Эйлин потянулась через стол, взяла из рук сына то, что осталось о пиццы, и положила на жестяной поднос с небольшими огрызками корочки.
– Люки, даже если это случится, разве ты не будешь скучать по друзьям?
Его лицо омрачилось.
Да. Особенно по Рольфу. И по Майе. Хотя официально мы не можем приглашать девочек на весенние танцы, неофициально она моя подруга. Так что – да. Но.
Они ждали. Их сын, всегда общительный и часто многословный, теперь вёл какую-то внутреннюю борьбу. Он начинал говорить, останавливался, снова начинал и снова останавливался.
– Я не знаю, как это описать. Не знаю, смогу ли.
– Попытайся, – сказал Герб. – В будущем у нас будет ещё много важных разговоров, но этот – самый важный. Так что, попытайся.
В передней части ресторана появился Ракета Ричи и принялся танцевать под Mambo Number 5. Эйлин наблюдала, как фигура в серебряном космо-костюме начала подзывать посетителей жестом руки в перчатке. Несколько маленьких детей присоединились к ней, танцуя под музыку и смеясь, в то время как их родители смотрели, щёлкали фотографии и аплодировали. Не так давно – коротких пять лет назад – Люки был одним из таких детей. Теперь они говорили о невозможных переменах. Она не понимала, как такой ребёнок, как Люк, мог родиться у такой пары, как они, у обычных людей с обычными стремлениями и ожиданиями; порой, ей хотелось другого. Иногда она сильно ненавидела роль, в которую они были поставлены, но она никогда не испытывала ненависти к Люки, и никогда не будет. Он был её мальчиком, единственным и неповторимым.
– Люк? – сказал Герб очень тихим голосом. – Сынок?
– Это просто следующий шаг, – сказал Люк. Он поднял голову и посмотрел прямо на родителей, его глаза светились таким блеском, который они редко видели. Он скрывал от них этот блеск, потому что он знал, что он пугает их так, как не могут напугать пара дребезжащих тарелок. – Разве вы не понимаете? Это следующий шаг. Я хочу поехать туда… и учиться… и затем двинуться дальше. Эти заведения, как Брод.Не цель, а только ступеньки к цели.
– К какой цели, милый? – спросила Эйлин.
– Не знаю. Я так много хочу узнать и понять. У меня эта штуковина в голове… она разрастается… и иногда это приятно, но в основном – нет. Иногда я чувствую себя таким ничтожным… таким чертовски глупым.
– Нет, милый. Глупым тебя точно не назовёшь. – Она дотронулась до его руки, но он убрал её, мотая головой. На столе задрожал жестяной поднос для пиццы. На нём запрыгали огрызки от корочки.
– Это бездна, ясно? Иногда она мне снится. Она бесконечна и полна неизвестных существ. Хотя я не понимаю, как бездна может быть полна – это оксиморон, – но так оно и есть. От этого я чувствую себя ничтожным и глупым. Но над ней есть мост, и я хочу зайти на него. Хочу встать в центре и вскинуть руки…
Они завороженно и немного испуганно наблюдали, как Люк поднял руки к своему узкому, напряжённому лицу. Поднос для пиццы теперь не просто дрожал, а дребезжал. Как иногда тарелки в шкафах.
– … и все эти существа в темноте взмоют вверх. Я знаю.
Поднос покатился по столу и упал на пол. Герб и Эйлин едва обратили на это внимание. Так случалось, когда Люк был взволнован. Не часто, но иногда. Они привыкли к этому.
– Я понимаю, – сказал Герб.
– Брехня, – сказал Эйлин. – Мы оба не понимаем. Но тебе стоит готовиться, собрать документы. Сдать АОТ. И сделав это, ты всё равно можешь передумать. Но если не передумаешь, если останешься верен себе… – Она посмотрела на Герба, который кивнул. – Мы попробуем всё устроить.
Люк улыбнулся, затем поднял поднос, взглянув на Ракету Ричи.
– Я любил танцевать с ним, когда был маленьким.
– Да, – сказала Эйлин. Ей снова понадобилась салфетка. – Это уж точно.
– Ты ведь знаешь, что говорят о бездне? – спросил Герб.
Люк помотал головой – либо это высказывание было настолько редким, что он не знал о нём, либо не хотел портить эффект.
– Когда ты смотришь в бездну, бездна в ответ смотрит на тебя.
– Уверен, – сказал Люк. – Эй, может, закажем десерт?
АОТ тест, включая сочинение, длился четыре часа, но в середине был небольшой перерыв. Люк сидел на скамейке в школьном вестибюле, жевал сандвичи, которые приготовила его мать, и думал о книге. Он принёс с собой «Голый завтрак»[26], но один из наблюдателей забрал её (вместе с телефоном, как и у всех остальных), сказав, что потом всё вернёт. Он также перелистал все страницы на предмет «грязных» картинок или шпаргалок.
Пока он жевал «Снэкималс», он обратил внимание на нескольких других абитуриентов, которые стояли вокруг него. Большие парни и девушки, ученики старших классов.
– Парень, – спросил один из них, – ты-то что тут делаешь?
– Прохожу тест, – ответил Люк. – Как и вы.
Они задумались. Одна из девушек сказала:
– Ты – вундеркинд? Как в кино?
– Нет, – ответил с улыбкой Люк, – просто на той неделе мне на голову упал кирпич.
Они рассмеялись, что было хорошим знаком. Один из парней протянул ладонь и Люк дал ему пять.
– Куда собираешься? В какой институт?
– В МТИ, если возьмут, – сказал Люк, что было не всей правдой; его уже предварительно зачислили в оба института на выбор при условии, что он пройдёт тест – не такая уж сложная задача; пока что тест шёл на ура. А пугали только окружающие его дети. Осенью он будет ходить с такими же на занятия – намного старше, в два раза крупнее, и конечно, все они будут глазеть на него. Он обсуждал это с мистером Гриром, сказав, что, вероятно, будет казаться им чудиком.
– Важно, чтоты будешь чувствовать, – сказал мистер Грир. – Старайся не забывать об этом. И если нужно будет поговорить с кем-то – о своих чувствах, – то всё в твоих руках. Ты всегда можешь написать мне.
Одна из девушек – красивая и рыжеволосая – спросила, решил ли он математический вопрос об отеле.
– Об Аароне? – спросил Люк. – Да, конечно.
– И что ты написал? Помнишь ответ?
В задаче спрашивалось: сколько парень по имени Аарон должен заплатить за х ночей в номере отеля, если там брали 99,95 долларов за ночь, плюс 8% налога, плюс 5 баксов единовременного сбора. Конечно, Люк помнил, потому что это была каверзная задача. Ответом было не число, а уравнение.
– Это «В». Смотри. – Он достал ручку и написал на своём пакете из-под обеда: 1,08(99,95х) + 5.
– Ты уверен? – спросила она. – Я выбрала «А». – Она наклонилась, взяла у Люка пакет – он уловил приятный запах сирени от её духов – и написала: (99,95 + 0,08х) + 5.
– Замечательное уравнение, – сказал Люк, – но именно так люди, составляющие эти тести, обводят тебя вокруг пальца. – Он постучал по её уравнению. – У тебя здесь только одна ночь. А ещё не учтён налог.
Она тяжело вздохнула.
– Не беда, – сказал Люк. – Скорее всего, всё остальное ты выбрала правильно.
– Может, это ты ошибся, а не она, – сказал один из парней. Тот, который дал Люку пять.
Она покачала головой.
– Он прав. Я забыла высчитать блядский налог. Я – дура.
Люк смотрел, как она уходит, опустив голову. Один из парней пошёл следом за ней и приобнял за талию. Люк почувствовал укол зависти.
Другой парень, долговязый, в дизайнерских очках, сел рядом с Люком.
– Каково это? – спросил он. – В смысле, быть тобой?
Люк задумался.
– Иногда странно, – сказал он. – Но жить можно.
Один из смотрящих выглянул наружу и позвонил в колокольчик.
– Пора, ребята.
Люк встал с некоторым облегчением и бросил пакет в мусорную корзину возле двери в спортзал. Он ещё раз взглянул на красивую рыжевласку, и когда зашёл обратно, корзина качнулась, сдвинувшись на три дюйма в лево.
Вторая половина теста была такой же лёгкой, как и первая, и ему казалось, что он отлично справился с сочинением, уложившись в отведённый объём. Когда он вышел из школы, он увидел красивую рыжеволосую девушку, которая сидела на скамейке одна и плакала. Люку стало интересно, прошла ли она тест, и если да, то насколько плохо: просто не попала в первый набор или ей теперь дорога в местный колледж. Он задумался, каково это иметь ум, которые не знает всех ответов. Он подумал, не подойти ли к ней, чтобы попытаться успокоить. Ему было интересно примет ли она утешения ребёнка, который был умнее её. Она, вероятно, скажет, чтобы он проваливал. А ещё он подумал о том, как двигалась корзина, – это было жутко. Он пришёл к выводу (в виде откровения), что жизнь была одним длинным тестом АОТ, но вместо четырёх или пяти вариантов ответов, их многие десятки. Включая такую хрень, как: «какое-то время» или «может быть, а может и нет».
Ему помахала мама. Он помахал ей в ответ и побежал к машине. Когда он оказался внутри, она спросила, как успехи.
– Сдал, – сказал Люк. Он радостно улыбнулся ей, не переставая думать о рыжеволосой девушке. Слёзы – всегда плохо, но то, как она склонила голову, когда он указал на её ошибку – как бутон в засушливое время года – было ещё хуже.
Он велел себе не думать об этом, но, естественно, думал. «Попробуйте задать себе задачу: не вспоминать о белом медведе, – однажды сказал Фёдор Достоевский, – и увидите, что он, проклятый, будет поминутно припоминаться ».
– Мам?
– Что?
– Как думаешь, память это – благословение или проклятие?
Ей не нужно было долго думать; Бог свидетель, ей было что вспомнить.
– Всё вместе.
В два часа ночи, в июне, когда Тим Джеймисон шагал вверх по Мэйн-Стрит, чёрный джип свернул на Уайлдерсмут-Драйв в одном из пригородов на севере Миннеаполиса. Это было какое-то чокнутое название для улицы; Люк и Рольф называли её Уайлдерсмуч-Драйв, потому что от этого название становилось ещё более чокнутым, и потому что они оба крайне хотели пообжиматься с девочками.
В джипе находились мужчина и две женщины. Его звали Денни; их – Мишель и Робин. Денни сидел за рулём. На полпути по тихой извилистой улице он погасил фары, подъехал к обочине и заглушил двигатель.
– Ты уверена, что этот не ТП? Потому что я не захватил с собой шапку из фольги.
– Ха-ха, – холодно произнесла Робин. Она сидела на заднем сиденье.
– Он обычный ТК, – сказала Мишель. – Не трясись. Давайте уже приступим к делу.
Денни открыл бардачок между сиденьями и достал из него мобильный телефон, который выглядел, будто прямиком из девяностых: угловатый «кирпич» с короткой толстой антенной. Он протянул его Мишель. Пока она набирала номер, он достал из скрытого нижнего отсека бардачка тонкие латексные перчатки, два «Глока-37», и аэрозольный баллончик, судя по этикетке, с освежителем воздуха «Глэйд». Один пистолет он протянул Робин, второй оставил себе, а «Глэйд» подал Мишель.
– Начинаем, банда, начинаем, – пропел он, натягивая перчатки. – Руби Ред, Руби Ред – один ответ.
– Завязывай с этим школярским дерьмом, – сказала Мишель. Затем в телефон, прижав его к плечу, чтобы можно было надеть перчатки: – Саймондс, приём?
– Приём, – ответил Саймондс.
– Это «Руби Ред». Мы на месте. Отключи систему.
Она ждала, слушая Джерри Саймондса на другом конце линии. В доме Эллисов, где спали Люк и его родители, в прихожей отключились панели сигнализации «ДеУолт» и кухня погрузилась во тьму. Мишель получила добро и показала напарникам большой палец.
– Готово.
Робин перекинула через плечо котомку, которая была похожа на небольшую женскую сумку. Когда они вышли из джипа с номерами дорожной полиции Миннесоты, свет в салоне не включился. Они гуськом прошли между домом Эллисов и соседним домом Дестинов (где спал Рольф, которому, возможно, снилось, как он с кем-то обжимается), и через кухню вошли внутрь – Робин первой, потому что у неё ключ был.
Они остановились у плиты. Из сумки Робин достала два компактных глушителя и три пары специальных очков на эластичных ремешках. В очках они были похожи на насекомых, но зато в них тёмная комната стала светлой. Денни и Робин прикрутили глушители. Мишель прошла через гостиную в прихожую и затем на лестницу.
Они медленно, но уверенно продвигались по верхнему коридору; там была ковровая дорожка, которая заглушала их шаги. Денни и Робин остановились перед первой закрытой дверью. Мишель прошла до второй. Она посмотрела на своих напарников и сунула аэрозоль под мышку, чтобы освободить руки, которые подняла, растопырив пальцы: дайте мне десять секунд. Робин кивнула и в ответ подняла большой палец.
Мишель открыла дверь и вошла в спальню Люка. Петли слабо заскрипели. Фигура на кровати (видно было только прядь волос) шевельнулась, затем замерла. В два часа ночи ребёнок должен был спать как убитый, но это явно было не так. Может, гениальные дети спят не так, как обычные, кто знает? Уж точно не Мишель Робертсон. На стенах было два плаката, оба хорошо видны в очках, как при свете дня. На одном был изображён скейтбордист в полёте: колени согнуты, руки вытянуты, запястья подняты. На другом были Ramones, панк-группа, которую Мишель слушала ещё в средней школе. Она подумала, что теперь все они мертвы – отправились на небесный пляж Рокуэй-Бич[27].
Она прошла через комнату, как обычно мысленно отсчитывая время: четыре… пять…
На «шесть» она ударилась бедром о стол ребёнка. На нём стоял какой-то кубок, который упал. Звук падения был негромкий, но мальчик повернулся на спину и открыл глаза.
– Мам?
– Конечно, – ответила Мишель. – Как скажешь.
Она увидела тревогу в глазах мальчика, увидела, как он открыл рот, собираясь сказать что-то ещё. Она замерла и нажала на клапан аэрозольного баллончика в двух дюймах от его лица. Он отключился, как лампочка. Так случалось всегда, и не было никаких последствий, когда они просыпались через шесть или восемь часов. Всё благодаря достижениям химии, подумала Мишель, и продолжила отсчёт: семь… восемь… девять.
На «десять» Денни и Робин вошли в комнату Герба и Эйлин. Их ожидал трудность: женщина была не в постели. Дверь в ванную была открыта, отбрасывая на пол перекошенный прямоугольник света – слишком яркий для очков. Они сняли их и бросили. Пол в комнате был из полированного твёрдого дерева и двойной стук был отчётливо слышен в тишине.
– Герб? – послышалось откуда-то из ванной. – Ты опрокинул свой стакан с водой?
Робин подошла к кровати, вытаскивая из-за спины «Глок», а Денни направился к двери ванной, не пытаясь приглушить шаги – в этом уже не было никакой необходимости, – и встал перед ней, подняв вверх пистоет.
На подушке женщины всё ещё был виден отпечаток головы. Робин положила её на лицо мужчины и выстрелила. «Глок» издал тихий кашляющий звук, и выплюнул из газоотводных отверстий немного сажи на подушку.
Эйлин вышла из ванной с озабоченным видом: «Герб? С тобой всё в…»
Она увидела Денни, он схватил её за горло, приставил «Глок» к её виску и нажал на спусковой крючок. Раздался ещё один тихий кашляющий звук. Женщина рухнула на пол.
А в это время ноги Герба Эллиса беспорядочно дёргались, от чего одеяло, под которым они спали с покойной женой, вздувалось и подпрыгивало. Робин ещё раз выстрелила через подушку; второй выстрел был похож на лай, вместо кашля, а третий был ещё громче.
Денни убрал подушку.
– Кто-то слишком часто смотрел «Крёстного отца»? Господи, Робин, ты снесла ему полбашки. Как теперь прикажешь выкручиваться похоронщику?
– Главное, что дело сделано. – На самом деле ей неприятно было смотреть на них во время стрельбы; когда из них улетала жизнь.
– Блин, включи мозги. Третий выстрел был громким.
Они подобрали очки и прошли в комнату мальчика. Денни взял его на руки, что было не сложно – он весил не больше девяноста фунтов[28], и дал женщинам сигнал подбородком: на выход. Они ушли так же, как и пришли: через кухню. Свет в соседнем доме не горел (третий выстрел был не настолько громким), и всё было тихо, за исключением стрекота сверчков и далёкой сирены, возможно, где-то в Сент-Поле.
Мишель прошла между домами, оглядела улицу и подала знак остальным следовать за ней. Эту часть Денни Уильямс ненавидел больше всего. Если какой-нибудь парень с бессонницей выглянет в окно и увидит троих людей на соседской лужайке в два часа ночи, это будет весьма подозрительно. А если у одного из них он увидит то, что похоже на тело, это будет чертовски подозрительно.
Но Уайлдерсмут-Драйв, названная по имени давно почившей крупной городской шишки, была погружена в сон. Робин открыла заднюю дверь джипа, залезла внутрь и протянула руки. Денни отдал ей мальчика, и она прижала Люка к себе, положив его голову на плечо. Затем нащупала ремень безопасности.
– Фу, он пускает слюни, – сказал она.
– Да, люди в бессознательном состоянии так делают, – сказал Мишель, и закрыла дверь. Она села на пассажирское сиденье, а Денни обратно за руль. Мишель убрала оружие и аэрозоль, пока Денни медленно удалялся от дома Эллисов. Когда они доехали до первого перекрёстка, Денни снова включил фары.
– Звони, – сказал он.
Мишель набрала тот же номер.
– Это «Руби Ред». Посылка у нас, Джерри. В аэропорту будем примерно через двадцать пять минут. Врубай систему.
В доме Эллисов снова включилась сигнализация. Когда прибыла полиция, они нашли двое убитых. А мальчик – самый вероятный подозреваемый – пропал. Говорили, он был гением, а ведь именно такие и склонны сворачивать на кривую дорожку, не так ли? Слегка неуравновешенные? Они спросят его, когда найдут, а это всего лишь вопрос времени. Дети могут убежать, но даже гениальные не могут спрятаться.
По крайней мере, на долго.
Люк проснулся и вспомнил свой сон – не совсем кошмар, но определённо не очень приятный. Какая-то незнакомая женщина в его комнате, она склонилась над его кроватью, её лицо обрамляют светлые волосы. Конечно, как скажешь, сказала она. Как девушка в одном из порно-роликов, которые они с Рольфом иногда смотрели.
Он сел, огляделся и сначала подумал, что это ещё один сон. Это была его комната – те же синие обои, те же плакаты, тот же стол с кубком Малой лиги[29] на нём, – но где окно? Окно, выходившее на дом Рольфа, пропало.
Он крепко зажмурил глаза, потом резко открыл их. Ничего не изменилось: окна как не было, так и нет. Он решил ущипнуть себя, но это было так банально. Вместо этого он коснулся пальцами щеки. Всё осталось по-прежнему.
Люк встал с кровати. Его одежда лежала на стуле, куда прошлым вечером её сложила мама: трусы, носки и футболка – на сиденье, а джинсы перекинуты через спинку. Он медленно оделся, глядя туда, где должно было быть окно, затем сел, чтобы одеть кроссовки. По краям на них были его инициалы «ЛЭ», которые казались вполне нормальными за исключением средней чёрточки у «Э» – она была длиннее, он был в этом уверен.
Он перевернул их, чтобы посмотреть на подошвы, но не нашёл никаких следов уличной грязи. Теперь он был абсолютно уверен: это были не его кроссовки. Шнурки тоже были слишком чистыми, хотя были очень похожи.
Он подошёл к стене и приложил к ней ладонь, затем надавил, пытаясь нащупать окно под обоями. Его там не было.
Он спросил себя, не сошёл ли он часом с ума – щёлк, как ребёнок в ужастике М. Найта Шьямалана. Разве высокоразвитые дети не с склонны к срывам? Но он не был сумасшедшим. Он был таким же нормальным, как и прошлым вечером, когда ложился спать. В фильме сумасшедший ребёнок думал, что он нормальный, но согласно психологическим книгам, которые Люк читал, большинство сумасшедших людей осознают, что они безумны. Он не был безумен.
Будучи маленьким (в пять лет, а не в двенадцать), он был помешан на собирании политических значков. И отец с радостью помогал ему пополнять коллекцию, потому что большинство значков можно было за дёшево купить на «иБэй». В особенности Люк был одержим (по неизвестной причине) значками кандидатов в президенты, которые проиграли. Со временем его страсть прошла, и большинство значков, вероятно, лежали на чердаке или в подвале, но один он оставил в качестве, так сказать, талисмана на удачу. На нём был изображён синий самолёт в окружении слов: «КРЫЛЬЯ ЗА УИЛКИ». Уэнделл Уилки баллотировался в президенты против Франклина Рузвельта в 1940 году, но с треском проиграл, набрав в сумме восемьдесят два голоса выборщиков[30] в десяти штатах.
Люк положил значок в кубок Малой лиги. И теперь, сунув в него руку, ничего не нашёл.
Потом он подошёл к плакату с Тони Хоуком на доске «Бёрдхаус»[31]. Казалось, с ним было всё в порядке, но не совсем. Маленький разрыв на левой стороне исчез.
Не его кроссовки, не его плакат, нет значка Уилки.
Не его комната.
Сердце заколотилось в его груди, и он сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Он подошёл к двери и взялся за ручку в полной уверенности, что она заперта.
Она была открыта, но коридор позади двери был не таким, как коридор в доме, где он прожил двенадцать лет. Вместо деревянных панелей – шлакоблоки, окрашенные в зелёный цвет. Напротив двери висел плакат, на котором трое детей примерно одного с Люком возраста бежали по зелёному травянистому лугу. Один из них был запечатлён в прыжке. Они были либо сумасшедшими, либо безумно счастливыми. Надпись внизу, казалось, указывала на второй вариант: «ПРОСТО ЕЩЁ ОДИН ДЕНЬ В РАЮ».
Люк вышел из комнаты. Справа от него коридор заканчивался двойными дверями с нажимными ручками-штангами, как в государственных учреждениях. Слева, примерно в десяти футах от другой двойной двери на полу сидела девочка. На ней были брюки-колокольчики и рубашка с широкими рукавами. Она была чернокожей. И хотя казалась ровесницей Люка, она похоже курила сигарету.
Миссис Сигсби сидела за своим столом и смотрела в монитор. Она была одета в сшитый на заказ деловой костюм от Дианы фон Фюрстенберг, который не скрывал её худобы. Её волосы с проседью были идеально уложены. Возле её плеча стоял доктор Хендрикс. «Доброе утро, пугало», – подумала она, но никогда не сказала бы этого вслух.
– Вот и он, – сказала Сигсби. – Наше пополнение. Лукас Эллис. Доставлен на «Гольфстриме» – его первый и единственный полёт – и даже не знает об этом. Судя по всему, он настоящий вундеркинд.
– Это ненадолго, – сказал доктор Хендрикс и засмеялся своим фирменным смехом – вдох-выдох, вдох-выдох, – выдавая нечто похожее на «и-а». Из-за торчащих передних зубов и высокого роста – шесть футов и семь дюймов – он полностью оправдывал прозвище, данное ему техническим персоналом: Осёл-Конг.
Она повернулась и пристально посмотрела на него.
– Это наши подопечные. Дешёвые шутки не одобряются, Дэн.
– Извините. – Ему хотелось добавить: «Но кого ты обманываешь, Сиггерс?»
Произнести такое вслух было бы неуместно, да и вопрос был в лучшем случае риторическим. Он знал, что она никого не обманывает, и меньше всего себя. Сиггерс была как тот неизвестный нацистский шутник, которому в голову пришла потрясающая идея сделать над входом в Аушвиц[32] надпись Arbeit macht frei – труд освобождает.
Миссис Сигсби взяла в руки сопроводительный лист на мальчика. В правом верхнем углу был розовый кружок, наклеенный Хендриксом.
– Вы получили хоть что-нибудь из своих «розовых», Дэн? Хоть что-нибудь?
– Вы же знаете, что да. Вы видели результаты.
– Да, но что-нибудь доказанное?
Прежде чем добрый доктор успел ответить, в комнату заглянула Розалинда.
– Я подготовила документы, миссис Сигсби. Мы ожидаем ещё пятерых. Я знаю, они были в вашей ведомости, но поступят раньше графика.
Миссис Сигсби выглядела довольной.
– Все пять сегодня? Кажется, в этой жизни я всё делала правильно.
Хендрикс (он же Осёл-Конг) подумал: «Делала правильно? Смотри не лопни от гордости».
– Сегодня только двое, – сказал Розалинда. – Точнее, ночью. С группой «Эмеральд». И трое завтра, с «Опал». Четверо – ТК. Один – ТП, наша главная находка. Девяносто три нанограмма BDNF.
– Эйвери Диксон? – спросила миссис Сигсби. – Из Солт-Лейк-Сити.
– Из Орема, – поправила Розалинда.
– Мормон из Орема[33], – сказал доктор Хендрикс и засмеялся своим ослиным «и-а» смехом.
«И правда находка, – подумала миссис Сигсби. – В листе на Диксона не будет розовой отметки. Он слишком ценен. Минимальные инъекции, нет риска припадков или клинической смерти – только не у того, у кого BDNF больше девяноста».
– Замечательные новости. Просто замечательные. Принесите их досье и положи на мой стол. Или уже отправили по имейлу?
– Конечно, – улыбнулась Розалинда. Весь мир пользовался электронной почтой, но она знала, что миссис Сигсби предпочитает бумагу пикселям; в этом смысле она была старомодной.
– Принесу, как можно скорее.
– И кофе. Как можно скорее.
Миссис Сигсби повернулась к доктору Хендриксу. Такой высокий, а всё равно с пузом, подумала она. Будучи доктором, он должен знать, насколько это опасно, особенно для такого высокого человека, у которого сосудистая система испытывает бо́льшие нагрузки. Но никто не способен настолько игнорировать медицинские реалии, чем медик.
Ни миссис Сигсби, ни Хендрикс не были ТП, но в тот момент они одновременно подумали: насколько всё было бы проще, если бы между ними существовала взаимная симпатия, а не взаимное отвращение.
Как только они снова остались одни, миссис Сигсби откинулась назад, чтобы посмотреть на нависшего над ней доктора.
– Я согласна, что интеллект молодого дарования Эллиса не так уж важен для нашей работы в Институте. С таким же успехом его IQ мог быть 75. Однако, именно по этой причине мы забрали его чуть раньше. Его приняли не в одно, а сразу в два высших учебных заведения: МТИ и Эмерсон.
Хендрикс моргнул.
– В двенадцать?
– Именно. Убийство его родителей и его последующее исчезновение, конечно, станут новостью, но не такой уж крупной за пределами города, хотя неделю или больше она может побурлить в интернете. Если бы перед исчезновением он произвёл в Бостоне академический фурор, всё было бы гораздо хуже.
– В нашем деле отсутствие новостей – хорошая новость.
– Точно. В идеале нам пришлось бы отпустить его. Мы и так получаем свою долю ТК-ов. – Она постучала по розовому кружочку на сопроводительном листе. – А это указывает на то, что у него не такой уж высокий уровень BDNF. Если только…
Ей не нужно было заканчивать. Некоторые «материалы» попадались всё реже. Бивни слона. Шкуры тигра. Рога носорога. Редкие металлы. Даже нефть. А теперь и особенные дети, чьи экстраординарные качества не имели ничего общего с их IQ. На этой неделе прибудет ещё пять, включая Диксона. Неплохой улов, хотя два года назад их могло быть тридцать.
– О, смотрите, – сказала миссис Сигсби. На экране её компьютера только что прибывший новичок приближался к самому старшему постояльцу Передней Половины. – Сейчас он познакомится с много-знаешь-плохо-спишь Бенсон. Она устроит ему сенсацию или что-то вроде того.
– Всё ещё в Передней, – сказал Хендрикс. – Чёрт, нужно сделать её нашим официальным портье.
Миссис Сигсби одарила его ледяной улыбкой.
– Лучше она, чем вы, док.
Хендрикс посмотрел на неё вниз, подумав, а не сказать ли: «Отсюда я вижу, как быстро редеют твои волосы, Сиггерс. Это всё последствия твоей маловыраженной, но продолжительной анорексии. Кожа на твоей голове такая же розовая, как глаза кролика-альбиноса».
Было много всего, что он хотел сказать ей, этой плоскогрудой заучке, главной управляющей Института, но не говорил. Это было бы неразумно.
В коридоре были ещё двери и другие плакаты. Девочка сидела под одним из них, где были изображены чёрный мальчик и белая девочка, улыбающиеся и прижимающиеся друг к другу лбам. Надпись внизу гласила: «Я ВЫБИРАЮ БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ!»
– Как тебе плакат? – спросила темнокожая девочка. Вблизи сигарета, свисавшая из её рта, оказалась своеобразной конфетой. – Я бы написала «Я ВЫБИРАЮ БЫТЬ В ДЕРЬМЕ!», но они могут отобрать мою ручку. Иногда они закрывают на это глаза, а иногда – нет, поэтому невозможно сказать, чем это обернётся.
– Где я? – спросил Люк. – Что это за место? – Он почти готов был зареветь. В основном, из-за дезориентации.
– Добро пожаловать в Институт, – сказала она.
– Мы всё ещё в Миннеаполисе?
Она засмеялась.
– Едва ли. Мы больше не Канзасе, Тото. Мы в Мэне. В какой-то глуши. По крайней мере, так говорит Морин.
– В Мэне? – Он замотал головой, словно получил удар в висок. – Ты уверена?
– Ага. Какой-то ты бледный, белый мальчик. Думаю, тебе лучше присесть, пока не грохнулся.
Он сел, опираясь одной рукой о стену, потому что его ноги не то, чтобы не гнулись, а будто совсем отнялись.
– Я был дома, – сказал он. – Я был дома, а потом проснулся здесь. В комнате, которая выглядит, как моя, но не моя.
– Знаю, – сказала она. – Шокирован, да? – Она засунула руку в карман своих штанов и достала пачку. На ней был изображён ковбой, крутящий лассо. «СЛАДКИЕ СИГАРЕТЫ», гласила надпись. «КУРИ, КАК ТВОЙ ОТЕЦ!» – Хочешь одну? Немного сахара поможет взбодриться. Мне всегда помогает.
Люк взял пачку и откинул верх. Внутри было шесть сигарет, каждая с красным концом – якобы тлеющий уголёк, понял Люк. Он достал одну, засунул между губ и откусил половину. Во рту разлилась сладость.
– Только не делай так с настоящими сигаретами, – сказала она. – Вкус у них и близко не похож на эти.
– Я не знал, что их до сих пор продают, – сказал он.