Глава 12.
Об одной вещи я не задумывался, когда соглашался на это расследование: насколько сильно оно меня изменит. Я был нацелен обезвредить Монголов и сделать для расследования все, что было в моих силах; морально я был готов к опасностям, насилию, оружию, наркотикам, изменениям в легенде. Но я не до конца продумал, в какой эмоциональный ступор могу впасть, ведь мне действительно пришлось поставить крест на всей моей личной жизни ради своей новой роли. Надзор за моими действиями был достаточно силен, пока я был проспектом, но когда я стал полноправным членом и офицером мотоклуба, все стало только хуже. Прежде, чем выдать нашивки, Монголы фотографируют тебя и высылают твой портрет во все чепты мотоклуба. Каждый полноправный член мотоклуба внимательно изучает этот портрет и пытается вспомнить, не встречался ли когда-либо с тобой не имел ли с тобой проблем. Каждый офицер пялится на твою фотографию, взвешивая вероятность, что ты можешь оказаться копом под прикрытием.
Всего только в Южной Калифорнии около нескольких сотен Монголов, претендентов и проспектов. Так что, каждый раз выходя на улицу, ты имеешь шанс столкнуться с одним из них. Ты осознаешь, что даже в таком большом штате как Калифорния ты загнан в некое подобие тюрьмы – ты больше не можешь проводить время со своими детьми, ходить с ними в кино или гулять в парке; ты не можешь просто сходить в ресторан, поскольку принадлежишь к одной из самых опасных преступных группировок в стране, а твои самый близкие друзья являются отпетыми психопатами.
Теперь, когда я жил жизнью Билли СенДжона, одного из Монголов, встречи с моими сыновьями стали происходить все реже и реже. Выходные, праздники,, дни рожденья, бейсбольные игры, футбол, еженедельные “Дни Отца” – мне пришлось это все забросить.
В течение месяцев работы над этим расследованием мои волосы стали длиннее, моя борода стала длиннее, мои бессонные ночи стали длиннее. У меня не было возможности сделать остановку и передохнуть. Из-за своего внешнего вида я уже не мог просто сходить куда-нибудь и смешаться с толпой. Внутри, конечно, я остался федеральным агентом, ряженным ветераном войны, хорошим и заботливым родителем, но мой внешний вид говорил совсем о другом.
Куда бы я не направлялся – купить еды в магазин или залить бензина на заправке -люди глядели на меня с отвращением или страхом.
Моя бывшая жена, Кери, с детьми жила в современном городском районе Южной Калифорнии. Наши дети ходили в публичную школу. Как-то раз Кери попросила меня съездить на родительский день в школу с сыновьями.
- Конечно, Кери, – с сомнением ответил я.
Несмотря на то, что я претендовал на роль Монгола, я решил, что прежде всего я родитель, отец. Я хотел хорошо выглядеть ради своих детей, у меня все еще был шкаф, набитый рубашками, костюмами и галстуками, хотя я не носил их уже в течение нескольких лет. Но, посмотрев на свое отражение в зеркале, завязывая галстук, я понял, что больше похож на бездомного, принявшего ванну в первый раз за несколько месяцев, чем на консервативного любящего отца. Я знал, что не смогу никого обдурить этим костюмом и галстуком, я снял их и переоделся в джинсы и белую футболку.
Я уверял себя, что внешность ничего не значит. Я буду разговаривать с учителями как образованный, опытный агент правоохранительных органов. Я буду держать себя с достоинством, и окружающие воспримут меня как обычного родителя.
Припарковав машину перед школой и высадив сыновей, я увидел, как другие родители подзывают к себе своих детей с реакцией, похожей на панику. Окружающие повернулись ко мне спиной даже до того, как я успел промолвить “добрый вечер”. Я хотел положить руки на плечи своих сыновей и войти с ними в школу, но испугался, как бы этот жест впоследствии не обернулся против них. Потребовалось некоторое время, чтобы собраться с мыслями и напомнить себе, что я не тот всклокоченный аутло-байкер, каким кажусь окружающим.
Мы прошли в класс моего старшего. Там находилась всего пара чьих-то родителей, беседовавших с учителем, пока их дети играли вместе. Я подошел и представился. Присутствующие вели себя спокойно, но не скрывали своего удивления моим внешним видом. Они быстро попрощались с учительницей и покинули классную комнату, стараясь не смотреть мне в глаза. Поскольку в классе больше никого не осталось, я повернулся к учительнице.
- Послушайте, – сказал я, – не делайте обманчивых выводов по поводу моего внешнего вида, я сейчас все объясню.
Она удивленно на меня уставилась. Я вынул из кармана удостоверение агента АТО.
- Я специальный агент Бюро по борьбе с незаконным оборотом Алкоголя, Табака и Оружия. Я не имею права раскрывать вам детали расследования, но в настоящий момент я работаю под прикрытием над одним очень важным делом. Вот почему я так выгляжу. Мне очень важно, чтобы вы знали правду.
Не думаю, чтобы она поняла, насколько сильно мне хотелось выговориться. Это было даже больше, чем избавиться от клейма, поставленного на мне родительским комитетом, я старался обрести понимание, кто я есть на самом деле.
Я заметил, что она тут же успокоилась, хотя и не расслабилась полностью.
Мы поговорили о моем старшем, потом она поблагодарила меня за визит и проводила до двери. Она судорожно искала, на кого бы переключить свое внимание, пытаясь найти какую-то вежливую форму побега. Она извинилась и заспешила в соседнюю дверь.
Это была самая главная жертва, принесенная мной расследованию. Я забросил большую часть своей жизни, но мои дети не были ни в чем виноваты. Он не должны были жертвовать ничем ради моей работы. Они знали, кем является их отец и любили меня, несмотря на мой внешний вид. Но последнее, что я мог им пожелать – это стать жертвами моего уродства.
Я позвал сыновей, и мы направились к выходу. Они подбежали и спросили, хочу ли я познакомиться с остальными учителями. Как я мог объяснить им, какая буря эмоций происходила в тот момент в моей душе? Проще было сказать, что я больше не могу разговаривать с их учителями, и что я созвонюсь с ними позже.
Стоя посреди оживленного школьного двора, я думал о том, чтобы купить своим детям мороженое, сводить в кино или в их любимый парк аттракционов. Сделать что-то, что угодно, чтобы заставить почувствовать себя нормальным отцом. Я хотел упасть на колени, закрыть глаза, обнять их, чтобы они поняли, насколько сильно я их люблю. Я не хотел расставаться с ними. Я не хотел возвращаться к работе.
Были дни, когда, проводя время с Монголами, я до слез скучал по своим сыновьям. У многих Монголов были дети, но методы их воспитания поднимали во мне волну родительского гнева. Рокки и Викки жили со своими пятерыми детьми в арендованном доме в паре кварталов от главного наркопритона Туюнги. Их дом выглядел как приют для бездомных: кругом чьи-то спящие тела, дети на полу, дети на диване, дети на кровати, дети, забирающиеся на кучу детей. Было нормальным обнаружить, что все еще спят в полдень или даже в пять вечера в рабочий день. Вокруг дома была изгородь, не серьезная, но пит-буль держал подальше от дома даже самых храбрых гостей. Находясь на безопасной стороне, я всегда проверял, есть ли у меня что-нибудь с собой, чем можно было бы задобрить собаку.
Как-то раз я подъехал к дому Рокки в районе двух часов дня. Двое младших детей Рокки, одного из которых звали Рокки-младший, играли на улице. Я постучал в дверь, и Викки позвала Рокки, который еще не поднялся с постели. Я зашел в гостиную, в которую почти не пробивался дневной свет. Несколько детей еще спали на диване и на полу. Работал телевизор, но звук был выключен, чтобы никого не разбудить. Когда дверь была закрыта, а окна зашторены, трудно было определить, какое сейчас время суток. Я огляделся, нашел в углу свободное кресло и уселся в него в ожидании Рокки.
Вернулась Викки, растолкала детей и села на диван. В руке у нее был заряженный бонг. Она уставилась на меня:
- Это реально крутое дерьмо, Билли. Будешь?
- Не-а, но спасибо за предложение, Викки. Ты на правильном пути. С пятью детьми на шее это действительно то, что тебе нужно.
- Угу, а ведь сегодня еще и день рожденья малого Рокки.
- Да? Так у вас будет вечеринка?
Она даже не отвлеклась от бонга.
- Не-а, может на следующей неделе у меня появятся деньги, – сказала она, сделав еще одну большую затяжку и развалившись на диване в наслаждении.
- Йоу, Билли! – в комнату вошел Рокки, пожал мне руку и приобнял за плечо. Он сказал, что ему нужна некоторая помощь с ремонтом мотоцикла. Перевод: Рокки хотел, чтобы я купил запчасти для его байка.
- Конечно, Рок. Одевайся и поехали найдем что-нибудь пожрать.
Окинув взглядом комнату, я подумал, что хотел бы знать, будет ли что поесть у его пятерых детей. Мне было не комфортно оставаться в темной комнате, и я вышел на улицу, нащупывая в кармане солнечные очки. Двое младших детей Рокки все еще играли во дворе.
Меня всегда нервировал вид детей Рокки, игравших с огромным пит-булем. Я знал, что если собака захочет тронуть кого-то из них, точно сможет убить его до того, как подоспеет помощь.
Я повернулся к Рокки:
- Эй, а ведь сегодня день рожденья маленького Рокки?
Рокки грубо откликнулся:
- Ага.
Не сводя с него взгляда, я подошел к своему мотоциклу. Что за дерьмо? Его вообще не волнует день рожденья собственного сына! Рокки начал дергать кик-стартер. Обычно ему требовалось около дюжины киков, чтобы завести его, но сегодня этого оказалось недостаточно. Я ждал на улице, пока не услышал рев мотора. Я никогда не заводил свой байк раньше Рокки, иначе я сжег бы больше бензина, чем потребовалось бы на пересечение пустыни Мохаве. Рокки подъехал к калитке, я завелся, и мы выехали.
После обеда мы сделали небольшую остановку у магазина с запчастями для Харлеев и вернулись к Рокки. С некоторого времени деньги начали утекать из моего собственного кармана – процесс получения финансирования от АТО был слишком трудным и медленным.
Я припарковался на улице, а Рокки закатил свой байк в гараж. Я слез с мотоцикла и присел на корточки, чтобы поговорить с Рокки-младшим.
- Эй, дружище, ведь сегодня твой день рожденья?
На меня уставилась пара больших карих глаз.
- Да.
- И сколько тебе исполнилось?
Он показал четыре пальца. Потом посмотрел на сломанное игрушечное ружье, лежавшее рядом. Я почувствовал, как к моему горлу подкатывает комок. Я чуть не расплакался. Нет, этот ребенок должен получить хоть один нормальный подарок на день рождения. Я направился к своему мотоциклу, кинув Рокки через плечо:
- Скоро вернусь.
Я смотался до ближайшего супермаркета, купил красную пожарную машину, шоколада и конфет. Чем больше я думал о том, сколько времени теряю из отведенного на общение с моими собственными сыновьями, тем злее я становился. Я хотел позвонить в Службу Защиты Детей и потребовать, чтобы они забрали детей Рокки. Я хотел избить старуху Рокки.
Вместо этого прикусил язык, сдержал ярость и приказал себе подождать дня расплаты. Я припарковал мотоцикл, спрятал подарки за спиной и вынул их прямо перед Рокки-младшим.
- Эй, малыш! С днем рожденья!
Глаза его зажглись. При виде пожарной машины он вздохнул. Затем он подошел ко мне и взял подарки в руки и обнял меня. Я услышал, как он тихонько шепнул мне на ухо:
- Спасибо, Билли.
На этот раз слеза скатилась по моей щеке, но быстро скрылась в густых зарослях байкерской бороды.
Каждый год Монголы устраивали четыре пробега, обязательные для всех членов мотоклуба. Новогодний пробег был одним из них. Начало 2000-го года отнюдь не являлось одним из лучших периодов в моей жизни. Я был в плохом настроении, и последнее, что хотел бы делать – это праздновать.
Скоропостижно скончалась моя тетя, человек, воспитавший меня и любивший меня, как никто другой в моей жизни. Ее звали Джонин, и она была лучшим из людей, которых я когда-либо знал. Просто представьте: мои биологические отец и мать не были готовы к родительским обязательствам, и, когда мне было всего два года, они оставили меня, моего брата и мою старшую сестру на воспитание Джонин, жившей в Северной Калифорнии. В то время мой отец работал в полиции в Вашингтоне, а моя мать оставалась с ним. Мы почти не виделись с моими родителями в течение четырех лет. Когда мне было шесть, моего отца позвали на работу в АТО в Гринзборо, и мои родители забрали нас с Джонин с собой. Несмотря на то, что мы все жили под одной крышей на протяжении следующих пятнадцати лет, растила нас именно Джонин. Она готовила нам еду, водила нас в церковь, помогала со школьными домашними заданиями и водила на бейсбол. Она была для меня второй мамой, и я вырос, называя ее мамой. Ее уход проделал огромную рваную рану в моей душе.
Расследование шло такими темпами, что я до конца вынужден был отказаться от личной жизни. Даже в Рождество я больше времени проводил с Монголами, чем с семьей. В то же время, возрастающие проблемы с боссами АТО не оставляли времени задуматься о приоритетах. Но со смертью мамы приоритеты обозначились сами собой.
Кажется, в первый раз я не спрашивал начальство, могу ли я на время отвлечься от роли Билли СенДжона. Я просто поставил их перед фактом. Мне надо было уехать в Северную Каролину, чтобы похоронить мать и провести немного времени со своей семьей. Монголам я сказал, что ненадолго уеду на родину из-за смерти матери. Собрав осколки разбитого сердца, я уехал домой, к семье.
Когда я вернулся в Лос-Анджелес, все еще переживая боль утраты, я постарался собрать мысли в кучу и вернуться к расследованию. Я прибыл как раз к началу Новогоднего пробега.
Я хотел остановиться в дешевом мотеле в Керритосе, спальном районе среднего уровня на юге округа Лос-Анджелес. Сам по себе этот район не плох, но и там есть свои злачные места, а тот факт, что Монголы выбрали самый злачный мотель, не вызывал удивления.
Около пяти вечера я подъехал к дому Эвела, припарковал мотоцикл и вошел внутрь. Эвел обнял меня:
- Соболезную, брат, я люблю тебя.
Я поблагодарил его. Эвел не заметил моего взгляда, но он застыл в удивлении. Эвел был первым человеком, кроме членов моей семьи, соболезновавшим моей утрате.
Я вернулся с похорон несколько дней назад, я встречался с несколькими агентами АТО, и никто из них, даже Цикконе, ни слова мне не сказал. Я понял, что для них я являюсь специальным агентом, и только. Я не был для них Билом Квином, я был агентом АТО номером 489. Я настолько растрогался, что хотел обнять Эвела и рассказать ему всю историю. В тот момент я не хотел отправлять его в тюрьму. Сдерживая слезы, я плюхнулся на его залитый пивом диван.
Из сада послышался рев еще одного Харлея. Это был ДжиЭр. Он отъехал в ближайший фаст-фуд поесть. Громовые раскаты его прямотоков вернули меня к реальности и, когда он вошел в комнату, с пакетами, набитыми буррито, первые слова, которые я услышал, были:
- Сочувствую по поводу твоей матери, Билли.
Затем он подошел ко мне, пожал мне руку и приобнял за плечо со словами:
- Я люблю тебя, брат.
Меня как будто парализовало. На глаза снова начали накатываться слезы. Я снова сел на диван. Что ты делаешь, Билли? В тот момент ДжиЭр и Эвел были самыми лучшими моими друзьями. Мои губы дрожали, я как будто погрузился в транс, пытаясь переварить в голове ситуацию.
Подъехали Доминго и Тухлый, и ситуация начала повторяться снова и снова. Теперь я уже мечтал уехать с Монголами навсегда и никогда больше не возвращаться в АТО.
Через несколько часов мы подъехали к мотелю в Керритосе, я увидел десятки припаркованных у входа мотоциклов и прогуливающихся мимо них Монголов. Я вернулся в игру. Я увидел Ред Дога и еще пару плохих актеров, которых мечтал отправить за решетку. Я сделал глубокий вдох, огляделся, окруженный ордами аутло-байкеров, и напомнил себе: я федеральный агент, и эти люди убьют меня в ту же секунду, когда узнают, кем я являюсь на самом деле. Не было нужды концентрироваться на этой мысли в данный момент, но это позволило мне прийти в себя.
Я снял шлем и повесил его на зеркало, вошел в мотель, пожимая руки и приветствуя Монголов, подошел к барной стойке и заказал пива. Все шло по плану. Подошел Рей-Рей. Это был огромный, похожий на медведя, мексиканец, и у меня было достаточно дерьма на него, чтобы засадить его в тюрьму до конца жизни.
- Здорово, Рей-Рей!
Он сгреб меня в охапку.
- Прими мои соболезнования, брат. Я люблю тебя.
Только я привел себя в порядок, и тут меня снова пытались переманить на другую сторону. Я был в ступоре.
Один за другим, байкеры обнимали меня и приносили свои соболезнования по поводу смерти моей мамы, говоря, что любят меня. Я был переполнен виной, как будто переспал с женой лучшего друга. Я смотрел, как Монголы чокаются пивом, говоря новогодние тосты, обнимают меня татуированными руками, свободно говорят о том, как любят друг друга и любят Билли СенДжона. И в тот момент я отдал бы все, чтобы быть Билли СенДжоном.
Каждый раз, когда я начинал думать, что Монголы стали моими друзьями и мечтать о том, чтобы уехать с ними, что-то возвращало меня к реальности. Их криминальная, воинственная натура действовала как поток отрезвляющего свежего воздуха, бьющего в лицо.
Изи являлся хрестоматийным образцом аутло-байкера и имел серьезные проблемы с законом в течение всей своей жизни. Он был непредсказуем и нестабилен в поведении. Он был членом лос-анджелесской чепты, но периодически тусовался с чептой Сан-Фернендо. Он был с ног до головы покрыт криминальными и тюремными татуировками, имел всегда гладко выбритую голову и мускулистое телосложение. Он всегда лез на рожон, не зная страха, хотя в большинстве передряг я был счастлив, что он находился на нашей стороне.
Как-то раз я встретил Изи, горевавшего по поводу смерти своего отца. Мы провели с ним ночь в “Местечке”, он говорил о своем умершем отце, а я – о своей умершей матери. Изи сказал, что они с отцом были очень близки и проводили много времени вместе вплоть до его смерти. Я вспомнил своего отца и наша с ним диаметрально противоположные отношения. Моего отца никогда не было дома, а, когда он возвращался, всегда был пьян. Но Изи действительно тяжело переносил смерть отца. Он сказал, что теперь ему незачем жить. И ему действительно было наплевать на свою жизнь.
Я начал понимать, что Изи был таким смелым по той причине, что не дорожил своей жизнью. Как террорист, обязавшийся взрывчаткой, Изи имел склонность к убийству и самоубийству.
Потом я узнал, что, прежде, чем стать Монголом, Изи был арестован за насилие в отношении детей. Его собственная сестра имела двоих маленьких детей и заявила на него за насилие в их отношении. Я был удивлен, что Монголы позволили ему вступить в мотоклуб после этого, ведь детское насилие обычно бывает плохо встречено любыми социальными группами, включая представителей самых хардкорных криминальных группировок. Осужденные за такие действия обычно подвергаются истязаниям в тюрьме.
Для меня свет в комнате еще более потускнел, когда Изи рассказал, что он хочет отомстить и уточнил, каким именно образом. Он хотел, чтобы его сестра действительно сильно страдала, чтобы ее боль могла сравниться с его болью. Он хотел убить ее двоих детей, а затем покончить жизнь самоубийством. Когда я услышал эти слова, волосы на моей голове встали дыбом.
Изи все больше разъярялся и становился более драматичным. Я достаточно много времени провел с матерыми преступниками в течение своей карьеры, чтобы понимать, что он не шутит. Он намеревался медленно убить двоих детей своей сестры у нее на глазах. Изи схватил нож и, демонстративно им размахивая, показал, как он собирался схватить их за волосы и перерезать горло, в то время, как его сестра будет биться в конвульсиях, наблюдая за этим.
Я сидел тихо, ошарашенный услышанным. Я не знал, что сказать. Изи вогнал себя в некое подобие транса, рассказывая о своих планах, и это был не самый удачный момент, чтобы сказать ему, что он псих.
Я хотел успокоить его и сказал, что возможно будет лучше просто убить сестру, и что ее дети ничего ему не сделали. Но Изи ответил нет. Убийство детей было единственным способом заставить его сестру страдать достаточно сильно.
Я сказал Изи, что у меня еще есть планы на вечер и вышел. Пока я отъезжал от дома, картина перерезания горла малюткам стояла у меня перед глазами. Нужно было что-то делать и немедленно! Я не смог бы спокойно спать всю оставшуюся жизнь, допустив это. Я схватил телефон и набрал Цикконе.
- Билли, успокойся, – послышалось из трубки, – что случилось?
Я рассказал Цикконе о планах Изи, убедив его, что он высказывал их на полном серьезе. На следующий день Цикконе пробил все прошлое Изи. Он раскопал, что Изи уже был арестован за насилие в отношении детей. Оставался вопрос, как поступить с его сестрой и ее детьми. Если их предупредить, будет очевидно, от кого произошла утечка информации, и тогда уже моя жизнь будет в опасности. Для ареста Изи у нас не было достаточно доказательств, поэтому единственным выходом из ситуации было установление круглосуточного наблюдения за Изи.
Рокки не был таким жестоким, как Изи, но, как и большинство Монголов, с удовольствием убил бы кого-угодно ради денег. Как оказалось, его жена была профессиональной воровкой. Как-то раз Викки и ее подруга, Пэм, решили украсть детский рояль из магазина, но не смогли продать украденное, и пианино так и стояло в крохотной гостиной Рокки.
Я лежал в кровати в своей квартире, уже начиная засыпать, когда разделся телефонный звонок. Это был Рокки, голос его казался грустным.
- Эй, Билли, мне нужна помощь.
- Конечно, Рок, чем могу?
Рокки и еще один Монгол заложили свои мотоциклы одному наркодилеру по-имени Рубен, державшему мото-салон в Эль Серено. Время на выкуп мотоциклов истекало, Рубен грозился продать мотоциклы, если не получит свои две тысячи долларов. Рокки начал рассказывать свой план по вызволению мотоциклов из плена.
- Вот, что мы сделаем, – сказал он, – на твоей машине мы подъедем к Рубену, остановимся около дома и будем ждать. Я зайду под предлогом купить немного дури, посмотрю, где он держит товар, а затем вышибу ему мозги. Когда все уляжется, заберем наши байки. Все просто.
- Ты, блядь, с ума сошел? Нас поймают! Услышат выстрелы, посмотрят в окно и увидят, как ты садишься в мою машину! И меня упекут за убийство вместе с тобой!
- Все будет нормально, ты будешь ждать на аллее, никто ничего не увидит. Садись в машину и давай сюда.
- Мы пустим его в расход ради двух кусков баксов?
- Конечно, все равно он кусок говна.
- Возможно, но он не стоит того, чтобы проводить остаток жизни в тюрьме.
На этот раз Рокки было невозможно переубедить. Он был абсолютно уверен, что нас не поймают и хотел, чтобы я поторапливался, собираясь осуществить свой убийственный план как можно скорее. Я пытался привести какие-то аргументы против, но он только злился. В конце концов я попросил Рокки подождать несколько минут на телефоне.
Цикконе на выходные уехал к своей невесте, поэтому я позвонил специальному агенту Джону Каррц и пересказал ему сумасшедший план Рокки.
- Ух ты, Билли, – сказал Карр, – Вот это интересно. Не думаю, что АТО будет обрадовано твоими действиями.
Я сказал Карру, что Рокки из кожи вон лезет, чтобы убить Рубена именно этой ночью, и я боялся, что если я не помогу ему в этом, он все равно сделает это без меня. С точки зрения закона, пособничество в совершении преступления было также непозволительно, как и попустительство. Мы с Карром попытались найти выход из спорной ситуации. Мы могли подстроить остановку моей машины дорожной полицией за нарушение правил дорожного движения на пути к месту совершения преступления. Чтобы полицейский придрался ко мне по какой-нибудь мелочи и арестовал меня и Рокки. Или я мог подстроить аварию.
И тут я вспомнил про рояль, украденный женой Рокки. Я понимал, что в кругах аутло-байкеров реализовать такой предмет затруднительно. Я сказал Карру, что предложу Рокки купить рояль за 2000 $, и у него появятся деньги на выкуп мотоциклов. С такими деньгами убивать Рубена уже не будет необходимости.Карр сказал, что это странно звучит, но попробовать стоит. Я перезвонил Рокки.
- Едем, Билли, – сказал он. Он начал выходить из себя.
Я сказал Рокки, что только что разговаривал с Бобом, парнем, которому мы продавали пушки и мет, и что Боб заинтересован в покупке рояля за две тысячи.
- Ты можешь заработать два куска, вернуть байки и не бояться провести остаток жизни в тюрьме. И я не буду бояться. Что думаешь?
Я ожидал, что идея выстрелит немедленно, но Рокки молчал около десяти секунд. Потом он сказал:
- Спроси, даст ли он две с половиной за него.
- Окей, Рок, я свяжусь с ним и перезвоню.
Я повесил трубку и попытался поймать дыхание. Я пытаюсь уберечь нас обоих от тюрьмы, а он завышает цены на краденное имущество. Рокки был обладателем типичного криминального менталитета.
Времени согласовать сумму с начальством не было, поэтому мне пришлось использовать для сделки свои личные деньги, а бумажную волокиту отложить на потом.
- Рокки, брат, это выход. Быб вышлет деньги, завтра ты их получишь.
- Да, хорошо, круто. Но все равно хочу надрать задницу Рубену.
- Остынь, Рок, Рубен свое еще получит.
Повисла пауза.
- Черт, ты прав. Адиос, брат.
Я повесил трубку и упал обратно в кровать., пытаясь представить, как буду обосновывать в своем отчете затраты АТО на покупку сраного детского рояля.
Рояль был впоследствии использован в качестве доказательства в суде по обвинению Викки в краже.
К официальной должности секретаря-казначея чепты Сан-Фернандо добавились еще и неофициальные обязанности быть доктором клуба. Я никогда не говорил Монголам, что имею врачебную подготовку. Во время службы в спецотряде АТО я получил лицензию врача и до сих пор имел дома сумку с хирургическим инструментом, антисептики и обезболивающие препараты.
Одной ночью, когда я был еще проспектом, мы решили вломиться в дом к одному из Монгольских претендентов, чтобы эффектно появиться на вечеринке. Мы с Эвелом взламывали окно, когда его охотничий нож соскочил с рамы и глубоко порезал мне палец почти до кости. Я понял, что рана не серьезная и затянется после наложения трех или четырех швов.
Для меня вечеринка закончилась, не успев начаться. Заводя Харлей, я размышлял над дилеммой. Либо я еду в больницу как Монгол и получаю проблемы из-за отсутствия страховки. Либо я использую свою страховку агента АТО, но тогда боссы воспримут это как ранение и воспользуются этим, чтобы закрыть дело. Поэтому я решил просто поехать домой и наложить швы самостоятельно. Я достал инструменты и лидокаин, сжал зубы и наложил швы одной свободной рукой. Швы выглядели неаккуратно, но свою функцию выполняли.
Когда Доминго и остальные узнали, что я зашил себя самостоятельно, начали в шутку называть меня Доктором СенДжоном, не стесняясь вызывать меня, когда им требовалась медицинская помощь. Одной ночью, около четырех, меня разбудил телефонный звонок. Это был Доминго, и он был в панике.
- Билли, вставай и давай сюда!
- Куда “сюда”?
- К Эвелу! Он избил свою старуху, и нам нужна помощь! Надо наложить швы!
Я очнулся окончательно и сел на кровати:
- Эй, Доминго, просто отвезите ее в больницу.
- Черт, Билли, нет! Эвела уже привлекали за это, если мы отвезем ее в больницу, он сядет. Давай, ждем здесь.
Я попросил Доминго подождать и сказал, что постараюсь быть как можно скорее.
Четыре утра. Господи. Я вылез из-под одеяла, обрызгал лицо водой и оделся. Затем позвонил Цикконе и сказал, что Эвел избил свою старуху и хочет, чтобы я зашил ее рану.
- Хороший мальчик, – ответил Цикконе, – держи меня в курсе.
Я взял шлем, перчатки и вышел, не захватив с собой медицинскую сумку. Я не собирался накладывать швы девчонке. Было темно, я устал и не выспался и не до конца верил в то, что еду на встречу с Монголами. По крайней мере, мне не приходилось лавировать в потоке машин, так что я притащился к дому Эвела довольно быстро.
Эвел встретил меня у двери.
- Я облажался, Билли, бля, я облажался. Я сам не знаю, что произошло, я никогда не бил ее так сильно.
Когда мы зашли в комнату, я увидел его подругу, лежавшую на кровати. Над и под ее губами бвло прилеплено несколько небольших кусков клейкой ленты, фактически скрепляющей части ее лица между собой. Я почувствовал себя Маркусом Велби на выезде, садясь у изголовья и спрашивая, как она себя чувствует.
Она не ответила. Не знаю, какой ответ я ожидал услышать, с учетом того, что ее избил до полусмерти человек, который вроде бы ее любит.
Я сел поближе и начал удалять скотч. Теперь стало ясно, насколько все плохо. Как-то раз я уже видел ее после избиения Эвелом, несколько синяков тут и там, может быть небольшое рассечение губы. Но на этот раз все было действительно плохо. Эвел рассек ей губу почти до носа. Рассечение должно было быть зашито изнутри и снаружи. До этого я никогда не делал настолько сложной операции.
Я сказал Эвелу, что не справлюсь, и что надо везти ее в больницу.
- Нет! – прокричал Эвел. Стало понятно, что в тюрьму возвращаться он не собирается. Я посоветовал ему придумать какую-нибудь историю для травматологов о бытовой травме. Сказать, что она упала с лестницы. Эвел сказал, что уже использовал эту легенду в прошлый раз, и они не поверили.
- Просто зашей ее, – повторил он.
Я сказал, что если я наложу швы, есть большая вероятность попадания инфекции, которая может привести к ее смерти. Я сказал, что только у врачей есть подходящие антибиотики. Эвел сказал, что достанет их, и что я просто должен наложить швы. Я попытался убедить его тем, что не накладывал до этого внутренних швов и, что я не смогу этого сделать. С разочарованием в голосе, Эвел сказал:
- Ну и похуй, просто залепим скотчем.
Он снова начал залеплять ее раны липкой лентой. Стало очевидно, что в госпиталь девушка не попадет. Я знал, что время на наложение швов ограничено, и, если оно истечет, потребует операция. Она была красивой девушкой, а они хотели оставить ее на всю жизнь с огромным шрамом на лице или даже дать умереть от инфекции, лишь бы оградить Эвела от тюрьмы. Понимая, что девушка не получит никакой медицинской помощи, я сдался.
я сказал Эвелу, что мне надо съездить за инструментом и что я скоро вернусь. Выходя из его дома я взвесил последствия накладывания швов. Затем взвесил последствия не накладывания швов. и принял решение.
После быстрой поездки домой и обратно, я подготовил постель и себя к операции. У меня было пара наборов с инструментами, достаточными для проведения операции в полевых условиях. Лидокаин должен был обеспечить безболезненность процесса. Я набрал в шприц лидокаина и спросил ее, действительно ли она хочет, чтобы я сделал операцию. Она посмотрела сначала на меня, потом перевела взгляд на Эвела и кивнула. Она не дергалась и даже не моргала. Думаю, статус старухи Эвела вырабатывает такую волю, которой мог позавидовать любой солдат.
Я ввел лидокаин и принялся за работу. Мне пришлось наложить пять швов изнутри и четыре снаружи, прежде чем рана затянулась. Закончив работу и оглядев результаты, я мог констатировать, что они выглядели гораздо лучше, чем мой палец. Совсем не плохо. Эвел был настолько впечатлен, что начал горячо меня благодарить. Девочке требовался пенициллин или курс любого другого антибиотика. Эвел сказал, что достанет все необходимое через Дока, Монгола чепты Пико, имевшего связи в какой-то больнице.
Эвел обнял меня. Я повернулся и сказал его подруге, что вернусь через пару дней, чтобы проверить швы. Она не открыла глаза и даже не пошевелилась.