Я тут же узнала первые ноты: Чайковский, «1812 год» и я хотела закричать об этом, но он перешел к чему–то другому, похожему по скорости на Джонса и напоминающему «Vampire Weekend».
– На миг я подумала, что ты сыграешь Чайковского. Но пара нот была, – сказала я и обняла Джонса, но быстро. Его каштановые волосы достигали плеч, он теперь выглядел как настоящая рок–звезда. Он был потрясающим скрипачом, но предпочитал играть на электрогитаре. Я не сомневалась, что он отправится в Нью–Йорк ради колледжа и создаст там крутую группу. Я могла представить его в небольших клубах, где пиво на пол проливали столько раз, что запах остался. Тусклый свет, и он выходит на сцену с друзьями по группе, а потом начинает играть эпичное вступление на гитаре.
Толпа будет сходить с ума. Девушки будут пускать слюни.
– Я слышал, Дэлани Зирински искала у тебя помощи, – сказал Джонс, подмигнув.
Я была потрясена, но недолго. Джонс все замечал. Он видел многое, видел, что за этим скрывалось. Он нашел скрытые дела компании его папы летом, и теперь они были в ссоре. Жаль, Джонс не был Пересмешником. Он был бы отличным следователем, опасным тайным оружием.
Но мне нужно было защитить Дэлани. Я бы не хотела, чтобы Эми выдавала мое имя, статус и номер раньше времени в прошлом году. Так что я подавила эмоции на лице, чтобы не улыбнуться, не нахмуриться, не выдать что–нибудь.
– Не понимаю, о чем ты, – сказала я.
Он широко улыбнулся, как ребенок, которому папа дал ключи от машины.
– Это так мило. Как ты стараешься изображать каменное лицо.
Я сжала губы, чтобы подавить эмоции.
– Как прошло лето?
Он рассмеялся и указал на меня.
– Это хорошо. Как игра. Я хочу увидеть больше.
Я отвела взгляд, но на лице появилась ухмылка.
– Ах, я знал, что смогу тебя сломить.
– Я ничего не говорю, – сказала я, но слышала смех в своем голосе.
– Не стоит, Алекс, – он приподнял бровь. – Моя способность сложить дважды два не имеет границ.
– Ты хуже всех, – пошутила я.
– Ты не хочешь узнать, как я понял, что она искала твоей помощи?
Я подняла руки, показывая, что хочу.
Он постучал по своему лбу.
– Ты ушла в Р–день. Через пару секунд ушла она. И все, – он добавил. – И я слышал то, что она слышала. Это в стиле Фемиды, да? Андерин – лучший выбор для желающих получить больше.
Это было отличным решением для учеников этой академии. Я могла лишь представлять, что будет с Фемидой, если это распространится шире. Ученики и без того гнались друг за другом на скорости. А это будет как тройной эспрессо для гепарда, бегущего за газелью. Гепарду не нужны были еще преимущества, но он их принял бы.
Все мы были хищниками.
Джонс вернулся к «Vampire Weekend», сунув скрипку под подбородок. Он тихо пел, тихо играл перед звонком, но я узнавала музыку и слова. И заметила шанс.
– Эй, Джонс. Пойдешь со мной на собрание кружков? Мисс Мерритт хочет, чтобы Пересмешники – версия а капелла – спели.
Он поднял голову, но оставил скрипку на плече.
– Ты с ума сошла. Я придут туда, только если заставят.
Я стукнула его, но легонько.
– Сделаешь это для меня?
Он сыграл пару нот.
– Посмотрим, – сказал он.
– Ты бы сделал, если бы я описала тебе свое утро, – я закатила глаза. Но встреча с Картером осталась, как запах резаного лука в урне, задерживающийся надолго. Я рассказала Джонсу о случившемся, как Картер назвал меня шлюхой.
– Ох, как я его ненавижу, – сказал Джонс. – Почему он не может оставить тебя в покое?
Я пожала плечами и вздохнула.
– Не знаю.
– Если я увижу его или услышу, как он говорит такое тебе или кому–то еще, это будут его последние слова на долгое время.
Я слабо улыбнулась Джонсу. Я любила, что он защищал, хоть и не говорила, что и Тео сыграл сегодня эту роль.
– Но что ты делала в Ричардсон–холле? – спросил Джонс.
Я отвела взгляд. Я не хотела, чтобы он видел, как я врала ему.
– Ничего, – сказала я.
– Ничего? Почему мне сложно поверить?
– Джонс, ничего не было, ясно?
– Уверен, это все связано с твоим делом.
– Да, и я могу сказать только это, потому что не должна говорить об этом, – сказала я. Потому что я должна была защищать людей. Никто еще не был обвинен.
– Играешь по правилам, – отметил он.
– Стараюсь, – сказала я.
– И не поддашься даже старине Джонсу? Может, я смогу уговорить тебя этим, – он вернулся к скрипке, к «1812 году», это был музыкальный жест для меня. Он перестал играть и опустил ладонь на плечо. Казалось, Чайковский исходил от него, будто ноты проникали от его пальцев сквозь мою кожу под тканью футболки. Музыка прошла в мое тело и превратила меня в камертон в виде человека. Может, это имели в виду, говоря, что великие гитаристы и скрипачи были «с руками», и они могли заряжать руками после игры. – Сработало? – спросил он, убирая руку. Мое плечо утихло, и мне не нравилось это. Я хотела снова ощущать звук.
– Нет. Я – могила, – сказала я, сделав жест, что закрыла рот на замок.
– Эй, в следующий раз постараюсь сильнее, – он придержал для меня дверь кабинета музыки.
Но перед тем, как войти, я сказала:
– Конечно, стоит отметить, что я рассказала бы тебе с радостью почти все, если бы ты стал Пересмешником.
– Ха, – рассмеялся он. – Будто это возможно.
Я шумно вздохнула.
– Знаю. Знаю. Ты действуешь один.
Он пожал плечами.
– Я одиночка, и все так говорят. Но не жуткий одиночка в темном плаще.
– Да, ты одиночка в кожаной куртке и с мотоциклом, – сказала я, представив, как Джонс едет по длинному пустому шоссе, и его радует одиночество и дорога перед ним.
– Как–то так.
– Что ж, если передумаешь, приглашение в силе. Я даже не стану заставлять тебя проходить все формальности.
– Все–таки нарушишь правила ради меня, – он подмигнул.
– Только ради тебя, – сказала я.
Дверь закрылась, и я коснулась своего плеча, казалось, ощущение в нем задержалось. А потом я поняла, что, когда Джонс коснулся меня, я не думала о Картере. Когда он коснулся, те воспоминания будто утихли, и я ощущала, видела и слышала только музыку.
Глава восьмая
Доказательства
Я приглядывала за Тео. Как и Мартин с Паркером.
Они с Дэлани были близки, у них была страсть. Я всюду видела их вдвоем. Но не там, где ожидалось – не в кафетерии или во дворе. Мартин натыкался на них в библиотеке, прижавшихся друг к другу между рядов. Или я замечала их у одного из зданий между занятий, когда они думали, что никто их не видит, и он водил ладонью по ее ноге. Как–то ночью, когда я уходила из кабинета музыки, я заметила, как они уходили с территории академии, и она трогала его волосы, пока они удалялись в ночи.
Она была поглощена им. Она ненавидела жульничество, не хотела быть связана со скандалом из–за этого, но не могла устоять перед парнем, который так делал.
Я видела, что Тео днем всегда был в танцевальной студии. Она была рядом с кабинетом музыки, где днем бывала я. В первую неделю учебы я видела, как он приходил туда каждый день с другими танцовщиками, и он был в одежде для танцев, как они.
Но однажды днем я услышала, как хлопнула дверь, в коридоре раздался топот. Я решила, что это он, и выглянула из кабинета, чтобы попить из фонтанчика. Я угадала. Тео почти маршировал к двери, глаза пылали. Я сделала глоток воды и поздоровалась.
– Привет, Тео, – сказала я.
Он опешил.
– Привет, Алекс.
– Еще раз спасибо за то утро, – все еще было странно осознавать, что он вдруг помог мне, а теперь я наблюдала за ним.
– Тот козел тебя больше не трогал?
– Мы больше не пересекались.
Тео прищурился на миг, взглянул на свое колено и обратно. Мое сердце чуть сжалось, было больно, что он такое потерял. Сейчас не удалось бы спросить его о таблетках. Нужно было побыть рядом, как он сделал в то утро для меня.
– Я хотела сказать, что слышала о твоей травме. Мне очень жаль.
– Ага, и мне.
– Все плохо? – спросила я.
– Плохо?
– Но ты же танцуешь? – спросила я, кивнув на студию.
– Я не должен. Но танцую.
Сочувствие ужалило меня, и поняла, что он всю неделю танцевал сквозь боль.
– Как это ощущалось? – спросила я и была не Пересмешником, а ученицей, тоже связанной с искусством.
– Когда я получил травму? Или только что?
– Только что. Когда ты пытался танцевать сквозь боль.
Я скривилась, и он опустил ладонь на мое плечо, словно мне было больно.
– Эй, я буду жить, – сказал он и слабо улыбнулся мне.
– Ты все равно попробуешь поступить в Джулиард? – спросила я, не скрывая надежды в вопросе. Может, для него еще был шанс.
– Не знаю. Я ничего не знаю, – сказал он и вздохнул. – Хочешь услышать кое–что забавное?
– Конечно.
Он провел рукой по карамельным волосам, и я смотрела, как пряди падают с его пальцев.
– Мисс Мерритт написала мне летом, услышав о моем колене, – сказал он.
Имя завуча тут же вызвало у меня реакцию – я закатила глаза.
– Что она сказала?
– Что опечалена – дословно – узнать, что мои мечты могут не сбыться. И у нее были предложения, куда я могу направить творческую энергию.
– Какие предложения? – осторожно спросила я, внимательно слушая все, что было связано с мисс Мерритт.
Он пожал плечами.
– И упоминать не стоит, – сказал он. – В любом случае, тебе теперь придется отдуваться. Ты – ее единственная надежда, – игриво сказал он, но мы знали, что это горькая правда.
– А ты? Уже закончил с танцами?
– Понятия не имею.
– Что будешь делать?
– Пока я вижу два выхода: найти что–то еще или умереть.
Я кивнула, ведь ощущала бы себя так же на его месте. И я не знала, как теперь могла считать его жуликом. Как могла следить за ним. Я могла думать лишь о том, что мы с ним были похожи. Он был моим зеркалом.
– Увидимся позже, Алекс, – сказал он. Он пошел прочь, и я смотрела, как он шагал как горный ручей, хоть едва заметно хромал. Красиво.
Такой талант был погублен из–за одного неудачного падения.
Это могло произойти с кем угодно.
Я вернулась в кабинет музыки, думая, что в нашем разговоре была важная улика, и с ней нужно было поделиться с советом.
Но что–то в рассказе об этом казалось жестокостью. Тео не казался обвиняемым, не казался плохим. Он казался другом. И я скрыла этот разговор глубоко в себе.
* * *
Мистер Фридрих написал жуткого вида уравнение на доске и сказал переписать его. Я слушалась, но мне было сложно воспринимать учителя математики всерьез.
Мистер Фридрих умел решать разные уравнения и задачи, не спорю. Но я была уверена, что больше он ни о чем не переживал.
В прошлом году был гений математики, которого соседи по комнате заставляли делать за них домашку. Он пришел к Пересмешникам, но сначала поговорил с мистером Фридрихом, рассказал о давлении соседей. Мистер Фридрих усадил его и объяснил – как Фостеры в Р–день – что давление сильное, и ему лучше не поддаваться. Серьезно? И учитель отпустил его. Я представляла улыбку на лице мистера Фридриха, может, он даже подбадривающе похлопал ученика по голове, а потом развернулся в потертом кожаном кресле и занялся сложным уравнением с интегралами и последовательностью Фибоначчи, или чем–то еще, чем он занимался до этого.
В Фемиде не выбирали черствых учителей. Школа вызывала у них выборочную слепоту. Сама завуч учила их «Улыбаться и смотреть в другую сторону». Учителя делали так. И чем больше они отводили взгляд, тем проще было это делать. Блаженное неведение порождало еще больше блаженного неведения.
Ах, но у нас хотя бы были лучшие оценки по математике в мире школ!
Мистер Фридрих дал на выходные еще несколько жутких уравнений. А потом прозвенел звонок, и класс наполнился звуком хлопающих книжек, застегивающихся рюкзаков и восторгов из–за выходных.
Мы с Т.С. ушли вместе.
– Мне срочно нужно нанести блеск для губ, – заявила она, и мы пошли в туалет. – Я могу одолжить твой? Мне уже не нравится мой цвет.
Типичная Т.С. Она постоянно меняла мнение о макияже. Я порылась в рюкзаке и дала ей темно–розовый блеск.
– Так не честно. Это для брюнеток, – она игриво поправила светлые волосы, но нанесла блеск.
– Так покрась волосы в каштановый, – я посмотрела в зеркало, поправила пару прядей волос. – А мне подошла бы синяя прядь.
– Было бы круто, – она послала мне поцелуй в зеркало. – Мартину бы понравилось, – она подмигнула.
Я игриво пожала плечами.
– Он точно подумает, что это круто.
– Думаешь? – спросила я.
Она кивнула.
– Почему ты так говоришь? Слышала, как он говорил, что ему нравятся девушки с цветными прядями? – спросила я, желудок трепетал, я немного нервничала, ведь она могла знать о Мартине и девушках то, чего не знала я.
– Это же Мартин. Он влюблен в тебя, балда.
– Ох.
– Он будет влюблен в тебя, даже если ты вдруг решишь сбрить волосы.
– Пусть не переживает, так далеко я не зайду.
– Зависит от того, как далеко ты заходишь, – начала Т.С. и притихла, приподняв брови.
Я протянула руку за блеском для губ, но не ответила сразу. Она знала, что я порой видела, когда была с ним. Она знала, что воспоминания не отпускали меня. Но она хотела, чтобы я пережила это. Чтобы я была как она – беспечная и радостная, без ран, готовая путешествовать с собранной сумкой. Она не была наивной, она знала, что не могла взмахнуть волшебной палочкой и убрать прошлый год.
Она пожала плечами, когда я не ответила.
– Готова? – это была Т.С., которая отвела меня к Пересмешникам в прошлом году, которая могла быть серьезной и решительной. Я ощущала, как туалет становится тесным, ведь ее сущность наполняла комнату.
– Не знаю, – сказала я.
Она коснулась моей руки.
– Не спеши. Пусть все случится своим чередом.
Я кивнула.
– А если не случится, тоже хорошо. Не нужно ничего делать, пока не будешь готова. Но решать тебе, когда ты будешь готова.
– Знаю. И Мартин знает.
– Конечно, знает. Я хочу, чтобы ты это знала, – сказала она, и ее взгляд говорил, что разговор за блеском для губ мог произойти в другой жизни.
– Да. Я знаю это, – сказала я и вздохнула. Я отвела взгляд на миг, посмотрела на Т.С. – Я хочу быть с ним, Т.С., правда.
Она тихо запищала, почти подпрыгивая.
– Ты извращенка, – рассмеялась я.
Она обвила меня рукой, и мы пошли прочь.
– Было у вас или нет, но я рада слышать от тебя слово «хочу».
– Тебе так нравится, что ты купишь мне сейчас макиато?
– Если мой будет с карамелью, я за, – сказала она и пошла к улице Кентфилд, где была ближайшая кофейня.
Я указала на Макгрегор–холл.
– Мне нужно в кабинет студсовета. Проверить почтовый ящик.
Когда мы прошли в кабинет, Т.С. вытащила пару флаеров из своего ящика капитана команды по футболу. В моем была пара записок от школы, как назначить собрания, а еще списки всех клубов и команд. И там была синяя каталожная карточка, сложенная пополам и склеенная красной изолентой. Сверху было мое имя черным курсивом.
– Что это? – спросила Т.С.
– Ничего, – быстро сказала я и убрала карточку в задний карман шортов.
Она уперла руки в бока.
– О, Алекс, я забыла тебе сказать. За последние сутки я поглупела, – сказала она. – Я видела записку. Что это?
Я покачала головой.
– Не знаю. Она заклеена.
– Так открой ее.
– Не тут, – тихо сказала я, потому что другие капитаны команд и главы клубов стали приходить в кабинет студсовета, включая Маккенну. В этот раз ее волосы удерживались солнцезащитными очками цвета клюквы. Она увидела меня и помахала.
– Алекс! Я хотела с тобой поговорить, ведь у меня отличная идея, – сказала она, растянув «отличная» так, чтобы звучало как заявление.
– Ладно, – я хотела послушать ее.
– Раз моя сестра Джейми тоже в оркестре и на твоих занятиях музыки, может, станешь ей наставником на год? – спросила Маккенна.
Я почти забыла о программе наставников, когда старшие ученики и новые объединялись по своим интересам. На первом году я была в паре с саксофонистом, музыкантом. Мы должны стать наставниками в любой из дней.
– Я не знаю, можем ли мы влиять. Разве не учителя выбирают?
– Они так говорят, – сказала она, выдохнула, показывая свое мнение. – Но если ты попросишь, мисс Дамата точно не будет против. Сестра сказала, мисс Ди тебя любит. А я хочу, чтобы моя сестра была с лучшей, – добавила Маккенна. Она склонилась ко мне, словно мы делились тайной. – Это для меня так много значило бы. Это было бы для нее подарком. Она всегда говорит, какие конкурсы ты выиграла.
– Да, – сказала я, ощущала волнение и страх, что у меня была фанатка, еще и знающая о моем расписании занятий. Я еще не была на таком месте. – Я попрошу.
Она поблагодарила губами и повернулась к почтовому ящику.
Я сжала записку в кармане, мы с Т.С. пошли по коридору. Я вышла наружу, ощутила, как что–то твердое и мускулистое врезалось в мое плечо.
– Ай, – громко сказала я.
Я подняла голову и увидела Натали. Она прикрыла рот рукой и сказала:
– Ой, прости, – фальшивым тоном. – Я не заметила, как ты идешь.
– Натали, уверена, ты меня видела, – на плече к вечеру точно появится большой синяк. Мышцы Натали были словно из металла.
На улице Кентфилд Т.С. спросила:
– Ты будешь его открывать?
– Не могу.
– Что? Ты сказала, что откроешь, но не тут.
– Т.С., я не могу тебе это показать, – сказала я.
– Но я в Пересмешниках. Почему я не могу знать?
– Я не могу.
– Где это сказано? Я – гонец. Ты и совет одобрили меня, и разве гонцы не помогают совету? Это лишь записка. Почему я не могу ее увидеть? – умоляла она.
– А если бы это был прошлый год, и кто–то оставил в почтовом ящике что–то обо мне. Ты бы хотела, чтобы Эми показывала это всем?
– Я – не все. Я – твоя лучшая подруга. Ты забыла кодекс лучших друзей?
Кодекс лучших друзей предполагал хранение тайн, например, когда Т.С. поцеловала своего парня Сандипа, представляя красивого актера из сериала. Или как я боялась того, что не попаду в Джулиард, ведь тогда жизнь будет окончена. Или как она думала, что может быть беременна (не подтвердилось), и что ее пугало то, что она не собиралась делать аборт. Это знали только мы с ней.
– Я помню кодекс друзей. Но дело не в нем, – сказала я, ощущая себя как предательница лучшей подруги. – Это неправильно.
– Ладно, – сказала она и отвела взгляд.
– Прости, Т.С. Я хочу, правда, но… – мой голос оборвался.
– Ничего, – она скрывала эмоции. – Я понимаю. Это дело Пересмешников, а не мое.
– Т.С., – сказала я.
– Пустяки, – бодро сказала она. Слишком бодро. И посмотрела на часы. – Эй, мне пора. Я забыла о встрече с Сандипом.
– Но мы шли за макиато, – сказала я. Это прозвучало как скуление, и мне не нравилось, как я звучала.
– В следующий раз, – сказала она и ушла.
Я осталась посреди двора, я и записка, а моя лучшая подруга злилась на меня. Я порвала изоленту указательным пальцем, развернула записку и прочитала ее: «У меня есть информация об Энни. Встретимся в гримерке в субботу в полдень. Левые кулисы. Только Алекс».
Похоже, меня ждала завтра встреча в театре.
Глава девятая
Драматичные жесты
Как оперативник, я отправилась на задание. Я должна была надеть комбинезон и взять с собой крутые приборы, чтобы связываться со штаб–квартирой.
«Я поймала подозреваемого и допрашиваю его под светом лампы. Да, свет тысячи ватт его изнуряет. Я получу признание».
Но я замерла, не добравшись до театра, чуть не споткнулась, прячась за куст, потому что Картер прислонялся к дверям театра и смотрел в другую сторону, его светлые волосы были зачесаны назад, большие пальцы были зацеплены за карманы шорт цвета хаки.
Мое сердце колотилось, пытаясь выбраться.
Все было понятно. Глупо и понятно. Картер это подставил. Написал записку. Я закрыла глаза, произнося мысленно сожаления. Я должна была послушаться инстинкта в прошлом году, когда Эми попросила меня занять ее место. Нужно было сказать «спасибо, но нет». Но я сказала да в момент триумфа, который еще не прошел. Я снова вспомнила, что лучше быть тихой пианисткой, какой я была, а не публичной личностью, какой стала.
Публичная фигура пряталась в кустах.
Я открыла глаза и увидела, как Картер целовал девушку. И та отвечала. Девушка хотела этого. Он прижимал ладонь к ее щеке, другая лежала на ее талии, и рыжеволосая девчонка прижималась к нему. Ее руки были вокруг его шеи. Я ощущала, как кто–то забрал мои внутренности и выжимал их все сильнее, как кухонное полотенце. Я сжала куст, листья и тонкие ветки, чтобы не отпрянуть, не убежать с этой планеты в темноте.
Она знала, что он был насильником? Она не видела книгу в библиотеке? Не слышала?
Может, ей было все равно.
Или она винила меня, как мисс Мерритт, Натали и другие, которые не говорили этого, но думали так.
Картер и девушка перестали целоваться, держались за руки, отправившись к его общежитие.
Дверь его общежития закрылась, я выдохнула. Он не писал записку. Но я ощущала не облегчение.
Я ощущала усталость.
Я вошла в театр, миновала ряд и попала за кулисы. Я постучала в гримерку слева. Меня поприветствовал Бит Босворс. Он был на втором курсе. В прошлом году был на первом, хорошо дружил с Симоной, и они были на замене в «Эвите». Но в их глазах сияли звезды, они должны были играть главные роли, потому начали подсыпать вещества основным актерам. Вот только другие новички в театре заметили это, рассказали учителю. А ответ учителя? «Ну–ну. Лучше не обвинять ложно своих товарищей. Может, в следующем году я дам вам роли побольше».
Не удивительно.
Информатор пришел к Пересмешникам. Как только началось расследование, Бит и Симона быстро признались, потому лишились театра всего на семестр, а не на весь год.
– Ты здесь, – сказал Бит, словно я была медсестрой на поле боя, принесшей лекарства от боли. Он выглянул, проверил, что враг не смотрит. Никого не было, и он тихо закрыл за собой дверь. – Прошу, присаживайся, – он выдвинул для меня кресло режиссера. Он сел рядом с зеркалом, и я смотрела, как он устроился, скрестив ноги, склонившись вперед, убрав волосы со лба. Он выглядел как кинозвезда из прошлого. С темными волосами и пылающими глазами. Ему подошел бы фрак. Нет, смокинг. Белый. Как у Хамфри Богарта, с бабочкой и зачесанными назад волосами. Он говорил бы краем рта, бросал бы остроумные фразы, которые все цитировали бы еще сто лет, о жизни, любви или дружбе. Я видела Бита только черно–белым, с треском старой пленки на фоне звуковой дорожки. Но он был тут – джинсы, черные ботинки на шнурках и поношенная красная футболка, выделяющая его грудь и живот.
Было видно его плоский живот.
Ох, да я разглядывала его.
И у меня был парень, я не должна была разглядывать его.
Но я простила себя, ведь Бит прекрасен. Разве у меня был выбор? Я не собиралась прыгать на него. Я в последний раз окинула взглядом его руки, грудь и живот и сосредоточилась на идеально темных карих глазах.
– Мне нужна твоя помощь, Алекс, – сказал он, и хоть его голос был четким и с идеальной интонацией, словно после уроков дикции, я уловила в тоне отчаяние.
– В чем дело?
Он тяжко выдохнул.
– Ты знаешь, кто я. Ты знаешь, что произошло в прошлом году со мной и Симоной. Ты знаешь, что я сделал.
– Да. Ты признался прошлой осенью, и наказание уменьшили. Я читала о твоем деле.
Он сглотнул, покраснел на миг.
– Я не горжусь тем поступком, – сказал он, глядя в мои глаза. – И я хочу думать, что сделал выводы из наказания. Мне пришлось сделать выводы, ведь без игры в театре было плохо. Я словно лишился части себя. Это было ужасно. Но это напоминало, что я сделал, – он сжал зубами губу на миг, отвел взгляд и моргнул. – Ты веришь, что люди могут меняться?
– Это сложный вопрос.
– Меняют ли нас события, которые мы переживаем? – спросил он, глядя на меня.
– Конечно. Порой приходится меняться, – сказала я, потому что то, что случилось со мной в прошлом году, все еще текло во мне ядом, и врачи ждали, смотрели, смогу ли я выздороветь.
– И я так думаю. Правда. И я знаю, это может прозвучать заносчиво, но я словно изменился к лучшему. И разве не на это нацелена система? – сказал Бит, словно выворачивал футболку и показывал сторону, которую редко видно. Потому что не только жертвы могли измениться. Злодеи тоже могли.
– Определенно, – сказала я.
– Потому я сказал, что у меня есть информация. Я знаю, что вы сейчас расследуете Андерин. Потому я испугался, что меня снова обвинят. Но я этого не делал. Я не вовлечен. Я хочу показать, что я невиновен.
– Почему тебя могли бы обвинить?
Бит развернулся, вытащил что–то из рюкзака на трюмо и повернулся. Он держал баночку таблеток.
– Из–за этого, – он покачал баночку большим и указательным пальцами. Он снял крышку, вытащил изнутри оранжевую таблетку. Она была овальной, покрытой гелем, что был наполовину оранжевым, наполовину прозрачным. Внутри были сотни мелкий оранжевых шариков. Он дал мне таблетку осторожно, словно она могла взорваться или потухнуть. Впрочем, в Фемиде это и было воспламеняемое вещество. – Это мои. У меня есть рецепт. Он у меня с двенадцати. Родители покупают мне таблетки каждый месяц. Эти использую только я, – он дал мне баночку. – Посмотри на этикетку.
Я прочитала там: «Бит Босворс. Выписано доктором Дунном. Риджфилд, Коннектикут». Я вернула ему баночку. Он бросил туда таблетку, закрутил крышку и сунул баночку в рюкзак.
– Я не хочу, чтобы люди думали, что это я, раз я в клубе дебатов. Я был с ними, только пока был наказан, – он объяснил, почему упомянул дебаты. – Но то, что у меня есть преступление, не значит, что тут виноват я. Кто–то другой продает их, поставляет их команде дебатов, – сказал он.
Клуб дебатов.
Я не сразу осознала слова.
Клуб дебатов. Он в клубе дебатов.
– Что ты сказал? – спросила я, надеясь, что ослышалась, надеясь, что то, что любила моя соседка по комнате, не было связано с жульничеством.
– Это ужасно, Алекс, – сказал он, с презрением поджав губы. – Они пытаются победить Элиту. Клуб дебатов продумал подробный план регулярного использования, чтобы завоевать самую престижную награду.
Элита. Моя соседка очень этого хотела. Это был ее Джулиард, она годами училась ради этого.
Но что–то не складывалось. Тео. Он не был в клубе дебатов.
Если не стал новеньким.
Я нашла в рюкзаке список клубов. Стоило посмотреть на него вчера, поискать в списках клубов имя Тео. Прилежный лидер подготовился бы к этой встрече, запомнил бы все списки. Но я этого не сделала, так что сразу посмотрела на клуб дебатов.
У имени Тео была звездочка, указывающая, что он новичок в клубе дебатов.
Сердце сжалось. Это имел в виду Тео, сказав: «Найти что–то еще или умереть». Он нашел кое–что ещё, нашел замену, новый адреналин. Но он все продумал, или отчаяние привело его в клуб дебатов на последнем году обучения ради победы в Элите?
Не было времени спрашивать. Нужно было исправляться после плохой подготовки. Нужно было задать вопросы лучше, чем Дэлани. И нельзя было отпускать Бита.
– Это сильно распространено?
– Началось в конце прошлого года с парой учеников, а потом за лето некоторые оставались на связи. За неделю или две до учебы этим занялась половина команды.
– Как часто они принимают это?
– Каждый день. Несколько раз в день.
– Кто продает?
Бит поднял руки, показывая, что они пустые.
– Хотел бы я знать. Я хотел бы знать.
– Продает Тео Макбрайд?
Он покачал головой, но не как «нет», а как «не знаю».
– Я пытался оставаться как можно дальше. Я не хочу быть связанным с этим. Я не хочу оказаться виновным из–за репутации, – он напоминал мне Дэлани.
На миг показалось странным, что два ученика так переживали, что их обвинят, и пришли ко мне за помощью. Но, может, они и были жертвами, которых нам нужно было защитить. Может, они и пострадают из–за происходящего. Но я должна была убедиться, что меня не обманывают.
– Как мне понять, что не ты продаешь? Ты можешь стоять за этим. Ты можешь рассказывать это, потому что думаешь, что это снимет с тебя подозрения, – я решила так вернуть себе власть, задавать вопросы, которые я должна была продумать и записать в блокноте заранее.
– Я переживал, что ты скажешь так из–за моего прошлого, – сказал он. У всех было прошлое, на какой стороне бы ты ни был. – Но я этого не делаю, и в доказательство можешь взять мою баночку и держать ее под замком, выдавая мне таблетки дважды в день.
Я перешла к следующему вопросу.
– Откуда мне знать, что у тебя нет больше? Ты можешь продавать и пополнять.
– Проверь рецепт. Позвони в аптеку. Следи за тем, как мне приходят лекарства, – он удерживал мой взгляд. Я видела по его темным глазам, что он говорил правду.
– Я ценю это, Бит, – сказала я. – Правда. Но я не стану брать твои таблетки под арест. Если они тебе нужны, я тебе поверю. Я могу тебе доверять?
– Абсолютно, – он тепло улыбнулся, сжал ладони, как в молитве. – Спасибо. Я не могу тебя достаточно отблагодарить, – он сделал паузу и сказал. – Что дальше?