ИСКУССТВО ВЛАСТИ
Не начать ли с ограбления, которым для меня начался итальянский Юг?Правда, то была еще не Сицилия, не Палермо - в Палермо-то благолепие изаконопослушание, - а лишь дорога туда. Остановка по пути - Неаполь. Мы с женой сели у вокзала в такси и направились в Археологический музей- налегке, оставив вещи в камере хранения, чтобы провести в Неаполе день ивечером отплыть на корабле в Палермо. Был полдень, вокруг - апрельское солнце, впереди - помпейские мозаики ипьяный фавн из Геркуланума, чуть ближе, перед самым радиатором такси, -мотороллер с двумя молодыми людьми. Они ехали, все замедляя скорость,таксист матерился и тормозил, пока вся группа не остановилась у перекресткана виа Трибунали. В этот миг слева подъехал второй мотороллер, встал, заднийседок развернулся к нам, сложенными вместе кулаками в перчатках выбил окнотакси, тем же движением схватил с колен жены сумочку - и обе "веспы", петляяв автопотоке, умчались. Исчезая из виду, один из парней повернулся и показалнам средний палец. Все заняло секунд пять. Водитель выскочил, длинно кляняМадонну и мироздание, я сказал ему: "Bel lavoro", и он мрачно подтвердил:"Perfetto". Потом была полиция, где объясняли, что никого не найти, но дализаполнить шесть анкет, я отказывался, говоря, что некогда - на сиестузакроется музей. Полицейские одобрительно смеялись. В музей мы успели,только жена шарахалась от Геркулеса Фарнезского и с подозрением глядела намраморных тираноубийц. За обедом в ресторане "Данте и Беатриче", отвлекаясьот спагетти с ракушками, я доставал из-за пазухи осколки стекла, залетевшиеза ворот рубахи, и воображал четверых молодых людей, достающих из сумочкикосметику, мятные таблетки, карманный итальянско-русский словарь. Как будет"мир и дружба"? Рейс пятипалубного парома Неаполь-Палермо прошел безмятежно. За ужиномрядом с нами сидел сицилиец, говоривший по-английски. Он оказалсяресторатором, и мы славно коротали время, беседуя о преимуществах паровойрыбы над жареной. Состоялся широкий обмен мнениями по всем вопросам. Язаписал рецепт ризотто с клубникой и белым вином, он - тельного тяпаного. Вобсуждении политики мы несколько разошлись во мнениях. Разговаривая спредпринимателем, я небрежно отозвался о социалистических идеях. Соседпобледнел и рванул рубаху. На груди ресторатора вместе с крестом виселогромных размеров золотой серп и молот. Кажется, чего-то такого хотел Горбачев. Ладно. Что до Италии, то тамвсе - включая издержки - обретает приемлемый и даже симпатичный вид. ВПалермо нас застала железнодорожная забастовка, что поначалу напугало, хотьи слегка - не в Могилеве застрять, - но забастовка оказалась с человеческимлицом: из трех поездов на Сиракузы один все-таки ходил. То есть борьба засвои права идет суровая и бескомпромиссная, но не очень. Во всей этой расхристанности, неопределенности, невнятице - очарованиесредиземноморского характера. То самое очарование, которое доводит добешенства. Спрашиваешь: "С какого перрона пойдет этот поезд?" - и получаешьв ответ: "Скорее всего, с пятого, но может, и с шестнадцатого. Хотя вчераушел с первого". Тихо, потому что голос пропал от ненависти, говоришь: "Нохотя бы в девять тридцать?" Человек в фуражке с добродушнейшим лицомотвечает: "Почти наверняка. Но я на вашем месте пришел бы к восьми. Правда,не исключено, что придется подождать до одиннадцати". Немец или швед ответили бы по-штабному четко, и будьте уверены, перрони время совпадут. Но также будьте уверены, что если объявлена забастовка, выне уедете никогда и никуда. Что лучше? Затрудняюсь. Зато без затруднений можно утверждать, что российское разгильдяйствоближе к Средиземному, чем к Северному морю. И когда страна сплошь покроетсясупермаркетами и видеомагнитофонами, когда откроются настежь границы идешевые трактиры, когда мужик пойдет за плугом с компьютером и в джинсах,человек в фуражке будет отвечать: "И-и, милок, хто ж его перрон знает.Посиди, чего торопиться, светло еще". В шесть, когда показалась Сицилия, было уже светло. Палермо наплывал напаром, проявляясь в деталях. На широкой дуге от горы Монте Пеллегрино справадо мыса Дзафферано слева стали различимы часовни на склоне, яхты на рейде,зубцы на палаццо Кьярамонте; сплошной зеленый задник из полукруга холмов -Conca d'Oro, Золотая раковина - оказался состоящим из лимонных иапельсиновых деревьев, магнолий, олеандров, бугенвилей. Пока ждали швартовки, я листал книгу Луиджи Барзини "Итальянцы" иузнал, что за сто восемьдесят лет до нас по пути в Сицилию ограбилиВашингтона Ирвинга, после чего Юг ему стал не в радость, так как бандитымерещились повсюду. Только этим "синдромом Ирвинга" можно объяснить то, чтов порту мы взяли не такси, а конный экипаж, въехав в начинающую деловой деньсицилийскую столицу опереточными персонажами. Впрочем, смешны мы были толькосебе, особенно после того, как заплатили извозчику втрое больше, чем стоилаутраченная в Неаполе сумочка вместе с содержимым. Зато с первых же минутможно было неторопливо разглядывать город. Мы миновали размещенный в бывшем монастыре Археологический музей, накоторый не захотели и взглянуть. Видали. Проехали мимо отеля, где с дономКроче Мало встречался Майкл Корлеоне, а еще раньше - герой "Сицилийца"Сальваторе Гильяно. В "Hotel des Palmes" к новому, 1882 году, Вагнерзакончил "Парсифаля" и тридцать пять минут позировал молодому Ренуару.Вагнер провел в Палермо предпоследнюю зиму и последнюю весну своей жизни,признав, как раньше Гете, что образ Италии сложился для него в завершеннуюкартину лишь после того, как он узнал Сицилию. Только Гете раздражаличичероне, портившие виды историческими пояснениями, а Вагнер наслаждался какраз наглядной историей, так непринужденно переходящей здесь в мифологию. Сицилия, пишет Барзини, "школьная модель Италии для начинающих, совсеми достоинствами и недостатками Италии - преувеличенными,распространенными и приукрашенными". Как Андалусия - сверх-Испания, такСицилия - супер-Италия. Таков Юг, где тосканец кажется иностранцем вродеголландца. Такова гипербола Юга, где перепады настроения стремительны инеуловимы, где обидное слово отзывается эхом выстрела, где степень уваженияизмеряется количеством страха. После того как Палермо был завоеван краснорубашечниками Гарибальди,став частью нового королевства, нищий город срочно выхлопотал деньги на дваоперных театра - оба больше "Сан-Карло" в Неаполе, "Ла Скала" в Милане,"Гранд-опера" в Париже. Мы проехали огромный угрюмый "Театро Массимо", наступенях которого гибли персонажи третьей серии "Крестного отца", а до тогона сцене пережил свои первые триумфы Карузо. Это было еще до еговсеитальянской известности, пришедшей в 1898 с "Федорой", в которой онисполнил партию Лориса Ипанова, русского нигилиста с двумя орфографическимиошибками. Прежде чем добраться до своей гостиницы возле барочного перекресткаКватро Канти - испанский след в Палермо, - мы проехали по солидной виаМакведа и еще более фешенебельной, в кафе и фланерах, корсоВитторио-Эммануэле. Палермо отличается не только от итальянских, но даже иот сицилийских городов, ломая привычную схему: узкие улицы, прихотливымипутями стремящиеся к площади. Здесь улицы просторны и прямы, и даже впереплетении старых кварталов новичок ориентируется быстрее, чем обычно.Может быть, оттого в Палермо возникает ощущение уверенности и покоя - чегоот этого места совсем не ждешь. От Палермо ждешь известно чего. Но это куда легче получить в Нью-Йорке,еще легче - в Москве или в Неаполе. В Палермо - чувство защищенности, как врекламе прокладок. Большие рыбы пожирают маленьких, и там, где жизнь подконтролем мафии, шпане места нет. Мафия, как тоталитарное государство, нетерпит конкуренции. И - что важнее всего - механизм ее власти не схематичен,а глубоко и продуманно гуманитарен: то есть направлен не на сообщество, нена группу людей, а на человека. Потому виден каждый индивидуум, значителенкаждый жест. Здесь господствует не социология, а психология. В этом секрет прославленных крестных отцов, легендарных мафиозных донов- многие из них были необразованны и даже неграмотны, но обладали темредкостным даром, который порождает выдающихся педагогов, гуру, старцев,психиатров. Эманация мафии всегда не только целенаправленна, но иузконаправленна, ее объект - конкретная, с именем и местом рождения, сослабостями и родственниками, с эмоциями и амбициями, персона. В основевласти над людьми - власть над человеком. Очень похоже, что на долгомпромежутке истории такой дедуктивный метод действеннее, чем макиавеллиевскаяиндукция. Реальная, не номинальная государственная, с ее бессильной во всем миреполицией, власть повседневно ощутима в Палермо. Совершенно иное дело ввосточной Сицилии: то дуновение угрозы, которое ощущалось среди албанскихбеженцев во флорентийской церкви, веет устойчиво и сильно, как сирокко, - вСиракузах, Катании, Мессине. Власть мафии в этой части острова слаба, и тутцарят вполне неаполитанские уличные нравы, порождающие в душепутешественника "синдром Ирвинга". В западной Сицилии - Палермо, Агридженто,Чефалу - тишина и мир в любое время суток. Вообще, если не считать открыточных видов Таормины и подъема на Этну(не считать!) - сицилийский восток куда менее привлекателен. Когда едешь сзапада, то как раз в центре острова, за Энной, начинается хрестоматийнаяСицилия - каменистая, пустая, нерадостная. А полоса ионического берега врайоне Аугусты и вовсе напоминает Элизабет, Нью-Джерси: трубы, цистерны,металлоконструкции. Запад острова опрокидывает стереотипы бьющей в глаза праздничнойнарядностью. Кажется, что только на таком фоне и может громоздиться, неподавляя, невероятная конструкция из множества культур, какой не встретить -на пятачке площадью в Армению с населением в Грузию - нигде в мире. При этом в перенасыщенной мировой культурой Сицилии культурные слоипродолжают нарастать и в наше время - в том числе, в первую очередь,стараниями автора "Крестного отца" и "Сицилийца" Марио Пьюзо и автора трехсерий "Крестного отца" Фрэнсиса Форда Копполы. Они нанесли Палермо и Сицилиюна карту современного масскульта. Я видел в окрестностях Таормины замок, гдеумер в третьей серии Майкл Корлеоне, - Кастелло деи Скьяви; ездил задвадцать километров от Палермо в Багерию смотреть на диковинные виллыэксцентричных сицилийских богачей, выходя на том перроне, где Аль Пачиновстречал Дайану Китон; проездом отмечал звучные, зловещие, знакомые попьюзовским страницам названия - Монтелепре, Кастельветрано, Партинико; был вКорлеоне. Из Палермо едешь по 188-й дороге, все время поднимаясь вверх, мимоярко-зеленых, ярко-желтых, ярко-розовых холмов: здесь, как нарочно, сажаюттакое - рапс, клевер. Сам Корлеоне - каменный и в камнях, цвет дают стеныдомов: "Каждая семья здесь гордилась тем, что из поколения в поколениекрасила свой дом в один и тот же цвет. Люди не знали, что цвет домов выдавалих происхождение, кровь, которую они унаследовали от своих предков вместе сдомами. Что много веков тому назад норманны окрашивали свои дома в белыйцвет, греки всегда пользовались голубым, арабы - различными оттенкамирозового и красного. А евреи выбрали желтый". Желтого я не заметил. Если тути водились евреи, то уехали в Америку: чем Корлеоне хуже Каунаса? Едут идругие: по лестной для сицилийцев теории, остров так богат талантами, чтоотправляет часть на экспорт. Как во всех итальянских городах, если они не Рим и не Венеция,извилистые улочки Корлеоне выплескиваются на площадь. На площади - нескольконепременных кафе, автобусная станция, огромная вывеска: "Амаро Корлеоне". Япопробовал этот сладко-горький ликер: много не выпьешь. Да его и заказал яодин, все остальные в кафе пили вино - "Дзукко" или "Регальоли", местныепряные сорта. Оживленно обсуждался футбол: вечером "Корлеоне" играл с"Поджиореале". Вспомнил цитату из Пьюзо: "Кровавый город Корлеоне, жителикоторого прославились своей свирепостью по всей Сицилии". И того хлеще:"Даже в Сицилии, земле, где люди убивают друг друга с такой же жестокойодержимостью, с какой испанцы закалывают быков, кровожадность жителейКорлеоне вызывала всеобщий страх". Жена сказала: "Может, поедем обратно?"Мы, конечно, поехали часа через три, исходив городок и убедившись в егоспокойной заурядности. А что, собственно, я хотел увидеть? Сицилия поражает новичка, который заранее построил образ дикоймрачноватой страны, где по склонам пустынных гор бродят козы и бандиты.Сицилия поражает жизнерадостной яркостью красок и многоэтажным наслоениеммноговековых пластов. Всемирная история здесь стиснута в компактные блоки -словно в учебном пособии, чтобы далеко не ходить. В двух шагах отдревнегреческого храма - норманнская башня, рядом с византийской часовней -испанский замок, арабский минарет высится над барочной церковью. Этот треугольный остров был нужен всем, начиная с финикийцев, которыечуть не три тысячи лет назад основали Палермо, отодвинув сиканов и сикулов -местные племена с именами из детских дразнилок. И все оставляли тут следы -с античности до наших дней: "Марио и Фрэнсис тут были". От греков и римлян здесь останки храмов. От Византии - мозаики, равныекоторым есть только в Равенне и Риме. В согласии с законами Юга, мозаикинорманнского дворца в Палермо и соседнего Монреале отличаются от северныхпышностью и избыточностью. Это византийский китч, огорчавший лучшегорусского знатока Италии Павла Муратова: "Почему-то именно этим худшимобразцам... суждено было не раз привлекать внимание русских людей, занятыхмыслью о национальном искусстве и не имевших понятия о его подлинных ивеликих примерах. Эти мозаики понравились императору Николаю Павловичу, иони же объясняют многое в варварски пестрых и громоздких композицияхВаснецова". А еще - объясняют многое в любви к картинам Глазунова илилатиноамериканским телесериалам. Золотой век Палермо был при Рожере II, при норманнах, завоевавших этотгород на шесть лет позже Британии. Викинги вытеснили арабов из власти, но неиз культуры, и смесь тут такова, что искусствоведы сбиваются, пользуясьразными терминами для обозначения одного стиля - сицилийско-норманнский,сицилийско-арабский. В общем, тот стиль, в котором выстроен из местногозолотистого песчаника храм в Чефалу (возле него заигрывал со СтефаниейСандрелли в "Разводе по-итальянски" Марчелло Мастроянни) - самыйвеличественный собор в Италии южнее Рима, а уж южнее Чефалу ничего подобногонет до Южного полюса. Арабы отметились здесь так основательно, что огромные усатые мавры наарке Порта Нуова стали туристским гербом города, а палермские церквиСан-Катальдо или Марторана выглядели бы уместно в Марокко или даже в Бухаре. Второй золотой век Палермо наступил при швабских Гогенштауфенах,которые принесли сюда готику, продолженную анжуйцами. Испанские Бурбонынасадили барокко. А еще были арагонцы, Савойя, австрийские Габсбурги... История кувыркалась по Сицилии, оставляя следы, которых так много, чтоони не воспринимаются здесь памятниками. Излюбленные персонажи кукольноготеатра - обязательной части сегодняшних праздников - норманнские вожди исарацинские принцы. Школьники, играя в футбол, ставят портфель вместо штанги- так делали и мы, но вторая штанга у них - древнеримская колонна. Я что-тоначал понимать в этом ощущении повседневности истории, когда мы устроилипикник в руинах греческого храма Кастора и Полидевка, разложив сыр,помидоры, вино под кактусами на бледно-желтых камнях, которым было две споловиной тысячи лет. В романе Пьюзо "Сицилиец" герой устраивает свою свадьбу в замке,построенном викингами, и тут примечательнее всего деталь - "полуразрушенныйнорманнский замок, в котором уже больше двадцати лет никто не жил". Подуматьтолько - целых двадцать лет! У сицилийской культуры свои исторические сроки.Тот же Сальваторе Гильяно последние ночи в жизни проводит в капуцинскихкатакомбах XVII века на окраине Палермо, а гибнет в древнегреческихразвалинах Селинунта. Фатальное свидание назначено у самого подножия храмаАполлона из практических соображений: "Гильяно знал, что услышит, есликто-то пойдет по обломкам, и легко обнаружит противника прежде, чем тотобнаружит его". Все это - не экзотика, а нормальный антураж для сицилийца, и дажемакабрические загадки оборачиваются просто приветом из прошлого. Когда отрядГильяно находит останки невиданного громадного животного, грамотный персонажпоясняет, что это скелет слона, "военной машины, применявшейся ГаннибаломКарфагенским... В этих горах полно призраков, и вы нашли одного из них". Слона в Сицилии я не приметил, но пьюзовских призраков - сколькоугодно. И не только в Сицилии. И не только в Италии. Простоватые книги МариоПьюзо стали культовыми во всем мире, но особенно в Америке, чему есть резон. В начале 90-х журнал "Лайф" опросом историков и социологов определилсотню американцев, оказавших наибольшее влияние на жизнь США XX века.Неожиданностей в списке много: например, больше всего - ученых, апрезидентов нет вообще. Но главный сюрприз: в стране Голливуда в переченьпопал лишь один актер - Марлон Брандо. Место в отборной сотне ему принес"Крестный отец". Роль главы мафиозного клана - попросту говоря, крупногобандита. Популярность и живучесть темы мафии в современной американской культуреобъясняется рядом причин. Преступник как преступивший - то есть запредельнорасширивший трактовку личной свободы. Родовая память ирландцев, евреев,итальянцев - ярких компонентов этнической мозаики Штатов - которыеутверждались в Новом Свете и таким путем. Извечная притягательность образазла, обладающего властью. Прислушаемся к голосу из прошлого: Ипполит Тэн сравнивает нравы Италиивремен Макиавелли с Америкой своих дней - "например, на золотых приисках,куда люди стекаются жадной толпой" и где "каждую минуту приходится оборонятьсвое имущество и свою жизнь и человеку отовсюду угрожает неожиданнаяопасность". Тэн пишет о героях итальянского Возрождения: "Эти люди блещутобразованием, ученостью, красноречием, учтивостью, светскостью, и в то жевремя это разбойники, убийцы, насильники. Они поступают как дикари, амыслят, как цивилизованные люди; это разумные волки". Теоретикомвседозволенности и оказался Макиавелли. Практически образец такой жизни наиндивидуальном уровне являл Бенвенуто Челлини, на государственном - ЧезареБорджиа, вдохновляясь которым, глядя на которого, как зубрила-очкариксмотрит на двоечника-хулигана, писал Макиавелли своего "Государя". Человекуновейшего времени теоретические посредники не нужны, у него есть источникинепосредственного убедительного воздействия - киноэкран и телевизор.Сублимация зла, обладающего властью над человеком, совершаетсябезболезненно. Однако есть еще один поворот проблемы, возводящий мафию в статуссимвола и ориентира. "Крестный отец" вышел в начале 70-х - после затяжнойсмуты контркультуры, сексуальной революции, вьетнамского синдрома, бездомныххиппи. На страницах Пьюзо и на экране Копполы - занимая места согласнопатриархальному ранжиру - разместилась семья. В семье каждый знает круг обязанностей, предел возможностей, освященныйобычаями этикет. Первенец назначается в преемники, младший идет в люди, дочьиспрашивает согласия на привязанности. Во главе стоит отец, начальник,судья, вершитель. Конкретно - классический американский self-made man,"сделавший себя" эмигрант, прошедший путь от оборванца-работяги довсесильного властелина,- Вито Корлеоне. "Крестный отец" захватывает не гангстерским колоритом, а добротнойосновательностью семейной эпопеи - как "Сага о Форсайтах", "Семья Тибо","Война и мир". Переводы, тиражи, "Оскары", канонизирование профиля Брандо,всенародная любовь - такое дается не кровопролитием и погонями, а прямым иощутимым обращением к каждому, потому что у каждого есть или была семья. Идея семьи проходит в "Крестном отце" целый ряд испытаний. Не толькосюжетных, но и жанровых. Начавшийся с бытописания, этнографии (сицилийской инью-йоркско-итальянской), почти физиологического очерка, "Крестный отец"перерастает затем в трагедию высокого стиля. Семья Корлеоне предстает мощным традиционным явлением - почти как семьяКеннеди: тоже из эмигрантов, католики, слава, власть, деньги, тожечересполосица радости и горя, тоже гибнут лучшие. Они с гордостью несутзвучное имя, храня связи с родиной предков, и не случайно Майкл умирает всвоем обветшалом сицилийском дворце. В "Крестном отце" - драматический семейный конфликт, достойный эпопеи:разрыв между запутанным настоящим, амбициозным будущим и преступным прошлым.Трагедия взвивается все выше, в фильме завершаясь оперой, на фоне которойидет финал последней серии. В палермском "Театро Массимо" - точно выбранная"Сельская честь". Главный предатель гибнет в ложе с отравленным пирожным ворту - любимой сластью жителей сицилийской столицы. Это канолли - цилиндр изслоеного теста с начинкой из сладкой творожной массы; лучшие подают в кафе"Мадзара", где в 1950-е за угловым столиком писал своего "Леопарда"Лампедуза. Канолли из "Мадзары" стоит попробовать даже отравленные. На сцене и в фильме рвутся в клочки шекспировские страсти, и прототипне скрывается: Майкл Корлеоне - современный король Лир. Финал "Крестногоотца", конец эпопеи - это конец семьи. (Совсем другая интонация в фильмах про мафию Мартина Скорсезе: непышная трагедия, а мещанская драма. Персонажи его "Злых улиц" и "Хорошихпарней" - плебеи, которых не назвать героями даже кинокартин. У Скорсезеградус снижен до правды, а значит - поднят до высот мастерства. Но и у неготоже все - в семье.) Сицилийская семья - основа и опора власти. Принцип семьи каксплоченного отряда в тылу врага распространен на вселенную. Своих мало, ачужие - все. Насущная, первостатейная потребность человека - желание приобщения. Такбыло всегда, и "ядра конденсации" существовали во все времена - приход, цех,полк, сословие. Цивилизация, ставящая во главу угла личность, достиглавершин к концу XX века. Но оказалось, личность не очень знает, что ей делатьсо своей свободой. Материальный аспект дела опередил моралъный.Освобожденный человек, не доверяющий больше агрессивному гибельномугосударству, не освободился от решения проблемы "своего". "Свое" - это компания, родня, любимая команда, излюбленный сорт пива. Аад, как сказал Сартр, - это другие. Общественные цели сомнительны, идеалылживы, ценности скомпрометированы. От всего этого так соблазнительноотгородиться бастионами привычек, вещей, мнений. И чем дальше, тем ближе,тем лучше становится "свое". Человека массы Ортега-и-Гассет, выделивосновной психологический мотив, назвал "самодовольным человеком". Онгордится своим стандартным домом, он убежден в правильности своего образажизни, он в восторге от своего окружения - прежде всего потому, что своиживут так же и тем подтверждают правильность его собственного бытия. Кругзамыкается: свои хороши потому, что они свои. К мафии примыкают, как входят в семью: не ради поиска острых ощущений,а ровно наоборот - ради избавления от риска личной ответственности, впоисках покоя и тепла. Домашним уютом веет от округлых итальянцев, вечно перепачканных чем-токрасным: томатным соусом, конечно. Давить - помидоры, резать - чеснок, бить- телятину. Из-за стены - жуткий крик: "Вернись в Сорренто!" Прибежище, убежище, семья. По-русски само слово убедительно. Началовсех начал - семя. Магическое число - семь, ободряющее гарантией численногоперевеса: нас уже семеро, и все одинаковые - семь-я. Торжество простейшегоарифметического действия - сложения. Спокойствие в сплочении: в тесноте да не в обиде, сор из избы невыносить, в коммуналке как-то привычнее. Близость до диффузии, довзаиморастворения, до неразличения, как в пьесах сицилийца Пиранделло. Всесемь - я. Поэт сказал: "Сотри случайные черты, и ты увидишь - мирпрекрасен". Как же прекрасен он станет, если стереть не только случайные, нои любые черты. Сколько в этом умиротворения: смена сезонов, ритм дня-ночи,естественные вехи временного потока - первый снег, седьмое ноября,тринадцатая зарплата. Ничего не страшно, меры приняты: спина к спине у мачтыв кольце врагов. Теплота отношений. Имена уменьшительные: Сонни, Фредди, Тури.Обкатанные шутки, знакомые жесты, привычные словечки: "добре", "лады". Необременительный, без неожиданностей досуг: телевизор, карты -партнеры одни и те же, ни проиграть, ни выиграть невозможно. Отпуск гдепоближе: нечего бабки тратить, тут пляж как в Аркадии. Богобоязненность, конечно: как у отцов и дедов. Буркхардт пишет ополутысячелетней давности: "Случалось, что пастух в ужасе являлся кисповеднику, дабы признаться, что при выделке сыра во время поста ему попалов рот несколько капель молока. Конечно, искушенный в местных нравах духовникпо такому случаю выуживал у крестьянина и признание в том, что он стоварищами часто грабил и убивал путешественников, но только это, как делообычное, не вызывало никаких угрызений совести". Говорят, сейчас по обестороны Карпат чаще всего упоминаемый на исповеди грех - увлечениетелесериалами. Есть и работа. Обычная, не очень интересная, отнимающая массу времени исил. Насилие - суровая неизбежность, вид производственного травматизма.Иногда даже жест отчаяния, скорее досады: человеческого языка не понимают.Выстрел в живот, как рефлекторное движение, как удар кулаком по столу, обугол которого ушибся. Комплекс капризного ребенка, в истерикеопрокидывающего чашку киселя. Красное пятно расплывается по скатерти, постене, по стране. Все, конечно, уладится: все свои. В единении со своими - подчиняешься не логике, а этикету, не разуму, аритуалу. За тобой и за тебя - традиция. В Сицилии, в Палермо, в Корлеоне убеждаешься в том, что ощущается вэтнографических книгах Пьюзо и в эпических фильмах Копполы. Культурапреступления - такая же часть мировой цивилизации, как и культура правосудияили культура одежды. Тем и страшна, оттого и непобедима мафия, что уходиткорнями в пласты истории, что за ней стоят колонизации греков, набегивикингов, походы римлян, нашествия арабов, завоевания французов, высадкиамериканцев. Опыт войны всеми средствами - от выстрела из лупары до законаомерты - это опыт выживания. Строительство своих законов, своего этикета,своей иерархии, своего языка. Основанное на многовековом опыте изучениядушевных и физических потребностей, претензий, порывов, пороков - тонкое иточное знание силы и слабости человека как вида. В Сицилии - живом учебномпособии по всемирной истории - это понимаешь лучше, чем в других местах.Хотя принципы универсальны: культура преступления старше иных культур, иКаин убил Авеля не в Корлеоне. - 154 -ПОРТРЕТ КИРПИЧА
АМСТЕРДАМ - ДЕ ХООХ, ХАРЛЕМ - ХАЛЬСЦВЕТА СВОБОДЫ
"В этом большом городе, где я сейчас нахожусь, где нет никого, кромеменя, кто бы не занимался торговлей, все так озабочены прибылью, что я могбы прожить до конца своих дней, не будучи замеченным никем. Почти каждыйдень я брожу среди шума и суеты великого народа, наслаждаясь той же свободойи покоем, как ты среди своих аллей, и обращаю столько же внимания наокружающих, сколько ты на деревья в лесу и на зверей, которые там пасутся...Где еще в мире все удобства жизни и все мыслимые диковины могут бытьдостижимы так легко, как здесь? В какой еще стране можно найти такую полнуюсвободу?.." В наши дни есть только один город, к которому относятся такие слова -Нью-Йорк. Но это написано в 1631 году. Автор письма к другу - Рене Декарт.Город - Амстердам. Язык не обманывает. Не обманывают слова и названия. Первое имяНью-Йорка - Новый Амстердам. Как давно было сформулировано нынешнее понятие свободы: если тебе нетдела до общества, то обществу нет дела до тебя. Паритетные отношенияличности с народом и государством. Декарт жил на площади Вестермаркт, 6, в хорошем кирпичном доме (к томувремени даже в Новом Амстердаме кирпич сменил дерево как городскойстроительный материал). Место это достопримечательное: в центре площади -церковь Вестеркерк, где похоронен Рембрандт, на северной стороне - домДекарта, на восточной, у берега канала Кайзерсграхт, - монумент жертвамгомофобии, огромный лежащий треугольник из розоватого камня. Амстердам итут, как во многом другом, как в разных социальных, включая сексуальные,свободах - первый. Здесь, в злачном районе на канале Ахтербург, первый музей наркотиков,где среди экспонатов - одежда из марихуаны: износил - выкурил. Несмотря налегальную продажу легких наркотиков, Амстердам не погрузился в клубымарихуанного дыма, как предсказывали противники либерализации. Единственноеместо города, где устойчив характерный запах, - центральная площадь Дам, сконцентрацией свободомыслящей молодежи. Летом полуодетые тела прихотливо -как на пикниках, которые так охотно писал Дирк Хальс, брат прославленногопортретиста, - разбросаны по брусчатке, у подножия Королевского дворца.Дворец, возводившийся как ратуша, выглядит великоватым для Амстердама.Бюргерский город развивался по-бюргерски, а не по-монаршьи и непо-аристократически. Редкие дворцы кажутся здесь доставленными извне.Амстердам - это увенчанный фигурным фронтоном дом на берегу канала в триокна шириной и четыре этажа высотой. В Нью-Йорке таких домов осталось полторы коротких улицы в даунтауне.Мысленный возврат к бывшему Новому Амстердаму - не только из-за неслучайнойстыковки названий, но, прежде всего, из-за того чувства, которое запечатленов декартовском пассаже. По колористической гамме, по многообразиюпротивоположных эмоций, по ощущению неслыханной и невиданной (буквально -ушами и глазами) свободы к Нью-Йорку ближе всех других городов - Амстердам.Парабола эта, перекинутая через четыре столетия, стала явной в последнеевремя. Любовь к "малым голландцам", длящаяся с ранней юности по сей день изаочно распространенная на всю страну и весь народ, побудила меня свойпервый авиабилет из Нью-Йорка в свой первый отпуск купить именно доАмстердама. Тогда, в 79-м, я увидел то, что хотел и что ждал увидеть. Теперь изменилось так много, что совсем прежними остались толькокартины. С возрастом устанавливаешь некий баланс - пристально вглядываясь вхолсты и в человеческие лица, внимательно вслушиваясь в звуки музыки и влюдские голоса, вдумчиво погружаясь в печатные буквы и в произнесенныеслова. Равновесие, в общем, достигается: жизнь неизмеримо увлекательнее,искусство безмерно надежнее. Веласкес, Малер, Аристофан - не подводят. Неподводят голландцы. Казалось, так же не могут подвести и дома - из того же кирпича, которыйизображали голландские гении, зачисленные в какой-то низший разряд эпитетом"малые", хотя за потешную сценку Терборха, или церковный интерьер Санредама,или зимний пейзаж Аверкампа с конькобежцами, где на переднем плане вмерзшаяв лед лодка, не жалко отдать всего... (имя проставить). Кирпич - главное вголландском городском пейзаже. Это четко осознавали Ян Вермеер и Питер деХоох - настолько не "малые", что великие живописцы. Они вырисовываликирпичную кладку, как Репин - лица членов Государственного совета.Тщательность голландцев тут настолько дотошна и артистична, что однойверностью детали ее не объяснить. Похоже, они видели в кирпиче многослойнуюметафору, к чему этот рукотворный камень, во множестве сложенный в твердь, -располагает. Особенно, когда он красный - как в Амстердаме, как вСтокгольме, как в похожей на старый Амстердам и старый Стокгольм старойРиге. В ратуше шведской столицы есть зал, который именуется Голубым, хотя онкрасный. Именно в нем расставляются столы для нобелевских банкетов, и это,разумеется, важнее названия. Но элементарный здравый смысл побуждаетпоинтересоваться, и в ответ узнаешь, что архитектор задумал здесьоштукатурить и покрасить стены в голубой цвет, но его смутило совершенствополуфабриката - красной кирпичной кладки. В результате было решенообработать каждый кирпич в отдельности - оббить индивидуально. Такимобразом, банкетный зал стокгольмской ратуши - портретная галерея кирпичей.Как та, созданная сотнями "малых голландцев", которые даже не прикидывались,что на самом-то деле творят духовку и нетленку: для них кирпич был не фоном,но объектом. Выражение "морда кирпича просит" в Голландии возникнуть немогло - здесь оно звучит тавтологией. Я возвращаюсь к своей первоначальной порочной мысли: дома не могутподвести. Оказалось, что требуется уточнение - не подвели стены. Затоизменились амстердамские окна. Попросту говоря, их не стало. Помню, как поразили меня в голландских городах промытые - безновомодных фокусов, одним надежным раствором нашатыря - до отсутствияматериальности стекла, сквозь которые видны были квартиры: насквозь. То естьты шел вдоль канала с одной стороны, а с другой - вдоль чужих частныхжизней, распахнутых к тебе. За большими окнами пристойно одетые люди занятынезатейливыми домашними делами, сквозь раскрытые двери комнаты виденкоридор, угол кухни и дальше, за задним окном, - дворик. Все это осталось - но в Харлеме, Лейдене, Дельфте. Или почти вАмстердаме - но все же почти: в пригородах. Возле домов гуси, стриженыеовцы, лошади - на дальнем фоне огромного крытого стадиона "Аякс". Не декоративные, а работающие ветряные мельницы. Мельница в голландскихпейзажах - вероятно, и аллегория таинства евхаристии, и напоминание омногоступенчатом освоении мира. Но еще вероятнее - недостающая плоскойстране вертикаль. Дерево растет само, а мельница посажена и выращеначеловеческими руками - как и вертикаль собора, которую тоже так любили этихудожники. В сумерках детали стираются, асфальтированная дорога становится дорогойпросто, исчезают антенны и притулившиеся у домов автомобили - и делаетсяясно, что все это ты уже видел на холстах Рейсдаля или Гоббемы. Потом фарытвоей машины выхватывают фасад дома на повороте, и убеждаешься окончательно:под крышей выложенная кирпичной кладкой дата - 1646. Никакой штукатурки.Каждый кирпич каждые два года тщательно вычищается пескоструем. За стеклом мелькают телеблики, спиной к улице сидят персонажи картинXVII века, так же читают, только газеты и пестрые журналы, а не толстыебогослужебные книги. В этих домах - те самые окна, которые писал де Хоох,которые сейчас занавесились в центре Амстердама, а в других странах такихникогда и не было. В столице эта жизнь спряталась. Расход на тюль сравнялся с расходом нанашатырь, который старожилам впору теперь нюхать, глядя на улицы и площадигорода. Тюлевые занавеси задергивались по мере того, как раздвигалсязанавес, за которым таились иные миры. России и Восточной Европы в северном королевстве еще сравнительнонемного. Но наступление "третьего мира" идет широким потоком. Сеявшие победыдержавы расползались империями по всему свету и теперь пожинают своеколониальное прошлое. Это ощущается и в маленькой Голландии, хотя от прежнихогромных владений не осталось ничего, а от владычества над Индонезией -Нидерландской Индией (у меня в детстве была такая марка) - только обилиересторанов с рийстафелем, который произвел на меня сильное впечатление многолет назад. Сейчас два десятка плошек с разными продуктами примерноодинакового вкуса, со схожими пряностями, скорее утомили. Здесь утешение гурмана - селедка, первый бочонок которой каждый новыйсезон торжественно подносят королеве. Селедка продается в ларьках на улице,словно хот-дог, и настоящий любитель ест ее без хлеба и лука, простоподнимая двойное очищенное филе за хвост и запрокидывая голову, как горнист."Откуда такая нежность?" - не о том ли спросил поэт. Будучи кореннымрижанином, я кое-что понимаю в этом продукте и могу сказать, что из всехморских богатств - и шире: достижений цивилизации - по изысканности вкусатолько норвежская малосольная лососина и каспийская севрюга горячегокопчения могут встать рядом с голландской молодой селедкой. Это тема дляотдельной большой статьи, может быть, книги, хорошо бы - многотомной, и яеще напишу ее, когда вырасту. Но поскольку ларьки с молодой селедкой и угремфункционируют только до шести, то вечерами можно без помех предаватьсясозерцанию. И - сравнивать. Амстердам преобразился колористически. Например, квартал "красныхфонарей". Вернее сказать - "розовых витрин": девушки стоят в большихп