НЕБЛАГОРАЗУМНЫЕ СОВЕТНИКИ 4 глава

Аббат Райнальд, хотя и поддерживал Рожера, заботился прежде всего о собственном монастыре, и его главной целью было как можно быстрее избавиться от Генриха и его армии. Потому, когда герцог предложил оставить Монте-Кассино в по­кое и утвердить Райнальда в качестве настоятеля за небольшое вознаграждение золотом и позволение имперскому знамени развиваться над цитаделью, аббат охотно согласился. Иннокен­тий уже отлучил мсизстырь за анаклетанские симпатии. Его реакция на это новое соглашение, по которому наиболее почи­таемое религиозное учреждение Европы — и ко всему проче­му расположенное на самой границе Папской области — остав­лялось в руках нераскаявшегося сторонника Анаклетл и под имперским, а не под папским знаменем, не описана ни в од­ной хронике[10]. Наверное, она была соответствующей.

Когда герцог Генрих вел свои войска на юг через Гарилья-но, формально он мог поздравить себя с победой, но, очевид­но, не мог питать никаких иллюзий на ее счет. Имперский флаг, развевающийся над монастырем, мог заставить местных сто­ронников Рожера засомневаться, но при отсутствии гарнизона ничто не мешало аббату спустить флаг, как только германская армия исчезнет из вида. Однако в Капуе, в следующем пункте их путешествия, дела пошли лучше. Сразу по прибытии герцо­га два местных барона, которых Рожер поставил защищать го­род, предали своего повелителя и открыли ворота; а князь Ро­берт, который шел с армией от Кремоны, вновь занял свой трон. Горожане приняли его достаточно охотно. Большинство из них всегда считали его своим законным господином с более несомненными и более древними правами, чем имелись у ко­роля Сицилии; остальные, видя, что Роберта поддерживает та­кая могущественная сила, смирились с неизбежным. Роберту, правда, пришлось заплатить Генриху четыре тысячи талантов, дабы его люди не опустошили город; но в общем, возвращение на престол обошлось ему достаточно дешево.

Теперь настал черед Беневенто. На сей раз горожане дер­жались твердо, но по неразумию предприняли, как они по­лагали, неожиданную атаку на имперский лагерь. Это оказа­лось ошибкой. Нападавшие бежали обратно в город, и пре­следователи ворвались в ворота следом за ними. Наутро — это было воскресенье 23 мая — беневентцы сдались на усло­виях, что их город не будет разрушен, и что давние сторон­ники Анаклета не пострадают. Герцог согласился; только кар­динал Кресченти, наместник Анаклета, который уже отправ­лялся в изгнание пятью годами раньше, был захвачен своим старым врагом и выдан Иннокентию, который приговорил кардинала провести остаток дней в монашеской келье.

Ободренные своими успехами — хотя, возможно, немно­го разочарованные тем, что их лишили законного дня, отпу­щенного на разграбление города, — войска Генриха продол­жили путь через горы в Апулию, соединившись с Лотарем в Бари как раз вовремя, чтобы принять участие в благодар­ственном молебне на Троицу. Императору в самом деле было за что благодарить Господа. Его путешествие по полуострову прошло более гладко, нежели у его зятя. Равенна его привет­ствовала. Анкона сопротивлялась, но поплатилась за это. Же­стокость Лотаря по отношению к ней послужила предупреж­дением для других, и многие местные бароны предложили императору свою службу, а часто и материальную помощь. Города были настроены враждебно, хотя, зная судьбу Анко­ны, проявляли угрюмую покорность, но в сельской местности большинство баронов вполне добровольно перешли на сторону императора.

За апулийской границей Лотарь не встретил никакого сопротивления, пока не достиг Монте-Гаргано. Там старый за­мок Роберта Гвискара Монте-Сан-Анджело[11] держался три дня против Конрада Гогенштауфена и сдался, только когда Лотарь прибыл с основной армией из Сипонто и сумел взять его штур­мом. Неизвестный саксонский анналист, который оставил нам наиболее детальное описание всей кампании, рассказывает, что Лотарь затем спустился в пещерную часовню, где началась нор­мандская эпопея, и «смиренно поклонился благословенному архангелу Михаилу». Его смирение, однако, не помешало ему украсть из часовни сокровища — золото и серебро, драгоцен­ные камни и облачения, подаренные герцогом Далматинским за несколько лет до этого. Оно также не смягчило его сердце по отношению к тем, кто ему противостоял, а позже попал в его руки. Увечья, отрезание частей тела и вырывание ноздрей были для императора в порядке вещей; и он внушал такой ужас, что, когда он возвращался назад через те же земли, люди разбегались при его приближении.

К счастью для Апулии, Лотарь спешил и не хотел тратить время на длительные осады, пока с ним была только половина армии. Города, которые, подобно Трое или Барлетте, сопротив­лялись твердо и с воодушевлением, он просто оставлял в покое: они могли подождать, пока прибудет его зять. В Трани, одна­ко, ситуация сложилась иначе. Как только император подошел к городу, жители восстали против сицилийского гарнизона — он, вероятно, состоял большей частью из сарацин, которые не пользовались любовью в Италии, — и разрушили цитадель. Си­цилийский флот, посланный на помощь гарнизону, был разбит. Дорога на Бари оказалась открыта.

Неудивительно, что германские воины, собравшиеся в церкви Святого Николая в Бари на Троицу[12], чтобы прослушать благодарственный молебен, проведенный самим папой, пребывали в радостном и приподнятом настроении. Столь благословенным был этот час, что, по свидетельству саксонс­кого анналиста, присутствовавшие видели во время службы большую золотую корону, опускавшуюся с небес на церковь; над ней парил голубь, в то время как в ней раскачивалась ды­мящаяся кадильница с двумя горящими свечами. Это неук­люжее видение было несколько преждевременным, посколь­ку сицилийский гарнизон еще удерживал цитадель; прошел еще месяц, прежде чем он наконец сдался. Но в общем у им­ператора имелись причины радоваться. Он и герцог Генрих продемонстрировали могущество империи по всей южной Италии; они встретились и привели свои армии практически без потерь в назначенное время в назначенное место; и, хотя из-за недостатка времени им приходилось в некоторых слу­чаях идти на компромиссы, они ни разу не потерпели пора­жения. Сицилиец — они никогда не называли его королем — терпел неудачу за неудачей. Его вассалы, включая членов его собственной семьи, предали его; то же сделали и несколько его городов. Гарнизоны сдавались без борьбы, могучий флот обратился в бегство. Его главный враг Роберт Капуанский вер­нул себе власть и все свои владения. И ни разу с тех пор, как началась кампания, Рожер не отважился посмотреть в лицо врагу. Он, оказывается, был не только узурпатором, но и тру­сом.

Так, наверное, думал Лотарь, однако все было не столь про­сто. Рожер оставался на Сицилии, не предпринимая никаких попыток остановить продвижение императора, поскольку он знал, что император слишком силен, чтобы с ним драться, и поэтому он должен следовать своему старому принципу и из­бегать открытых столкновений. На Рожера работал только один фактор, но жизненно важный — время. Лотарь мог зай­ти сколь угодно далеко, хоть до Мессинского пролива, где, в этом Рожер не сомневался, он сумеет его сдержать; но ра­но или поздно император повернет назад, как многие армии захватчиков до него, из-за болезней, непереносимой летней жары Апулии или из-за необходимости добраться до Альп прежде, чем первые снегопады сделают перевалы непроходи­мыми. Оставалась теоретическая возможность, что старый император решит зимовать в Италии и продолжать кампа­нию в следующем году; но это казалось маловероятным. Ар­мия заставит его вернуться, и он сам не захочет надолго ос­тавлять свой трон пустым. Определенно, ни одна предыду­щая имперская экспедиция не отважилась задержаться в Италии на два года, а прошлый опыт свидетельствовал, что, хотя подобные экспедиции могли иметь значительный успех на короткое время, достигнутые ими результаты редко сохра­нялись долго после того, как войска уходили. Сейчас един­ственный разумный способ действий состоял в том, чтобы по­ощрять врага, заставляя его продвигаться как можно дальше и растрачивать свои силы.

И еще одного полезного результата можно было добить­ся даже на этой стадии дипломатическим путем. Беды Роже­ра проистекали по большей части из того, что два самых мо­гучих противника, император и папа, объединились против него. Если бы только удалось их развести, какое-то урегули­рование стало бы возможным. Итак — согласно саксонско­му анналисту — Рожер отправил гонца к Лотарю с мирны­ми предложениями; если император остановится и признает его королем, он, со своей стороны, поделит королевство на две части. Он сам будет по-прежнему править на Сицилии, а континентальные владения передаст своему сыну, который впредь будет их держать как имперский фьеф. В дополнение он выплатит Лотарю солидную контрибуцию и пришлет вто­рого сына в заложники.

Предложение было вполне в духе Рожера. Оно выглядело разумно и хитро, а кроме того, подтверждало имперские притязания на южную Италию, о которых нормандцы не вспоминали девяносто лет — с тех пор, как Дрого де Отвиль получил подтверждение своих прав от императора Генриха II (см. «Нормандцы в Сицилии»). На практике, правда, оно оз­начало гораздо меньше, чем на словах; Рожер уже отдал сы­новьям континентальные фьефы и явно надеялся со време­нем возложить на них полностью правление на континенте. Формальный сюзеренитет империи, который в теории суще­ствовал всегда, реально не будет иметь никакого значения, как только император благополучно окажется за Альпами. Тем не менее речь шла о важной политической уступке; а тотфакт, что Рожер предлагал в заложники своего сына, удосто­верял его искренность. Если бы Лотарь исходил только из собственных интересов, он по здравом размышлении принял бы предложенные условия, которые, хотя и давали ему мень­ше, чем он рассчитывал получить, укрепляли империю и ка­зались вполне исполнимыми.

К сожалению, имелся еще папа Иннокентий, который же­лал только одного — немедленно и навсегда изгнать Анакле-та из Рима. Это был важный вопрос, и нарочитое молчание Рожера по этому поводу представляется загадкой.

Действительно ли он верил, что может склонить Лотаря к сепаратному миру и заставить его отправиться назад в Германию, не предприняв никаких действий против ан­типапы? Или ради заключения мира он был готов пре­доставить Анаклета его судьбе и ожидал следующего тура переговоров, чтобы открыто заявить об этом? Ни одно из предположений не кажется правдоподобным. Рожер был слишком реалистичным государственным деятелем, чтобы рассчитывать на первый вариант, и слишком трезвомыслящим союзником, чтобы обдумывать второй. Но есть третье объяснение, которое гораздо лучше согласуется с тем, что мы знаем о характере Рожера и о последующих событиях. Рожер вовсе не собирался заключать соглашение с импера­тором — его цель состояла в том, чтобы предложить Лотарю самое соблазнительное соглашение из всех, какие Рожер мог принять без ущерба для себя и единственным препят­ствием к которому являлись проблемы папства, породив таким образом дополнительные сложности в отношениях между императором и папой.

А эти отношения с каждым днем ухудшались. Иннокен­тий в принципе был симпатичным человеком. Хотя он про­исходил из древнего и благородного римского рода — Папарески, — его современники, в частности епископ Арнульф из Лизьё, пишут о его простоте и спокойной скромности его манер. Он никогда не повышал голоса, который, как мы зна­ем, был тихим и приятным. Его частная жизнь была безуп­речна. До того как он стал папой, он не имел врагов, и даже впоследствии никто не выдвинул против него никаких серь­езных обвинений. Однако за этой довольно бесцветной наружностью скрывалось врожденное упрямство, которое, осо­бенно когда папу поддерживал святой Бернар, заставляло его отвергать любые компромиссы. Иннокентий твердо решил получить признание и кафедру в Риме до того, как умрет, но ему было уже около семидесяти, и времени оставалось все меньше. Между тем имперская армия большую часть года, проведенного в Италии, игнорировала или отвергала его на­стояния. Воины тешили себя дешевыми триумфами в отда­ленных уголках полуострова, а он, Иннокентий, ни на шаг не приблизился к престолу святого Петра.

Мы можем вообразить себе папу, спокойно, но настойчи­во говорившего о своих желаниях с Лотарем, когда они встретились в Бари; и его слова безусловно придавали допол­нительную живость историям, которые император уже слы­шал от своего зятя, о поведении Иннокентия в Витербо, Монте-Кассино и других местах. Но эти личные и полити­ческие различия были сами по себе только отражением об­щего недовольства, ощущавшегося теперь в имперском лаге­ре. Холодность, давно существовавшая в отношениях между германской армией и папской свитой, переросла в открытую вражду. В какой-то степени она могла проистекать из есте­ственной антипатии между тевтонами и латинами или меж­ду воинами и духовенством; но имелись и другие, непосред­ственные причины. Климат Бари — болотистый и тяжелый, лето здесь беспощадно; малярия стала настоящим бичом; и за месяц, который имперские войска вынуждены были про­вести осаждая цитадель, — с прошлой зимы они не остава­лись так долго на одном месте — они утратили уверенность и боевой дух. Они внезапно осознали со всей ясностью, сколь бессмысленно и безнадежно воевать против врага, который отказывается выходить на битву. Для того чтобы принудить Рожера к сражению, им понадобится пройти еще несколько сотен миль в прямо противоположном направлении через варварскую и все более враждебную страну и предпринять морской переход — краткий, но в данных обстоятельствах сложный и опасный. На все это уйдет год по меньшей ме­ре, а они уже десять месяцев не были дома и не виделись со своими семьями. И ради чего? Чтобы компания высокомер­ных, постоянно жалующихся итальянцев могла водвориться в Риме — еще двух сотнях миль и опять не по пути, — где их явно не ждали и где уже имелся вполне приемлемый папа.

Если Лотарь действительно предполагал пойти через Ка­лабрию на Сицилию — а далеко не ясно, что это было так, — новые настроения в армии быстро его разубедили. Феодаль­ный закон строго ограничивал срок службы вассала сеньору, и даже император не мог заставить своих людей оставать­ся на службе дольше против их воли. После капитуляции гарнизона Бари — чью стойкость Лотарь покарал, повесив многих защитников цитадели на виселицах вокруг города и сбросив остальных в море, — он отказался от дальнейше­го продвижения вдоль побережья. Достигнув Трани, импе­ратор повернул и направился в глубь страны, возможно рас­считывая на то, что воздух Апеннин остудит недовольство его армии.

Этого не произошло. Не помогли даже захват Мельфи, первой крепости Отвилей в Италии, и истребление трех со­тен ее защитников. К тому времени имперский лагерь был наводнен приспешниками Рожера, которые разжигали недо­вольство и подкрепляли свои слова свободной раздачей сици­лийского золота. Они преуспели настолько, что сумели, пока армия еще стояла в Мельфи, подговорить нескольких воинов напасть на папу и его кардиналов и хладнокровно их убить. Лотарь услышал о нападении как раз вовремя; он вскочил на коня, помчался к папской палатке и ухитрился навести по­рядок, прежде чем случилось непоправимое. Рассерженные и обиженные рыцари в очередной раз последовали за Лотарем в горы.

В Ладжопезоле император прервал поход. Две недели его армия отдыхала; а тем временем Лотарь в присутствии абба­та Райнальда и делегации из Монте-Кассино вел переговоры о статусе монастыря и его взаимоотношениях с империей и папством. Подробный рассказ об этих событиях — даже если бы нам удалось отделить правду от лжи в удручающе не­достоверной хронике монастырского библиотекаря Петра Дьякона — не представляет для нас особого интереса; но выводы достаточно ясны. Райнальд и его братия обязались подчиняться «папе Иннокентию и всем его законно избранным преемникам» и «отвергать и проклинать все расколы и ереси», а особенно «сына Петра Леони и Рожера с Сицилии и всех, кто за ними следует». Только после этого монахи, бо­сые, приблизились к Иннокентию и были возвращены с по­целуем мира в лоно церкви.

Сам Лотарь, у которого имелись свои соображения по поводу имперского статуса монастыря, наверное, был не так доволен исходом этого дела, как Иннокентий. Но он не мог рисковать открытым разрывом с папой и, возможно, хотел как-то загладить инцидент в Мельфи. Кроме того, к нему пришли вести о гораздо более интересных событиях. Пизанский флот из ста кораблей появился у берегов Кам­пании; Исхия, Сорренто и Амальфи сдались. Пизанцы затем хотели освободить Неаполь, но сицилийская блокада ока­залась слишком прочной для них, поэтому они направились на юг и атаковали Салерно, континентальную столицу Ро­жера.

Стремясь поддержать пизанцев — а также, как можно подозревать, находиться в гуще событий на случай дальней­ших быстрых побед, — император поспешно послал герцога Генриха и Райнульфа Алифанского с тысячей рыцарей к Са­лерно. Они прибыли и обнаружили, что город уже осажден Робертом Капуанским, с чьей помощью они без труда су­мели перекрыть все подходы к Салерно с наземной сторо­ны. Тем временем пизанцы, захватившие весь амальфийский флот примерно из трехсот кораблей, получили подкрепле­ние — еще восемьдесят судов — из Генуи. У их противни­ков-сицилийцев имелось всего сорок кораблей, стоявших в гавани Салерно. Осада Неаполя, продолжавшаяся два года, была снята, чтобы высвободить все людские ресурсы и ко­рабли для защиты столицы; но при таком численном пре­восходстве врага надежд у защитников было мало, и они об этом знали.

Даже теперь, когда его итальянское королевство оказалось захвачено и самой его столице грозила опасность, Рожер без­действовал. Его поведение могло показаться трусостью, но ре­ально это был единственно возможный путь. Отплыть из Па-лермо во главе новой армии сарацин значило проявить геро­изм, но не государственную мудрость; этот поход закончил­ся бы неминуемым поражением, от которого Рожер, даже если бы уцелел сам, никогда бы не смог оправиться. Итак, король остался на Сицилии, предоставив оборону Салерно своему наместнику — англичанину Роберту из Селби.

Роберт был первым в длинной череде своих соотечествен­ников, которые на протяжении столетия отправлялись на юг, чтобы служить королям Сицилии. Мы ничего не знаем о его жизни до этого момента, но за годы, проведенные под юж­ным солнцем, он, очевидно, прошел долгий путь, чтобы спу­стя десять лет заслужить репутацию, позволившую английс­кому историку Джону из Хексхема описывать его как «самого влиятельного из друзей короля, человека очень богатого и осыпанного почестями». Он был назначен наместником Кам­пании всего за несколько месяцев до описываемых нами со­бытий и полностью оправдал доверие короля. Салерно все это несчастное лето твердо хранил верность своему суверену. Го­родской гарнизон из четырехсот рыцарей не утратил при­сутствия духа, воины и горожане вместе были полны реши­мости защищаться и три недели боролись яростно и муже­ственно.

Затем 8 августа оставшаяся часть императорской армии появилась из-за гор на востоке во главе с самим императо­ром. Лотарь изначально намеревался предоставить осаду сво­ему зятю; но лето подходило к концу, и неожиданная стой­кость горожан заставила императора переменить свое реше­ние. Дальнейшие события показали его правоту. Для салерн-цев прибытие Лотаря означало две вещи: во-первых, при таком подкреплении у них уже не оставалось надежды про­держаться до зимы, когда, как они рассчитывали, германцы уйдут; во-вторых, быстро сдавшись императору и одновре­менно попросив об имперском покровительстве, они могли спасти город от грабежей и мародерства пизанцев. Это мне­ние, исключительно разумное, Роберт Селбийский полностью разделял. Собрав старейшин города, он заявил им об этом. Сам он, как представитель короля во всей провинции, конеч­но, не мог принимать участия ни в какой капитуляции; речь шла только о Салерно. Тем не менее он посоветовал горожанам, не теряя времени, отправить депутацию в имперский лагерь, чтобы просить мира и защиты.

На следующий день все было улажено. Лотарь, удивленный, обрадованный и, без сомнения, довольный этим новым доказательством его престижа, предложил необыкновенно мягкие условия. В обмен на контрибуцию салернцам гарантировались жизнь и сохранность всей их собственности; даже четыремстам рыцарям гарнизона предоставлялась свобода. Роберт Селбийский с небольшим отрядом отступил в цита­дель, расположенную на возвышенности над городом, — тот самый «нормандский замок», который был свидетелем противостояния последнего независимого князя Салерно и Роберта Гвискара шестьюдесятью годами ранее и чьи руины до, сих пор можно видеть. Роберт Селбийский намеревался удер­живать крепость с развевающимся над ней сицилийским зна­менем, пока сам король его не выручит. И пусть, когда на­ступит этот момент, король обнаружит, что его континен­тальная столица по-прежнему стоит.

Соглашение приветствовалось всеми заинтересованными сторонами, за исключением одной. Пизанцы пришли в ярость. Они не только мечтали захватить в Салерно богатую добычу, но и рассчитывали таким образом избавиться от одного из своих главных соперников в торговле на ближайшие годы, а может быть, десятилетия. Император без них никогда не за­воевал бы город; папе они предоставляли убежище в течение последних семи лет, и при этом они не получили ничего. Если таковы плоды союза с императором, они в нем не нуждают­ся. И если император заключил сепаратный мир с их врагом, то они вправе сделать то же самое. Один из пизанских ко­раблей поспешил на Сицилию, чтобы договориться с Рожером; другие обиженно вернулись домой.

Папа Иннокентий впоследствии сумел как-то успокоить пизанцев, но для Лотаря их дезертирство уже не имело зна­чения. Для него военная кампания окончилась. Он, вероят­но, сам не мог сказать, сколь долговечными окажутся достиг­нутые им успехи. Ему определенно не удалось полностью со­крушить короля Сицилии, как он надеялся; но все же оннанес сицилийцу удар, от которого тот едва ли оправится. Теперь главной задачей было организовать правление в юж­ной Италии, чтобы заполнить пустоту, которая неизбежно образуется, когда имперская армия уйдет. Имелось три воз­можных претендента на герцогство Апулия — Сергий Неапо­литанский, Роберт Капуанский и Райнульф Алифанский. Сер­гий и Роберт и так были могущественными князьями, и им­ператор не желал их дальнейшего усиления. Граф Алифан­ский, со своей стороны, несмотря на свойство с Рожером — или, может быть, именно поэтому, имел больше причин бо­яться сицилийца, чем двое других. Двуличный и ненадежный, в чем все имели случай убедиться, он, когда речь шла о его собственных интересах, действовал храбро и решительно. Да­лее — хотя Лотарь едва ли это сознавал — Райнульф обладал коварным даром убеждать и располагать к себе людей, под чары его в прошлом попал Рожер; и теперь неприветливый старый император легко пал жертвой обаяния графа Алифан-ского. Итак, Лотарь сделал выбор. Только Райнульфу, решил он, можно вверить герцогство, дабы он сохранял его для им­перии. Утверждение его в правах на новый титул и владения должно было стать последней официальной церемонией ита­льянской экспедиции и завершить ее.

Но кто ее осуществит? Едва возник этот вопрос, старое соперничество между империей и папством вспыхнуло с но­вой силой. В ответ на заявление Лотаря, что девяносто лет назад Дрого де Отвиль получил титул герцога Апулийского от императора Генриха III, Иннокентий спокойно указал, что Роберт Гвискар был утвержден в правах папой Николаем II. В конце концов нашлось компромиссное решение — трех­сторонняя церемония, во время которой Райнульф получил свое символическое копье из рук папы и императора; Лотарь держал древко, а Иннокентий — наконечник. Генрих Бавар­ский, который уже давно сетовал на то, что (по его мнению) его тесть слишком охотно уступал папским претензиям, был в ярости, и многие германские рыцари разделяли его чувства. Но Лотаря это не волновало. Он сохранил свое лицо и не желал ничего большего. Он был стар, устал и хотел домой.

В конце августа император тронулся в путь. В Капуе его ожидала неприятная новость: аббат Райнальд из Монте-Кассино меньше чем через месяц после принесения клятвы в Ла-гопезоле вступил в сношения со сторонниками сицилийско­го короля. Иннокентий при поддержке святого Бернара вос­пользовался возможностью показать свою власть над Монте-Кассино и назначил по собственной инициативе комиссию из двух кардиналов и самого Бернара, чтобы проверить закон­ность недавнего избрания Райнальда. 17 сентября перед три­буналом, состоящим из представителей империи и папства, включая святого Бернара, который, как всегда, взял на себя роль главного оратора, избрание Райнальда было объявлено незаконным. Несчастному аббату оставалось только положить кольцо и посох на надгробие святого Бенедикта; Вибальд, аб­бат из Ставело, упрямый лотарингец, сопровождавший экс­педицию с самого начала, был «избран» на его место. Нам не рассказывают, какими методами монахов вынудили при­нять столь явного имперского кандидата, но при том, что гер­манская армия стояла лагерем у подножия холма, у них, ве­роятно, не было выбора.

Здоровье Лотаря стало быстро ухудшаться; и все его прибли­женные понимали, что дни его сочтены. Он и сам это знал, но не хотел останавливаться. Он был немец и хотел умереть в Гер­мании. Райнульф, Роберт Капуанский и вассалы из Кампании сопровождали его до Аквино, где проходила граница норманд­ских владений. Отсюда, оставив восемьсот своих рыцарей по­могать мятежникам после его отбытия, император двинулся дальше по дороге, ведущей к Риму, но, не дойдя до города, по­вернул к Палестрине. Для него уже больше не могло идти речи о возвращении Иннокентия на престол святого Петра. В мона­стыре в Фарфе он попрощался с папой. С этих пор Иннокен­тий должен был сражаться сам.

Хотя они шли со всей скоростью, на которую была спо­собна его павшая духом, наполовину разбежавшаяся армия, император достиг подножия Альп только к середине нояб­ря. Его спутники умоляли его перезимовать здесь. Болезнь все больше овладевала им; будет безумием, говорили они, пере­секать Бреннер в такое время года. Но старик знал, что не может ждать. Со всей решительностью умирающего он на­стоял на своем и к концу месяца спустился в долину Инна. Но тут последние силы покинули его. В маленькой деревуш-ке Брайтенванг в Тироле он наконец остановился; его отнес­ли в бедную крестьянскую хижину; и здесь 3 декабря 1137 г. в возрасте семидесяти двух лет он умер[13].

Глава 4

ПРИМИРЕНИЕ И ПРИЗНАНИЕ

Благодарим Бога, даровавшего победу церк­ви... Наша печаль претворилась в радость, и наши плачи — в звуки лютни... Бесплодная ветвь, гниюший член был отрезан. Негодяй, который ввел Израиль во грех, поглошен смер­тью и ввергнут в чрево ада. Пусть всех подоб­ных ему постигнет та же судьба!

Св. Бернар о смерти Анаклета

(Письмо к Петру, аббату Клюни)

За двенадцать лет, прошедших после его прихода к влас­ти, Лотарь Зупплинбургский доказал своим германским под­данным, что достоин занимать имперский трон. Честный, храбрый и милосердный по меркам своего времени, он вер­нул мир в страну, раздираемую междоусобицами; ревниво от­носившийся к своим императорским прерогативам, он был также искренне верующим человеком и приложил много уси­лий, чтобы исцелить церковь от раскола. В общем, его сооте­чественники, когда он их покинул, были более счастливыми и процветающими, чем во времена его вступления на трон. Однако к югу от Альп он, по-видимому, потерял свое чутье. Италия для него была незнакомой и чужой страной; ее на­роду он не доверял и не понимал его.

Так и не решив точно, является ли его главной задачей вернуть в Рим истинного папу или сокрушить короля Сици­лии, Лотарь не исполнил ни того ни другого; отсутствие чет­кого плана породило в нем неуверенность, которая толкала его к проявлению нехарактерной для него жестокости, с од­ной стороны, и к опасной беспечности — с другой.

Он слишком поздно понял, что его демонстрация собст­венного могущества в континентальных владениях короля Си­цилии была борьбой с тенью и что единственным способом подчинить Рожера являлось его полное уничтожение. Если бы император бросил все свои силы с самого начала на морскую атаку против Палермо, он мог бы преуспеть; но ко времени, когда он осознал необходимость подобного шага, его армия готова была взбунтоваться, папа из союзника все более пре­вращался в антагониста, а сам он, ослабевший от усталости, непривычного южноитальянского климата и быстро разви­вающейся болезни, медленно умирал.

Прошло меньше трех месяцев после того, как имперская армия покинула Монте-Кассино, когда императрица Ричен-ца закрыла глаза своему мертвому мужу; но к этому време­ни Рожер уже восстановил контроль над большей частью сво­ей территории. Трудно найти более убедительное оправдание его политики в минувший год. Короля приветствовали в Салерно, когда он туда прибыл в начале октября; а на его пути через Кампанию никто не выступил против него, хотя вновь прибывшие сарацинские войска сеяли смерть и разрушения. Капуя пострадала сильнее всего. Роберт находился в Апулии, но на его город, если верить Фалько, словно обрушился ужас­ный ураган, а население было истреблено огнем и мечом. «Король, — продолжает хронист, — приказал полностью ра­зорить город... его воины разграбили церкви и обесчестили женщин, и даже монахинь». Фалько, как мы знаем, при всем своем желании не мог быть объективным, но, даже делая скидку на его ненависть к нормандцам, мы можем заклю­чить из его описаний, что Рожер вновь решил преподать урок мятежным городам, как он это сделал после предыдущего апулийского восстания. Беневенто он пожалел из уважения к его статусу папского города; Неаполь тоже легко отделался после того, как герцог Сергий во второй раз за три года пал к ногам короля и поклялся в верности. Немногие простили бы вторую измену, но Рожер по природе был милосердным человеком; он мог решить, что за время долгой и жестокой осады неаполитанцы достаточно настрадались.