В СТОРОНУ РАЯ
БАРСЕЛОНА - ГАУДИ, САНТЬЯГО-ДЕ-КОМПОСТЕЛА - БУНЮЭЛЬПУТЬ НАВЕРХ
Барселона - одно из самых убедительных подтверждений нового (а на делевозврата старого, средневекового) феномена: современная Европа все более иболее состоит не из стран, а из городов. Барселона обособлена в Испании, и, планируя путешествие, ее легче илогичнее связать с югом Франции, чем с Севильей или Мадридом. Взять хотьзвучание языка, которое ближе к португальскому, провансальскому и дажефранцузскому, чем к испанскому: все эти "ж" вместо "х". В такси стараешься произнести по-каталонски: "Пласа де л'Анжел", нотаксист сухо уточняет: "Пласа дель Анхель". В подтексте остается: раз тыиностранец, то уж упражняйся только в испанском, а наш язык не трогай.Гордыня, да и удобство: здесь испанский - lingua franca. Так узбек перейдетна русский, если американец начнет в Бухаре коряво объясняться по-узбекски. Отношение каталонцев к Андалусии и Кастилии - то, с чем сталкиваешьсяочень быстро, стоит сунуть нос не только в музей. Свернув в переулок,оказываешься в старом городе, уникальность которого в том, что это - толькоXIV век, золотой век Барселоны, после которого наступил сразу девятнадцатый.Графы Барселонские, ставшие королями Арагона, к XIV столетию захватилиСицилию, Корсику, Сардинию, взяли Константинополь и Афины. Каталония жилапросвещенно и богато. Но следующий период процветания наступил черезполтысячелетия. Однако именно с той давней поры у самих каталонцев осталосьпредставление о себе как о нации интеллектуалов и первооткрывателей.Самосознание, которое определило жизнь Каталонии и ее столицы. Старый город, состоящий из мощных зданий, предвестий сегодняшнейБарселоны, за ненадобностью не перестраивался, но не одряхлел - онназывается здесь "Готический квартал". В Баррио Готико нет ощущения покоя и тихой безопасности - обычного длязаконсервированного исторического центра. Такое нечасто, но встречается: вСиракузах, в Бордо, в Неаполе. На прелестной, в платанах и фонарях работыГауди (его первый казенный заказ - фонари изящные, но довольно обычные),квадратной Пласа Реаль спокойно не посидишь - денег как минимум попросят, амогут и потребовать. Хотя цыгане и арабы - принадлежность Гранады, Севильи,Малаги, но они и тут в обилии. Кроме того, есть другое. "Здесь живутиммигранты", - сказал как-то мой провожатый Рикардо, и я удивился: не вНью-Йорке же мы. "Какие иммигранты? - Ну, из Андалусии, из Мурсии". Такие районы считаются неблагополучными - удобный все-таки термин,существующий во многих языках, мягкий. Неблагополучный подросток - этокоторый школу поджег и пытался учительницу изнасиловать. Есть в Барселоне места, куда вечерами вообще никто не заходит. ТаковБаррио Чино - "китайский квартал", но китайцев там нет, есть шпана ипроститутки. Здесь жил с бомжами Жан Жене и об этом написал "Дневник вора".Он попал сюда во времена злачного расцвета, в 30-е. После войны за порядоквзялся Франко, который в 56-м запретил в стране проституцию. Тоталитаризм всегда пытается регулировать сексуальные отношения каксамое непосредственное проявление свободы личности (вспомним Оруэлла).Похоже, Франко ничего очень ощутимого не удалось, но вот Сталин добился кудабольших успехов. Флер целомудрия, наброшенный на огромную странусоцреализмом - литературой и особенно кино, - воспринимался реальностью.Даже на излете сталинской поэтики простой половой акт требовал не толькосерьезных эмоционально-идеологических обоснований, но и мотивирующихобстоятельств. Так, героиня фильма "Летят журавли" отдается под громБетховена, пробивающийся сквозь гром бомбежки. Предложение и спроснаходились в гармонии. Читатель-зритель чего ждал от героев, то и видел.Чистота, способная опрокинуть демографический баланс, будь она правдой,распространялась и на обычные отношения - о прочем говорить не приходится.На сегодняшний взгляд картина "Два бойца" изумляет открытыми признаниями влюбви (дословно в любви, а не дружбе), которыми все время обмениваютсяАндреев с Бернесом, и диссонирующим вмешательством женщины ("Знаешь, как яее люблю? Ну, почти как тебя!"). Но густой гомосексуальный колорит фильма невоспринимался современниками: не то у них было устройство хрусталика. Не углубляясь в эту бездонную тему, стоит заметить: советское искусствоесть торжество искусства. Единственный раз в истории - на долгий период набольшом пространстве - силой художества была создана подлинно существующаяпараллельная реальность. В ней жили люди, мы знаем их, мы любим их, мы самиво многом такие. Нормальное отвлечение мысли в городе Антонио Гауди, замах которого былеще дерзновенней - он дублировал не социум, а природу. Но вернемся к неблагополучным слоям населения. В другой раз, когда япоинтересовался, где тут мой любимый бой быков, Рикардо, сдерживаябрезгливость, холодно заметил: "Туда ходят только иммигранты". На юг Испании Барселона смотрит сверху вниз - это ясно. Куда сложнее сМадридом. Собственно, вся истории Каталонии - история соперничества сКастилией. Барселонцам нравилось считать себя ближе к Европе, чем к Кастилии,нравилось называть себя "северным городом", хотя на своем 41-м градусе ониюжнее Вальядолида или Бургоса. Было время, когда Барселона уходила в отрыв,разбогатев во второй половине XIX века, дав толчок многообразнымхудожественным талантам. Многие из тех, кем славна Испания XX столетия,пришли отсюда - кроме писателей, разумеется: им неоткуда было взяться, кольлитературный каталонский только-только возродился. Но остальные имена у всехв памяти: Гауди, Миро, Дали, Пикассо, Касальс. Барселона уходила в отрыв, ноне ушла, осталась провинцией - пышной, претенциозной, богатой, - нопровинцией. Был еще взлет после смерти Франко, и в конце 70-х - начале 80-хза артистической карьерой испанец ехал в Барселону, но сейчас, как и за всемпрочим, - в Мадрид. Комплекс обиды и неполноценности силен, однако по-настоящему неплодотворен. На нем возможны взлеты, но долговечен лишь позитивный пафос. Стех пор как полтысячи лет назад двор покинул этот город, чтобы осесть вМадриде, - возник образ Барселоны-"вдовы". Имперская столица лишиласьимперской судьбы. Остальное мы знаем по грустному примеруЛенинграда-Петербурга. Барселона продолжает настаивать на своей культурной исключительности -иногда забавно. Я попал на местный праздник покровителя города - св.Георгия, по-здешнему Сант Жорди. Всюду драконы - город похож на"Джурасик-парк", а на ратушной площади - главный дракон с человеческимлицом, как пражский социализм. Но почему-то в этот день - повсеместнаяинтеллигентная торговля книгами, хотя Жорди был, как помнится, солдатом.Торгуют еще цветами с бесчисленных лотков. В день Сант Жорди дажеполицейский с розой, правда, без книги - может, книга у него уже есть? На Пласа дель Рей - кукольный спектакль: целый выводок марионеток скарикатурными большими носами. Я думал, евреи, нет - кастильцы, мадриленьос:ленивые, наглые. Шоу идет под хохот. Мадриленьос тоже не молчат: барселонцы - самодовольные, ограниченные,скупые; "типичный каталонец" интересуется прежде всего деньгами, а недуховностью - и в испанском есть такое патриотическое слово. По случаю праздника возле кафедрала танцуют сардану. Этот танец тожеставится в упрек - за его монотонность и расчисленность. Кастильцы говорят,что каталонцы даже когда танцуют - подсчитывают. Сардана в самом деле неискрометное зрелище, не фламенко и не севильяна, но в скупости мелодии иминималистском рисунке ощущаешь древность и подлинность - что сохранилось,может, как раз потому, что никому неохота было этот танец преобразовывать. Сардану держали под негласным запретом при кастильском засилии временФранко, и диссидентский оттенок есть до сих пор: по крайней мере, старики втолпе лихо прихлопывают и со значением подпевают. В знак сопротивления и национального возрождения возводится при желаниивсе. В Барселоне только недавно перестали переименовывать улицы. Плюс кистории - лингвистика: как на Украине. Вообще, продолжая цепь аналогий:соотношение языков и социально-политическое его значение хорошо знакомо поколлизии "русский - украинский". В городе меняли то каталонские названияулиц на испанские, то испанские на каталонские, то и вовсе: улицу МаркаАнтония переименовали в улицу Марка Аврелия. Никак философы у власти. Этокак в Москве пивной завод Бадаева стал бы пивным заводом Бердяева. Колоссальный социокультурный фактор тут - футбол, точнее - клуб"Барселона". В период франкистских репрессий его победы воспринималисьполитическими. (И еще - это был и есть самый прямой путь адаптациииммигрантов из Андалусии и прочих мест: становиться болельщиками "Барсы".)Так лучшей "русской" командой было киевское "Динамо". Конечно", "Барселоне",лишь однажды за годы Франко попавшей в финал Кубка европейских чемпионов,трудно было тягаться в славе с его шестикратным обладателем - мадридским"Реалом". Но все же в 1939-1975 годах "Барса" восемь раз выигрываланациональный чемпионат и девять раз - кубок страны. А значит - семнадцатьраз каталонец побеждал кастильца. Документальный факт: когда умер Франко, в барселонских магазинахкончилось шампанское. Но главное, в чем утверждалась Барселона, была ее архитектура,градостроительство. И, за исключением средневековых кварталов, мало на светегородов столь гармоничных. Разве что российские - построенные разом поединому плану: Петербург, Комсомольск-на-Амуре, Минск. Великие и прекрасныегорода Европы - Париж, Рим, Лондон - распадаются на отдельные образы ивпечатления. Барселона же - не уступая им в классе - цельна, совершенна иобтекаема: как яйцо. Впервые я оказался там в начале 80-х. Наша компания спустилась сПиренеев, из Андорры, довольно безобразной маленькой страны, говорящейпо-каталонски. Дикая часть этого государства (государство - тридцать четыретысячи населения!) представляет собой горы, покрытые редким лесом и ещеболее редкими овцами; цивилизованная - похожа на Брайтон-Бич в субботу: однабольшая шумная торговая улица. На эту улицу съезжаются французы и испанцы запокупками: какие-то фокусы с пошлиной ведут к невероятной дешевизне.Запомнились бесчисленные магазины электроники и - без доброго слова все-такине обойтись - баснословно дешевый алкоголь. До сих пор стоит перед глазамиконьяк за доллар. Из такой эклектики, смеси древней патриархальности с самым современнымпотребительством, попадаешь в нечто сотворенное будто раз и навсегда. Первоевпечатление подтверждается через годы, на уже ином опыте. Этот город берет взахват, втягивает, как воронка, как вбирают человека объемы Гауди. Широкиеулицы, округлые площади, бульвары с волнистыми домами невиданного облика -будто опустились на эту землю одновременно, по мановению одной руки.Собственно, так почти и есть. Антонио Гауди оставил по себе восемнадцать сооружений. Все - в Испании,четырнадцать из них - в Каталонии, из них двенадцать - в Барселоне. Он почтине покидал свой город и свою провинцию, за пределами страны бывал, кажется,лишь во Франции и Марокко, отказывался говорить по-испански, идя даже на то,чтобы объясняться с рабочими через переводчика. Кстати, ударение в егофамилии - на последнем слоге: каталонский звучит по-французски. Двенадцать работ на большой город. Не много, но Гауди сфокусировалстандарты, задал уровень. Определил стиль. В данном случае речь даже не остиле арт-нуво (или модерн - в России, или югендштиль - в Германии, илилиберти - в Италии), выдающимся мастером которого был Гауди, а то, что онпоказал: дома, парки, церкви можно не строить, а ваять. Архитектура как скульптура, зодчество как ваяние - вот что такое Гауди. Плавность, гладкость, обтекаемость, отсутствие прямых линий и острыхуглов, яркие цвета и аппликации - все, что характерно для архитектурыарт-нуво, - Гауди словно одухотворил: его дома не воспринимаютсяконструкциями. Снаружи кажется, что жить там - как Гаврошу в слоне, но внутри вполнеуютно, я бывал. Даже чересчур. В тесный лифт Каса Батло, надивившись на окнав виде человеческих черепов ("Не влезай - убьет!"), помещаешься, как вскафандр. В интерьерах Гауди - ощущение собственной угловатости. Тольколежать представляется естественным. Может быть, лежать - это вообщеестественное состояние: растечься и заполнить округлости, особенно если естьчему растечься. Сталактитами стекают - а не высятся - дома Гауди. Занятно, чтоединственную премию в жизни он получил за самое обычное из своих зданий -Каса Кальвет: мимо него, во всяком случае, можно пройти не ахнув. С другимине получается: так на Пассейг де Грасиа, напротив Каса Мила, вечно стоит,разинув рот, толпа. Иначе и не взглянешь на эту семиэтажную жилую скалу, будто изъеденнуюветрами и временем, волнами растущую вдоль бульвара и поперечной Карьер деПровенса. Ни одной прямой линии! Пока рот раскрыт, торопливо ищешь сравнения: этот дом надо срочнокуда-то занести, классифицировать, найти клеточку в картине мира, иначепоедет крыша. Крыша Каса Мила - отдельный аттракцион: трубы, вентиляторы,лестничные выходы - все даже не биоморфное, а антропоморфное. Не тосредневековые рыцари, не то арабские женщины в чадрах, не то звездные воиныиз фильмов Лукаса, не то все-таки монахи в капюшонах - что ближе к образунеистово набожного Гауди. Веет триллером. Прообраз общего облика Каса Мила обнаруживается: Гауди если некопировал Монсерратские горы, то сочинял фантазию на их тему. В Монсеррат изБарселоны выезжаешь ранним утром, неуклонно забираясь все выше. Приезжаешь,когда все еще в дымке, и перед тобой монастырь как монастырь, где возлеторгуют вкусным творогом и всегда вкусным монастырским медом, а внутричудотворная "Черная Мадонна". Но выходишь в совершенно другое место: будтоперемещаешься в иконный фон. Туман сошел, и вокруг оказываются огромные,причудливо закругленные горы, похожие на толпу сидящих, стоящих, лежащихвповалку голых - высоких и толстых - людей. Торчат их колени, плечи, головы,пальцы. Толстяки-нудисты взяли в кольцо монастырские здания, всего час назадказавшиеся большими, а теперь - избушками в горах. В двух кварталах от Каса Мила, на углу Карьер Валенсия - цепочка совсеминых ассоциаций. В отеле "Мажестик" в начале гражданской войны былаштаб-квартира Антонова-Овсеенко, сюда шли приказы из Москвы. Участие СССР в схватке Республики и Франко, барселонская расправакоммунистов с анархистами, да и вся эта война в целом - требуют объективногоописания, на которое чем дальше, тем труднее надеяться. Несомненноправдивая, но написанная по горячим впечатлениям, оруэлловская книга "ПамятиКаталонии" - на удивление хаотична и даже бестолкова, точность ипрозрачность стиля Оруэлла-эссеиста куда-то исчезают. Понятно куда - врастерянность и отчаяние. Череда предательств и преступлений сбивает с толкуочевидца. А нынешнему историку не перешагнуть через табу. Есть такиенеприкасаемые темы в новейшей истории: запретная из-за болезненного чувствапатриотизма и памяти о миллионах жертв правда о советских партизанах;священная для европейской интеллигенции, овеянная образом интербригад(последний раз призыв "возьмемся за руки, друзья" сработал) испанскаятрагедия. Когда в 88-м на окраине Барселоны открывали статую "Давид и Голиаф" - впамять интербригад - мэр поехал на церемонию только после долгих уговоров, ажурналисты были разные, но не местные. Об этом говорить не принято. У городаполно других забот, но никуда не деться от того, что боевое прошлое имеетпрямое отношение к нынешнему облику Барселоны. Придавленность каталонцев кастильской властью искала и находила выход.Впервые ученики Бакунина появились здесь еще при его жизни, а в началеследующего века в полусотнях специальных школ Барселоны тысячам слушателей,среди которых был Сальвадор Дали, преподавались принципы анархизма. В жуткойжажде первенства (лучше всех, хуже всех, не важно, лишь бы "мы - всех")Россия помнит своих бомбистов, но Питеру и Москве далеко до Каталонии. В1919-1923 годах здесь было 700 политических терактов - то есть практическикаждый второй день в течение четырех лет. Анархисты любили это делать втеатрах, лучше в оперных - и тут форма исчерпывает содержание. Радикальность барселонцев проявилась в анархизме низов так же, как вмодернизме верхов. И те и другие перекраивали мир, стремясь к прекрасному иновому - одни за деньги, другие за так. Ломать не строить, но все же деньги- как вообще в истории - победили. Революции остались в учебниках, здания -на улицах. В те же годы, когда в Барселоне бакунинские кружки объясняли порочностьгосударства, местные богачи - новые каталонские - утирали нос государству(читай - Кастилии), перестраивая город с невиданным размахом. Двестикилометров новых улиц, стройно размеченных на кварталы по сто тринадцатьметров в длину. Названия главных магистралей пришли с чертежа: АвенидаПараллель, Авенида Диагональ. Должно быть, барселонские школьники успеваютпо геометрии. Кварталы этой Барселоны - со срезанными углами. Сначала кажется, чтотаково остроумное изобретение для удобства парковки, но это придумано заполвека до века автомобильного. Барселонская тяга к отсеканию угловоказалась провидческой: перекресток вмещает на треть больше машин, чем вдругих городах. В новых кварталах заурядные дома чередуются со зданиями, украшеннымицветным стеклом, пестрой плиткой, гнутым железом, орнаментом из ландышей инимф. Тут развернулись предшественники, современники, последователи Гауди. Около тысячи зданий арт-нуво и его извивов в Барселоне, полтораста изних - экскурсионных. В сотнях лавок - интерьеры арт-нуво, в которыхзамечательно выглядят платья, книги, свисающие окорока. Сам термин, кстати,не искусствоведческий, а торговый - от названия магазина Maison de l'artnouveau. Арт-нуво - нуво-риши. Каталония была богата на стыке веков, имеценатство здесь считалось патриотичным. Морозов и Щукин скупали Матисса, апатрон Гауди, разбогатевший в Америке, ставший бароном, потом графом,обожатель Вагнера, Эусебио Гуэль давал заработать своим. Гуэлей помельчебыло множество, и огромные деньги уходили на диковинные замыслы художников(чем в Испании после церковных заказов Эль Греко вряд ли удивишь). Взрывы, газы, трупы Первой мировой поставили под сомнение гармоничнуюплавность арт-нуво. В 20-е можно говорить о его полном упадке, ипарадоксалист Дали защищал стиль как "исключительно творческий дурной вкус"- как раз в это время они с Бунюэлем изысканно резали бритвой глаз в фильме"Андалусский пес". А Бунюэль в мемуарах пишет об отцовском доме,обставленном и украшенном "в стиле эпохи, который сегодня именуется "дурнымвкусом" в истории искусства и самым известным представителем которого вИспании был каталонец Гауди". Возрождение арт-нуво началось в 60-е - как реакция на функциональнуюпрямоугольность 50-х (которая в нашем отечестве появилась на десятилетиепозже: как и все в СССР, перемены в архитектуре соотносились с фактамибиографии Сталина). К тому же психоделика контркультуры, по определениюбиоморфная, вписалась в изгибы арт-нуво, "дети цветов" - в цветочныйорнамент. Барселона пришла к этой моде полностью готовой. Ее облик сложился кначалу века и теперь уже неизменен. То есть что-то произошло: например,главная улица - очаровательный променад Рамблас, где торгуют цветами,картинами и певчими птицами, - упирается в Пласа Каталунья, уставленнуюуродливыми коробками банков. Но ничего кардинального не случилось: Барселонауспела обновиться до вмешательства XX века. Я видел план перестройки городапо проекту Корбюзье. Ему, к счастью, не дали изуродовать Париж в 20-е;Барселону в 30-е выручила гражданская война - вот, наверное, ее единственныйплюс; но до Марселя он все-таки в 50-е добрался. "У Корбюзье то общее сЛюфтваффе, / что оба потрудились от души / над переменой облика Европы. /Что позабудут в ярости циклопы, / то трезво завершат карандаши" (Бродский). Другой конец Рамблас подходит к морю, увенчиваясь 50-метровой статуейКолумба, - вечная ирония: именно с открытием Америки Барселона стала терятьсвой портовый статус, уступив заморскую торговлю Севилье и Кадису. Зато историческая справедливость в том, что море здесь не вписано вгород - как обычно не вписаны реки в англоязычные города. Этому стоило быпосвятить отдельное эссе, а еще лучше, чтобы кто-то другой занялсяисследованием - как сосуществуют города с реками, на которых стоят.Окажется, что Вислу можно никогда не увидать в Варшаве, а Прага немыслимабез Влтавы. Сена органично вплетена в Париж, Арно - во Флоренцию, Тибр - вРим, но Темза в Лондоне, или Гудзон в Нью-Йорке, или Миссисипи в НовомОрлеане - живут сами по себе. Барселона все более отчуждается от моря. Впервые приехав сюда, я сразупопал в Барселонету - припортовый район, который сейчас сильно преобразился.Тогда прямо у козловых кранов начинался пляж, а на нем - десятки кабачков,где к концу обеда кресло под тобой уходило в песок, где я узнал, что такоесарсуэла и паэлья марискада, и выучил первые каталонские слова: названияморских тварей, входящих в эти блюда. Сейчас здесь нечто помпезное, дорогое,невкусное, урбанистическое. Прелесть Барселоны - как раз в том, что ее дома притворяютсяне-городом. "В природе нет прямых линий", "природа не бывает одноцветной", -любил повторять Гауди. Оттого у него все так плавно и пестро - весеннийландшафт, что ли, в котором лишь угадывается жесткая готическая основа. В Барселоне, переживавшей тяжелый упадок с XV по XIX век, не играливажной роли ни ренессанс, ни барокко, и каталонские архитекторы естественнымпутем обратились к готике. Двадцатишестилетний Гауди ездил за Пиренеисмотреть, как французы восстанавливают Каркасон. Но там - именнореставрация: по Каркасону ходишь, будто попал под обложку Шарля Перро. Там имагазины под стать - сплошь сувениры и баловство, за штанами или телевизоромнадо ехать в новые районы на автобусе, и даже странно, что в этом кукольномгороде подают настоящую еду. Деньги берут точно настоящие. Не оттуда ли вынес Гауди непреходящее до глубокой старости ребячество,которое радует, но и пугает и настораживает. Как младенческие коллажидадаистов, как детские стихи Хармса, как веселенькие рисунки Дюбуффе.Плавность форм и яркость красок - в этом перекликаются сюрреалисты с Гауди. Такова крыша Дворца Гуэль - игровая площадка: радостная майолика ипечные трубы, как дымковская игрушка. Во дворце сейчас школа драматическогоискусства, можно себе представить, какие драмы разыгрываются в такихдекорациях. Одна из главных достопримечательностей Барселоны - созданный Гауди наденьги все того же патрона - Парк Гуэль. Павильоны в виде холмов, гроты ипещеры, фигуры диковинных нестрашных монстров, каменные пальмы. Целый лесколонн, где бетонные деревья стоят, как пьяная компания, и начинаеткружиться голова, а выпивши, точно заблудишься - нарушается вся идеядетского садика, где так хорошо было вечерами разливать в беседках ипесочницах. Длинная волна одной вьющейся на сотни метров скамьи с мозаикойиз разноцветного битого стекла, абсолютно разная в разное время дня и присмене погоды. "Архитектура, - говорил Гауди, - есть распределение света". Тезис, содной стороны, чисто профессиональный и потому парадоксальный для профана(как дефиниция моста - "сооружение для пропуска воды"). С другой стороны -совершенно религиозная мысль о том, что человеку дано лишь выноситьплоскости и объемы на божий свет. Все, что делал Гауди, так или иначе окрашено его глубокой набожностью.Даже экологический принцип использования отходов - на украшение шли битыебутылки, каменная крошка, осколки керамики: в природе лишнего не бывает. Образ жизни - аскет, едва ли не оборванец, вегетарианец, постник.Правда, отказ от мяса и долгие одинокие прогулки ему прописали врачи еще вранней юности. (Так - и так тоже - рациональная наука подталкивает ковсяческой трансцендентности.) Был короткий период общепринятойреспектабельности - когда в тридцать один год Гауди возглавил строительствособора Саграда Фамилия, Святого Семейства: стал прилично одеваться, сидеть вкафе, ходить в театр. Но недолго. К концу Великого поста он почти совершенноотказывался от еды и в эти дни не мог даже ходить на работу. Как-то к немупришли и застали короля арт-нуво прикрытым старым пальто под свисающими состен обоями. О странностях его - множество свидетельств. Известно, что Гауди нелюбил людей в очках. Что это? Неприязнь к наглядному наглому исправлениюБожьего промысла о человеке? В 1906-м Гауди поселился в павильоне Парка Гуэль. Кельи, уставленныедиковинной мебелью его собственной конструкции, - жилье не простоотшельника, но отшельника-эстета. Отсюда этому женоненавистнику легко былоспугивать парочки в своем Парке Гуэль. Может, поэтому он и устроил тамгигантскую - но одну! - скамейку. На такой уж точно - какие вздохи. Возле Парка Гуэль - психиатрическая больница, на здешнем жаргоне -Cottolenge, что-то вроде дурдома. Дурдом предельно рационален, с прямымилиниями и углами, что создает чудный фон для закругленного безумия Гауди. Барселона пустила в свет еще одного художника-смельчака. В этом городеМиро выглядит комментарием к Гауди: следующий шаг от жизнеподобных форм кпятнам с намеком на жизнь. Миро сделал постер футбольной команды"Барселона", а главное - рекламу банков. Миро повсюду. И это - триумфэлитарного искусства, заставившего признать себя массовым. Так разошелся пообоям Матисс, а Вивальди - по приемным дантистов. Миро перебрался на шарфы икружки - и сделался своим. Гауди остался штучным - и странным. Или -детским. Его здания беспокоят - восхищая или раздражая. Особенно - одно из самыхзагадочных сооружений в мире: собор Саграда Фамилия, над которым Гаудиработал 43 года. Фирменный знак Барселоны. Загадка этого шедевра - внезавершенности. Мало того, что Гауди начал его строить в 1883 году и не закончил ксвоей смерти в 1926, но он не достроен и сейчас. Между первым и последниммоими посещениями Барселоны прошло полтора десятка лет. Внутри СвятогоСемейства возник музейчик, добавился еще один сувенирный ларек, воздвигсянарядный алый механизм строительного назначения, разрослись канареечныелеса, в соседнем сквере раскинулся луна-парк. Люди в нарядных касках всевремя стучат, рядом со шпилями торчат стрелы кранов, на голову вдругсыплется известка. Никаких архитектурных изменений я не заметил. Все правильно: полное название церкви - Искупительный храм СвятогоСемейства. В самой идее - незаконченность; так жизнь - нескончаемоепаломничество. Финиш - смерть. Пока строится храм, Барселона искупает грехи. Конечно, Фрейд в два счета объяснил бы нежелание своего обходившегосябез женщин ровесника заканчивать каменные фаллосы: как объясняетсяфрейдистской доктриной монашеское погружение в молитву, ведущую - но впринципе не приводящую! - к совершенству. По замыслу Саграда Фамилия должна быть вдвое больше Сан-Марко, надвадцать метров выше Святого Петра. Может, и будет. Кажется, для Гауди это всамом деле было не важно. Если хоть как-то верна банальность "архитектура -застывшая музыка", то его собор - застывший джаз. Аранжировка, обыгрыш,развитие мелодии, фантазия на тему готики. Он строил не по чертежам, а поэскизам и макетам, которые наскоро делал тут же, импровизируя прямо настроительной площадке. Поэтому, когда в 36-м анархисты, расстрелявшие тем летом в Каталониидесятки священников и разгромившие десятки церквей, сожгли мастерские Гауди,- это остановило строительство на двадцать лет. Складывались по кусочкамнаброски, оставшиеся у помощников, разыскивались фотографии макетов. Из двенадцати задуманных башен со шпилями в виде разноцветныхепископских митр при жизни архитектора воздвиглись только три. Один епископспросил Гауди, почему он так беспокоится об отделке шпилей, ведь никто неувидит их. "Монсеньор, - ответил Гауди, - их будут разглядывать ангелы". Его ангелы - особые: без крыльев. Неожиданное рацио истового католика:Гауди считал, что на канонических ангельских крыльях не взлететь. Есть в теологии раздел "аэродинамика"? Саграда Фамилия густо населена: прирожденный скульптор, Гауди разместилна порталах и стенах множество фигур. Для них позировали непрофессиональныенатурщики: Христа Гауди лепил с 33-летнего рабочего, смотритель стал Иудой,пастух - Пилатом, внук знакомого - Младенцем Иисусом, уличный бродяга -царем Соломоном, римским солдатом - бармен из Таррагоны с шестью пальцами наноге, в чем любой турист может убедиться. Полно животных: зверей, птиц,насекомых. Улитки - в точности как в ресторане "Лос Караколес" на КарьерЭскудельерос (уже музыка), где водная нечисть представлена в полномвеликолепии. Караколес - это и есть морские улитки в чесночно-петрушечномсоусе. Впрочем, Гауди этого отступления не понял бы. В последние годы он жил на стройке Саграда Фамилия. Тут же съедал чтопопало, до шести-семи работал, потом шел пешком по заведенному пути (япрошел: это добрый час для старика) - пересекая Диагональ, по Пассейг деСант-Жоан, сворачивая в Баррио Готико. Минуя кафедрал - в маленькую церковьСант-Фелип Нери, на вечернюю службу. Маршрут был нарушен лишь однажды: 7 июня 1926 года 74-летнего Гаудисбил трамвай на углу Карьер Байлен и Гран-Виа-де-лес-Кортс-Каталанес(топография - уже эпитафия). Он бы выжил, но таксисты долго отказывалисьподбирать дурно одетого бродягу. Гауди не любил фотографироваться, ателевидение еще не изобрели. Были времена, когда знаменитость могли не знатьв лицо, и величайший барселонец умер через три дня в больнице Санта-Крус,оставив по себе два памятника - незавершаемый храм и совершенный город. Но вот что странно, что осознаешь лишь погодя: слишком большоеприродоподобие в больших количествах - смущает. И город Малевича - Нью-Йорк- кажется "нормальнее". Нельзя слишком одушевлять неодушевленное. Тутнабожность Гауди переходит в мистический экстаз на грани ереси. Он не строил, а выращивал свои здания. А воспроизводить природурукотворно, успешно соперничать с ней - нельзя. Не велено. И то, что АнтониоГауди это могло удаваться с такой дикой растительной силой, - ничего недоказывает. Точнее, доказывает именно невозможность подобных попыток.Творения Гауди порождают в душе сложное чувство: смесь восторга иотвращения. Каса Мила с первого раза вызывает трепет, с третьего - дрожь. Дурацкое выражение "исключение, подтверждающее правило" в случае Гаудиуместно. Гений на краю безумия, он шел извилистым путем по волнистой грани.Но любой идущий вслед за ним обречен с этой грани сорваться, оказавшись дажене безумцем, а глупцом, который вызвался тягаться - нет, не с Гауди, а с егозаказчиком. С тем, на кого работал творец Барселоны. Как-то к нему вочередной раз пристали с упреками за медлительность. "Мой клиент неторопится", - сказал Гауди.