– У нее лиловые волосы. Она из Детройта. Она младше нас. Дома у нее есть группа, – перечислила я то, что узнала раньше. Но это не показывало, почему она переживала из–за повторного обвинения. И я быстро добавила, пока они это не сказали. – Но с кем она встречается? Кто с ней в одной комнате? С кем дружит? Кого она хочет защитить? Кого хочет наказать?
Мартин улыбнулся от моих вопросов, хоть они были риторическими, и я поняла, что двигалась в верном направлении.
Паркер вмешался:
– Она то была, то расставалась с Тео Макбрайдом с тех пор, как начала тут, – сказал он, и я знала это имя лучше Дэлани. Он был чудесным танцовщиком. И только у него, помимо меня, в планах был Джулиард. Он тоже близился к окончанию академии, постоянно участвовал в соревнованиях по стране, во многих побеждал, и за ним следили компании Алвина Эйли и Марты Грэхем. Он был достойным, я видела его выступление в Фемиде, и его движения лишали воздуха: он танцевал как воздух, как вода, как огонь.
Может, и ему завуч приказала поступать в Джулиард.
– Танцовщик! – быстро сказала я, словно была на шоу с вопросами и нажала на кнопку. Я знала ответ! – Он крутой, – добавила я.
– Уже нет, – сказал Паркер. – Не слышала? Он порвал летом связку. Не так упал.
– Да?
– Ага. Отправился на операцию в Хопкинс. Моя мама – глава ортопедии, – добавил он.
– Она проводила операцию?
– Нет, один из ее коллег. Слышал, он уже не танцует.
– Это печально, – сказала я и вдруг ощутила боль к Тео. Если бы меня лишили пианино, я была бы раздавлена, стала бы путником, годами бродящим по пустыне, желающим воды, но не находящим ее. Я могла умереть без пианино. А потом я подумала о мисс Мерритт и ее словах. Может, она знала о травме Тео, и что другой шанс с Джулиардом был упущен, потому и заговорила со мной. Может, потому она звучала так отчаянно.
– Какой бы ни была травма, вряд ли он связан с жульничеством, – сказал Мартин, голос разума, как и до этого. – Она могла услышать об этом в общем. И, судя по ее истории, захотела предотвратить все шансы. Нам нужно поговорить с ней. Выяснить больше.
Паркер предложил другую идею:
– Дэлани может быть вовлечена в жульничество? И надеяться, что ее не заденет, раз она рассказала нам?
– Ты о том, что она была не так и невинной в Мэтью Уинтерс?
Паркер пожал плечами.
– Просто говорю…
Мне показалось, что с ним все было не просто. Да, у нас было нерушимое правило помогать тем, кто нуждался в этом, и мы собирались это сделать. Но было бы глупо не учитывать, что школа была жестокой, и даже с ее историей Дэлани могла играть нами, может, обеспечивать себе алиби, рассказав нам о жуликах. Это Фемида, мы тут всегда стремились к идеалу, так что могли быть хитрыми, если нужно.
Я сама была такой. Может, не расчетливой, не коварной, но стремящейся к идеалу. Я поступила так, как сделал бы ученик Фемиды и лидер Пересмешников.
Я решила дать шанс.
– Я поговорю с ней завтра, – сказала я.
* * *
– Я словно встречаюсь с боссом, – сказал Мартин, когда Паркер ушел из прачечной. Мы остались одни на потрепанном диване.
– Это плохо? – спросила я.
– Нет. Я современный человек. Я не против, если моя девушка будет зарабатывать больше меня.
– Думаю, это называется трофейный муж. Или содержанец, – пошутила я.
– Я был бы хорош в любой роли, да?
Я рассмеялась и спросила:
– Разве не странно, что мы работаем вместе, но не всегда согласны?
– А почему мы должны во всем соглашаться?
Я пожала плечами, перешла к другому вопросу:
– Как прошло мое первое собрание? – мой голос стал выше. Я нервничала. Я хотела справиться по многим причинам. И я хотела, чтобы Мартин думал, что я справлялась. Он занимался этим дольше меня. – Это же было первое официальное собрание.
– Ты была невероятна.
Я рассмеялась с недоверием.
– Серьезно.
– Да. Серьезно, – он посмотрел мне в глаза.
– Не знаю. Это сложно, – призналась я, и мне стало легче – то, что я озвучила часть тревог, уменьшило их вес. И я решила уменьшить бремя. – Это испытание огнем. Я словно притворяюсь. И как ты можешь меня хвалить, если ты только и говорил: «Зачем собрание? Зачем ты озвучила эту наводку?» – я изобразила его голос.
Он рассмеялся.
– Я так звучал?
– Да, – сказала я, стукнув его по руке.
– Ай.
– Отвечай, Мартин.
– Потому что одно не исключает другого. Ты справилась отлично, но я не был согласен с тобой. А потом ты убедила меня.
– Думаю, убеждал Паркер, – сказала я.
Мартин закатил глаза.
– Паркер неплох. Но ты, – он прижал указательный палец к моей груди возле сердца и чуть надавил. – У тебя есть все, что нужно, тут.
Мне стало жарко, но не только физически. Это было глубже, от осознания, что он не только интересовался моей внешностью, но и видел меня насквозь. Я сжала его ладонь, прижала ее сильнее, представляя, что он мог ощутить, как его слова повысили температуру во всем моем теле.
– Может, мне стоит спорить с тобой больше, – он придвинулся ближе ко мне.
– Давай поссоримся и помиримся.
– И так снова и снова. Ужасные ссоры, – сказал он и уткнулся лицом в мои волосы. – Просто жуткие.
– Потому что тебя тревожит, что ты ниже меня в местной иерархии.
– Ужасно тревожит, Алекс. Хочется ссориться еще больше, – сказал он и провел руками по моим волосам так, как мне нравилось. Все, что он делал, мне нравилось.
– Ммм…
Он подвинул меня, и я оказалась на его коленях.
– Теперь я в прямом смысле под тобой. Отлично.
Я сделала вид, что шлепнула его, но он притянул меня для поцелуя.
– Мне нравится, когда ты подо мной, – прошептала я.
– И мне нравится, – сказал он, и в этот миг нас было только двое. В моей голове больше никого не было.
Стоило подумать об этом, мелькнула картинка. Быстро, как вор за окном. Но я заметила вора, и он смотрел сквозь стекло. Я закрыла глаза и опустила голову на грудь Мартина. Он обвил меня руками и прижал к себе. И теперь мы были не Пересмешниками. Были только мы. Просто парень и девушка пытались жить дальше.
Глава шестая
Работницы
Когда я была младше, мне нравился бейсбол. Мой отец был фанатом, так что он решил, что ему нужно водить меня и сестру на матчи. Он научил нас вести счет, а к семи годам я могла заметить ошибки и попадания каждой профессиональной команды. Это было необычным хобби для пианистки. Но мне нравились цифры, история, стратегия.
А потом перестали.
Я охладела, узнав о современной истории, и как стероиды были почти во всех профессиональных командах, затрагивая каждого игрока. Спорт был грязным, они были грязными. Их репутация не была важной, их достижения не были важными. Я могла сидеть и подсчитывать количество очков до раннего утра, но рядом с их именами все равно были бы звездочки.
Потому что они продвигались вперед не своими силами.
– Так нельзя, – сказала я папе. – Я больше не буду наблюдать за бейсболом. И тебе не стоит.
Это разбило его сердце, но он согласился и присоединился к моему бойкоту.
Я была просто фанаткой. И хоть я понимала общее понимание, что успех приходил со своими условиями, приносил свои достоинства – я хотела понять каждого. Я хотела понять, почему Дэлани так переживала из–за возможного дежавю, что отыскала меня в первые минуты учебного года.
Когда уроки закончились на следующий день, я пошла в ее общежитие.
Я стучала, стучала и стучала.
Ответа не было.
Музыка гремела из ее комнаты, и я застучала громче. Наверное, ее музыку было слышно до Коннектикута.
– Дэлани! – закричала я как можно громче.
Музыка утихла, и она открыла дверь.
– Что? О, это ты, – сказала она.
– Да, это я.
– Что делаешь?
– Я пришла к тебе, – сказала я. – Ты отыскала меня вчера. Я отыскала тебя сегодня.
Она прищурилась, окинула меня взглядом, осмотрела коридор. Она кивнула и впустила меня, быстро закрыла за собой дверь.
Ее кровать была в вещах, футболки на джинсах и куртках с заклепками на них. Ее пол был в чемоданах и сумках. Аккуратным был ряд баночек с лаком для ногтей, их было около тридцати. Я заметила, что она держала кисточку от одного из них – бирюзового с блестками. Я посмотрела на ее ногти: через один они были бирюзовыми и чередовались с вишневыми.
– Мне нравятся твои ногти, – сказала я.
– Хочешь, сделаю тебе?
– Да, – я села на ее стул. Она взяла другой стул и устроилась рядом.
– Какого цвета хочешь? – спросила она.
– Выбери, – сказала я.
– Синий, – заявила она и взяла лак цвета безоблачного летнего неба. – Ты – точно синий.
– Похоже, ты оракул цвета. Вчера ты сказала, что мне подойдет синяя прядь.
– Да, но это было из–за того, что ты сказала, что хотела бы синие волосы, – она исправила мое воспоминание.
– Точно, – сказала я, а она стала наносить лак, идеально распределяя цвет двумя–тремя мазками. Она сделала все ногти на моей правой ладони, и я сказала. – Ты как профессионал. Ого.
– Я и есть профи, – сказала она. – Я зарабатывала этим дома. И на выходных в салоне на улице Кентфилд.
– Да?
– Ага. А что? Это тебя беспокоит? – ее хриплый голос звучал вопросительно.
– Нет. С чего бы это меня беспокоило? – спросила я, но знала, почему она спрашивала. Она защищалась, как делала, когда я спросила ее о родном городе. Она думала, что это беспокоило меня, потому что беспокоило других людей и учеников.
– Потому что у меня есть работа, в отличие от остальных тут, – добавила она.
– Тогда я могу тебе заплатить, – сказала я.
Она покачала головой.
– Нет, я сама предложила тебе покрасить ногти, – она потянулась к моей левой ладони. – Подуй на правую, – попросила она, и я послушалась. Она умело нанесла цвет на мою левую ладонь, и я поняла, что мы с Дэлани были похожи. Обе работали руками. Обе были с ранами. Она думала, что люди будут осуждать ее за ее прошлое. Я думала, что меня не будут уважать, ведь я не заслужила место в Пересмешниках. Может, потому Пересмешники так делали, ведь когда сам прошел через схожее, было проще понять других. Может, потому мне не нужно было обладать качествами лидера или быть до этого где–нибудь капитаном. Я была тут, потому что прошла практику.
– Дэлани, Тео связан с жульничеством? – спросила я, когда она закончила мой мизинец.
Она не поднимала головы, не смотрела мне в глаза.
– Почему ты спрашиваешь о Тео?
– Ты же встречаешься с ним?
Она пожала плечами. Она была необычно тихой.
– Это воспринимать как да?
Кивок.
– Потому ты отыскала меня?
Она посмотрела на меня, серо–голубые глаза за очками глядели пристально.
– Думаешь, я его выдала?
Я сохраняла спокойствие.
– Я не говорила это. Я спросила, вовлечен ли он?
– Я не крыса, – сказала она тихо, но с пылом.
– Эй, – тихо сказала я, мне хотелось коснуться ее колена и успокоить. Но я этого не сделала. – Знаю, ты не крыса. Я бы никогда тебя так не назвала. Я тоже думаю, что жульничество – это гадко, Дэлани. И если бы так делал тот, кто мне дорог, я бы попыталась его остановить.
Она быстро подняла голову, глаза вспыхнули за очками в серебряной оправе. Она указала на себя.
– Думаешь, я не пыталась его остановить? Пыталась, но он это отрицал. На сто процентов. И я почти ничего не знаю, – она утихла.
– Можешь рассказать, что знаешь? – тихо спросила я, думая о словах Мартина, что нужно слушаться сердца. Я знала, что делала. Я буду просто говорить с ней, сближаться.
Она тяжело выдохнула, сжала лиловые волосы.
– Вчера я увидела пару его писем с электронной почты. Но я не читала их, – заявила она и продолжила после паузы. – Ладно, я посмотрела на них. Но не намеренно. Они были на его экране, и я увидела лишь обрывки, – она нарисовала кавычки в воздухе, – о плане.
– Плане?
– Как я и сказала тебе вчера, я не знаю детали. Он переписывался с другими учениками, они задумывали что–то о соревнованиях. Я знаю лишь это. Он сказал «состязаться снова».
– В танцах? Вряд ли Андерин поможет танцевать, – добавила я.
– Не поможет. Потому происходит что–то еще, и я не знаю, что, потому, как только я увидела это, я спросила, что происходит.
– Что он сказал?
Она взяла себя в руки.
– Перестать вынюхивать.
– Что ты сказала?
– Сказала ему не оставлять письма на экране, – гордо ответила она.
– Так он поставляет препарат?
– Не знаю. Но он разозлился.
– Почему ты пришла к нам? – спросила я, желая закончить разговор, начатый вчера, желая услышать от нее то, что мы предполагали.
– Потому что я сказала ему прекратить. Сказала, что это нужно прекратить, но он лишь сказал, что не будет говорить об этом. И не будет обсуждать это со мной. И я не могла навлечь на себя беду. Иначе я не попаду в колледж. Хорошо, что Мэтью Уинтерс извинились, но ты представляешь, что произойдет, если я окажусь хоть отдаленно, даже через парня, связанной с еще одним обвинением в жульничестве? Я никогда не попаду в колледж. Вообще. Потому нельзя говорить, что я сообщила об этом. Не упоминай меня, хорошо?
– Не буду, – убедила я ее. Я защищу ее, как Пересмешники защитили меня.
– Если люди спросят, почему я говорю с тобой, я скажу, что я – гонец. Что я в Пересмешниках. Но если ты будешь обвинять его или кого–то еще в этом, нельзя упоминать меня.
– Но ты хочешь, чтобы мы проверили его и попробовали понять, откуда все это, и кто за этим стоит? – спросила я, потому что хотела услышать от нее. – Ты хочешь, чтобы мы помогли тебе?
– Да. Я хочу, чтобы вы помогли. И я хочу, чтобы вы это остановили.
– Тогда я так и сделаю. Проверю это, – сказала я и подула на ногти на левой руке. – А теперь я должна у тебя кое–что спросить.
– Что?
– Ты вовлечена?
Ее глаза расширились.
– Нет!
Я подняла руки.
– Я должна была спросить.
– Я бы никогда так не делала. Я думала, это понятно.
Я мрачно на нее посмотрела.
– Мне нужно доверять тебе. Нужно убедиться, что ты не играешь с нами.
– Алекс, я сделала тебе ногти.
– И они мне нравятся. Но мне нужно знать, что ты не играешь с нами. Ты хочешь, чтобы мы тебя защитили, и мы это сделаем. Но нас ждет расследование серьезной организации жульничества после полезной анонимной наводки. И мне нужно знать, что это не розыгрыш.
– Клянусь, это не игра.
– Хорошо. Я рада, – сказала я. – Знаешь, Дэлани, я могу дать тебе хорошее прикрытие для встреч со мной.
– Да?
– Да.
– Какое? – осторожно спросила она.
– Приходи петь с нами на собрание через две недели. Я думала, что мы можем сделать кое–что, – я сделала паузу для эффекта, – ироничное.
Она улыбнулась.
– С радостью.
– Хорошо. Мы будем репетировать на выходных. Я думаю о подрывных песнях.
– Может, песни с протестом?
– Может, песни, что против людей?
– Как насчет «Another Brick in the Wall»?
Я улыбнулась, пару раз кивнула и придумала кое–что лучше, подходящее по многим причинам. Я поведала ей о своей идее.
– Идеально, – сказала она, и мы пожали руки.
Глава седьмая
Сцена преступления
И расследование началось.
Я провела вечер, перечитывая записи о прошлых расследований Пересмешников. Я листала страницы блокнота, и тайн на ранних стадиях расследований не было. Одно правило было основным – уважать. Мы не должны были пересекать черту. Мы не должны были подставлять людей, пытаться поймать их скрытой камерой или искать в их вещах, телефонах, сумках. Если бы мы стали так делать, сами бы стали злодеями. Так что моей работой было найти улики, и, по словам, написанным моей сестрой в блокноте Пересмешников, мы должны были сделать это, просто внимательно глядя и слушая.
Не так и просто.
Я закрыла блокнот и посмотрела на часы. Восемь вечера, в Барселоне было за полночь. Кейси училась там семестр. Я хотела позвонить ей и спросить, что она имела в виду под «внимательно смотреть и слушать». И нельзя ли было подробнее описать пункт про уважение, сестра?
Моя сестра основала Пересмешников, когда училась тут четыре года назад. Ее съедал стыд после самоубийства девушки в ее общежитии, которую травили ученики. Эта девушка – Джен – попыталась поговорить с мисс Мерритт, но без толку. Джен пошла к Кейси. Она не сказала сестре, что думала покончить с собой, но даже так Кейси ощущала, что сделала мало. Она ощущала ответственность. И она создала Пересмешников, чтобы дать ученикам варианты действий.
Теперь я продолжала ее дело.
И, раз уже было поздно спрашивать у Кейси, что все это значило, я позвонила Эми. Она была младше меня, жила на этаж ниже. Ее совет был простым, но понятным:
– Просто приглядывай за Тео, ищи знаки, улики. На ранней стадии можно только это. Нельзя пересекать черту, – сказала она.
– Но что значит «пересекать черту»?
– Ты не можешь ходить за ним всюду, пока у тебя не будет конкретных доказательств, – сказала она. – Нельзя, чтобы он испугался и подумал, что за ним следят и собираются судить. Потому что он может оказаться невиновным, а мы не хотим, чтобы ученики думали, что мы преследуем их без причины. Тебе нужен повод, чтобы преследовать кого–то. Мы – не правительство, проверяющее все серьезно. Нужно сохранять расследование в тайне, наблюдать за ним на занятиях или в общественных местах.
– То есть наблюдать за ним так, чтобы никто не понял, что мы следим за ним, и надеяться, что я смогу найти улики?
Эми рассмеялась.
– Как–то так.
Я покачала головой.
– Это не просто.
– Точно.
Я попрощалась и поискала имя Тео Макбрайда в базе данных школы, чтобы понять, где он жил.
Ричардсон–холл.
Я поежилась.
Там жил Картер. Там меня изнасиловал Картер. Я не была там с той ночи. Я едва видела Картера после суда. Он почти пропал с радаров после приговора. Казалось, теперь он ходил в класс долгим путем, держался от меня как можно дальше, потому что я едва видела его.
Я почти его не видела. И это мне нравилось.
Я не собиралась идти в общежитие и наблюдать там. Я не пойду в то здание снова. Если воспоминания всплывали, когда меня касался мой парень, то в боевой зоне они обрушатся на меня с полной силой.
И у меня были парни в совете. Пусть сделают это. Они смогут пройти по Ричардсон–холлу – общежития были открыты для всех – следя и слушая. Я скажу им утром.
Но утром я передумала посылать парней. Я ощущала себя слабой. Испуганной. Я словно вернулась туда, где была в прошлом году. Боялась пойти куда–нибудь. Покинуть комнату. Ходить по школе.
А я пошла в Пересмешники не для страха.
Это моя школа. Мой последний год обучения. Это моя жизнь, и я верну себе прошлый год.
Принимая душ, я говорила себе не выдумывать проблемы.
Я оделась, напоминая себе, что могу пройти на сцену преступления без ощущения, что меня обстреливают и бросают у дороги с ранами.
Я схватила рюкзак и прошла решительно по двору к Ричардсон–холлу. Я повторяла, что делала это не для Пересмешников, Дэлани, общего блага и всего такого. Я шла туда ради себя.
Я открыла двери Ричардсон–холла. Тео был в комнате 103, в паре дверей от входа. Я стиснула зубы и пошла вперед, повернула в коридор. Парни были всюду, место было переполнено ими, и я ощущала себя открытой, словно все они затевали зло против меня, словно смотрели на меня и думали: «Это ее изнасиловали». Может, они думали обо мне, как о девушке Мартина, его подержанной покупке, и думали о нас с жалостью.
И тут я увидела его.
Картера.
В другом конце. Он еще не увидел меня. Он шел, опустив голову, может, к туалету. Я была тут, и он был тут, но между нами было много комнат и парней.
Но я шла.
И все произошло очень быстро. Не как в фильмах, где могли замедлить кадр. В реальности все было вспышкой. Картер поднял голову. Заметил меня. Открылась дверь. Туалет. Тео вышел, а Картер открыл рот. Тео посмотрел на коридор. Картер крикнул:
– Убирайся, шлюха, – Тео повернулся к Картеру, потом ко мне. Он прижал ладонь к моей спине и кивнул на открытую дверь его комнаты, чтобы я вошла туда.
– Может, ты уберешься отсюда, придурок? – крикнул Тео, глядя на Картера.
И мягко добавил мне:
– Ты в порядке?
Я кинула, потому что не могла говорить. Потому что кожа ощущалась чужой. Кости ощущались чужими.
– Он – козел, – добавил Тео.
Я все еще ничего не говорила.
– Ты в порядке? – повторил он.
И я поняла, что Тео знал, что сделал Картер. Но он был на моей стороне, так что стоило перестать молчать.
– Да, в порядке, – выдавила я. – Но спасибо. Серьезно.
– Не за что. Идешь на уроки? – спросил он, взяв рюкзак с пола и повесив его на плечо. – Или тебе нужно что–то в Ричардсоне? Ты с кем–то встречалась?
– Мне на английский, – ответила я на его первый вопрос, но не на второй и третий.
– И мне, – он указал на дверь. Но, прежде чем мы ушли, он взял что–то со стола. Я оглянулась и увидела баночку с оранжевыми таблетками.
Я ощутила себя грязной уже в другом плане, потому что по пути в класс я думала о тайне, которую не хотела увидеть, об улике, которую не хотела находить. Теперь я шпионила за парнем, который спас меня утром.
И хоть я не перешла черту, казалось, что я это сделала.
Я пыталась говорить себе, что таблетки ничего не доказывали. Что это была не улика. Что все было случайным совпадением.
Но я не могла отогнать ощущение, особенно когда он остановился у фонтана у здания, порылся в кармане и попил.
* * *
Мистер Бауманн начал английский с заявления:
– В шестнадцать вы можете впечатлить, а то и запугать взрослых.
Он сидел на краю стола перед учениками. Точнее, прислонялся. Он был одним из самых молодых учителей здесь, хоть ему было за тридцать, что означало, что он был вдвое старше нас. Его светлые волосы стали седеть, и таких прядей становилось больше с каждым днем. Может, его утомляла работа, может, ему было суждено поседеть рано.
– Думаете, вы впечатляете или запугиваете взрослых? – спросил он, указав на пас раскрытой ладонью.
Я огляделась, увидела, что Тео хочет ответить. Его рука была в воздухе. Но и Майя подняла руку. Мистер Бауманн кивнул ей.
– Но нам не шестнадцать. Мы в старшем классе, нам семнадцать, а некоторым даже восемнадцать.
– Конечно. Не будем забывать факты, – он улыбнулся и постучал по обложке книги на столе. Я не видела название. – Но меня больше интересуют не просто факты, а то, как мы существуем, когда факты искажают. Вопрос не в возрасте или цифрах, а в опыте жизни подростка и того, как вас видят взрослые. Стоит, видимо, перефразировать вопрос. Взрослые хоть немного впечатлены или запуганы вами?
Тео почти размахивал рукой, как флагом. Но поднялась еще рука. Я заметила Анжали Дюран, которая чуть не попала в совет Пересмешников. Она уже не была в совете – прошел срок в один год – но она решила остаться гонцом в этом году. Красный тонкий шарф был стильно завязан на ее шее, ее русые волосы были заколоты сзади, прямая челка заканчивалась над глазами. Эффект был поразительным – юная с челкой, но серьезная с шарфом.
– Думаю, они запуганы тем, что потеряли, ведь у нас это еще есть, – сказала Анжали. У нее был след французского акцента, звучало интересно и не отвлекало.
– Ты, видимо, имеешь в виду молодость? – спросил мистер Бауманн.
Анжали кивнула.
– Да, а еще открытость миру, да? Мы еще восприимчивы к новым взглядам и мнениям. Мы подстраиваемся проще взрослых, почти не стонем и не скрипим при этом.
Он улыбнулся.
– Стоны и скрип. Хорошо, Анжали, – и он добавил. – И мы впечатлены?
Тео поднимал руку все выше, словно хотел коснуться потолка, но даже так, с поднятой рукой на уроке, он выглядел грациозно и гибко. Вдали от Ричардсон–холла и шока из–за Картера я видела все четко. Тео двигался как вода, его длинное худое тело было словно единым с воздухом вокруг него. Даже его волосы словно танцевали – карамельные и кудрявые, и ветер точно любил играть с ними.
– Тео. Ты явно хочешь что–то сказать, – сказал мистер Бауманн, приглашая его ответить.
– Почему бы взрослым не быть впечатленными достижениями молодежи? Тем, как мы успеваем миллион разных вещей, пытаемся справиться с тем, что мы уже не дети, но еще не взрослые. И то, как нам приходиться разбираться самим, – сказал Тео складной тирадой. Меня не удивляло красноречие учеников и Тео. Но он не звучал так полчаса назад. Он звучал как взрослый. Он словно произносил речь. Это явно было связано с оранжевой таблеткой, которую он принял.
Но зачем ему Андерин? Из того, что он не мог получить, было желание танцевать снова. Андерин не мог восстановить связки. Андерин не помогал выступать или проходить конкурс для Алвина Эйли или Марты Грэхем.
– Хорошо сказано, Тео. Хорошо сказано, – кивнул мистер Бауманн. Он взял книгу со стола, но оставил у себя на коленях, я не видела обложку. – Как вы знаете, я управляю командой дебатов, так что мы будем устраивать много дебатов в этом семестре.
Майя села прямее от его слов. Ничто не могло обрадовать ее больше шанса отточить навыки, особенно, когда ее ждала Элита.
Мистер Бауманн тихо рассмеялся.
– Вряд ли это вас обрадует. Может, вам будет скучно, но в этом я сомневаюсь, потому что я отобрал серии книг на следующие месяцы, которые должны вам подойти. У вас есть что–то общее с этими книгами. «Джейн Эйр», «Николас Никелби», «Школьные годы Тома Брауна», – сообщил он. – Мы прочитаем «Шоколадную войну» Роберта Кормье и «Сепаратный мир» Джона Ноулза. Дело в том, что они целиком или отчасти связаны с частными школами, обычно – со школами–интернатами, – сказал он.
О, это было немного интересно.
– И я хочу, чтобы вы отыскали себя в этих историях. Школа–интернат – необычный опыт. Вы живете далеко от дома, в общежитиях с друзьями. Вам позволено многое, но тут больше ответственности. Что делать с этой свободой? С этой ответственностью? Что делали ваши товарищи из книг, и что это говорит о правде в произведениях? Это будет темой семестра – правда в литературе. Может, так мы лучше поймем, что имел в виду Джон Ноулз в «Сепаратном мире», когда написал: «Когда тебе шестнадцать, взрослые немного впечатлены и почти запуганы тобой».
Он поднял книгу и добавил.
– Это было о войне. Потому вам не нужно воспринимать все по внешности. Ноулз не только говорил о том, как быть подростком. Он говорил о подростках, готовящихся к войне. Войне, которую взрослые могли только наблюдать. «Когда тебе шестнадцать, взрослые немного впечатлены и почти запуганы тобой. Эта загадка была решена осознанием, что они видят твое будущее в войне, в борьбе за них. Ты этого не осознаешь», – прочитал он. – Как видите, контекст – это все и ничего одновременно. Слова могут стоять отдельно и вместе.
Урок закончился, Тео ушел с Анжали. Они быстро завели беседу. Я шагала с Майей.
– Вот это была выдумка, – сказала Майя с одобрением.
Я посмотрела на нее краем глаза.
– Выдумка? Ты о том, что он заставил нас думать, что мы говорим о подростках, а оказалось, что мы говорим о войне? И он говорил об этом с самого начала?
– Это было гениально. Я хочу использовать эту стратегию в следующих дебатах. Противник будто думает, что ты целишься с мячом в одну сторону, – сказала она, повернула голову вправо, – а потом – бум! И ты бежишь в другую сторону, – она повернула голову влево.
– Ты говоришь о футболе? Ты же его терпеть не могла.
– И все еще не могу. Но это стратегия из футбола, моя американская соседка. И футбол любят на родине, – сказала она, мы пошли по двору на следующие занятия. – Кстати о родине, я рассказывала тебе, что мисс Мерритт писала мне летом об Элите? Несколько раз. Спрашивала, готовлюсь ли я, будут ли готовы остальные, – сказала Майя.
– Жуть. Ты удаляла ее сообщения?
– Да, – гордо сказала Майя. – Хотя сдалась две недели назад и на одно из них ответила. Но представь! Я сделала вид, что не получала десять других писем, потому что живу в Лондоне, и там проблема со связью. Словно там не работает Интернет. Я сказала ей, что у меня порой проблемы со связью в загородном доме, и мне очень жаль, что я не ответила на ее сообщения.
Я рассмеялась.
– У тебя даже нет загородного дома!
– Знаю. В том и ирония.
– Но ты знаешь, что ей нравится думать, что у тебя это есть.
– О, она поверила. Уверена, потом она написала моим родителям, прося о вкладе. Она могла решить, что они – лорды.
– Мне звать тебя при ней леди Майей?
– О, да. Я буду повелевать тобой, как своей подданной.
– Это все из–за тупой награды. Она ясно дала понять, что хочет, чтобы я поступила в Джулиард, – сказала я.
– Награду присуждают по трем критериям. Успехи в учебе, в спорте и искусстве. Дебаты, театр, музыка, танец повлияют на награду. Я все посмотрела, – сказала Майя.
– Ты все проверяешь.
– Нужно знать врага, – сказала Майя.
* * *
Когда я прибыла к оркестру позже утром, мой друг Джонс уже ждал снаружи у перил, надев солнцезащитные очки. Но, что странно, но держал скрипку при людях. Еще страннее, что он поднял инструмент и нежно, как художник, как Моне, рисующий по холсту, погладил смычком струны.