В то время как студенты академии «Фултон Эйдж» сдают итоговые экзамены, ты едешь по Среднему Западу в Калифорнию. Девушка сидит рядом на пассажирском сиденье «Порше», изливая свои мысли в блокнот.
Одна из пары вещей, которую она взяла с собой.
Она проскользнула назад в дом, пока ты трезвел, наполнив свой школьный рюкзак одеждой, комиксами про Бризо и, прихватив телефон, прежде чем оставила родителям записку:
Мама и папа,
Знаю, что вы расстроитесь, когда поймете, что я уехала, но, пожалуйста, сильно не переживайте. Я с Джонатаном.
Люблю вас обоих,
Кеннеди.
Само собой разумеется, что через двадцать четыре часа они чертовски сильно переживают. Ей только семнадцать. Родители позвонили в полицию, ведь это официальный побег несовершеннолетнего. Ее телефон начал разрываться от сообщений, с мольбами вернуться, почти сразу, как вы уехали.
Телефон разрядился через несколько часов.
Она забыла взять зарядное устройство.
Ты? Ты взял свой телефон почти с полной зарядкой. Единственный человек, позвонивший тебе — твоя сестра, чтобы предупредить о том, что кто-то снял на камеру вашу с отцом потасовку, и теперь вы во всех новостях. Это политический кошмар — спикер Каннингем нападает на собственного ребенка. Его призывают к отставке.
Время идет.
Расстояние между вами и Нью-Йорком начинается увеличиваться, а с Калифорнией сокращаться. Ты предлагаешь девушке развернуться обратно, так как не хочешь никаких сожалений с ее стороны. Она говорит тебе заткнуться и продолжать ехать.
Два дня спустя, в день, когда вы должны были окончить школу, ты пересекаешь границу Лос-Анджелеса. Находишь небольшой мотель, в котором сдают номера восемнадцатилетним, пока не найдете что-то постоянное.
— Пошли куда-нибудь сходим, — предлагаешь.
— Куда? — спрашивает девушка.
— В какое-нибудь приятное место. Мы здесь. Осуществили задуманное. Надо отпраздновать.
Поэтому вы так и делаете. Ты ведешь свою девушку на свидание. Она надевает платье для выпускного, то, что помогала ей выбрать мама: без рукавов, ярко-синего цвета. Решает надеть балетки, так как забыла упаковать туфли. Они простые, почти на сплошной подошве.
Ты говоришь ей, что она самая красивая женщина в мире.
Вы ужинаете в модном стейк-хаусе из тех, где маленькие порции, а счет большой, но люди не жалуются, так как все дело в атмосфере. После ужина прогуливаетесь по Голливудскому бульвару, рассматривая увековеченные в цементе отпечатки рук, прежде чем направляетесь на «Аллею славы», держась за руки, чтобы взглянуть на звезды знаменитостей.
— Когда-нибудь, ты тоже будешь здесь, — говорит девушка, когда ты останавливаешься и притягиваешь ее к себе. — Твое имя будет на звезде.
— Да? Думаешь, я так же талантлив, как... — смотришь вниз, на самую ближайшую звезду у своих ног, —... Лягушонок Кермит?
Она смеется.
— Ну, теперь, задумавшись, я не очень уверена. Я имею в виду, может, Гонзо, но Кермит? (прим.перев. они говорят о героях юмористической, кукольной программы «Маппет-шоу»).
— Возможно, если я сильно постараюсь, — отвечаешь.
— Может, — соглашается она, целуя тебя.
Вы целуетесь прямо на Голливудском бульваре. Красивый момент. Ничто не может разрушить его, даже парень, переодетый в Дарта Вейдера, который со злостью говорит вам снять номер.
— У нас он есть. Как насчет того, что мы его используем? — спрашиваешь.
— Думала, ты уже никогда не спросишь.
Ты занимаешься любовью со своей девушкой всю ночь напролет. Теперь, когда слова произнесены, и между вами больше нет препятствий, кажется, ты не можешь переставать говорить их.
Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.
Твоя первая ночь в Калифорнии одна из лучших в твоей жизни. Ты надеешься на свое будущее.
На следующий день все твои кредитки заблокированы.
Еще через день банковский счет заморожен.
Быстрое падение от надежды к унынию. Ты не удивлен, что отец отказался от тебя, но тебе больно. В твоем кошельке несколько сотен долларов и уведомление об освобождении номера мотеля в течение семидесяти двух часов. У тебя нет работы, и тебе нужно действовать решительно.
Поэтому на следующее утро уходишь до рассвета, чтобы что-то решить, а возвращаешься поздно, уже после заката. Спишь несколько часов, прежде чем все повторить.
На этот раз заканчиваешь раньше, хотя уже около трех часов дня. Девушка сидит на кровати мотеля и что-то пишет в блокноте. Она приветствует тебя с улыбкой.
— Что ты пишешь? — спрашиваешь, садясь рядом с ней, даже не ожидая ответа. Ты все время спрашиваешь и получаешь ответ «историю».
Хотя на это раз девушка говорит:
— Нашу историю.
— Нашу историю, — повторяешь. — О чем она?
— В какой-то степени, моя версия нас.
— Могу я почитать?
Ручка замирает над листком. Девушка колеблется. Осторожно перелистывает на начало и передает тебе.
— Только первые несколько страниц.
Ты читаешь, полностью очарованный, но проходит немного времени, прежде чем жалуешься:
— Смотри, вот это ерунда. Строчка вот здесь. Ты говоришь, что в тебе нет ничего особенного.
Она вырывает книгу.
— В ней, не во мне.
— Но это ты. И могу заверить, что когда впервые тебя увидел, я не подумал... — ты вырываешь блокнот назад, девушка отказывается отдавать его, но ты притягиваешь достаточно близко, чтобы прочитать — Ты обычная, потому что не все могут относиться к знатным семьям. Это херня. Ты королева, детка.
Она вырывает блокнот назад, закрывая его и убирая подальше.
— Я же сказала, что это моя версия. Это беллетристика.
— Ты должна написать мою версию.
— И какой же она будет? Тридцать страниц непристойных шуток?
— Непристойных шуток? Или тридцать страниц непристойностей?
— Зная тебя, и то и то.
— Забавно, но нет. Это была бы история борьбы с трудностями, которая в итоге приводит к триумфу, — ты встаешь. — Обувайся, пойдем прогуляемся. Мне нужно кое-что тебе показать.
— Заинтриговал.
Несмотря на ее недоверчивый тон, она слушает, и вы вдвоем проходите пару кварталов. Соседство не самое лучшее, но здесь не опасно. Может, немного захудало, но тихо.
Когда вы достигаете двухэтажного бело-голубого здания, ты ведешь ее вокруг, к небольшой лестнице снаружи. Вытаскиваешь связку ключей из кармана, девушка смотрит на тебя в изумлении.
Она следует за тобой наверх, терпеливо ожидая, когда ты откроешь скрипучую дверь наверху, затем заходит внутрь и оглядывается.
Квартирка. Больше никак не назовешь. Маленькая. Кухня и гостиная объединены, также есть спальня, в которой хватает места только для кровати. Ванная похожа на коробку — все очень тесно. Пол из старой необработанной древесины, вытертый и окрашенный. Белая краска на стенах шелушится, образуя пятна персикового цвета. Во всей квартирке только одно окно, в спальне, заблокированное старым кондиционером.
— Знаю, что это не супер, — начинаешь. — На самом деле полный отстой. Но мне восемнадцать, у меня нет работы, и мне не дадут кредит, поэтому, это лучшее, что я сейчас могу себе позволить.
— Она наша? — девушка не открывает взгляда от тебя. — Ты арендовал ее?
Ты медлишь, будто твой рот не хочет признавать этого, прежде чем киваешь, забывая о гордости.
— Наша.
— Но мы можем позволить себе это место? — продолжает девушка. — Как ты расплатился?
— У меня было немного денег, — рассказываешь ей. — Их не хватит надолго, но мы продержимся первое время.
— Где ты взял деньги?
Ты снова медлишь.
— Я, эм... продал машину.
Ты продал голубой «Порше». Пытался придумать другой способ, но это единственная ценность, которая у тебя была, которой ты владел. Поэтому ты продал ее, за меньшую стоимость, но этого хватит, чтобы покрыть расходы на жизненные нужды на несколько месяцев.
— Это место прекрасное, — утверждает девушка, обнимая тебя. — Наша первая общая квартира.
— И надеюсь, последняя, — бормочешь. — Как только все изменится, я планирую построить тебе дом.
Ты не знаешь этого, но эта девушка… Ей не нужен дом. Ей даже не нужна квартира. Она готова спать в машине, даже не стала бы жаловаться об этом. Тебе не следовало ее продавать, но ты сделал это, и какой бы благодарной она не была, девушка чувствовала вину. Она переживала и боялась, что не будет истории триумфа. Но она верит в тебя, не поехала бы иначе с тобой. Но мир не всегда добр к хорошим людям, иногда он съедает их живьем.
Глава
Кеннеди
Бросаю униформу в корзину для грязного белья и натягиваю длинную белую футболку, когда слышу покашливание в дверях, а затем Джонатан хрипло бормочет:
— Черт, извини, я просто...
Смотрю на него, когда он пытается отвести взгляд.
— Все хорошо, — заверяю. — Ты видел меня и в меньшем количестве одежды.
— Да, ну… — он снова смотрит на меня, колеблясь, как будто не уверен, что хочет сказать, и вообще, должен ли что-то говорить.
— Я не пытался, ну, знаешь...
— Знаю.
Несмотря на то, что он не пытался, вроде как, ничего не может с собой поделать. Его взгляд блуждает по моему телу, и оно покрывается мурашками. Между нами и так все усложнилось, а от того, как он откровенно пялится, я нервничаю. Желудок стягивает в узел из-за выражения его лица, и меня удивляет, когда Джонатан облизывает губы.
— В любом случае, — он прочищает горло. — Я хотел пожелать спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — шепчу в ответ.
Джонатан задерживается, продолжая блуждать по мне взглядом. Проходят мгновения, прежде чем он отворачивается, собираясь уходить.
— Подожди.
Слово соскальзывает с моих губ, и я не уверена, зачем сказала это. Даже не успела подумать. Джонатан снова медлит, встречаясь со мной взглядом; брови приподняты в знаке вопроса, на который у меня нет ответа. Мое сердце неистово грохочет в груди со своими собственными вопросами, что-то вроде: какого хрена ты творишь? Я играю с огнем, как будто уже и забыла, как больно обжигаться, но с того места, где нахожусь, ощущаю только тепло.
Мне больше и не надо ничего говорить, и это хорошо, потому что не уверена, что смогла бы подобрать слова. Джонатан протягивает руку ко мне, проводя кончиками пальцев по моей покрасневшей щеке и вдоль линии рта. Он хватает меня за подбородок и приподнимает мое лицо, наклоняясь для поцелуя. Его губы мягкие, очень мягкие, и в то же время приятные и нежные.
Он долго целует меня, при этом не торопится и не давит, просто ждет. Дыхание покидает мои легкие, и все ощущения исчезают из головы, когда я обнимаю Джонатана и тяну к кровати.
— Ты уверена? — спрашивает тихо.
Я трясу головой, потому что все еще не уверена насчет этого, но не останавливаю себя. Опускаюсь на кровать и притягиваю Джонатана сверху. Снимаю его костюм, когда он избавляет меня от остатков одежды. В моей голове нет ни единой связной мысли, а сердце грохочет в груди, и прежде чем могу перевести дыхание, Джонатан снова нападает губами на мои и, расположившись между бедер, толкается в меня. Я ахаю, а он гортанно стонет, наполняя, удерживая в своей власти.
Ничего из этого не кажется реальным.
Ни в этот раз. Ни в последний раз.
Поначалу Джонатан двигается медленно, и это почти причиняет боль, прежде чем увеличивает темп, толкаясь жестче, глубже, сгибая мои ноги в коленях и ударяя по самому желанному местечку, отчего мое тело дрожит, а пальчики на ногах поджимаются. Я стону его имя:
— Джонатан.
— Вот так? — спрашивает он, сохраняя ритм. — Вот так тебе хочется?
Киваю, почти хныча, он снова достигает той самой точки, распутывая узлы во мне, когда я начинаю трескаться по швам.
— Пожалуйста.
— Ты — королева, — шепчет, не останавливаясь, когда оргазм накрывает меня. Я изгибаю спину, крепко удерживая, проводя ногтями по его спине.
Даже когда волны оргазма отступают, Джонатан не останавливается. Он знает, чего я хочу, и дает это мне снова и снова, пока я не начинаю умолять, так как больше не могу вынести нахлынувших ощущений. Только тогда он сдается, изменяет свой темп, врезаясь в меня так сильно, так быстро, что я забываю, как дышать, а через несколько грубых, жестких толчков, Джонатан сам кончает с ревом.
— Бл*дь, — ругается, уткнувшись в мою шею. Он целует ее, оставляя отметины от зубов на горле. — Такая красивая.
Самая красивая женщина в мире.
Вот, что рассказала мне Мэдди.
Так он меня описал.
Зажмурившись, я держусь за него, надеясь, что именно эти слова он и имел в виду, надеясь, что могу ему верить.
***
— Мамочка?
Тихий голосок, единственное слово, произнесенное поблизости — это все, что нужно, чтобы вырвать меня из глубокого сна. Мэдди. Я открываю глаза и моргаю пару раз, приходя в себя. Комната освещена солнечным светом, мягкое сияние проникает через окно и поблескивает на деревянном полу вокруг кровати.
Начинаю думать, что мне показалось, так как не вижу Мэдди рядом, и решаю снова закрыть глаза, когда слышу ее хихиканье. Это поражает меня и кусочки пазла складываются в голове, когда паника охватывает меня. Прижимая одеяло к своей голой груди, я резко сажусь и смотрю на другую сторону ошалелыми глазами.
Мэдди стоит у той стороны кровати, где спит ее отец. Моей кровати. Черт, он уснул у меня без кусочка одежды, но одеяло накинуто на нем. Слава богу, что хоть так. Не то чтобы это делает всю ситуацию лучше. Мэдди слишком маленькая, чтобы узнать такие подробности, но у нее отлично развито воображение, что может быть опасным.
Не хочу, чтобы у нее в голове возникли какие-то идеи, и она напридумывала больше чем, что бы это ни было.
Мэдди тычет Джонатану в щеку, прежде чем засовывает палец ему в ухо, снова хихикая, когда он бурчит во сне и отворачивается, размахивая рукой, чтобы предотвратить приставания.
— Мэдисон, — шепчу с предупреждением. Она убирает руку и смотрит на меня с выражением «ох, черт», понимая, что попалась.
— Что ты делаешь?
— Ничего.
— А так не кажется.
Улыбка озаряет ее лицо.
Она снова засовывает палец Джонатану в ухо. На его лице появляется раздражение, он меняет позу и стонет:
— Я, бл*дь, пытаюсь спать, Сер.
Мэдди ахает, отдергивая руку и смотря на меня в шоке. Я понимаю ее, такое же чувство испытываю сама, но по другой причине. Сер. Серена. Он думал, что это она.
— Папочка сказал плохое слово!
Когда она произносит эти слова, Джонатан распахивает глаза. Он так быстро садится, что сдергивает с меня мою часть одеяла. Ахая, хватаюсь за ткань, пытаясь прикрыться, почти раскрывая Джонатана в процессе. Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами и в панике шепчет:
— Ох, бл*дь.
— Видишь! — восклицает Мэдди, вытягивая руку, чтобы ткнуть ему в ухо. — Я слышала это!
Джонатан смеется, отталкивает руку Мэдди и поворачивается к ней.
— Извини, не знал, что в комнате маленькие ушки.
Схватив ее мочку, он игриво ее тянет.
— Мэдди, милая, почему бы тебе не пойти на кухню? — предлагаю. — Я приду через секунду и приготовлю тебе завтрак.
Она уходит, а я пытаюсь слезть с кровати, но ощущаю на себе взгляд Джонатана, а моя одежда слишком далеко, и я не могу дотянуться. Он пытается прикоснуться ко мне, его рука на моей спине, и он проводит ею по позвоночнику. Я отстраняюсь, забирая одеяло с собой, оборачивая его вокруг тела, пока собираю себе вещи.
— Кеннеди? Что не так?
— Мэдди ждет свой завтрак, — бормочу, направляясь прямиком в ванную. Закрываю за собой дверь, выпуская протяжный выдох, пока одеваюсь, бормоча про себя. — Глупая, глупая, глупая. Разве можно быть еще глупее? Переспать с этим глупым мужчиной, после всего глупого дерьма, что он сделал. Да что с тобой не так?
Открывая дверь, я почти врезаюсь в тело, блокирующее выход. Джонатан додумался надеть штаны, но все еще застегивал их.
— Извини, — бормочу, избегая смотреть на него, но он не двигается с пути.
Хватает меня за руку, прежде чем я могу пройти мимо, нахмурившись.
— Я что-то натворил?
— Не знаю, — отвечаю. — Натворил?
Пытаюсь вырваться из его хватки, но он все еще стоит на моем пути.
— Да ладно, не веди себя так. Расскажи мне, что не так.
Я сомневаюсь. Хочу съязвить и убежать, устроить истерику, как раздраженный ребенок, потому что ужасно чувствую себя из-за этой ситуации, но я не такая. Никогда не была такой. Поэтому как бы глупо это ни звучало, признаюсь:
— Ты назвал ее Сер.
— Что?
— Мэдди будила тебя, а ты решил, что она Серена.
Он выпускает мою руку, и на его лице появляется что-то похожее на жалость. И мне не нравится это.
Покидаю его и направляюсь на кухню, вздыхая, когда вижу, что стул подставлен к кухонному гарнитуру, Мэдди стоит на нем, роясь в шкафчике.
— И что ты делаешь, малышка?
— Ищу хлопья «Лаки Чармс», — отвечает, когда я стягиваю ее со стула и ставлю на ноги.
— Боюсь, что они закончились, — хватаю коробку кукурузных колечек «Чирос». — Как насчет этих?
На её лице отвращение.
— Хлопья с кусочками фруктов «Рэйзин Брэн»?
Опять морщится.
— Как насчет творога?
Она притворяется, будто ее тошнит.
— Ну, тогда, как насчет?..
— Как насчет того, что я отведу вас на завтрак? — заходя на кухню, предлагает Джонатан. — Блинчики, сосиски, яйца...
— Бекон! — объявляет Мэдди.
— Я не знаю. Не уверена, что это хорошая идея. Ну, знаешь, учитывая, кем ты являешься.
— Кем я являюсь, — повторяет.
— Да, есть шанс, что тебя узнают, и придется все это объяснять, а я не уверена, что обычный завтрак того стоит.
— Но может стоить бекона, — хнычет Мэдди.
Джонатан медлит, обдумывая, смотрит между нами, прежде чем говорит:
— Знаю одно место, куда мы можем поехать.
***
Территория миссис Маклески.
«Ландинг Инн».
Вот куда Джонатан привозит нас.
Мы с Мэдди стоим в фойе этой женщины в пижамах, в то время как на Джонатане только кожаные брюки от костюма Рыцаря ночи. Миссис Маклески смотрит на нас так, будто мы сумасшедшие, и мне сразу же хочется оказаться в каком-то другом месте мира, но уже слишком поздно, потому что Мэдди пообещали бекон.
— Ты хочешь завтрак? — говорит миссис Маклески. — Вот что ты пытаешься мне сказать?
Он кивает.
— Да, мэм.
Женщина пялится на него. Сурово. Я ожидаю отказа, потому что вся эта идея абсурдная, но через мгновение она покорно выдыхает.
— Хорошо, но ты должен одеться, — приказывает. — Это гостиница, мистер Каннингем, а не стрип-клуб. Не хочу, чтобы ты сидел за моим столом, выглядя как жиголо.
Он приподнимает бровь.
— Не думал, что вы знаете, как выглядит жиголо.
— Иди, — говорит она подчеркнуто. — Пока я не передумала.
— Есть, мэм, — отвечает Джонатан, сверкнув ей улыбкой, прежде чем повернуться ко мне и кивнуть в сторону лестницы. — Присоединишься?
Пялюсь на него, не двигаясь.
Он делает шаг ближе.
— Пожалуйста.
— Ладно, — бормочу, глядя на Мэдди и не желая устраивать сцен. — Эй, золотко, почему бы тебе не посидеть в гостиной?
— Нонсенс, — встревает миссис Маклески. — Она может помочь мне готовить. Необходимо учить ее ответственности. Не уверена, что у ее отца есть такая способность.
Джонатан сердито смотрит, прежде чем опять зазывает меня пойти за ним.
— И никаких шуры-муры, — кричит нам миссис Маклески, когда начинаем подниматься.
— Что такое шуры-муры? — спрашивает Мэдди, следуя за женщиной на кухню.
— Она имеет в виду разные фокусы, — кричу, прежде чем миссис Маклески может ответить, потому что понятия не имею, что может сказать эта женщина.
— Ох, я люблю фокусы! — Мэдди смотрит на женщину в замешательстве. — Почему вы не хотите их?
— Слишком много беспорядка, — бурчит миссис Маклески. — Ох, уж эта промывка мозгов.
Качнув головой, поднимаюсь наверх, направляясь в комнату, где Джонатан ищет в своих вещах, что надеть.
— Я не имел это в виду, ты понимаешь, — говорит он, когда снимает свои брюки и стоит передо мной голышом. О, боже. Отвожу взгляд, стараясь не пялиться, но боковым зрением вижу, как он натягивает боксеры. — Насчет Серены… Я не имел это в виду.
Ничего не говорю. А что я должна сказать? Он натягивает джинсы, прежде чем берет простую черную футболку.
— Я серьезно, — настаивает. — Я находился в состоянии полусна и понятия не имел, что говорил.
— Не имеет значения, — отвечаю, пытаясь отойти, но Джонатан останавливает меня, одной рукой схватив за локоть, а другой за подбородок.
— Имеет, — отвечает он, заставляя меня на него посмотреть. — Обычно Серена принимала кокс и бодрствовала сутками, сводя всех с ума. И она делала подобное каждый раз, когда мы пытались отдохнуть. Она играла нами. Поэтому, это не то, о чем я подумал… — он затихает. — Я понимал, с кем спал прошлой ночью. Знал, с кем проснулся этим утром. И мне жаль, что мои слова, сказанные в полусне, заставили тебя думать иначе.
Все еще не уверена, что сказать, поэтому просто произношу:
— Ладно.
— Ладно, — повторяет Джонатан. — Просто ладно? Это все?
Пожимаю плечом.
Он смеется.
— Полагаю, это лучше, чем ничего.
Он целует меня нежно, сладко, рука опускается с моей щеки между нами, обхватывая меня за грудь.
Я отстраняюсь.
— Никаких шуры-муры, помнишь?
Он ухмыляется, убирая руку.
— Ладно-ладно... Завтрак.
Мы спускаемся вниз и как только появляемся на кухне, я слышу, как Мэдди взволнованно рассказывает о фестивале. Молча сажусь за стол и слушаю о том, как ей было весело и какой ее папочка классный.
Все время Джонатан сидит рядом со мной, сияя.
Когда приготовление завтрака закончено, миссис Маклески ставит одну тарелку передо мной, прежде чем Мэдди садится справа от меня со своей тарелкой с горкой бекона. Джонатану достается последнему, и я хихикаю, когда миссис Маклески сует ему тарелку: еда в хаосе разбросана по ней, пост подгорел, а бекон пережаренный.
— Эм, спасибо, — отвечает Джонатан, поднимая кусочек бекона и откусывая, морщась, когда тот хрустит.
— Не нравится? Не ешь, — говорит миссис Маклески. — Никто не любит нытиков, Каннингем.
Она выходит из кухни, и он наблюдает за ее уходом, бормоча:
— Я лишь сказал спасибо.
— Ты сказал это, совсем не имея в виду, — кричит ему в ответ. — Не удивительно, что у тебя все еще нет Оскара. Ты ужасный актер.
Я снова смеюсь, когда Джонатан сердито смотрит в сторону дверного проема.
— Не переживай, — успокаивает Мэдди, жуя бекон. — Ты получишь Оскар когда-нибудь.
Он усмехается.
— Ты так считаешь?
Она кивает.
— Обязательно. Просто нужно лучше стараться.
На этот раз я смеюсь.
— Ничего себе, — говорит Джонатан. — Уверен, что чувствую любовь.
Мэдди смеется, не понимая его сарказма.
— Потому что я тебя люблю.
Его выражение лица меняется. Я вижу, что слова поражают Джонатана.
— Ты любишь меня?
Мэдди смеется.
— Конечно.
Конечно. Она говорит так, будто смехотворно вообще задавать подобный вопрос, как будто он просто должен понимать, но у него никогда не было много любви.
— Я тоже люблю тебя, — признается он.
— Больше, чем бекон? — спрашивает она, жуя.
— Больше, чем бекон, — отвечает он тихо. — Больше, чем все на свете.
Мэдди улыбается и продолжает поглощать завтрак, довольная его ответом. В моей груди тупая боль, сердце готово разорваться на кусочки. Иногда я сомневаюсь в его словах, чувствах, желаниях, потребностях, но с этого момента у меня нет никаких сомнений, что он ее любит. Я верю ему.
Мы завтракаем.
Они разговаривают. Смеются.
Я грущу.
Грущу по годам, которые они потеряли, по упущенному времени, по любви, которая, возможно, была недостаточно сильная, чтобы победить его демонов. Каждая их улыбка сегодня — результат многолетних страданий, борьбы, и надежды, и грусти, но не опускания рук, иначе нас не было бы здесь и сейчас. Но, может, все не продлится долго, я не знаю. Может, завтра что-то случится, и страдания и слезы снова вернутся, но я благодарна за настоящий момент, зная, что он любит ее больше, чем все на свете.
— Нам пора уходить, — говорю после завтрака, сваливая тарелки в раковину. — Мне нужно постирать.
Мэдди спрыгивает со стула и смотрит на Джонатана.
— Ты идешь? Ты можешь снова переночевать у нас.
— Не сегодня, — отвечает он. — Утром у тебя занятия, а твоей маме надо на работу.
Мэдди хмурится.
— Но ты придешь завтра поиграть?
— Конечно, если ты хочешь.
Мэдди кивает.
— Увидимся завтра!
— Увидимся завтра, — отвечает, когда она уходит, направляясь в фойе. Затем поворачивается ко мне. — Спасибо, Кей.
— За что ты меня благодаришь?
— За то, что дала мне второй шанс, — поясняет. — И третий, и четвертый, и пятый...
— И двадцатый.
Он смеется.
— И за двадцатый.
— Двадцать первого не будет, — предупреждаю. — Когда-нибудь я подведу черту.
— Мне больше не понадобится, — утверждает Джонатан, кладет руку мне на бедро и притягивает ближе, ставя между своих ног. — На это раз я сделаю все правильно.
***
— Тетя Меган!
Мэдди бежит в квартиру, как только я паркую машину и выпускаю ее, сразу направляясь к Меган, которая стоит у входной двери.
— Привет, сахарная печенька с пеканом! — приветствует ее Меган, поднимая и кружа. — Как дела у моей сладкой племянницы, которая все еще в пижаме, хоть уже и полдень?
Меган смотрит на меня с подозрением. Да, это как будто тебя ловят утром во вчерашней одежде. Я даже не расчесала волосы. Брр, не принимала душ. ДНК ее брата по всему моему телу, а Меган — человеческий эквивалент собаки-ищейки.
В секунду, когда я подхожу ближе, она знает.
— Мой папа возил меня на фестиваль! — говорит Мэдди, когда Меган ставит ее на ноги. — И затем у нас была ночевка, но он спал с мамочкой, а потом мы ели бекон!
— Вау, — отвечает Меган, многозначительно смотря на меня и повторяясь. — Вау.
Открываю входную дверь, Мэдди вбегает внутрь, направляясь сразу к себе в спальню, а я остаюсь на месте, понимая, что Меган завалит меня вопросами.
— Ты, бл*дь, должно быть шутишь, — восклицает Меган и смотрит на картонную фигуру Бризо, которая все еще стоит в гостиной, затем переводит взгляд на меня в неверии. — Серьезно.
— Ничего не могла с этим поделать.
— Это твоя квартира.
— Да, ну...
У меня нет оправдания.
— Невероятно, — говорит Меган, качая головой. — Ночевка? Вы… вау, ты и, правда, снова с ним?
— Нет, мы не вместе, мы просто… я не знаю, — вздыхаю, проводя рукой по лицу. — Я не знаю, что творю.
— Очевидно, — констатирует Меган, снова смотря на фигуру брата.
— Мне нужно принять душ, — говорю. — Я скоро.
— Да, иди. Может, получится стереть его с себя.
Слишком поздно для этого, думаю, но не смею сказать. Он внутри меня прямо сейчас — и буквально и образно.
Принимаю душ, одеваюсь, и как только снова чувствую себя человеком, собираю одежду, чтобы отнести в прачечную, так как моя машинка все еще сломана. Меган иногда приходит по воскресеньям и проводит время с Мэдди, чтобы дать мне возможность отдохнуть, а также убраться без прерываний.
После того как стирка закончена, я иду в продуктовый и закупаю еды, также покупая хлопья «Лаки Чармс» для завтраков. После этого направляюсь домой, иду в свою спальню и раскладываю одежду, когда мое внимание приковывает картонная коробка, засунутая в шкаф недели назад. Снова ее вытаскиваю, перебираю пыльные воспоминания и хватаю старый блокнот. Дешевая черная обложка испортилась за все эти годы. Могу только нечетко разглядеть свои каракули.
Пролистываю его — двести страниц, большинство из них наполнены моим неровным почерком. Блокнот кажется тяжелее, чем должен быть на самом деле, но я знаю, что это не вес страниц, а кусочки моей души, которые я вложила в него годы назад.
— Ты — идиотка, — объявляет Меган, заглядывая в спальню.
Смеюсь.
— Знаю.
Глава
Джонатан
— Тебе стоит купить растение в горшке.
Я смеюсь, сидя на деревянном столе для пикника в темноте, слушая, как Джек бормочет в динамик.
— Растение.
— Серьезно, выслушай меня. Ты покупаешь растение, ухаживаешь за ним, поддерживаешь в нем жизнь и — бам! — ты готов ко всей этой серьезной херне.
— Это глупо.
— Нет, не глупо. Это реальная тема. Я видел такое в фильме «28 дней».
— Тот про Зомби?
— Нет, мужик, с Сандрой Баллок. Ты думаешь о «28 дней спустя».
— Ты взял совет из фильма с Сандрой Баллок?
— Ох, черт, не надо меня осуждать. Это гораздо лучше, чем то дерьмо, что ты создаешь. И, кроме того, это хороший совет.
— Купить растение.
— Да.
— Ты уже покупал?
— Что?
— Растение, — поясняю. — Ты покупал растение, чтобы доказать себе, что готов к отношениям?
— Нет, — отвечает.
— Почему нет?
— Потому что мне не нужно растение, чтобы понять то, что я уже знаю, — говорит он. — Я ношу боксеры со смайликами и ем чипсы «Читос» в моей квартире на цокольном этаже. Почти уверен, что все знаки на лицо.
— Боксеры со смайлами? — смеюсь. — Говорим о типичном интернет тролле.
— Да, да, неважно, — говорит он. — Разговор не обо мне, а о тебе.
— Я пытаюсь говорить обо мне.
— Святое дерьмо! Серьезно? Не думал, что такое возможно.
— Забавно.
— Помнишь то интервью, что ты дал на «Позднее шоу со Стивеном Кольберо» два года назад?
— Не хочу об этом говорить.
— Ты выжил из ума, продолжая утверждать о себе в третьем лице.
— Пошел на хер.
— Уверен, что тот парень никогда бы не пытался говорить о себе.
— Ты — придурок.
Он смеется.
— Правда.
— Ты действуешь мне на нервы.
— Всегда, пожалуйста.
Вздохнув, качаю головой.
— Спасибо.
— Теперь иди, купи растение, — настаивает. — Я был в процессе игры Call of Duty, когда ты позвонил, поэтому собираюсь вернуться к ней.
— Да, хорошо.
— Ох, и Канниг! Я рад, что ты не утопился в бутылке виски.
— Почему? Ты бы по мне скучал?
— Больше то, что твои фанатки убьют меня, если я позволю тебе сломаться, — говорит Джек. — Не знаю, заметил ли ты, но они сумасшедшие. Ты видел их фан-арты? Они безумные.
— Пока, Джек, — отвечаю, нажимая на «отключить вызов». Кладу телефон в карман, когда сзади кто-то прочищает горло, застигая меня врасплох. Разворачиваюсь и вижу, как светлые волосы сияют в лунном свете. — Меган?
— Твой друг звучит как настоящий лидер, — говорит она. — Джек, правильно? Кто он? Трехсоткиллограмовый, прыщавый женоненавистник и президент фан-клуба Джонни Каннинга?
Сухо смеюсь.
— Не совсем.
Меган подходит ближе, ее выражение лица суровое, плечи напряжены. Она настороженная, напряженная, как будто по ее венам течет лед.
Наши с сестрой отношения не всегда были такими холодными.
— Ты можешь сказать, — говорю ей. — То, ради чего пришла.
Она усаживается на стол для пикника рядом со мной и смотрит на потемневшую гладь воды.
— Здесь была первая вечеринка по случаю дня рождения Мэдди, — начинает она. — Если это можно было назвать вечеринкой. Были только я, Кеннеди и ее родители. Никаких других детей — только семья. Отец подъезжал и это… ну, это была катастрофа.
Я напрягаюсь.
— Не думал, что он вовлечен в жизнь Мэдисон.
— Он не вовлечен, — отвечает сестра. — Отец Кеннеди сказал ему уйти, что его не приглашали, поэтому отец бросил свой подарок и ушел, больше не пытаясь наладить отношения.
— Что это было?
— Что?
— Подарок.
Не уверен, почему это имеет значение, зачем мне нужно знать, но мне интересно, что он принес моей дочери на ее день рождения.
— Настоящую серебряную погремушку, — отвечает Меган, закатив глаза. — Ведь все годовалые дети хотят именно этого. Кеннеди выбросила ее прямо в воду здесь.
— Хорошо.
— Между тем, я купила ей маленькие картонные книжки, — продолжает. — И памперсы, и салфетки, потому что именно в этом она нуждалась. Хотя на самом деле она нуждалась в отце, но вместо этого получила тетю Меган. Думаю, что я хорошая замена, но я не ты.
— Я должен был быть рядом с вами.
— Должен был.
— Я облажался.
— Да.
— Я пытаюсь все исправить.
— То же самое сказала Кеннеди, но если ты причинишь ей боль, я сделаю больно тебе.
— Я не причиню боль Мэдисон.
— Я говорю не о Мэдисон. Если ты обидишь ее, то целая группа людей разорвет тебя на части. Я же говорю о ее матери. Я наблюдала, как Кеннеди пыталась выстроить их с Мэдди жизнь, и если ты принес свою задницу, чтобы разрушить все это, если подведешь ее снова и сбежишь, я подвешу тебя за твои яйца.
Ауч.
Провожу рукой по лицу.
— Ты всегда была сучкой.
— Я женщина-политик. Так и должно быть.
***
Дверь квартиры открывается, прежде чем у меня есть возможность постучать, и я вижу Мэдди с листом бумаги и карандашом в руках.
— Мне нужно «Т», — сразу выпаливает, глядя на листок. — У меня есть треугольник, торт, топор, но нужно еще больше.
— Тако? — предлагаю как вариант.
Ее глазки озарятся блеском, и она кричит:
— Тако! — затем убегает на кухню. Я медлю, прежде чем закрыть дверь и последовать за ней.
Мэдисон садится за стол и начинает рисовать тако.
— Тетрадь, — советую ей. — Тоже подойдет.
— Тетрадь, — повторяет она.
— И тигр, и тапочки, и...
— Я уверена, что сказала этой маленькой девочке, что она сделает свое домашнее задание сама сегодня, и ей не нужна помощь.
Переключаю внимание на Кеннеди, когда она входит в кухню, прерывая меня на полуслове и многозначительно глядя на Мэдисон. Смотря на нее, я сразу понимаю, что что-то не так. У нее плохое настроение.
Мэдисон хмурится и продолжает рисовать.
— Извини, — говорю. — Я не знал.
— Все хорошо, — бормочет Кеннеди. — Слушай, знаю, ты надеялся провести время с ней, но сегодня безумный день, полная неразбериха у меня на работе — многие члены персонала болеют, а сегодня инвентаризация, и мне нужно вернуться в магазин на несколько часов, а это значит, что Мэдди отправится к моему отцу.
Мой желудок стягивает узлом.
— Он может тоже пойти, — предлагает Мэдди.
— Я так не думаю, — не соглашается Кеннеди. — Твой дедушка не любит гостей.
— Но он любит нас, — спорит Мэдди.
— Мы семья, — отвечает Кеннеди.
— А он мой папочка, — настаивает Мэдисон. — Поэтому тоже семья, верно?
Кеннеди колеблется.
— Верно.
Сейчас она находится в очень трудном положении.
— Все в порядке, — заверяю. — Я понимаю.
— Мне жаль, правда, — уверяет Кеннеди, вытаскивая свой телефон и набирая номер, затем драматично вздыхает, когда бормочет. — Ответь на чертов звонок, пап...
Он не отвечает.
Она снова пробует.
На это раз он тоже не отвечает.
Стеная, Кеннеди сбрасывает, прежде чем набирает в третий раз.
— Я мог присмотреть за ней, — предлагаю, когда Кеннеди сбрасывает, снова не получив ответа.
— Ты не обязан.
— Я хочу, — настаиваю. — Кроме того, она моя дочь. Я тоже несу за нее ответственность.
— Прежде не замечала такой прыти, — бормочет Кеннеди, когда ее телефон начинать звонить. Ауч. Вздохнув, она отвечает. — Привет, пап.
Она уходит, чтобы поговорить с ним, пока я сижу за кухонным столом напротив Мэдисон, смирившись. Мэдди занята рисованием тигра, тако уже закончено, но надпись сделана с ошибкой.
— Одна «К», а не две, — говорю я, указывая. — Т-а-к-о, а не т-а-к-к-о.
— Спасибо, — благодарит, стирая все слово, чтобы верно его написать.
— В любое время, малышка.
Кеннеди возвращается минуту спустя, засовывая телефон в задний карман рабочих брюк. Она даже не смотрит на меня, когда начинает бубнить что-то о домашней работе, ужине и времени сна, перечисляя правила, которые Мэдисон беззвучно имитирует за ней. Очевидно, все это она слышала прежде...
— Подожди, ты имеешь в виду, чтобы я приглядел за ней? — спрашиваю удивленно.
Кеннеди поворачивается ко мне.
— Ты разве не хотел? Если нет, я могу перезвонить отцу.
— Нет, я хочу… хочу. Просто удивлен.
— Ты не должен. Как ты и ска