Что тут уметь? — спросите вы. Наливай да пей.
Не все так просто, дорогие мои.
Первое и главное — никогда нельзя пить на работе, с коллегами, с клиентами и вообще с любыми людьми, имеющими отношение к вашей профессиональной деятельности. Напьетесь, наговорите друг другу лишнего, пусть и не вспомните утром, о чем говорили, а осадок все равно останется.
Ни один человек, вступающий с тобой в профессиональные отношения и знающий тебя с твоей, так сказать, деловой стороны, не должен видеть тебя в быту.
Напиваться надо в компании хорошо знакомых и давно проверенных лиц, в чьей надежности вы не сомневаетесь. Нет таких лиц? Лучше тогда напейтесь в одиночестве. По крайней мере, стыдно будет только перед самим собой.
Я решил начать в одиночестве, а потом сымпровизировать. Если ты пьешь один, тебе никто не мешает и никто не говорит, что уже хватит.
Бросив машину на подземной стоянке, по пути домой я зашел в небольшой магазинчик на первом этаже и затарился двумя литровыми бутылками «Финляндии» и бутылкой кока‑колы. Вот что значит элитная квартира, подумал я, захочешь выпить — даже из дома выходить не надо.
Лифт вознес меня на двенадцатый этаж, сейфовая дверь бесшумно отворилась по велению ключа, и вот я уже дома. Быстренько скинув летние туфли, я прошел в комнату и смешал купленные напитки в пропорции пятьдесят на пятьдесят в пивной кружке. Нащупал рукой пульт от телевизора, пощелкал по каналам, остановил свой выбор на музыкальном и в течение двух с половиной клипов и одной рекламной заставки вылакал содержимое посудины.
Не зацепило. Следующий коктейль состоял из колы только на двадцать пять процентов и ушел за три клипа. Третья кружка была наполнена на два пальца, но чистой водкой.
Через полчаса я заснул.
Еще через полчаса я проснулся, чувствуя себя необыкновенно бодрым, отдохнувшим и, что самое отвратительное, трезвым [26].
Трезвым быть не хотелось, но и пить в одиночку стало скучно. Я встал, опираясь руками о диван, и комната предательски шагнула мне навстречу. Интересно, с чего бы это, подумал я, я же не пьяный? Землетрясение, наверное.
Три шага по раскачивающейся комнате, и в руке у меня был телефон. Указательный палец правой руки очень боялся землетрясений, поскольку дрожал и не хотел попадать в требуемые кнопки, однако я убедил его, что никакой опасности нет. и нам с пальцем удалось набрать номер. Четыре гудка, и трубку сняли.
— Ал‑ло, — сказал я. — В‑виктор? Эт‑то Гоша. Ага. Случилось, случилось… Я пью. Ты хочешь? Нет? Сам туда иди.
Второй раунд переговоров с пальцем, и еще один набранный номер.
— Алле, кто это? Марина? Какая Марина? А Славик далеко? В Турции? А какой хрен он там забыл? А, прости, больше не буду… Гоша, кто ж еще… Да? Ужас какой. Ну ладно, спи…
— Геныч? Здорово, Геныч. Надо выпить… А, ты уже? В сауне? А адрес какой, я подскочу… В Питере? Роуминг, говоришь? А самолеты туда летают?.. Нет, не в сауну, в Питер… С утра? С утра у меня дела… Ну прости…
Четвертый номер просто не ответил.
Пятый звонок был самый странный, я бы туда даже не позвонил, если бы другие ответили. Молодой парень, знакомый по Интернету, ему лет восемнадцать, должно быть, от силы. Его не было дома. Трубку взял его отец и недовольным голосом мне сообщил, что Леша уехал на Гавайи и вообще он, отец, больше ничего о своем отпрыске знать не желает. Чего‑то Леша натворил… Киллером он, что ли, стал, раз на Гавайи свалил и родной папа знать его не хочет?
— Фигня какая, — сказал я. — Один в Турции, другой в Питере, этот на Гавайях… И на какие шиши, позвольте вас спросить?.. И чего им летом дома не сидится, Гулливерам фиговым. Этот вообще трубку не снял. Кому бы еще звякнуть? Женька женат, его эта мегера фиг выпустит, Колька зашился… Куда ему, он и так дурной был… О! Серега! Он ведь у нас, кажется, писатель теперь, да? — И поскольку в пустой квартире никто и не думал возражать, я продолжил: — Писатель. А писатели пьют. Хемингуэй пил, Достоевский играл, Гоголь… Хрен его знает.
При упоминании о Достоевском и его времяпрепровождении головокружение вышло на новую спираль, и я залил его вместе со спиралью остатками первой бутылки. Кроме того, я вдруг заметил, что либо размышляю вслух, либо разговариваю сам с собой, а и то, и другое было нехорошими симптомами. Поэтому я заткнулся и приказал пальцу набрать еще один номер.
— Слушаю вас очень и очень внимательно.
— Алло, Серега!
(По соображениям цензуры в этом месте пропущено порядка трех тысяч слов, описывающих гулянку в двух ресторанах и катание на машинах по ночной Москве в сопровождении случайных знакомых и женщин не самого тяжелого поведения. Сей факт объясняется теми соображениями, что, если в число читателей данного опуса случайно попадет хоть один иностранец, этого будет вполне достаточно, чтобы имидж русского человека упал с просто низкого до запредельно низкого. Ну а русский человек поймет все и без описаний.)
Ага, про свое новое увлечение я не забыл. Катаясь на машинах, мы таки дали два круга по МКАД, хотя Серега все время возникал, какого черта у него рябит в глазах от мелькающих фонарей. Потом я ему все объясню.
Геныч. Какого черта он приперся из Питера? Потому что я ему позвонил? Странно, он был приятным человеком и хорошим собутыльником, но своим близким другом я его не считал. Да и он меня, наверное, тоже. Но, раз уж он приехал, надо нанести ему визит вежливости.
Стоя в очередной московской пробке, я отзвонился на работу и взял отгул, наврав шефу, что поработаю над сайтом с домашней машины, чего, конечно, делать не собирался. Трафик‑то платный.
Подъехав к любимому кабаку Геныча, я понял, что он уже внутри. Как? Путем несложного логического анализа. Прямо перед входом в ресторан стоял черный тонированный «Гелендваген» с питерскими номерами.
Стоянка была пустой в это время дня, так что я бросил свою машину рядом и вошел.
Хозяином «Дров» был выходец из маленькой, но гордой страны, расположенной высоко в горах, и звали его Тиграном, что не мешало ресторану быть закошенным под русский трактир начала позапрошлого века. Стены расписаны пасторальными фресками, мебель из грубо оструганных досок, официантки в национальных мини‑юбках, традиционные блюда русской и европейской кухни и, как маленькая слабость хозяина заведения, великолепная подборка кавказских вин и коньяков.
Геныч сидел за столом вместе с каким‑то незнакомым мне чуваком, очевидно доставившим его в столицу питерским водилой, и налегал на салаты.
Геныч был личностью яркой и запоминающейся В нем было под два метра роста, более ста килограммов живого веса, он носил короткую стрижку, кожаные штаны и полтора килограмма понтов. Разговаривал исключительно по понятиям, прилюдно чесался и рыгал, короче, вел себя как самый настоящий бандит, коим вопреки всему вышеперечисленному не являлся, хотя никого и никогда не смог бы в этом убедить. У него был вполне легальный бизнес, связанный с торговлей авиационным топливом, кроме того, в данное время он пытался построить пивоваренный завод.
Однако все люди, работающие в этой стране и имеющие более‑менее приличные деловые достижения, крепко связаны с криминалом.
— Здорово, Гога! — заорал Геныч, едва завидев меня в дверях. — Подваливай!
Я и подвалил. Стол был заставлен яствами, среди которых превалировали салаты и шашлыки. Посреди всего этого великолепия стояла ополовиненная бутылка коньяка. Также на столе был один чистый прибор, очевидно, для меня.
— Гога, это Лева, Лева, это Гога, — представил нас Геныч. — Гога — это мой московский кореш. Лева — это мой питерский кореш. Это он меня сюда привез.
— Слушай, — сказал я, — как‑то неудобно получилось, что я тебя сорвал…
— Да ерунда, — сказал Геныч. — У меня все равно в Москве дела.
— Кстати, о делах, — сказал Лева. Был он субтилен, интеллигентен и носил очки. При этом ездил на «Гелендвагене» и ходил в сшитых на заказ костюмах. Из вышеперечисленного я сделал вывод, что как раз он — настоящий бандит. — Я вас покину. Мне тут тоже кое‑кого навестить надо. Приятно было познакомиться.
— Взаимно, — сказал я.
Звякни мне вечером, — сказал Геныч. — После питерской сауны необходимо навестить московскую баню. Для сравнительного анализа.
— Обязательно, — сказал Лева. — Позвоню, как только с делами разберусь.
— Знаю я твои дела, — сказал Геныч. — В «Дорожном патруле» посмотрю. Или в «Петровке, 38».
— Чур меня, — сказал Лева, пожал нам руки и отчалил.
— Хороший он парень. Сидим в бане, все как воланчики, вдрабадан, я говорю, мужики, мне в Москву надо. Он говорит, без базара, надо так надо. Водила — класс. Почти как ты. Пить будешь? — спросил Геныч.
— Буду, — сказал я.
Вообще‑то я не сторонник алкогольных напитков, потребляемых днем, да еще и при наличии в ближних пределах собственного руля, но отказать Генычу в такой ситуации было бы невежливо. Хлопну, как говорится, рюмашку, из уважения.
— Что пьешь?
— Коньяк, — сказал Геныч. — Я всегда пью коньяк.
Он набулькал кавказского напитка — мне на два пальца, себе на целую ладонь, и мы сдвинули стаканы.
— Поехали, так сказать! — провозгласил Геныч тост. — Чтоб они сдохли.
Мы выпили. Геныч понюхал кусок шашлыка и положил его обратно на тарелку.
— А ты закусывай, — сказал он. — На меня не смотри. У нас весовые категории разные. Питие — это процесс решения пропорции относительно количества выпитого и массой твоего собственного тела. Если ты напился в дрезину, это не значит, что ты много выпил. Это значит, что ты мало весишь.
— Ага, — сказал я, отправляя в рот кусок заливной рыбы.
— У тебя проблемы? — спросил Геныч.
— Нет, а с чего ты взял?
— Ты пьешь, — сказал он. — А люди пьют либо когда у них проблемы, либо когда на душе хорошо.
— А может, мне хорошо, — сказал я.
— Не похоже, — сказал он.
— А ты почему пьешь?
— Я, — сказал Геныч, — являюсь исключением, подтверждающим правило. Я пью всегда.
— Да нет у меня особых проблем, — сказал я.
— А финансовые?
— Грех жаловаться.
— Личные?
— В смысле?
— В смысле жениться тебе надо.
— Пошел ты, — сказал я.
— Я‑то пойду, — сказал он. — Я туда уже не один раз ходил, и, скажу я тебе, ничего интересного там нет. А жениться надо.
— Смысл?
— А фиг его знает, — сказал Геныч, хватая бутылку. —Так принято почему‑то. Еще пить будешь?
— Пожалуй, воздержусь, — сказал я.
— Уважаю, граф, — сказал он. — Умеете вы вовремя останавливаться. А я буду.
Он вылил в свой стакан остатки коньяка, произнес:
— Чтоб они сдохли, — и опрокинул коньяк в глотку. На этот раз даже занюхивать не стал.
— Пойдешь ко мне работать?
Не, — сказал я. Этот вопрос мы с ним обсуждали не единожды и даже не дважды. — Шеф мой слишком меня ценит.
— Я тебя тоже ценить буду, — сказал он. — Твой агрегат там стоит?
— Мой.
— Как жизнь‑то тебя скрутила.
— Поддерживаю отечественного производителя.
— А у меня бы уже давно на приличную тачку заработал.
— Это тактический прием.
— А, — сказал он. — А говоришь, проблем нет.
— Геныч, — сказал я, — моя проблема носит трансцендентальный характер.
— О как, — глубокомысленно сказал Геныч. — Какие мы с утра пораньше корки‑то мочим, а? Можешь рассказать все своему гуру. Он эти транец… кране… короче, педерастические эти проблемы, как два пальца об асфальт.
— Это ты, что ли?
— Ага. Только я на трезвую голову не могу. Милейшая!
Явившаяся на вопль официантка действительно была достаточно милой. Точеная фигурка, стройные ноги. Геныч ущипнул ее за… фартук.
— Коньяку, — сказал он. — Скажи Тиграну, лучшего коньяку.
— Конечно, — сказала она и удалилась, виляя… фартуком.
Я налил себе полный стакан минералки. После опохмелки в голове прояснилось, но, как говорит народ, «трубы горели».
— С наилучшими пожеланиями от Тиграна Нахапетовича, — сказала официантка, ставя перед Генычем бутылку армянского.
— Ему прямой в ту же область, — сказал Геныч. — Милейшая, как тебя зовут?
— Марина.
— Мариночка, — сказал Геныч. — Хочешь большой и чистой любви?
— А кто же ее не хочет‑то?
— Приходи сегодня вечером на сеновал… Хотя где я тебе посреди города сеновал найду? Короче, приходи сегодня вечером куда‑нибудь. Я там обязательно буду.
— Все вы так говорите, — сказала Марина, открывая бутылку.
— Гусары не врут, — сказал Геныч.
— А вы — гусары?
— Ага, — сказал Геныч. — Мы вот с ним, — он ткнул пальцем в меня, — незаконные дети поручика Ржевского.
— Оба?
— Оба. У поручика Ржевского было много незаконных детей. Это у него законных не было.
— А если я тоже?
— Что тоже?
— Тоже незаконная дочь этого поручика?
— Не может быть, — сказал Геныч.
— Почему?
— Потому что тогда я не смогу за тобой приударить, — сказал Геныч. — Не могу же я ударять за сестрой. Или могу?
— Не можешь, — сказал я.
— Вот и я говорю, что не могу. Так что никакая ты не дочь. Позвони мне, номер у твоего начальника есть.
— Обязательно, — сказала она и удалилась.
Геныч набулькал себе еще стакан, провозгласил свой обычный тост и выпил. Учитывая, что он не просыхал всю ночь, мне оставалось только удивляться, куда это столько влазит.
— Говори, сын мой.
— О чем?
— О проблеме.
— Да это и не проблема в общем‑то, — сказал я. — Просто… Вот ты, старый и мудрый, скажи мне: в чем смысл?
— Смысл чего?
— Всего, — сказал я.
— А, — сказал он. — Вот, значит, оно как.
— Да.
— Смысл всего? Философом решил заделаться, значит.
— Типа того.
— Смысл жизни, — сказал Геныч, — состоит в том, чтобы жить.
— А дальше?
— А дальше — хрен его знает. Сдохнем — увидим.
— И все?
— Все, — сказал он серьезно. — Слушай, братан, если ты задаешься таким вопросом, значит, тебе повезло. Это, знаешь ли, для многих является роскошью. Для большинства работяг смысл жизни — заработать себе бумажек на жизнь. На еду, на старую машину и ее ремонт, на подъем детей, на квартиру, на новый холодильник. У них нет времени еще и спрашивать: зачем? Вот ты. Ты родился, учился, вырос. Ты работаешь, рубишь реальное бабло. Ездишь на новой машине, живешь тоже не на вокзале. Ты можешь расслабиться, можешь выпить, покурить, поговорить с интересным человеком, то есть со мной. Многие не могут и этого.
— Значит, смысл в деньгах?
— Деньги — грязь, — сказал Геныч. — Правда, грязь целебная и полезная. Но все равно грязь. Жить можно и без нее. Смысл жизни, он ведь разный и у каждого свой. У каждого человека, у каждого времени, у каждой страны. Вот в Америке все построено на бабках. Им просто, у них души нет. А у нас — гребаная русская ментальность, которую умом не понять, штангенциркулем не измерить. У пещерного человека смысл был такой — завалить мамонта, увернуться от когтей саблезубого тигра и дожить до вечера. У коммуниста — я имею в виду реального, красного коммуниста, а не теперешних, бледно‑розовых — смысл жизни был в построении светлого будущего для всех. У капиталиста смысл в построении светлого будущего для одного конкретного человека — для себя.
— А у тебя какой смысл?
— У меня смысл жизни в самой жизни, — сказал Геныч. — Мне, видишь ли, сам процесс нравится. Он меня буквально завораживает. До смерти.
— То есть?
— Ищи, — сказал Геныч. — Может, твой смысл в бесконечном поиске.
— Утешил, нечего сказать.
— Философия не дает однозначных ответов, — сказал Геныч. — Ты хочешь, чтобы тебе все на блюдечке выложили? Вот ты, Вася Пупкин, вот твое свидетельство о рождении, а вот приложенная к нему памятка со смыслом жизни. Так ты хочешь?
— Так было бы проще.
— Так было бы скучно, — сказал Геныч.
У меня зазвонил телефон.
— Извини, — сказал я Генычу. — Алло.
— Гоша? — Это был Серега. Голос у него был мутный.
— Он самый, — заверил я.
— Как ты после вчерашнего?
— Похмелился уже, — сказал я.
— Я тоже, — сказал он. — Слушай, я чего звоню. У меня тут фигня какая‑то в кармане, круглая, блестящая, но на деньги не похожа. Может, твоя?
Я прикинул, что бы это могло быть.
— Вряд ли.
— А, — сказал он. — А я думал, может, плата какая материнская или еще что.
— Я — компьютерщик, — сказал я, — но запчасти я с собой в карманах не ношу.
— Понял, — сказал Серега. — А где я тебя вчера потерял?
— Не помню, — признался я.
— Понял, — сказал Серега. — Ладно, я сейчас спать лягу. Ты не теряйся, ага?
— Ага.
— Ну пока.
— Давай.
Он отключился.
— Вот, — сказал Геныч. — О чем это мы?
— О смысле.
— Ага. — Он еще выпил. — Вот у бандитов жизнь насыщенная, и смысл такой же, как у пещерного человека. Дожил до вечера — уже хорошо. Иди в бандиты.
— Так ведь грохнут.
— Нас всех когда‑нибудь грохнут, — оптимистично сказал Геныч. — Меня из пушки, тебя из рогатки. Кстати, а на чем я домой поеду? Лева‑то смотался. Где транспорт взять?
— Возьми такси.
Я, — веско сказал Геныч, — десять лет назад дал себе слово, что в автомобиль отечественного производства больше не сяду. Меня из этой консервной банки в прошлый раз еле выковыряли. В «волге» я не поеду, однозначно. Там жизненного пространства мало.
— Хочешь, я тебя отвезу?
— У тебя тоже транспорт отечественный, — сказал он. — Кроме того, ты пьяный. А я с пьяными по Москве не езжу. У меня принцип. Где моя мобила?
Из извлек из кармана «Моторолу» размером не больше ногтя на его большом пальце, потряс и сунул обратно.
— Батарейки сели, — сказал он. — Мы с пацанами, которые в бане остались, всю ночь песни пели. Драгоценная, телефон!
— Возьми мой, — сказал я.
— Ага, — сказал он. — Как я разговариваю, у тебя никаких денег не хватит.
— Сию минуту, — сказала официантка, исчезая за занавеской и возвращаясь с «трубой» в руке. — Тигран Нахапетович просил передать, что для конфиденциального разговора вы можете воспользоваться его служебным кабинетом.
— Передай Тиграну Ахарпетовичу, что я в его клоповник в жизни не войду! — гаркнул Геныч, свободно шлепая официантку пониже спины. Его толстые, как сосиски, пальцы быстро и привычно нащелкивали номер на малюсеньких по сравнению с его лапой кнопочках. — Вовчик, приезжай за мной через часик в «Дрова». Как какие «Дрова»? Ты что, адрес кабака моего любимого забыл? Знаю, что он в Москве, мозги свои последние не пропил еще. Чего? Ты что, все еще в Питере? Начальство, значит, в Москве, а ты в Питере? Ну и что, что вечером я никуда не собирался? Мне надо было, а тебя под рукой не было, дрых, собака. Ладно, я сменщику твоему звякну, а ты чтоб завтра к утру был тут как штык, сечешь? Знаю, что сечешь. Разгильдяй. Совсем от рук отбились, — сказал он мне. — Не следят за перемещением начальства, а что они должны делать? Желания его, то есть мои, угадывать!
— Твои желания угадывать просто, — сказал я. — Выпить, пожрать…
— И потрахаться, — сказал Геныч. — Самвел? Самвел, это я. Я в Москве. А Вовчика нет. Я колымагу твою терпеть не могу, но заезжай за мной в «Дрова» прямо сейчас. Когда будешь? Лады.
— Никто не хочет работать? — спросил я.
— И не говори, — сказал Геныч. — Может, пойдешь ко мне все‑таки?
— Извини.
— Ну нет так нет, и нечего орать, — сказал он. — Слушай, ты ищи смысл‑то, ладно? Найдешь, мне позвони.
— Обязательно, — сказал я. — Тебе первому и позвоню.
— Ага, — сказал Геныч. — Слушай, тема такая. Никому веры нет. Беспредел потому что. Приходит ко мне как‑то зять. Муж сестры, он ведь зять, верно? Говорит, Геныч, есть тема реальная, дай шестьдесят, через полгода верну девяносто. Я дал, мне не жалко. Проходит полгода, звоню, где бабки, спрашиваю. Он говорит, попал я, нету бабок. А сам только из Италии, с курорта вернулся, загорелый, как черт, тачку новую купил и дом за городом построил. Я думаю, ладно, подожду, а чего делать, родственник. Жду, жду, год жду, полтора жду, и начинают меня терзать смутные сомнения — а не дурак ли я? А что делать? Родственник. Бандитов не пошлешь, перед сестрой неудобно, тем более вдруг овдовеет, опять мне на шею сядет. Опять жду. Еще через год задолбало меня это все, послал я бригадку ребятишек, поспокойнее выбрал, чтоб сначала разговаривали, а уж потом с двух стволов шмаляли, и что ты думаешь: чем дело кончилось? Выбили сорок пять, тридцать мне отдали, пятнашку себе за хлопоты оставили. Вот оборот клевый, а? Вкладываешь шестьдесят, через три года получаешь тридцать, а нервов портишь немерено. Такие дела. И ты знаешь, главное что? Ну ладно бы, сука, действительно бы он попал, так нет же. Бабки в карман — и крестись оно все конем. Не думают люди о будущем. Сидит теперь в своем доме, комнаты на лето сдает. Приходил ко мне, возьми, говорит, Геныч, на работу. Я ему говорю, ты жулик, а мне жулики не нужны. Я сам жулик, мне меня в фирме одного хватает. Наглости набрался, а? Меня на бабки кинул, и ко мне на работу.
— Скажи еще спасибо, что он на твои бабки тебе же киллера не подослал.
— Мозгов не хватило, — сказал Геныч.
Или храбрости, подумал я. Связываться с Генычем было опасно. Он был милым и приятным парнем в общении, но в деловых кругах имел репутацию матерого волка. У него были обширные связи в криминальных, экономических и политических кругах, он даже был вхож в аппарат президента, а дверь в кабинет Лужкова открывал ногой [27].
Геныч очень не любил разборки, но если уж допекало, то мог собрать такую команду, что даже солнцевские в самом своем расцвете откатывали с вежливыми извинениями.
— А это ты мне сейчас к чему рассказал, а?
— Да все к тому же. Вот какой у моего зятя смысл в жизни? Какая цель?
— Не грузи меня, — сказал я.
— Кто первый начал? Смысл жизни ему, видите ли, подавай. Поел — хорошо, выпил — спасибо, денег срубил — большое спасибо, потрахался — «объясните, за что мне такое счастье». Живи и радуйся.
— Угу.
За окном мелькнул огромный черный силуэт бронированного «Форда Экспедишн», который с трудом продирался сквозь стоящие на обочине автомобили.
— За мной приехали, — радостно сказал Геныч. — Не люблю я это убоище, а что делать? Персоналка в Питере осталась.
Геныч был в прямом смысле слова большим человеком и предпочитал машины себе по размеру. Бронированный «форд» был его запасной машиной, и он действительно его не слишком жаловал. Персоналкой Геныча был бронированный «хаммер». Американский монстр в четыре с половиной тонны весом развивал на трассе скорость двести километров в час и потреблял около сорока литров высокооктанового бензина, однако для человека, который снабжал топливом три московских аэропорта, это не могло составить проблемы.
— Любезная, расчет! — крикнул Геныч и выложил на стол две сотки баксов. — Русских нет, извини. Да плевать, какой курс, обменяешь у Тиграна, сдачу себе оставишь.
— Скромно посидели, — сказал я.
— Еще не вечер, — сказал Геныч. — Я помчался.
— Слушай, — сказал я, — я вот давно хотел тебя спросить, да все как‑то случая не было… Почему тебя все Генычем зовут? Ты же Иван Александрович по паспорту.
— Сокращенно от Крокодила Гены, — сказал Геныч.
— А почему Крокодил Гена? Такой же добрый?
— Такой же зеленый и зубастый, — сказал Геныч, обнажая в улыбке тридцать два ровных белоснежных зуба [28]. — И в пупырышках.
И он умчался на своем «форде». Точнее, уполз, потому что в центре Москвы умчаться можно только поздно ночью или рано утром.
Я посидел еще минут пять, допил минералку и поехал домой, пробираясь дворами, дабы избежать нежелательных в моем состоянии встреч с торговцами полосатыми палками.
Дома сразу лег спать и проснулся только в десять вечера. Темнело. Сна не было ни в одном глазу.
Собрался и намотал по МКАД пять кругов за ночь.
Внутреннее Кому: Сатане
От кого: Бегемот, специальный эксперт по РФ Подземной Канцелярии
Тема: Докладная записка
Сиятельный Князь!
Да будет тебе известно, что за время твоего временного отсутствия дела в аду творились странные и непонятные.
Твой секретарь Асгарот, молодой и талантливый демон, заключил ошибочное пари с Азраелем, секретарем Сам Знаешь Кого. Последствия этого сомнительного соглашения могут быть неприятны для нас, равно как и для другой стороны.
Ты помнишь сделку, предложенную нам группой товарищей из Люберец, которую мы отвергли, имея для этого все основания? Если мы проиграем пари, нам придется принять их условия, что, несомненно, будет являться весьма нездоровым прецедентом.
Асгарот, будучи не совсем опытным в такого рода делах, обратился за помощью ко мне, и я конечно же не отказал, ибо так я смогу если не исправить, то хотя бы контролировать ситуацию. Я привлек к делу одного из наших старых, хорошо себя зарекомендовавших сотрудников — ты должен его помнить, это некий демон по имени Скагс, — посвятил его во все подробности, тщательно проинструктировал и отправил на Землю. На данный момент он зарекомендовал себя неплохо.
Сиятельный, я тебя прошу обратить самое пристальное внимание на твоего секретаря, я же со своей стороны и в дальнейшем буду информировать тебя о дальнейшем ходе событий.
Твой преданный слуга Бегемот
Архив Подземной Канцелярии
Отрывки из ненаписанных воспоминаний Бегемота
Тема: Докладная записка. Комментарии
Настучал? Конечно, настучал, и даже не собираюсь этого скрывать. Ты не понимаешь, скрыть такого рода вещи от Князя невозможно, и при любом исходе пари он придет в ярость, так что у меня просто не оставалось выбора. Я — демон старый и хочу стать еще старше, да и судьба Скагса была мне небезразлична. Поэтому я и попытался прикрыть наши за… тылы как только мог.
Написать‑то я докладную написал, но что толку? Князя нет, на улице его не подкараулишь и лично в когти бумажку не засунешь, а вся отправленная обычным путем корреспонденция проходит через руки Асгарота, что, понимаешь сам, меня никоим образом не устраивало и устроить не могло. Кабинет Князя закрыт и опечатан, таков обычный ритуал, когда он ментально отсутствует на рабочем месте, поэтому под дверь записку тоже не просунуть. Вентиляционные отверстия? Даже если они не запечатаны наглухо, я уже слишком стар, чтобы по трубам ползать.
Факс? Наверняка у Асгарота есть доступ к факсам, которые приходят Князю в его отсутствие. Можно было, конечно, дождаться, пока Князь появится сам, во плоти, однако, сам понимаешь, мне было важно не только чтобы он мое послание в принципе получил, но чтобы еще и знал, когда оно было отправлено. Когда Князь сам придет ко мне по мои рога, потрясая писульками, я уже не отбрешусь.
Что оставалось? Ничего, говоришь? Шефа тебе лысого, а Интернет?
Князь — параноик, прожив всю жизнь в аду, параноиком становишься поневоле, так что не думаю, чтобы он пароль от своей личной почты хоть кому‑нибудь доверял, даже секретарю. Соответственно, и я его не знал.
Но адрес‑то должен быть известен — правильно? — иначе в самом существовании почтового ящика нет смысла, так? Я адреса не знал, но я вообще эти новомодные штучки не жалую. А вот теперь приперло.
Но я знал парня, который этот адрес должен знать.
Вот я купил цветы, мандарины и отправился в больницу к В.
В., надо сказать, выглядел хреновее некуда, так что я снова за Скагса переживать начал.
Шеф нашей службы безопасности и прочая занимал соответственно его рангу отдельный бокс и совсем не тосковал, коротая время в обществе телевизора и двух прелестных медсестер‑суккубов. Меня к нему допустили сразу.
— Здорово, В., — сказал я.
— А, Бегемотище, — сказал он. — Присаживайся, дружище, спасибо, что навестил. Как дела в аду?
— Как обычно, — сказал я. — Разговор есть.
— Так говори. — Он повел правым рогом, и прелестниц как ветром сдуло. Выдрессировал он их, ничего не скажешь. — Я ж тебя, козла старого, знаю, ты просто так проведать и не пришел бы.
— Дела, — отмазался я. — Больно уж регион у меня горячий, требует, так сказать, неусыпного внимания. Вот по поводу моего региона и хочу с тобой посоветоваться.
— Лучше не напоминай, — сказал В. — После той командировки никак поправиться не могу.
— Я бы не напоминал, — сказал я, — но эта крыса тыловая Асгарот всех нас под монастырь подведет.
— А, это по его воле я сюда попал, — сказал В. — Какого он еще натворил?
— Все та же песня, только на новый лад, — сказал я.
Ну, короче, рассказал я нашему В. все как есть, без утайки. В. сотрудник старый, проверенный. Я ему, как себе, верю, а себе я доверяю почти в половине случаев.
В. слушал, потом я минут двадцать слушал, как он Асгарота последними словами кроет.
— И что ты от меня хочешь? — спросил В., высказав все, что у него накипело.
— Ты электронный адресок Князя знаешь?
— У него их два. Один для всех желающих, mailo:www.Lucifier@hell, туда при соблюдении соответствующих ритуалов прямо из земного Интернета войти можно, официальный адрес, так сказать. И еще один, рабочий, для избранных сотрудников. Тебе какой?
— Второй, — сказал я, а сам подумал, что сильно В. Там по голове ударили, раз он такие вопросы задает.