– Осталось еще полмили! – сообщили они и поинтересовались: – Там внизу по‑прежнему хорошая погода?
– Да, светит солнце.
Они помахали руками, как это делают морозным утром кучеры. Затем, стащив рукавицы, подышали на пальцы в напрасной попытке их согреть.
– Не наваливайтесь на деревянные ограждения! – предупредили меня. – Они ненадежные. Удачи!
И мужчины пошли дальше, мгновенно растворившись в тумане. А я продолжил подъем. Местами мне попадались заснеженные полянки, где снег лежал в два‑три дюйма толщиной. Нежданно‑негаданно я угодил в самый разгар зимы. Дул сильный студеный ветер, швырявший в лицо клочья влажного тумана. Все накопленное тепло покинуло мое тело. Ссутулившись на ветру, я поспешил достать из рюкзака теплую куртку. Увы, она не сильно исправила положение. Мне по‑прежнему было отчаянно холодно, ушей я не чувствовал, глаза болели и слезились.
Туман незаметно превратился в моросящий дождик, а дождь вскоре сменился снегом. Легкие снежинки кружились в воздухе, исполняя легкомысленный танец на ветру. Постепенно подъем стал более пологим. Вскоре сквозь снег я разглядел какое‑то полуразрушенное строение и поспешил туда, чтобы хоть ненадолго укрыться от непогоды. Это оказались развалины каменного дома, с виду напоминавшие останки кораблекрушения. Здание выглядело так, будто над ним потрудилось целое полчище злобных демонов воздуха. Спрятавшись за жалкой, зиявшей сплошными дырами стеной, я прислушался к завыванию ветра, гулявшего на вершине Бен‑Невиса. Это был ужасный звук, может быть, самый ужасный на земле. Негромкий, но угрожающе настойчивый – от него было никуда на спрятаться. Мне приходилось слушать этот дьявольский, злобный, проклятый звук. Он сам проникал мне в уши и холодил кровь. Более того, он притягивал меня и в конце концов заставил выйти наружу. Я подошел к краю пропасти и посмотрел вниз. Снег кружился над кромкой обрыва, казалось, будто он летит не вниз, а вверх.
Под ногами было полторы тысячи футов пустоты – страшная, головокружительная пропасть. Я поднял камень и бросил вниз. Прошло семь долгих секунд, затем откуда‑то снизу донесся звук удара, ему ответило эхо… еще одно… и еще, еще.
Скованный пронизывающим холодом, я стоял на краю обрыва и наблюдал, как кружится и мечется снег на ветру. Временами его относило в сторону, и тогда обнажались грубые, зазубренные очертания утесов, темневшие на противоположной стороне расщелины. Можно было подумать, будто там притаились то ли люди, то ли привидения, то ли вообще какие‑то неведомые бесформенные создания. И над всем разгуливал ужасный призрак ветра. Его заунывный вой разносился над пропастью, он стенал и жаловался, что‑то рассказывал и обещал, куда‑то звал – наверное, в далекие каменистые лощины, где сияет солнце. Порой в нем слышалось злорадное дьявольское веселье, заставлявшее сердце сжиматься от страха. Я не решался отвернуться от бездны. Меня не покидало ощущение, будто оттуда вот‑вот появится некий неведомый враг, с которым мне придется сражаться.
Я бы долго еще стоял на краю пропасти, если бы не почувствовал, что промерз до самых костей; пальцы онемели и не слушались. Поэтому я повернулся и побрел прочь сквозь туман и мокрый снег. На обратном пути меня поджидал еще один сюрприз: в облаках внезапно образовалась огромная дыра, и сквозь нее открылась чудная панорама – заснеженные горные вершины, от которых расходились извилистые голубые трещины, а где‑то далеко внизу под роскошной радугой синело Лох‑Несское озеро. По его поверхности медленно перемещался крошечный, размером с муху, пароходик. Затем дыру вновь затянуло туманом, и я поплелся вниз, поминутно оступаясь на острых камнях и ругаясь на все корки. Я шел примерно с час, прежде чем туман начал редеть и рассеиваться. Вскоре над головой моей снова засияло солнце…
Вокруг меня расстилались великолепные пейзажи Хайленда: облака плыли по синему вечернему небу, горные вершины перекликались друг с другом, на горизонте серебряной полоской сверкала Атлантика. Голая скала под моими ногами постепенно сменилась коричневой болотистой почвой, вновь появились кусты вереска.
Я присел на пригорок и протянул к солнцу озябшие руки. Внезапно взгляд мой упал на ботинки. И при виде того, во что превратилась моя старая верная обувь, знававшая в свое время Пикадилли и Бонд‑стрит, я громко расхохотался!
«О, так вы поднимались на Бен?»
Мы сидели у огня и вели неспешную дружескую беседу. Упрямые хайлендские языки, прежде надежно запертые на замок, развязались. Люди наперебой говорили о том странном и удивительном, что видели «на Бене». Один рассказал о незабываемом рассвете над Шотландией; другой вспомнил великолепный закат, когда солнце, словно огромный раскаленный шар, опускалось за горную гряду. Третий нарисовал перед нами чудесную картину бесчисленных хайлендских пиков, которые на сотни миль протянулись в белом безмолвии облаков.
Я тоже внес свою лепту в этот увлекательный разговор. Рассказал о горных вершинах Швейцарии, на которые мне доводилось подниматься; о неповторимых видах, открывавшихся с Ливанских холмов в Египте и с вершины Орес в Северной Африке. И ничего из того, что я видел, не могло сравниться по своему великолепию с этим нагромождением голубых холмов, величественных повелителей Шотландии, которые тянутся на многие мили, сверкая заснеженными вершинами на ярком осеннем солнце.
В Форт‑Уильяме есть маленький музей Западного Хайленда, где среди прочих реликвий сорок пятого года хранится засекреченный портрет принца Чарли.
Этот экспонат, как никакой другой, воскрешает в памяти все угрозы и опасности якобитского движения. Портрет, представляющий собой антикварную редкость, скорее всего, был написан для тех, кто с риском для жизни поднимал тосты за «короля, который за морем».
Он выглядит как обычная доска, в центральной части которой намалеван цветной полукруг. Больше всего это напоминает палитру небрежного художника, сплошь заляпанную красками. Вы можете до скончания веков вглядываться в невообразимую мешанину беспорядочных мазков, голубых и красных точек, коричневых и зеленых спиралей, но так и не распознать зашифрованного изображения. Однако обратите внимание на маленький белый кружок размером с основание чайной чашки, который располагается на некотором расстоянии от цветного полукруга. Если поместить туда металлический цилиндр примерно шести дюймов в высоту, то на его изогнутой блестящей поверхности, в которой отражается безумный хаос красок, проявляется прелестный миниатюрный портрет принца Чарльза Эдуарда. Принц изображен в каштановом парике и богато вышитом атласном сюртуке. На груди у него красуется лента с орденом Святого Андрея. Это удивительная маленькая картина. Попробуйте отойти на несколько шагов влево или вправо, и изображение исчезнет. Но если стоять прямо перед картиной и смотреть на нее сверху вниз – как это обычно делает человек, намеревающийся поднять тост за чье‑то здоровье, – то вы явственно видите портрет «принца Уэльского, регента Шотландии, Англии, Франции и Ирландии, а также всех принадлежащих им территорий!»
Я почти не сомневаюсь, что эта уникальная реликвия долго пылилась на прилавке какой‑нибудь антикварной лавки и была приобретена музеем за несколько шиллингов. Большая удача, что за долгие годы металлический цилиндр не затерялся, остался лежать в комплекте с портретом. В противном случае нам так бы и не удалось разгадать тайну этого заляпанного красками куска дерева.
Блестящий цилиндр снабжен кожаным футляром, похожим на стаканчик для игральных костей. Им прикрывали цилиндр в присутствии подозрительных лиц или просто в ожидании того дня, когда настанет время для тоста в честь «короля, который за морем».
Пока я разглядывал этот маленький шедевр, меня охватили те же чувства, что и при исполнении якобитских гимнов из книги Хогга. В памяти вновь встали деревянные панели старинных гостиных, вереница фамильных портретов на стене, часовой у дверей и компания заговорщиков, которая собралась в неверном свете свечей, чтобы поднять бокалы за безнадежное, заведомо проигранное дело Стюартов.
В музее можно также полюбоваться на штаны принца Чарльза, сшитые из очень качественной и прочной тартаны. Штанины соединяются с традиционными гольфами – так что получается некое подобие современных колгот. Кроме того, здесь хранится бессчетное количество документов из так называемого ларца Клунийской хартии: писанные коричневыми чернилами приказы о назначении вождей кланов на должности полковников повстанческой армии, приказы горцам явиться в условленные места и другие тому подобные бумаги. На многих из них стоит подпись «Карл, П. Р.», и все они пожелтели от времени. Ценным экспонатом является подлинный локон принца Чарльза – золотой, пушистый, похожий на локон ребенка.
Если бы кто‑нибудь из американских миллионеров пожелал вписать свое имя в историю Хайленда, то я бы посоветовал ему пожертвовать деньги в фонд музея. Трудно придумать более достойный вклад, чем постройка нового приличного здания для музея Форт‑Уильяма.
Глава девятая
Остров Скай
Я совершаю плавание на остров Скай, прогуливаюсь по тамошнему ущелью, наблюдаю за орлом, рассматриваю Волшебное знамя Дунвегана и ожидаю встречи с принцем Чарли.
Если вы посмотрите на карту Шотландии, то на самом краю гористого северо‑западного побережья обнаружите на берегу пролива Слит крошечный порт под названием Маллейг. Гавань его со всех сторон защищена скалистыми мысами и окрестными холмами. Городок похож на маленький серый Дувр – с целой ватагой крепеньких пароходиков, над палубой которых торчат красные трубы, и с характерным букетом ароматов. Здесь пахнет постным маслом, гороховым супом и жареной бараниной – всем тем, что в совокупности воссоздает атмосферу веселого портового кабачка.
Упомянутые пароходы осуществляют связь между разбросанными Гебридскими островами и остальным цивилизованным миром. Летом они обычно ходят раз в неделю, зимой же – «в соответствии с погодными условиями». Эти кораблики умудряются добираться до самых удаленных (уже почти и не британских) регионов – к маленьким вулканическим островкам, затерянным на просторах Атлантики, которые, по сути, являются вершинами опустившихся на дно горных хребтов. И куда бы ни заплывали эти суда, они везде служат для местного населения живым и надежным олицетворением внешнего мира. Особенно это справедливо для тех крошечных скалистых гаваней, где на берегу стоит всего один белый домик. Но и туда пробираются трудяги‑пароходики, чтобы выгрузить скромный пакет от министерства почт и новый велосипед для Ангуса Макдональда.
Это единственная связь, которую счастливые колонии островитян имеют с большой землей. Помимо того с Великобританией их связывают разве что военные мемориалы…
Я стою на палубе небольшого судна из Сторноуэя, которое направляется в сторону острова Скай[44]. Никогда еще – даже во время моих прошлых путешествий на край земли – меня не захлестывало такое мощное, такое непреложное ощущение приключения. Я еду на Скай! Взгляд мой скользит по туманным контурам мыса (почти неразличимым сквозь серую изморось); затем ныряет в прозрачную зеленую воду, где мелькают проплывающие мимо рыбешки. Вокруг меня царит оживленная суета, как правило, сопутствующая отплытию судна. Публика подобралась самая разнообразная. Вот красивая длинноногая девушка в харрисовском твиде и с желтым псом неопределенной породы (по виду смахивает на мастиффа, но за точность диагноза я не поручусь). Девица везет с собой целую кучу баулов, среди которых просматриваются удочки и клюшки для гольфа. Скорее всего, это дочка одного из вождей местных кланов, которая едет отдыхать в уединенный родовой замок.
А вот молодой человек с пухлым лицом. На нем черная велюровая шляпа и короткие гетры сизо‑серого цвета. Встреть я его в Ирландии, наверняка бы решил, что это католический священник. Здесь же он, скорее всего, является сыном местного пастора или же сам готовится стать пастором. В уголке, укрывшись от ветра, сидит гувернантка с четырьмя маленькими мальчиками (на всех новые костюмчики). Их багаж состоит в основном из деревянных ящиков с провизией. Судя по всему, дама совершала вылазку в цивилизованный мир в поисках одежды и тех эпикурейски утонченных штучек, которые не продаются на вершине затонувшей горы. Коммивояжер взошел на борт судна в сопровождении целой горы товаров, упакованных в черную непромокаемую клеенку. Полагаю, он везет на Гебриды послание цивилизации в виде шелковых чулок и пластмассовых гребешков!
На палубе бака собрались лохматые островитяне. Они облачены в брюки гольф и башмаки, которые отродясь не знали чистки. На ногах у них пушистые гольфы домашней вязки с традиционными шотландскими помпонами. Мужчины стоят, опираясь на длинные палки – почти библейские посохи, – и обсуждают по‑гэльски цены на овец и прочие важные темы. Небольшие черно‑белые овчарки бегают по палубе, обезумев от беспокойства, и разыскивают своих хозяев, а те засели внизу и пропускают уже по пятому стаканчику виски. В какой‑то момент на судне возникает страшный переполох: это грузят перепуганную и упирающуюся черную лошадь.
Маленький кораблик весь пропитан теми самыми запахами, которые выводят из себя дам, следующих в Дувр на борту «Континентал экспресс». Пахнет гороховым супом, жареной бараниной и пудингом. Камбуз располагается прямо на палубе. Вот из него выходит в облаке кухонных ароматов кок, рукава у него закатаны выше локтей. Он разыскивает взглядом стюарда и бросает ему несколько слов по‑гэльски. Тот, подхватив колокольчик, отправляется в обход судна.
Точно такой же заливистый звук колокольчика доносится с других маленьких пароходов, которые мы встречаем по пути. С их палубы распространяются уже знакомые кухонные запахи. Пассажиры – точно такие же, как мы – глядят на нас со своих палуб. Они знают, что мы тоже плывем в далекие синие просторы; что у нас тоже есть черная лошадь, целая толпа местных пастухов и длинноногая девушка в твидовом костюме. Наконец, они знают, что мы тоже готовимся поглощать гороховый суп, жареную баранину и пудинг в патоке.
Наш корабль не спеша скользит по заливу Слит. Вдоль берегов стоят горы, но они плохо видны сквозь пелену дождя. Серый туман окутывает могучие отроги, вершины гор теряются в рваных облаках. И везде, куда ни посмотри, тянутся цепочки далеких, смутных холмов. По небу медленно плывут облака. Время от времени в них образуются прорехи, и тогда солнце заливает золотым светом долину – дикий, темный пейзаж, включающий в себя пару миль серебристого вереска и одинокую белую ферму.
Внезапно тарахтение двигателей смолкает, мы останавливаемся. У берегов маленького уединенного острова двое мужчин сталкивают в зеленую воду неуклюжую лодку и плывут в нашу сторону. Следует обмен веселыми приветствиями на гэльском языке. Гувернантку вместе с ее детьми и деревянными ящиками перегружают на борт лодки. Мальчики выглядят взволнованными. Они снова возвращаются к своим пустынным холмам и вереску, который тянется до самых небес. Они радостно машут, и с берега, откуда‑то из‑за огромных валунов, приходит ответ в виде короткой белой вспышки. Там их дожидается женщина, очевидно, мать. За ее спиной на горной дороге стоит большой серый автомобиль…
Пронзительно звенит колокольчик. Мы продолжаем свой путь туда, где на мысе возле Кайл‑оф‑Лохалша высятся очередные горы. Здесь мы ненадолго останавливаемся возле деревянного пирса, густо обросшего розовыми актиниями. Сквозь прозрачную зеленую воду можно разглядеть странные, похожие на ежиков розовато‑желтые создания, которые прилепились к древесине. Здесь мне предстоит пересадка, дальше на Скай я поеду на маленьком колесном пароходе.
Кроме меня, на борт поднимается компания пастухов. Выясняется, что мы единственные пассажиры на пароходике. На гладкие доски обшивки плюхаются мешки с почтой, и команда весело болтает по‑гэльски с рабочими пирса. Наконец‑то они дождались утренних газет! В семь часов вечера они смогут ознакомиться с последними новостями! Капитан выуживает из сумки газету, его окружают члены команды. Они читают по‑английски и обсуждают прочитанное по‑гэльски!
Удивляться нечему, теперь меня со всех сторон окружает гэльский мир: все вокруг говорят на этом живом колоритном языке. Внезапно капитан прерывает свою быструю текучую беседу и обращается ко мне:
– Похоже, что мы прибудем в Портри на час позже! А вы, должно быть, мистер Мортон?
– О боже, как вы это узнали?
– Да очень просто. Я разговаривал с мистером Кэмпбеллом из Слигахана, и он сказал мне, что вы должны приехать. У него куча писем для вас…
Воистину, если хочешь, чтобы тебя все знали, поселись на самом уединенном острове в мире! Там не существует секретов!
И вот началось трехчасовое путешествие, которое я никогда не забуду. Я с тревогой всматривался в далекие горы Ская и терзался страхами: вдруг остров разочарует меня? Ведь так уже не раз бывало с другими местами, о которых я долго и упорно мечтал. Скай…
Это имя для меня является апофеозом романтики. Должно быть, в далеком детстве какие‑то куллоденские ветры задували в мою комнату. Во всяком случае чуть ли не первыми запомнившимися мне историями были рассказы о кареглазом принце, который прятался в пещере на диком острове Скай. Полагаю, что все мальчишки – как шотландцы, так и англичане – скорее, захотели бы сражаться вместе с Красавцем Принцем Чарли, чем оказаться среди драгун герцога Камберленда. По крайней мере со мной дела обстояли именно так.
В моем представлении Скай всегда был окутан великолепной аурой проигранной битвы. В самом звучании этого имени мне чудится звук меча, возвращающегося в свои ножны. Скай! Не раз в своих мечтах я пересекал на маленькой лодочке холодное море и в закатных лучах приближался к этому острову. На скалистом берегу стояла Флора Макдональд, а рядом с ней неуклюжая «служанка» – девица шести футов ростом, с золотыми локонами и большими проблемами в обращении с дамской юбкой. Как хорошо я представлял себе эту пещеру, где сидел оборванный молодой человек (к которому обращались не иначе как «Ваше величество») и, демонстрируя великосветские манеры, управлялся с сыром и куском холодной баранины.
И сейчас, наяву приближаясь к острову Скай, я чувствовал себя на пороге крушения детской мечты. Возможно, знакомство со Скаем обернется таким же разочарованием, как встреча с девушкой, на которой ты собирался жениться в восемнадцать лет! Однако что‑то в очертаниях далеких голубых гор меня успокаивало. Я хорошо разглядел их, когда ветер на несколько минут разогнал облака: это были странные, темные горы – причудливые и героические.
Наше судно ловко проскользнуло между Скаем и маленьким островком Скалпей. На западе неясно маячили контуры огромных пиков, а за ними угадывались еще более высокие, темные и – в это трудно поверить! – еще более дикие вершины. С наступлением сумерек на берегу зажглись редкие мерцающие звездочки – это были огоньки в далеких домах. Тишину нарушало лишь шлепанье лопастей колеса по спокойной воде. При виде этого темного берега меня посетило странное чувство: будто я навсегда покинул мир, который остался позади.
Никто со мной не разговаривал, и я был рад этому. Ничто не нарушало прелести того волшебного мига, когда вы словно бы застряли между двумя мирами и пребываете в странной вневременной интерлюдии между прошлым и будущим. Я пишу эти слова и боюсь показаться чересчур высокопарным. Ведь только тот, кто, подобно мне, впервые очутился в тени острова Скай, сможет понять мои чувства. В тот момент я бы не удивился, если б увидел, как от темных берегов отчаливает древняя галера с Одиссеем или Ясоном на борту…
Наконец‑то мы вошли в тихую и мирную гавань, ярко освещенную висевшими на деревьях лампами. На берегу, казалось, собралось все население Портри. В воздухе разносился сладостный запах шотландского виски.
– В первый раз на острове? – послышался тихий голос за моей спиной.
Оглянувшись, я увидел капитана, который раскуривал трубку.
– Да.
– Помяните мое слово: вы еще не раз сюда вернетесь! – произнес он пророческие слова и швырнул обгорелую спичку за борт.
Мой отель, который здесь предпочитали именовать гостиницей, стоял в исключительно уединенном месте – в узкой долине, по которой протекал быстрый ручей. Он нес свои студеные и кристально‑чистые воды (в которых наверняка водилось множество осетров) к озеру Лох‑Слигахан. Здание выглядело так, будто его по ошибке закинуло сюда из Девона. Проживали здесь в основном охотники за лососем, убийцы оленей, скалолазы, художники, писавшие акварелью и маслом, а также те воспитанные джентльмены с невыразительными голосами, что некогда составляли правящий класс Британии.
В гостиницу я прибыл уже затемно, предварительно проделав девять миль по безлюдной горной местности. Хотя мне ничего не удалось разглядеть в густом тумане, я догадывался, что нахожусь в страшной глуши. Мне казалось, что я ощущаю близость гор, улавливаю их запах в сыром ветру – тем шестым чувством, которым мы различаем запах корабля в морском тумане.
После обеда я присоединился к разношерстной компании, коротавшей вечер в гостиной. Мне показалось, что всех этих людей привела сюда любовь к уединению. Та дикая, безлюдная красота, что пряталась в темноте, собрала их в стенах гостиницы – точно так же, как героев «Декамерона» свела вместе чума. Никто не заботится о строгом соблюдении этикета в горной хижине. А эта гостиница – невзирая на ванные с горячей водой, гараж и акватинты – в некотором духовном смысле была именно горной хижиной. Единственный островок дружеского тепла и уюта в местности, где на многие мили окрест царят жуткое запустение и одиночество.
Мы все были связаны заговором дружелюбия. На улице завывал ветер, и дождь стучал в окно. Веселая, непринужденная обстановка за вечерним кофе особенно ярко контрастировала с окружавшей нас первобытной дикостью. Если уж английские путешественники – в особенности англичанки с дочерьми – охотно поддерживают случайное знакомство, это означает, что в мире творится нечто невообразимое, как минимум, мировая война! Наверное, думалось мне, снаружи в темноте кроется действительно страшная угроза, раз эти люди решились нарушить незыблемые английские традиции. В душе у меня поселилось недоброе предчувствие, и еще раз выглянув в темное окно, я тихо удалился в свою комнату…
Ранним утром меня разбудил шум ручья, бегущего по каменному ложу. Я раздвинул занавески и первым делом бросил взгляд на чистое небо, окрашенное в нежный лимонно‑желтый цвет. Затем я увидел нечто такое, что заставило меня позабыть обо всем на свете. Прямо перед моими глазами высился самый настоящий Везувий! Здешняя гора под названием Гламэйг полностью повторяла контуры своего знаменитого собрата. На фоне неба темнел идеальной формы конус, по склонам которого сбегали причудливые серо‑розовые трещины. Солнце, поднимавшееся прямо над его вершиной, окрашивало склоны горы странным отраженным светом, отчего они казались присыпанными золотой пылью. Вокруг Гламэйга поднимались и другие горы, в этот ранний час они выглядели огромными тенями с белыми облаками поверху. Из окна мне был виден противоположный склон долины, покрытый увядающим коричневым вереском, и ручей, весело журчавший под каменным мостом.
Трудно подобрать слова, чтобы передать своеобразную атмосферу этого места. Во всяком случае это не Шотландия! Не похоже оно ни на Норвегию, ни на Швейцарию… Оно вообще не похоже ни на какое другое место.
Я стал одеваться – еще не догадываясь о том потрясении, которое ожидало меня снаружи!
Гостиница выстроена под таким углом, что с крыльца не видно, что творится справа. Поэтому я застыл у входа, в тени Гламэйга, и, как зачарованный, созерцал совершенные очертания горы. Она не только повторяла форму Везувия, но и выглядела так, будто в любой момент может загрохотать и извергнуть сноп белого огня. Я сделал шаг вперед и краем глаза уловил нечто огромное, зловеще темневшее справа. Обернулся… и невольно отшатнулся, потрясенный открывшимся видом «Черных» гор Кулинз. Это было как молния, как взрыв под ногами!
В прошлом мне доводилось ночевать в Синайской пустыне и в египетской Долине Мертвых; я наблюдал, как поднимается солнце на вершиной Сильвреттахорна в Швейцарии; а как‑то раз попал в сильнейший шторм у берегов Крита. Я многое повидал и пережил на своем веку, но никогда еще я не видел ничего подобного. Вид «Черных» гор Кулинз – молчаливых исполинов темно‑лилового цвета, застывших в рассветных лучах – оказался для меня настоящим шоком.
Я задохнулся от изумления! У меня, что называется, дух захватило. Мы так часто употребляем эти два выражения, что даже не задумываемся об их смысле. Они давно уже превратились в фигуру речи. На самом деле мы редко испытываем проблемы с дыханием, но в тот миг, когда я впервые увидел Кулинз, у меня действительно открылся рот и перехватило дыхание.
Представьте себе вагнеровский «Полет валькирий», запечатленный в камне и подвешенный на небо в виде огромного экрана. Вот что такое Кулинз! Такое впечатление, будто Природа ваяла их и приговаривала: «Я сотворю горы, которые станут воплощением все самого ужасного, что только есть в горах. Я вложу в них все самые устрашающие тайны земных высот. Я придам им миллион самых причудливых и пугающих очертаний. Угрюмые безжизненные ущелья, в которых ничего не растет, будут вести к неприступным вершинам, и будут те вершины усеяны острыми обломками, упирающимися в самое небо. И будут сделаны те горы из особого, ни на что не похожего камня, который постоянно меняет свои качества и очертания. А посему горы мои будут то голубыми, то серыми, то серебряными, будут они сегодня наступать, а завтра отступать… Но всегда им суждено нести на себе печать тайны и ужаса».
Человеческий разум не в состоянии сразу воспринять Кулинз, ему требуется какое‑то время, чтобы подстроиться к ним, осмыслить самый факт их существования. Мне кажется, что некоторым, особо нервным людям это так и не удается. И через месяц, и через год им будет казаться, что у них под боком живет ужасный призрак. Немудрено поэтому, что неврастеники бегут от Кулинз, как от дьявола.
Я понимаю и ощущаю те чары, которые Кулинз накладывают на других людей.
Немного оправившись от потрясения, я решил прогуляться по долине. Впрочем, не совсем правильно называть Глен‑Слигахан долиной. Скорее уж это горное ущелье, темное углубление в мрачных горах. Здесь повсюду разбросаны скалы, даже на пустошах среди зарослей вереска торчат зловещие осколки. Зато вереск в эту пору просто прелестен – своим серебристо‑серым цветом он напомнил мне оливковые рощи на авиньонских равнинах.
Солнце поднималось все выше. Бледные облака над Кулинз наполнились огнем и заиграли новыми красками. Небо над зазубренными пиками Сгурр‑нан‑Гиллеан теперь было окрашено в абрикосовый цвет. Над горой Гламэйг солнце и вовсе выкинуло удивительный фокус: лучи его били из‑за вершины удивительным гигантским веером. Я шел по заколдованной лощине. Тишину нарушали лишь доносившиеся с болота птичьи крики да журчание ручья, весело перекатывавшегося по лазурным камешкам.
Остров Скай видится мне самым необычным местом на всех Британских островах. Это величайшая драгоценность Шотландии. С того самого мгновения, как я пересек границу этой страны, мне постоянно твердили о его колдовских чарах. Все сходились на том, что Скай – волшебное место. Люди, которых трудно заподозрить в склонности в галлюцинациям, рассказывали мне о сверхъестественных явлениях, которые они наблюдали на острове. Теперь я сам в этом убедился. Все, что мне говорили о Скае, оказалось правдой! Это место просто не укладывается в нормальные рамки человеческого восприятия.
Оно ни с чем не сравнимо. Может быть (только может быть!), я бы поставил в один ряд со Скаем Аран – еще один гэльский остров, расположенный у западных берегов Ирландии. В нем тоже виден проблеск странной дикой красоты и непохожести на окружающий мир. Однако Скай – как величайший эксперимент Природы – остается непревзойденным.
Пока я шагал по ущелью Слигахан, мне пришло в голову, что, наверное, именно такой представляли себе древние викинги Валгаллу. Здесь все насквозь скандинавское. Все названия на Скае представляют собой смесь древненорвежского и гэльского. Это и понятно, ведь в древние времена Скай являлся колонией викингов. И поныне среди жителей Ская встречается много голубоглазых и русоволосых людей – так островитяне платят дань своим далеким предкам. Именно викинги давали имена здешним озерам, холмам и мрачным вершинам. И поныне над узкими морскими заливами Ская нависает тень длинного викингского драккара; а в грозу – когда молнии бьют из одной вершины в другую, а раскаты грома грохочут то на Аласдере, то на Деарге – легко поверить, что это призрак Тора забавляется на вершине Сгурр‑нан‑Гиллеан.
Да что уж говорить про грозу, если даже в такое славное октябрьское утро долина производила странное впечатление. В ней чувствовалось нечто потустороннее. Я прогуливался в полном одиночестве в совершенно безлюдной местности, и несмотря на это, меня не покидало ощущение, будто за мной кто‑то наблюдает. Причем я догадывался, что этот таинственный «кто‑то» вовсе не милая фея с западных берегов Ирландии, скорее уж он похож на злобного гнома. Здесь, в Слигахане, вам вряд ли удастся насладиться волшебными звуками эльфийских арф. Зато у вас хорошие шансы услышать перестук подземных молотков, который временами доносится из‑под земли. Прогуляйтесь‑ка ночью среди странных, поросших вереском холмов, и, может быть, вам повезет: кто‑нибудь выйдет из‑за камня и вложит вам в руки меч (бьюсь об заклад, это будет меч викинга).