— Сейчас приду, — говорит Дзэнта и идет к двери.
— Я снова захотел. — Сампэй встает и идет за братом.
Они выходят за ворота.
— Дзэнта, пойдем к фабрике, — предлагает Сампэй.
— Пойдем.
Взявшись за руки, они идут по дороге. Сампэю очень хочется пить, но он терпит.
— «Раз, два, три, молодая кровь кипит!»[27]— запевает он.
— Тише ты!
Дзэнта думает, что нужно двигаться неслышно…
— Ну-ка, вставайте! — будит их мама. — После завтрака я пойду в город встречать отца.
Мама бодра и энергична. Она не спала всю ночь и пришла к решению, что плакать теперь не время. Дети не знают этого. Они с радостью вскакивают с постелей, наперегонки умываются и усаживаются за стол.
— Мам! А ты привезешь гостинчик? — спрашивает Сампэй.
— Если будете сидеть дома тихо и смирно. Смотрите, никого не впускайте во двор.
Когда мама ушла, они закрыли ворота, задвинули засов и попробовали, крепко ли заперто.
Убедившись, что все в порядке, вернулись в дом, развалились на татами[28]. В доме было тихо и спокойно, и Сампэя потянуло ко сну.
— Дзэнта, давай поспим, — сказал он.
— Не хочется, — невесело ответил Дзэнта.
— Пока мы спим, мама с папой вернутся с подарками.
— Я не хочу спать.
Сампэй закрыл глаза и сразу же засопел носом — вчера они поздно уснули, и сон одолел его.
Сампэй спал, наверно, целый час. Открыв глаза, он увидел, что Дзэнта лежит рядом на спине и моргает глазами.
— Ты не спал, Дзэнта?
— Нет.
— Хочешь, я тебе колыбельную песню спою? Сразу заснешь.
— Еще чего! — рявкает Дзэнта, но по его щекам катятся слезы.
Сампэй, ничего не заметив, продолжает:
— Давай сказки друг другу рассказывать.
— Не хочу.
— Давай.
— Не хочу я, неинтересно.
— Нет, интересно. Про Воробья с отрезанным языком, про Момотар о …
|
|
Дзэнта молчит.
— Слушай, я буду тебе рассказывать, — говорит Сампэй. — Ну вот, давным-давно жил-был Воробей с отрезанным языком.
— Дурак! Разве можно позволить, чтобы воробью отрезали язык!
И тут они услышали стук в ворота.
— Папа пришел! — завопил Сампэй, вскочив на ноги.
Дзэнта тоже поднялся. Сампэй хотел было выскочить из дома, но Дзэнта остановил его, обхватив руками.
— Нет, это не папа. Конечно, это не он.
Они прислушались.
— Госпожа Аояма дома? — спросили за воротами.
Сампэй взглянул на Дзэнту: «Что делать?» Дзэнта продолжал держать брата.
— Госпожа Аояма! — снова крикнули за воротами, но теперь уже громче. И постучали посильнее. — Что же вы молчите? Не ответите, сломаем ворота и войдем.
Ага! Это голос Акадзава Дзюдзо из правления фабрики.
Сампэй не мог уже стоять спокойно. Он попытался высвободиться из рук брата, но тут они услышали:
— Что будем делать? Полицейского поставим?
— Зачем ему здесь зря время терять! Завтра зайдем.
Кроме Акадзава, за воротами был, видимо, полицейский и еще кто-то. Вскоре они ушли.
— Вот и хорошо! — Мальчики прислушались и обнялись, весело улыбаясь. Они не знали, что за воротами был и судебный исполнитель.
Сампэй взял в руки палку и стал изображать схватку с грабителями.
— Эй вы! Сегодня я сторожу дом. Ни отца, ни мамы нет! — крикнул он, важно расхаживая по комнате. И стал размахивать во все стороны палкой, словно это был меч. Под конец, сделав себе харакири[29], с трагическим видом повалился на циновку.
А мама как ушла встречать отца, так все и не возвращалась. Дзэнта и Сампэй, сидя перед будильником, вели такой разговор:
|
|
— Я думаю, когда маленькая стрелка подойдет вот до этой цифры, мама вернется, — сказал Дзэнта, показав на цифру три. А было как раз два часа.
— А я думаю, она придет, когда длинная стрелка будет стоять на этой вот цифре. — Сампэй показал на цифру два.
— Ты что! Разве так может быть! Тогда до прихода мамы осталось только десять минут.
— Ну и что! Ведь еще целых десять минут! — не уступал Сампэй.
— Ну ладно. Спорим, что мама не вернется, когда длинная стрелка покажет два. Что даешь?
— А что хочешь?
— Перочинный ножик дашь?
— Дам.
И они стали ждать, глядя на будильник.
— Скорей возвращайтесь! Скорей возвращайтесь! Скорей возвращайтесь, папа и мама! — твердил Сампэй.
Длинная стрелка пробежала пять минут.
— Не спешите. Не спешите! Не спешите! Папа, мама! Не спешите! — повторял Дзэнта.
Через две минуты длинная стрелка подойдет к цифре два. Заметив это, Сампэй сказал:
— Я подожду, когда стрелка снова будет здесь.
— Ишь какой хитрый! — возразил Дзэнта.
— Но ведь она все равно будет на этом месте. И ты сможешь пропустить один раз, подождать, пока твоя маленькая стрелка сделает круг.
Странное дело! Длинная стрелка приходит к цифре два через каждый час, а короткая будет у трех только через двенадцать часов.
— Нет уж! Я так не согласен. Давай ножик, и все! Видишь, длинная стрелка уже на двух стоит, — сказал Дзэнта, ткнув пальцем в циферблат.
Сампэй хотел подняться с татами, чтобы взять ножик, но остановился и спросил шепотом:
— Ты не слышал? Кто-то меня сейчас окликнул.
— Ты что!
Они оглядели комнату. Дзэнта подумал, что в таких случаях нужно делать вид, что тебе ничего не страшно.
|
|
— Сочиняешь все! — сказал он.
Взявшись за руки, они прислушались.
— Никто тебя не окликал, — произнес Дзэнта спокойно, как подобает старшему брату.
— Нет, кто-то окликнул, — твердил Сампэй, прислушиваясь.
— Ну кто? Кто мог тебя окликнуть? Видишь: никого здесь нет. — Дзэнта чувствует, что дрожит всем телом, и потому нарочно громко говорит: — Пойдем-ка посмотрим. Может, собака какая-нибудь забежала.
И он решительно выскакивает в соседнюю комнату.
— Так и есть! Это же Нарасук э.
При виде собаки Дзэнта совсем успокаивается и кричит еще громче:
— И кошка Нар а кити.
Он бежит в столовую, затем заглядывает в ванную.
— Ты зачем выдумал, что тебя кто-то позвал? Попробуй скажи еще раз, ни за что не поверю.
Долго еще ворчал Дзэнта, но, сколько ни ворчи, ощущение тягостной пустоты в доме не проходило. А мама все не шла и не шла.
Дядюшка Ук а и носил усы в виде мышиных хвостов. Они были такие длинные, что виднелись даже со спины. Дядюшка был старшим братом мамы. Когда-то он служил военным лекарем, а теперь работал доктором в горной деревушке, примерно в пяти ри от их дома. Мама вернулась домой с дядюшкой Укаи.
— Волноваться не о чем, — сказал дядюшка Укаи. — Не вернется отец, все поедете ко мне. И у нас, в глуши, не так уже скучно: в горах птицы поют, в реке рыбы плавают.
У мальчиков с утра хорошее настроение. А дядюшка все смеется: «Хо-хо» да «ха-ха»! И вот, как раз когда он так смеялся за завтраком, послышался звук открываемых ворот.
— Извините! — На пороге стоял судебный исполнитель и Акадзава Дзюдзо, помощник нового управляющего фабрикой Саямы.
И с этого момента в доме стало твориться что-то непонятное. Пришедшие бесцеремонно вошли в комнаты, а мама велела Дзэнте и Сампэю поиграть во дворе.
Мальчики хотели посмотреть, что будет дальше, но было страшно. Они пошли к хурме и молча стали там. Обсуждать происшествие почему-то не хотелось. Дзэнта залез на хурму, и Сампэй оказался один под деревом. Тогда он разозлился. Просто рассвирепел. Если бы рядом оказалась большая скала, он не раздумывая навалился бы на нее и сдвинул с места. Да, если бы рядом была огромная, как дом, скала, он свалил бы ее. Но такой скалы не было.
«Ладно, — подумал Сампэй. — Залезу на дерево».
И, обхватив руками и ногами ствол хурмы, он попробовал вскарабкаться вверх, но, сколько ни пыхтел, соскользнул на землю.
— Вот черт!
Он лез и падал, лез и падал, уж и сил не было больше, и щеку ободрал о ствол, но он не отступал. Царапины его даже не раздражали. Опомнившись в какой-то миг, он увидел, что все еще сидит на земле, хотя раз десять пытался залезть на дерево.
— Ах так! — Сампэй поспешно стянул с себя куртку и остался в одних трусах. Плюнул на ладони, ноги обмазал влажной землей, оказавшейся неподалеку, затем отошел шагов на двадцать от хурмы и оттуда помчался к ней, чтобы с разбегу прыгнуть на ствол и вцепиться в него.
Он проделал это несколько раз, но только ободрал себе живот и грудь. Он был разъярен и возбужден и весь в ссадинах. Хотелось плакать. Но он не заплакал. Разве можно было плакать теперь, когда в доме такая беда. И, проделав так раз десять или двенадцать, он, наконец, забрался метра на полтора. Еще полметра — и он окажется на первом суку! Но силы его уже иссякли. А до земли было так далеко, что даже взглянуть было страшно. Невольно по его щекам потекли слезы. Он даже всхлипнул. Тогда Дзэнта спустился с верхушки хурмы и протянул ему руку.
— Еще немного! Держись крепче! — подбадривал он Сампэя.
И оказавшись, наконец, верхом на суку, Сампэй засмеялся, хотя лицо его было все в слезах. Он странно как-то засмеялся и огляделся вокруг. Да, сверху открывался удивительный вид. Но ни Фудзи, ни китов в море не было видно. Но он и не собирался об этом говорить, а только глядел и глядел вдаль, будто хотел вдосталь насмотреться на открывшийся ему огромный мир.
И вот тут-то Сампэй увидел, что из их дома вышли судебный исполнитель и Акадзава Дзюдзо. Сампэй хотел было тихонько подать голос — гнев его давно улетучился, и он был горд, что забрался на дерево, — поэтому он встал на суку во весь рост и выглянул из густой листвы, но Дзэнта потянул его сзади обратно. Тогда Сампэй сказал:
— Знаешь, Дзэнта, этот дяденька, конечно, полицейский. Хорошо, хоть маму не забрал.
Тут из дома послышался голос дядюшки Укаи:
— Дзэнта! Сампэй! Идите сюда.
Мальчики быстро спустились с дерева и побежали к колодцу, чтобы вымыть ноги, но их снова поторопили.
Дядюшка и мама сидели в гостиной друг против друга. В доме был кавардак, как во время большой уборки. Вся мебель была свалена в кучу посредине комнаты, на шкафах и полках были наклеены наискось маленькие белые полоски бумаги. Мальчики прошли через веранду в комнату и уселись перед дядюшкой. Лицо и живот Сампэя были все в ссадинах и пыли — он сидел в одних трусах, — но дядюшка, который в другое время непременно бы рассмеялся, взглянув на Сампэя, сегодня не обратил на него никакого внимания. Расправив усы, он заговорил торжественно и печально:
— Вот мы с мамой обсудили все как следует и пришли к выводу, что в этом доме нет теперь ни денег, ни чего-либо другого, что можно было бы обратить в деньги. Я побывал в полиции и на фабрике, и выяснилось, что отец ваш не вернется ни завтра, ни послезавтра. Дом и усадьбу, возможно, заберет фабрика. Так что отныне те, кто могут работать, пойдут работать и станут зарабатывать деньги, а те, кто не могут работать, будут ходить в школу и прилежно учиться. Понятно? Сампэй поедет со мной и будет жить в моем доме, а осенью пойдет в школу. Он будет старательно учиться, и в дальнейшем я отдам его в университет. Дзэнта с мамой останутся в этом доме, мама найдет подходящее место и устроится на работу. Дзэнта пойдет в школу. Жизнь у вас теперь другая, так что своевольничать не советую. Маме тоже не легко. Будьте мужественны, слушайтесь взрослых. Так, чтобы через несколько лет с улыбкой вспоминать это трудное время.
Дядюшка Укаи спешил в обратный путь, к своим больным. Поэтому мама быстро завязала в узелок нехитрые вещички Сампэя, оставшиеся после описи имущества, положила в ранец книги и карандаши.
Сампэй рассеянно смотрел на все это. Тогда Дзэнта поманил его к колодцу.
— Сампэй, хочешь умыться?
— Угу.
— Ну, иди сюда.
Дзэнта зачерпнул ведро воды, принес тазик для умывания и даже полотенце захватил.
Вытирая полотенцем умытое лицо, Сампэй вдруг громко и безутешно зарыдал. Дзэнта испугался, а мама выскочила из комнаты.
— Ты что, Сампэй? — спросила она тревожно. Но Сампэй тут же перестал плакать и улыбнулся маме. — Ну, что ты? — не унималась мама.
— Да так, просто хотел заплакать.
— Ну зачем же плакать! — сказал дядюшка, он тоже спустился во двор.
Мама выжала полотенце и обтерла им лицо и тело Сампэя. А когда вытирала его исцарапанные ноги, чуть было не расплакалась, глядя на своего озорного сынишку.
— Интересно, зажила шишка у Кин-тяна или нет? — сказал Сампэй — видно, вспомнил о недавней драке.
Сампэй с ранцем за спиной и дядюшка Укаи с узелком в руке стояли на пороге.
— Через день-два я снова наведаюсь к вам, — пообещал дядюшка.
— Ну, я пошел! — сказал Сампэй, будто уходил в школу.
Когда они вышли из ворот, мама выбежала в прихожую, надела гэта и бросилась следом — хотела проводить до порога, да не выдержала, вышла за ворота. А когда они отошли немного, она ласково окликнула сына:
— Сампэй-тян!
Сампэй оглянулся и сделал вид, что улыбается. Дядюшка Укаи тоже посмотрел на маму и засмеялся. Дзэнта вышел за ворота и встал рядом с мамой. Когда Сампэй и дядюшка шли по каменному мосту у фабрики, Сампэй, видимо наученный дядюшкой, повернулся к ним лицом, снял шапку и вежливо поклонился. А дядюшка приложил руку к шляпе. И они ушли вдаль, ни разу больше не оглянувшись.
— Мама, а Сампэй-тян теперь никогда уже не вернется домой? — спросил Дзэнта, когда они с мамой вошли во двор.
— Ну почему же! Обязательно вернется. Вот на школьные каникулы приедет.
— А…
Дзэнта, не заходя в дом, направился к маленьким качелям, которые стояли у хурмы, уселся на сиденье и тихонько качнулся. Качаться он не хотел, он просто решил в одиночестве подумать. Уключины наверху поскрипывали от каждого движения качелей, и это были грустные звуки. Потом он встал, двумя руками высоко поднял сиденье и отпустил его. Сампэй часто качался на этих качелях. «Выше! Еще выше!» — кричал он. Но теперь Дзэнта не смог произнести этих слов. Он с силой толкнул сиденье, а когда оно вернулось к нему в руки, снова толкнул.
Без Сампэя качаться было неинтересно. Занятие это только утомляло.
— Дзэнта-тян, собери вещи Сампэя. Я отправлю их с дядюшкой, когда он приедет, — попросила мама.
— Ладно.
Дзэнта хотел было пойти поискать вещи брата, но этого можно было бы и не делать: вещи его были кругом. И качели его, и хурма. Даже маленький флажок с красным солнцем посередине на верхушке хурмы — и тот наполовину принадлежал Сампэю. И бамбуковая палка, с которой он бегал недавно, стуча но стволам деревьев, чтобы вызвать волшебного джинна, тоже была его. И тоннель (Сампэй вырыл его, чтобы пустить туда лягушку) и круг, который он нарисовал на земле для борьбы сумо, — все было его. И все это Сампэй заведет скоро там, куда его увезли.
Думая об этом, Дзэнта пошел в сарай, вытащил сачок и корзинку для рыбы и положил на террасе. Из прихожей принес гэта, парусиновые тапочки и маленький зонтик. В столе он обнаружил множество вещей, принадлежащих Сампэю. Тут были и тетрадки по чистописанию, и сочинения, и тетради по арифметике. В них стояли отметки: двадцать баллов, тридцать баллов…[30]. В заключение Дзэнта обнаружил листок с сочинением:
Мой папа
У моего папы есть усы. Они очень колючие. Они такие колючие, что, когда мы с папой боремся, стоит мне до них дотронуться, как я сразу же сдаюсь…
Был и маленький кошелек. Дзэнта заглянул в него. Там лежали три медные монетки. У Дзэнты почему-то защемило в груди. Он достал свой кошелек и потряс его. Выкатились две монеты: пять сэн и один сэн. Он положил их в кошелек Сампэя. Еще он нашел в столе копирку, свечи для бенгальского огня и в шкафу — водяное ружье. Ему захотелось пострелять из водяного ружья. Он сунул его в таз с водой, набрал воды, выстрелил и разбрызгал воду. Однако без Сампэя и стрелять было неинтересно.
Пять ри дядюшка Укаи и Сампэй ехали на автобусе. Затем они шли по высокому мосту. Внизу шумно неслась река. Река была довольно широкой. Отсюда дорога вела в долину. Прошли еще два тё[31], и Сампэй увидел дом дядюшки Укаи.
Дом стоял у горы. Большой дом под тростниковой крышей, по бокам две пристройки, рядом — соломенная крыша докторской приемной, позади одной из пристроек белели стены амбара. У ворот амбара росла высокая и толстая сосна. Когда они подошли к дому, дядюшка Укаи сказал:
— Войдешь в дом, поклонись и скажи тетушке: «Прошу любить и жаловать». А потом располагайся, как у себя дома.
Сампэй кивнул. Они приблизились к дому, поднялись по трем каменным ступеням.
— Вот и я! — сказал дядюшка у входа.
— Добро пожаловать! — из дальней комнаты показалась тетушка.
— И Сампэй со мной.
— Вот как! Какой славный мальчик! Наверно, уже в школу ходишь? — спросила тетушка Укаи.
Тогда Сампэй снял шапку, поклонился и сказал:
— Прошу…
Остальные слова словно в горле застряли.
— Ну что «прошу»? Что? — спросила тетушка.
Тут из дальней комнаты выскочили Миёко-тян и К о сукэ-кун. И Сампэй уставился на них, улыбаясь. И они заулыбались, глядя на Сампэя.
— Прошу любить… — вдруг громко выкрикнул он.
Все заулыбались еще радостнее. И Сампэй, набравшись храбрости, закончил фразу:
— … и жаловать!
— Ха-ха-ха! — расхохотались все.
— Ну, заходи! — пригласила тетушка.
Миёко, Косукэ и Сампэй сидели на веранде и сосали карамель. Разговаривать было некогда, да и незачем. Достаточно было взглянуть друг на друга, и они сразу начинали улыбаться. Но тут до Сампэя донесся разговор тетушки и дядюшки, которые сидели в столовой.
— Ужасно! — Это тетушка.
— Куда уж хуже! — Голос дядюшки.
— Ну и в чем же вина Итир о -сан?[32]
— Говорят, подделка документов. Жаль его: года два дадут.
— И Сампэй все это время будет у нас?
— Что говоришь! Я и в университете собираюсь его учить.
— Да ну! Такого мальчика.
— Да, такого!
— Правду говорят, в семье не без урода. Так что, может, всю жизнь придется приглядывать за ребенком, вместо родного папаши.
— Ничего не поделаешь.
— Добро бы за ребенком честного человека…
— Что болтаешь! Еще неизвестно, как обернется дело Итиро-кун. Даже если он и виноват, и то сначала нужно узнать обстоятельства, при которых все случилось, а потом уж…
Сампэй перестал улыбаться, а через час исчез. Его не оказалось ни в доме, ни в усадьбе, ни у моста. Все бросились в разные стороны на поиски: и дядюшка, и тетушка, и Миёко, и Косукэ…
— Сампэй-тян! — звали они.
А Сампэй тем временем сидел на высокой сосне у амбара. Он залез туда, чтобы посмотреть, не видно ли родного дома, но кругом стояли лишь высокие горы, освещенные заходящим солнцем.
Сампэй забрался на сосну у амбара еще и потому, что ему расхотелось жить в доме дядюшки Укаи, после того как он подслушал разговор дядюшки и тетушки. Он решил спрятаться. А когда солнце стало садиться и Сампэй услышал голоса, зовущие его, он не откликнулся, а продолжал сидеть на суку. И слезать с него не собирался. Было интересно смотреть, как солнце садилось за горы. Огромное, оно, казалось, катится по горным хребтам. В это время дядюшка Укаи подошел к крестьянину, работавшему на поле у дороги.
— Не видали ли вы мальчика лет восьми? — спросил он. — Днем привез от родственников, и вот исчез куда-то…
— Так вот оно что! А я-то думаю, кто это там на сосне у вашего забора виднеется? Неужели, думаю, ребенок? Так ведь и свалиться недолго. — И крестьянин показал пальцем на сосну.
— Вот, пострел, куда забрался! — удивился дядюшка и поспешил к дому. — Это ты, Сампэй? — запыхавшись, окликнул он мальчика, подбегая к сосне.
— Я. Солнцем любуюсь. Очень красивое оно.
— Вот сорванец! Как ты туда залез? Спускайся!
— Сейчас спущусь. Уже слезаю.
Сампэй стал потихоньку скользить вниз по стволу.
— Стой! Посиди там немного. Я лестницу принесу. Слышишь? Лестницу, говорю, принесу.
— Не надо. Я сам спущусь.
Забыв о том, что он может подорвать свой авторитет в этой горной деревне и еще на два ри окрест, и думая лишь о своей сестре, чей сын сидел теперь на дереве, дядюшка Укаи со всех ног бросился бежать к амбару. А Сампэй тем временем слез с сосны, и, когда дядюшка вернулся с длинной лестницей, он уже стоял под деревом в окружении тетушки, Миёко и Косукэ.
— Смелый мальчик! Ишь как высоко забрался! — не переставала восхищаться тетушка.
Миёко и Косукэ молчали. Дядюшка понес лестницу обратно, а тетушка шла следом за ним и говорила:
— Какой ужасный ребенок!
— Да, шустрый паренек.
— Ничего себе, шустрый! Вот увидишь, скоро наш Косукэ откуда-нибудь свалится.
Дядюшка ничего не ответил, но тетушка догнала его и сказала:
— Нельзя ли отправить его обратно?
Миёко и Сампэй сидят на веранде у гостиной. Миёко с серьезным видом разговаривает с Сампэем — она учится в шестом классе и потому ведет себя, как старшая сестра.
— Как же ты ухитрился забраться на дерево, Сампэй-тян?
— Плюнул на ладошки да и залез. Подумаешь, дерево!
Миёко позвали из дома, и она ушла на кухню.
— Эй, Косукэ! Я что-то придумал.
— Что? — откликается Косукэ. Косукэ старше Сампэя, он учится в третьем классе.
— Мне брат рассказывал: вот на таком ящике, — Сампэй показывает руками, какой величины должен быть ящик, — надо написать: «Птичий дом» — и повесить на ветку. Тогда сразу же прилетят птицы и поселятся в нем.
— Да ну! — восхищается Косукэ.
— Точно!
— Давай завтра попробуем сделать такой дом.
— Давай.
С утра Косукэ и Сампэй очень заняты. На веранде разложены пилы, молотки, поломанные ящики от конфет. Мальчики увлеченно пилят, вбивают гвозди…
— Что это вы делаете? — спрашивает Миёко, но ответа не получает. — Слышишь, Косукэ! Что ты делаешь? — Миёко трясет брата за плечо, и тогда он, наконец, поднимает голову.
— Ящик.
— А для чего?
— Дом будет.
— Какой дом?
Косукэ не удостаивает сестру ответом. Он и Сампэй молча трудятся. Миёко с недоумением глядит на неуклюжие сооружения, которые они называют ящиками. Особенно то, что делает Сампэй, вовсе уж не похоже на ящик.
— Сампэй, дай-ка мне его.
И, взяв пилу, Миёко выравнивает срез досок, подгоняет размеры, сколачивает доски гвоздями, кое-как придав поделке форму ящика. Однако Миёко очень гордится своей работой.
— Ну вот, нравится?
— Угу.
Сампэй доволен. Берет ящик в руки и, отстранив немного от себя, разглядывает его. Ему представляется, что в домике спит маленькая птичка. Она лежит на боку, положив голову на изголовье из травы и вытянув лапки.
— Вот и готов домик.
Сампэй думает, что в руках у него прекрасное жилье для птички, и ему хочется поскорее написать на нем: «Птичий дом». Тут и Косукэ кончает работу. Взглянув на его поделку, Миёко фыркает:
— Это что же, ящик?
— Ящик! — недовольно буркает Косукэ. В руках у него нечто бесформенное: не то треугольник, но то четырехугольник. С одной стороны торчит лишний кусок доски, с другой — недостает. В образовавшуюся щель просвечивает свет.
— Ты считаешь, что это ящик? — Миёко берет домик в руки и разглядывает его.
— А что же еще! — сердится Косукэ, но сердце его сразу же смягчается, как только он вспоминает, что этот домик будет висеть на ветке дерева и станет жильем для птиц. И он говорит сестре: — Миёко, напиши на нем иероглифы. А?
— Какие?
— Как бы это получше назвать… «Птичий дом»? «Дом для птиц»?
— Нет, не так. Надо написать: «Птичий домик», — говорит Сампэй.
— Может, «Птичья гостиница»? — предлагает Миёко.
— Да нет же! «Птичий домик»! — кричит Косукэ.
— Ну ладно, ладно!
Миёко приносит кисть и тушь и пишет так, как пожелали мальчики. И чтобы птицы сразу могли понять, что это такое, она пишет не иероглифами, а азбукой[33]и чтоб виднее было — со всех сторон. Тем временем мальчики разыскивают веревки — ящики нужно привязать к веткам.
— А где вы повесите ваши домики? В роще? — спрашивает Миёко.
— Нет, — сердито отвечает Косукэ.
А когда Миёко пытается увязаться за ними, решительно прогоняет ее.
Мальчики уходят, а через полчаса следом за ними идет Миёко. Вскоре она бежит обратно, громко крича:
— Мама! Мама! Косукэ и Сампэй забрались на верхушку дуба.
Когда было обнаружено, что Косукэ и Сампэй забрались на высокий дуб, чтобы повесить там домики для птиц, им строго-настрого запретили ходить в рощу. Сегодня они пошли на речку, но им было сказано, что в воду входить нельзя. Можно только смотреть на речку с дамбы. И они сидели на дамбе и смотрели на воду, а более десятка мальчишек, больших и маленьких, весело перекликаясь, плескались в реке. Некоторые из них звали к себе Косукэ:
— Эй, Косукэ! Чего не купаешься? Иди к нам.
Косукэ спустился с дамбы и сел у воды, на травку. Сампэй присел на корточки рядом. Ребята разговаривали только с Косукэ, и Сампэю стало скучно. Надоело сидеть и молча глядеть, как все шумно резвятся в реке. Тут до его слуха донесся разговор двух взрослых на дамбе.
— Читал? В газетах писали… Аояма Итиро…
— Так это сын того Аоямы?
Сампэй не мог больше оставаться на месте. Он огляделся: неподалеку были мостки для стирки белья. В глаза ему бросилась деревянная бадья, наполовину наполненная водой. Вот это интересно!
Сампэй подошел к бадье. Всякий раз, когда набегала волна, бадья слегка покачивалась на воде. Сампэй сразу же залез в бадью — она была похожа на лодку. Это было куда занятнее, чем сидеть на берегу. «Вот тут и поиграю!» — решил Сампэй.
Он мигом слетал на берег, нашел длинный бамбуковый шест и оттолкнул бадью от берега. Бадья качнулась и поплыла вдоль берега.
Ты, кораблик мой,
Корабль! —
запел Сампэй.
Он хотел, чтобы все люди на берегу видели, как интересно ему играть. Но никто ничего не сказал. Тогда он залез в бадью.
Ты, кораблик мой,
Корабль!
Деревянная бадья!—
пропел он.
Но снова никто ничего не сказал. Тем временем его корабль отнесло уже шагов на пять от того места, где купались мальчики. Бадья все еще плыла вдоль берега, и если бы он захотел спуститься вниз по течению, то мог бы очень просто это сделать. А что, если отправиться в плавание? Решено! Сампэй оттолкнулся шестом от берега, направив бадью на середину реки. Течение было быстрым, бадью тут же завертело и понесло. Испугаться и закричать было не к лицу такому мужественному человеку, как Сампэй, и он продолжал распевать громким голосом, как будто ничего не случилось:
Ты, кораблик мой,
Корабль!
Деревянная бадья.
Отплыл еще немного. Стало слышно, как громко шумит вода. Теперь его стремительно несло вниз по течению. Вцепившись обеими руками в края бадьи, он несся но самой стремнине, не прося о помощи, не оглядываясь вокруг, хотя и побледнел немного.
Ну и волны!
Вот так волны! —
пел он.
Мальчишки, плававшие в реке, выскочили из воды и с воплями понеслись по берегу за бадьей.
В пяти тё вниз по течению деревенская речка впадала в большую судоходную реку, по которой плавали плоскодонные суда. А до впадения в реку были глубокая пучина и водопад. В пучине была страшная круговерть. И вот туда несло бадью, в которой сидел Сампэй.
В это время доктор Укаи выехал верхом на лошади навестить больного — на его участке располагались лишь горные деревушки, поэтому к больным он ездил на лошади. Укаи как раз проезжал по дамбе, когда мальчишки подняли крик.
— Эй! Что там случилось? — окликнул он их.
И узнав, что Сампэя унесло вниз по реке, доктор пришпорил копя и быстро поскакал по дороге вдоль дамбы. Берег реки густо зарос бамбуком, и всякий раз, когда бамбук расступался, образуя просвет, дядюшка Укаи оглядывал реку. Однако, проскакав два тё, он все еще не обнаружил Сампэя.
Итак, дядюшка Укаи скакал на лошади по дамбе. Он искал Сампэя, которого унесло в бадье вниз по течению. Всякий раз, когда бамбуковые заросли расступались, образуя просвет, дядюшка Укаи осматривал реку, и так он добрался до пятого просвета, а Сампэя все не было видно. Тогда он подумал:
«Так далеко мальчишку не могло отнести».
От того места, где дядюшка остановился, вниз к реке вела тропинка — обычно женщины полоскали там белье. Дядюшка Укаи спустился на лошади к берегу и, выехав на середину реки, огляделся. «Все-таки он где-то выше по течению», — сказал он сам себе и поехал вниз по течению, разбрызгивая воду. Вода доходила почти до колен лошади. Дядюшка внимательно вглядывался в воду: не лежит ли где на дне бадья, не видно ли тела мальчика. Через два-три тё река заворачивала за выступ горы к глубокой пучине. Дядюшка вывел лошадь на берег. «Надо поискать в пучине», — подумал он и вдруг услышал:
— Дядюшка!
Он поглядел туда, откуда донесся голос, — совсем рядом за скалой, в тихой заводи сидел в бадье Сампэй.
— О! Сампэй! — вырвалось у дядюшки.
— Меня унесло.
— Ну ладно, ладно! — сказал дядюшка.
— Да, знаешь, как страшно было! Течение очень сильное.
Тем временем дядюшка отвязал от седла веревку и бросил ее конец Сампэю.