивнул.
– Прошлой ночью, возвращаясь домой после работы в форте, я видел, как самец вылетает на охоту, и проследил его до нашего дерева.
Они сидели молча, запрокинув головы и глядя на дно гнезда.
– А если я взберусь наверх и посмотрю поближе?
Пьер покачал головой.
– Если вести себя тихо, то, возможно, увидим птенцов. – Тепло его дыхания согрело ее щеку.
Тело Анжелики напряглось. Ей хотелось притвориться, что это лишь от желания увидеть маленького совенка. Но она не могла сосредоточиться ни на чем, кроме близости Пьера – его тела, прижатого к ней, того, как поднимается и опадает при дыхании его грудь, как согревает его рука.
Пьер вытащил кожаную сумку из‑под рубашки и начал возиться с завязками, шипя на загрубевшие от тяжелой работы пальцы.
– Расправь подол, – прошептал он.
Анжелика натянула покрытую пятнами ткань, жалея, что они не отстирываются. Он поднял сумку и высыпал содержимое ей на колени.
Неожиданная радость согрела ее, как согревали порой широкие полосы солнечного света, пробивавшиеся сквозь ветви.
– Земляника! – восхитилась она.
– Я помню, как ты ее любишь, поэтому днем собрал для тебя немного.
– Первая в этом году. – Анжелика выбрала самую спелую, выдернула зеленый хвостик и отправила ягоду в рот.
Смесь кислоты и сладости показалась райским наслаждением, и девушка зажмурилась, смакуя каждый оттенок вкуса сочного угощения.
Проглотив последнюю каплю сока, она открыла глаза и быстро выбрала вторую ягодку. Еды на острове стало вдоволь, но скупость Эбенезера осталась прежней, и Анжелике редко удавалось наесться досыта.
Она отправила в рот очередную ягоду и только потом поняла, что Пьер все это время наблюдает за ней. Анжелика повернулась к нему с улыбкой.
– А ты почему не угощаешься? Ты же собирал не только для меня.
Но он не улыбнулся в ответ. Вместо этого его глаза стали темными и непроницаемыми, а взгляд сосредоточился на ее губах.
Анжелика перестала жевать и затаила дыхание. Что‑то в выражении его глаз едва не заставило ее поверить, что он больше хочет ощутить вкус ее губ, чем попробовать землянику.
Она замерла. Мир вокруг внезапно стал поразительно тихим, и в этой оглушительной тишине она почти слышала, как колотится сердце Пьера.
Он погладил ладонью ее щеку, скользнул дальше, так, чтобы большой палец касался ее уха. С невероятной нежностью погладил этим пальцем местечко под подбородком, где бешено колотился ее пульс.
Ей хотелось запрокинуть голову и позволить его пальцам скользить по коже, но она слишком ослабела, слишком растворилась в чувствах, чтобы пошевелиться.
Пьер встретился с ней глазами. И, не отпуская ее взгляда, подался вперед, словно намереваясь ее поцеловать. А затем помедлил долю секунды, словно прося ее разрешения.
В ответ она могла лишь податься ему навстречу.
Разве он мог до сих пор не знать, что ее сердце в полной его власти, хочет она того или нет? Так было всегда. Она лишь обманывала себя, убеждая в обратном.
Пальцы Пьера напряглись на ее шее, привлекая ближе.
Анжелика хотела его поцеловать, она всегда мечтала о поцелуе с ним. И отрицать этого уже не могла.
– О, – прошептала она, когда он на долю секунды коснулся ее губ, дразня теплой мягкостью прикосновения, словно собираясь никуда не спешить и наслаждаться каждым мгновением, каждым оттенком чувства.
Пьер снова коснулся ее губ, но тут же отстранился. Ее живот напрягся от желания. И когда его рот вновь накрыл ее губы, задержавшись на этот раз на мгновение дольше, Анжелика подалась вперед. Но Пьер оставался недостижим, держался на волосок дальше, дразня ее губы легкими, словно перышко, прикосновениями.
– Пьер… – выдохнула она, когда его губы в очередной раз коснулись ее.
Тяга, нараставшая внутри, говорила ей, что может быть нечто гораздо большее, что поцелуй бывает полнее этого сладкого поддразнивания.
– Пожалуйста, назови меня снова по имени, – сказал он.
– Пьер, – прошептала она ему в губы. – Пьер…
Он прервал ее поцелуем, страстным и решительным, обнял, не желая отпускать. Пьер был необоримым течением, которое захватывало, увлекало в глубину его поцелуя, до тех пор, пока она не поняла, что тонет.
Ее спугнул раздавшийся сверху скрип, и Анжелика резко отстранилась. Вина и смущение вспыхнули с такой силой, что она сжалась, быстро прикрыв рукой рот.
Пьер отпустил ее, но смотрел так, словно готов снова привлечь ее к себе и поцеловать. Разгоревшийся в ее теле пожар говорил, что во второй раз ей будет куда сложнее ему сопротивляться.
Он протянул руку к ее волосам, коснулся локона.
Анжелика помотала головой и отстранилась.
Пьер замер, его глаза расширились. Как бы ей ни хотелось его внимания, но пульс отбивал тревожный сигнал. Она не могла позволить Пьеру снова разбить ее сердце своим уходом.
Анжелике вдруг вспомнился день перед первым его исчезновением, пять лет назад, когда он точно так же увел ее в лес. Они пришли тогда на один из прибрежных обрывов, и Пьер показал ей гнездо ширококрылого канюка, совсем как сейчас. Они просидели там несколько часов, наблюдая за гнездом.
Она выслушивала всю его ярость и злость на отца, на семью, которая его не понимает. И когда Пьер наконец выдохся, он взял ее за руку, переплел с ней пальцы.
– Я люблю тебя, Анжелика, – сказал он тогда и нежно поцеловал ее в щеку.
В тот миг она была самой счастливой тринадцатилетней девочкой на земле. И неважно было, что ему почти восемнадцать, что он злится на весь мир, что он хочет уехать с острова и никогда больше не возвращаться.
Он сказал, что любит ее.
Ее сердце тогда разрывалось от любви к нему, любви, которая росла в ней все годы их детства. Ей не стоило тогда говорить вслух, что она тоже его любит, но она призналась.
А на следующее утро он ушел. Ушел, не сказав ей, куда направляется и когда вернется. Ушел и забрал с собой ее сердце.
За годы его отсутствия она успела узнать, что любовь бывает разной. И что Пьер не любил ее в романтическом смысле.
Он любил ее как друга. Не больше.
Это осознание ударило больнее, чем Анжелике хотелось бы признать. Еще больнее было то, что за все пять лет своего отсутствия он ни разу не подумал написать ей, навестить ее, отправить ей хоть самый маленький подарок.
Он совершенно забыл о ней. И если он так понимал любовь, то Анжелика такой любви не хотела.
А как ей справиться с болью в этот раз? Он снова уйдет…
Она чуть сдвинулась на ветке, чтобы не касаться его.
– Прости, Пьер. Мне не стоило… нам не стоило…
Он снял шляпу, запустил пальцы в волосы, резко, рвано выдохнул.
Анжелика отчаянно пыталась придумать, что такого сказать, чем можно разрядить напряжение между ними.
– Я должна хранить верность Жану.
Пьер нахлобучил шляпу.
– Ты права. О Жане я не думал.
Некоторое время они сидели молча, и только ветер шелестел кедровыми иглами, стучали высохшие шишки, оставшиеся на дереве с прошлого года, и все усиливался запах смолы. Сквозь ветки можно было увидеть раскинувшиеся почти до северного берега поля.
– Ты скоро уезжаешь. – Анжелике не хотелось, чтобы Пьер на нее злился. – Когда же война закончится, Жан вернется домой и я стану его женой.
Плечи Пьера поникли.
Да, он совершенно ясно дал понять, что считает Жана неподходящим для нее мужем. Но вдруг у его возражений были и другие причины? Анжелика боролась с мыслями о том, что Пьер ее ревновал. Мог ли этот поцелуй означать, что Пьер сам хочет на ней жениться? Или он просто очаровывал ее, как делал с большинством знакомых ему женщин? В конце концов, она видела, как он смотрел на Лавинию. И, останься он с Лавинией наедине в тени кедрового дерева, то, возможно, поцеловал бы и ее.
Анжелика подавила дрожь. Нельзя было позволять себе ложных надежд. Ведь это же Пьер. А Пьер всегда был… эгоистом. Разве нет?
Она выбрала самую крупную и сочную ягоду из тех, что он для нее собрал, и протянула Пьеру, надеясь, что он примет подобное предложение помириться. Он помедлил, затем, когда она кивнула, оторвал зеленую верхушку и бросил ягоду в рот.
Пальцы Анжелики застыли над ягодами на ее коленях. Она ждала, что Пьер что‑то скажет. Что угодно. Она не хотела, чтобы он уезжал с острова, злясь на нее.
– Тогда, полагаю, ты целовала Жана? – его голос был тихим, почти веселым.
Она облегченно вздохнула, радуясь, что к нему возвращалось хорошее настроение.
– Мы однажды поцеловались.
– Всего однажды?
– Да, один раз.
– Да что с ним не так? – рассмеялся Пьер.
– Он просто хороший.
– И скучный.
– Пьер! – Анжелика сама слышала, что возмущению не хватает искренности.
– Будь я на его месте, я ни за что бы не удовлетворился одним поцелуем.
– Тогда хорошо, что ты не он, потому что большего ты от меня не добьешься.
Пьер улыбнулся:
– И когда он тебя поцеловал?
Она знала, что должна возмутиться, потому что у Пьера не было никакого права расспрашивать о них с Жаном. И все же ей отчего‑то хотелось ответить правду.
– Он поцеловал меня в тот день, когда англичане заставили его покинуть остров.
– На прощание?
Она кивнула. Это произошло на заполненном людьми берегу, вокруг толкались другие островитяне. Жан со слезами обнял и поцеловал Мириам, а потом повернулся к ней. Обнял одной рукой, неуклюже поглаживая по спине, а потом быстро поцеловал. Все закончилось, не успев начаться, она даже почти не ощутила прикосновения его губ.
А потом он сел в лодку, которая должна была отвезти его к кораблям у выхода из бухты. Анжелике на память осталась лишь его нежная улыбка, которую она пыталась хранить в сердце.
– Поцелуи на прощание не считаются настоящими поцелуями, – сказал Пьер.
– Совершенно точно считаются. – Тот поцелуй был абсолютно не похож на поцелуй Пьера. Ни в чем. В животе что‑то сжималось при мысли о том, как губы Пьера приникают к ее губам, и мягкость, нежность сменяются властностью и настойчивостью.
Она быстро сунула в рот землянику, пытаясь избавиться от ощущений, которые до сих пор хранили губы. Пусть Жан не умел целоваться так же, как Пьер, но принижать и преуменьшать привязанность Жана она не будет.
Пьер все еще улыбался, но, когда он вопросительно приподнял брови, Анжелика заметила в его глазах скрытую под веселостью внимательность.
– Любой поцелуй короче пятнадцати секунд поцелуем не считается. – Пьер бросил в рот еще одну ягоду.
– Пятнадцати секунд? – Она коротко рассмеялась. – Ты у нас стал специалистом по поцелуям?
Пьер пожал плечами:
– Ты целовалась с нами обоими. Кто лучше?
Она не сумела удержаться и посмотрела на него, на его губы, которые несколько минут назад заставили ее парить от удовольствия.
Его улыбка стала самодовольной, словно он услышал ее ответ, хотя Анжелика не сказала ни слова.
Она шутливо толкнула его в бок.
– Ну перестань, Пьер. Ты ведешь себя как самовлюбленный павлин.
Он снова рассмеялся, а она ощутила тепло этого вечера и вспомнила, как она благодарна за каждую проведенную с ним минуту.
– Если захочешь попрактиковаться, – сказал он, – я в твоем распоряжении.
Она снова его толкнула.
– А что? – невинно поинтересовался Пьер. – Очевидно же, что Жану надо научиться тебя целовать. Я могу дать пару уроков, а ты потом научишь его.
С кем‑то другим она не осмелилась бы обсуждать настолько деликатную тему, как поцелуи. Но с Пьером Анжелика всегда была откровенна.
– Знаешь, я уверена, что в нормальной ситуации Жан справится сам.
Пьер фыркнул:
– И мало чем будет отличаться от жующей жвачку коровы.
Она мысленно представила стоящих рядом Жана и Пьера.
На фоне эффектного красавца Пьера Жан действительно казался простым и скучным. Он был приземленным, спокойным, любил размеренную жизнь и никогда не мечтал о том, что за горизонтом может ждать нечто лучшее, нечто большее.
– Жан не такой замечательный, как ты, Пьер, – сказала она наконец. – Но он хороший. И он меня любит.
Улыбка Пьера поблекла, лицо стало серьезным.
Несколько мгновений она, затаив дыхание, ждала, что Пьер скажет: он тоже любит ее. И пообещает всегда быть рядом. Но они оба знали правду. Пьер не мог обещать того, чего не мог выполнить.
Глава 12
Пьер снова взмахнул топором. Мышцы болели, пальцы и ладони жгло, как огнем, от мозолей, натертых и лопнувших много часов назад.
Бревно разлетелось со стуком, который заставил его очнуться. Пьер нагнулся, поднял расколотые дрова и бросил их на огромную кучу тех, что уже нарубил.
– Сынок, отдохни, – раздался из дома голос Мириам. – Пожалуйста.
Пьер вытер пот, заливавший ему глаза. Рубашка промокла насквозь и липла, словно вторая кожа. И окружающий воздух был влажным настолько, что казался липким и мешал дышать.
Небо приобрело цвет штормового озера. Вот бы пошел дождь и избавил их от этой изнурительной жары. Пьер поглядел на запад, в направлении своего секретного озерца, и пожалел, что не может бросить все и сбежать купаться. Отправься он со своей бригадой, можно было бы нырнуть в прохладную реку или хотя бы облиться водой. Его окружала бы чистая речная вода, остужал прохладный лесной ветер.
– Пьер, ты слишком много на себя взваливаешь, – сказала матушка. – Мне кажется, на сегодня хватит.
– Я почти закончил! – крикнул он в ответ. Девять часов вечера, июнь – он наверняка мог поработать еще час, прежде чем окончательно стемнеет. Пьер посмотрел на груду бревен, ждущих его топора. Он не закончит, пока не расколет последнюю чурку из тех, что вчера нарубил. А затем нужно будет уложить их у дома или в амбаре. И все же он сомневался, что матушке хватит дров на долгую зиму.
Проблема с фермой была в том, что работа на ней никогда не заканчивалась.
Стоило закончить что‑то одно, как десять новых дел требовали его внимания – в отличие от торговли, в которой дневные достижения считались по взмахам весел вояжеров.
Они проплывали тридцать миль в день, пятьдесят пять ударов весла в минуту, четырнадцать часов в день.
И даже во время переходов было ясно, как измерить свой прогресс.
С девяностофунтовыми скрутками меха на спинах и головах вояжеры могли проходить по половине мили за десять минут.
Но ферма… Он разочарованно покачал головой, думая об оставшейся работе.
Три недели, которые он собирался здесь провести, уже закончились, а он все еще был на острове – так и не сумев найти помощника, который бы работал у матушки. Ему рекомендовали нескольких людей, но дальше дело не пошло. Никто не хотел наниматься, учитывая непредсказуемость идущей ныне войны и нависшую над островом угрозу атаки американцев.
Как Пьер ни старался, он не мог просто уйти.
Он знал, что будет чувствовать себя виноватым, что не сможет доплыть до Монреаля и привычно радоваться жизни со своей бригадой, зная, что оставил Мириам такой же беспомощной, какой ее обнаружил.
Ну почему именно сейчас, после стольких лет вольной и беззаботной жизни, в нем внезапно проснулась совесть?
Он взглянул на тяжелые серые тучи над головой. Он знал, что действительно происходит. С тех самых пор, как он раскаялся и доверил себя Господу, пальцы Святого Духа сомкнулись на его сердце, и он больше не мог игнорировать это давление, побуждавшее выбрать правильный путь.
Он должен был позаботиться о матушке.
И пусть он не мог слышать голос Господень, но Дух, направлявший его, повторял Пьеру услышанные от Рыжего Лиса слова – что этим летом он нужен матушке больше, чем его бригаде.
К тому же две ночи назад, под покровом тьмы, когда он плавал в Буа‑Блан и отправил американским силам очередное послание, он получил сообщение от Рыжего Лиса: у бригады пока не было ни одного столкновения с агентами Северо‑Западной компании. Они отлично справлялись и сами.
Возможно, и не случится ничего ужасного, если он останется на острове на все лето?
Он снова вытер стекающий на глаза пот, как раз вовремя, чтобы заметить, как из леса появляется Анжелика и шагает по лужайке в сторону фермы. Он не мог удержаться и не смотреть на нее, на то, как плавно движется ее ладная фигурка.
В памяти ожил тот поцелуй на дереве, несколько дней назад, и то, как она назвала его по имени, какими мягкими были ее губы. Никогда в жизни он не встречал женщины, которую ему так сильно хотелось бы поцеловать. И даже когда она отстранилась, он с трудом удержался от того, чтобы не обнять ее снова и не продолжить. О чем он только думал? Ему вообще нельзя было заводить отношений с женщинами, и уж тем более – с милой невинной девушкой вроде Анжелики.
В прошлом у него никогда не было с этим проблем. Он считал Анжелику исключительно своим другом. Что изменилось?
И если вопрос бессмысленным рикошетом метался в мозгу, ответ был вполне очевиден. Она изменилась. Она выросла. И не только превратилась в привлекательную женщину, она стала еще приятнее, добрее и веселее. С ней было хорошо. Она следовала за ним без страха и вопросов. Нет, она не стала слишком взрослой для карабканья по ветвям и до сих пор понимала его, как никто и никогда не понимал. Пьер не мог не признаться себе, что его тянет к Анжелике точно так же, как в детстве. Только теперь сила этого притяжения возросла в несколько раз.
Он поставил на колоду очередное полено, покачал, примерился и снова взмахнул топором, надеясь, что это отвлечет его мысли от Анжелики. Он пытался сосредоточиться на свисте топора и стуке поленец, чтобы не смотреть, как она приближается. Но с каждым ее шагом его мышцы напрягались все сильнее, пока Пьер не почувствовал, что при малейшем давлении сам разлетится на кусочки.
И зачем она только выросла? Почему все не осталось, как прежде?
Краем глаза он наблюдал, как она обнимает матушку.
Возможно ли, что поэтому он не сумел заставить себя уехать? Потому что не был готов оставить Анжелику?
Пьер опустил топор и прислонил его к разбросанным у колоды поленцам. Нет, причина наверняка в другом. Он ведь не искал сейчас отношений с женщиной. Он не хотел появления женщин в его жизни, так ведь?
Нет. Конечно же нет. Он всего лишь беспокоился об Анжелике и матушке, потому что они оставались на острове одни и рассчитывать могли только на себя. И в свете опасностей грядущей битвы Пьер хотел сделать все, чтобы до отъезда обеспечить их безопасность.
Возможно, он и останется на все лето, сделает все, чтобы подготовить их к зиме и защитить во время сражения с американцами. А затем, когда Рыжий Лис вернется с бригадой и свежими товарами и припасами, он все же уйдет.
Пьер тяжело вздохнул и повернулся, чтобы посмотреть на Анжелику.
Он уже видел ее сегодня, когда отводил в форт для урока с Лавинией и провожал оттуда. От Анжелики он никогда не уставал.
Она ответила ему смущенной улыбкой, от которой Пьеру хотелось все бросить, схватить ее за руку и сбежать вместе с ней.
– Вижу, ты снова увиливаешь от работы на постоялом дворе, – улыбнулся он вместо приветствия.
– Вижу, ты, как обычно, ленишься и ничего не делаешь. – Она кивнула на огромную груду наколотых дров.
Пьер радовался тому, что она совершенно не стеснялась и не боялась оставаться с ним после того поцелуя, изо всех сил делая вид, что ничего подобного не произошло.
И все же привычные дружеские шутки скрывали нечто новое, куда большее, чем прошлое детское восхищение. Пьер то и дело ловил на себе ее взгляд, такой внимательный и пронзительный, что у него закипала кровь. Он видел румянец на ее щеках, замечал участившееся дыхание, тень желаний, время от времени мелькавшую на ее лице.
Анжелика говорила, что хочет быть с Жаном и ждет того времени, когда станет его женой, но Пьер не мог справиться со странной потребностью – он хотел получить доказательство того, что его она хочет больше, чем Жана. Если бы он захотел, он мог бы добиться ее привязанности. Достаточно было приложить немного усилий, и он очаровал бы Анжелику, она не сумела бы ему сопротивляться.
Но как же Жан? Пьер вернулся на остров, чтобы попросить прощения у семьи, в том числе и у Жана. Он хотел восстановить разорванную связь с родственниками, хотел получить прощение, а не злить своего брата.
И все же у Анжелики было право выбрать любого, по собственному желанию. Ей необязательно ограничиваться Жаном.
Она не обязана выходить за него замуж по принуждению. И если она найдет того, кого любит больше, то наверняка не будет чувствовать себя чем‑то обязанной его брату.
– Как тебе удалось ускользнуть на этот раз? – спросил он.
– Эбенезер ушел, а Бетти уже спит. Она беременна и в последние дни быстро устает.
– И улучив редкий момент свободы, ты решила прийти сюда, потому что я такой неотразимый и ты хотела меня увидеть? – поддразнил он.
– Не льсти себе. Я пришла повидать Мириам. – Анжелика лукаво улыбнулась, а затем повернулась к его матушке. Они заходили в дом, и Пьеру хотелось задержать ее, не дать исчезнуть внутри. Хотелось поговорить подольше, без обычных ограничений и свидетелей.
– Я остаюсь до конца лета. – Слова вырвались сами, он не успел их остановить. Обе женщины замерли, а затем одновременно обернулись с одинаково потрясенным выражением лиц.
– Я могу, – поспешно добавил он, размышляя, не стоит ли отыграть назад сказанные слова, сможет ли он действительно остаться на все лето. – Помогу со сбором урожая и немного поохочусь, чтобы у вас был хороший припас до начала зимы.
– Слава Господу, – сказала матушка, просияв улыбкой. – Это было бы великолепно, Пьер.
Анжелика моргнула и внимательно всмотрелась в его лицо. Ее чудесные карие глаза были полны удивления.
– А ты хочешь, чтобы я остался на лето, Анжелика?
Ему нужно было знать, хочет ли она, чтобы он остался, рада ли она его присутствию рядом.
– А ты сам хочешь остаться? – спросила она.
Пьер помолчал в поисках правдивого ответа. Частичной правды ей будет мало.
– Ты знаешь, что я люблю свою бригаду и скучаю по путешествиям с ними. Но я думаю, что правильно будет остаться здесь и помочь вам. Именно этого хочет от меня Господь.
Она кивнула:
– Это очень благородный поступок. Я знаю, что тебе нелегко далось такое решение.
– От того, что ты здесь, оно было немного легче. – Он попытался превратить все в шутку, но слова получились вполне серьезными.
– Вот мы и выяснили, кто тут самый неотразимый. – Она тоже пыталась шутить, но голос слегка срывался, выдавая ее реакцию на услышанное.
Она была рада, что он остается на лето.
А вот матушка слегка нахмурилась и обернулась к нему лицом. Неужели она как‑то поняла, что его чувства к Анжелике превратились в нечто куда большее, чем просто дружеская привязанность?