СОВЕСТЬ. ОСОЗНАНИЕ
ЧЕЛОВЕКОМ САМОГО СЕБЯ
Всякий, кто говорит и вспоминает осовершенном им злом деле, думает о мерзости, им содеянной, а о чем человекдумает, у того он в плену, вся его душа в плену того, о чем он думает и такон продолжает оставаться в плену мерзости. И он не сможет ничего изменить,ибо дух его огрубеет и сердце зачахнет и, кроме того, печаль может овладетьим. Как же быть? Что ни делай с грязью она все грязь. По своей воле грешилили не по своей -- зачтется ли нам это на небесах? За время, пока я грустноразмышляю об этом, я мог бы низать жемчужины для радости небесной. Вотпочему написано: "Оставь злое и твори доброе" -- всей душой отвратись отзла, не предавайся в мыслях злому, твори добро. Ты творил неправедные дела?Теперь уравновесь их праведными. Исаак Мейер из Геры [86] Нет более гордого заявления, чем сказать: "Я буду поступать посовести". На протяжении всей истории люди отстаивали принципысправедливости, любви и правды наперекор всем видам давления, оказываемогона них, чтоб заставить отказаться от того, что они знали и во что верили.Пророки поступали по совести, когда обличали свой народ и предрекали емугибель за развращенность его и несправедливость. Сократ предпочел смертьжизни, которая потребовала бы от него поступиться своей совестью, пойдя насделку с истиной. Не будь совести, род человеческий уже давно бы застрял насвоем полном опасностей пути. Были и другие люди, тоже заявлявшие, что ими движут побуждения совести:инквизиторы, сжигавшие совестливых людей на кострах, заявлявшие, что они этоделают во имя своей совести; хищные поджигатели войны, заявлявшие, что онипоступают так по велению своей совести, когда на самом деле выше всех другихсоображений для них была жажда власти. Да, вряд ли сыщется какой-нибудь актжестокости или безразличия человека по отношению к другим или по отношению ксамому себе, который не рационализировался бы как веление совести, и этапотребность в успокоении совести свидетельствует о ее силе. Совесть в ее различных эмпирических проявлениях -- дело весьмазапутанное. Различаются ли всевозможные виды совести только по ихсодержанию, а в остальном они сходны? Являются ли они различными феноменами,имеющими просто общее название "совесть"? Или допущение существованиясовести становится неправомочным, когда мы исследуем феномен эмпирически,как проблему человеческой мотивации? Философская литература содержит множество различных ответов на этивопросы. Цицерон и Сенека говорят о совести, как о внутреннем голосе,осуждающем или защищающем наше поведение в зависимости от его этическихкачеств. Стоическая философия связывает совесть с самосохранением (заботойчеловека о самом себе), и у Хризиппа она определена как осознание человекомсобственной гармоничности. В схоластической философии совесть считаютзаконом разума (lex rationis), внушенным человеку Богом. Схоластикаразграничивает совесть и "синдерезис": если последняя является умением (илиспособностью) оценивать и направлять волю к справедливости, то перваяприлагает общий принцип к частным деяниям. Хотя современные авторы отбросилитермин "синдерезис", термин "совесть" часто применяется в тех случаях, длякоторых схоластическая философия использовала термин синдерезис -- каквнутреннее осознание моральных принципов. Эмоциональный элемент этогоосознания был подчеркнут английскими авторами. Шефтсбери, например,допускает наличие у человека "морального чувства", чувства справедливости инесправедливости, эмоциональной реакции, основанной на том, что разумчеловека сам по себе пребывает в гармонии с космическим порядком. Батлерпредполагает, что моральные принципы врождены человеку как часть егоконституции, и в частности, отождествляет совесть с врожденным стремлением кблагим деяниям. Согласно Адаму Смиту, наши чувства к другим людям и нашареакция на их одобрение или неодобрение являются сущностью совести. Кантабстрагировал совесть от всякого специфического содержания и отождествил еес чувством долга, как таковым. Ницше, яростный критик религиозной "нечистойсовести", видел подлинную совесть укорененной в самоутверждении, вспособности "сказать "да" своему Я". Макс Шелер считал совесть проявлениемрациональной оценки, но оценки, основанной на чувстве, а не на мысли. Но без ответа и без внимания остались такие важные проблемы, какпроблема мотивации, на которую могут пролить свет данные психоаналитическихисследований. В данном случае мы будем разграничивать "авторитарную" и"гуманистическую" совесть, в соответствии с общим разграничениемавторитарной и гуманистической этики.А. АВТОРИТАРНАЯ
СОВЕСТЬ
Авторитарная совесть -- это голос интериоризованного внешнегоавторитета, авторитета родителей, государства или кого бы то ни было, ктоокажется авторитетом в той или иной культуре. Если отношения людей кавторитетам остаются внешними, не имеющими этической санкции, мы едва лиможем говорить о совести; такое поведение просто сообразуется с требованиямимомента, регулируется страхом наказания и надеждой на вознаграждение, всегдазависит от внушительности данных авторитетов, от их осведомленности и мнимойили реальной возможности наказывать и награждать. Зачастую переживание,которое люди принимают за чувство вины, порожденное их совестью, фактическиявляется не чем иным, как страхом перед такими авторитетами. Собственноговоря, люди в таких обстоятельствах испытывают не чувство вины, а страх. Совестью же такие авторитеты, как родители, церковь, государство,общественное мнение, сознательно или бессознательно воспринимаются какэтические и моральные законодатели, чьи законы и санкции человек усваивает,интериоризируя их. Законы и санкции внешнего авторитета становятся как бычастью человеческого Я, и вместо чувства ответственности перед чем-товнешним этому Я, человек чувствует ответственность перед чем-то внутри себясамого: перед своей совестью. Совесть представляет собой более эффективныйрегулятор поведения, чем страх перед внешними авторитетами; ибо, будучи всостоянии уклониться от последних, человек не может убежать от себя и,следовательно, от интериоризованного авторитета, который стал частью его Я.Авторитарная совесть -- это то, что Фрейд описал как сверх-Я; но, как япокажу позднее, это только одна форма совести или, возможно, первоначальнаястадия в развитии совести. Хотя авторитарная совесть отличается от страха наказания и надежды навознаграждение, когда отношение к авторитету уже стало интериоризованным,она не слишком отличается от них в других существенных аспектах. Самоеважное сходство заключается в том, что предписания авторитарной совестиопределяются не ценностными суждениями самого человека, а исключительно темфактом, что ее повеления и запреты заданы авторитетами. Если эти нормыокажутся хорошими, совесть будет направлять человеческие поступки к добру.Однако, эти нормы становятся нормами совести не потому, что они хороши, апотому, что они даны авторитетом. Будучи плохими, они все равно становятсячастью совести. Тот, кто веровал в Гитлера, например, считал, что онпоступает по своей совести, когда совершал действия, противные человеческойприроде. Но даже несмотря на то, что отношения к авторитету становятсяинтериоризованными, эту интериоризацию не следует считать настолько полной,чтобы отделить совесть от внешних авторитетов. Такое полное отделениесовести, какое мы можем наблюдать в случаях навязчивых неврозов, являетсяскорее исключением, чем правилом; обычно человек с авторитарной совестьюпривязан к внешним авторитетам и к их интериоризованному отражению.Фактически между ними существует постоянное взаимодействие. Наличие внешнихавторитетов, по отношению к которым человек испытывает благоговейный страх,является источником, постоянно питающим интериоризованный авторитет,совесть. Если авторитеты не существуют в реальности, т. е., если у человеканет оснований бояться их, то авторитарная совесть ослабнет и утратит силу.Одновременно совесть оказывает влияние на сложившийся у человека образвнешних авторитетов. Потому что такая совесть всегда окрашена человеческойпотребностью в восхищении, в каком-либо идеале[87], в стремлении к некоему совершенству, иэтот образ совершенства проецируется на внешние авторитеты. В результатеобраз этих авторитетов, в свою очередь, окрашен "идеальным" аспектомсовести. Это очень важно, так как представление человека о свойствахавторитетов отлично от их реальных свойств; это представление все более иболее идеализируется и, таким образом, все более служит реинтериоризации[88]. Очень часто такоевзаимодействие интериоризации и проекции приводит к непоколебимойуверенности в идеальном характере авторитета, уверенности, непроницаемой длявсех противоречащих ей эмпирически очевидных фактов. Свое содержание авторитарная совесть получает из повелений и запретовавторитета; ее сила коренится в эмоциях страха перед авторитетом иливосхищения им. Чистая совесть -- это сознание, что авторитет (внешний иинтериоризованный) доволен тобой; виноватая совесть -- это сознание, что онтобой недоволен. Чистая (авторитарная) совесть порождает чувствоблагополучности и безопасности, ибо она подразумевает одобрение авторитета идостаточную близость к нему; виноватая совесть порождает страх иненадежность, потому что действия наперекор воле авторитета чреватыопасностью наказания и -- что еще хуже -- опасностью отверженности. Чтобы понять последнее утверждение во всей его полноте, мы должнывспомнить склад характера авторитарной личности. Она обретает внутреннююбезопасность, становясь симбиотической частью авторитета, воспринимаемогокак нечто большее и сильнейшее, чем сам человек. Будучи частью этогоавторитета -- за счет собственной целостности -- человек чувствует себяпричастным к силе авторитета. Его чувство уверенности и идентичности зависитот этого симбиоза; быть отторгнутым от авторитета значит быть низвергнутым впустоту, столкнуться с ужасом небытия. Что угодно для авторитарногохарактера лучше, чем это. Конечно, любовь и одобрение авторитета приноситтакому человеку величайшее удовольствие; но уж лучше наказание, чемотверженность. Наказывая, авторитет все-таки остается с ним, и, если человек"согрешил", наказание по крайней мере доказывает, что авторитет продолжает онем заботиться. После того как кара принята, грех искуплен и восстановленабезопасная причастность к авторитету. Библейский рассказ о преступлении Каина и его наказании даетклассическую иллюстрацию того факта, что человек больше всего боится ненаказания, а отверженности. Безо всякого повода Бог учинил с Каином худшее,что можно сделать человеку, неспособному жить без одобрения авторитета. Боготверг его жертву и тем самым отверг его самого. Отверженность быланепереносима для Каина, и он убил соперника, который лишил его того, безчего Каин не мог обойтись. Какова была кара Каину? Он не был убит, и емудаже не было причинено вреда; более того, Бог запретил кому бы то ни былоубивать его (на Каине было знамение, означавшее, что его нельзя убивать).Его наказание было в том, что он сделался отверженным; после того как Боготверг его, Каин сделался чужим среди своих ближних. Эта кара в самом делебыла такой, что Каину было отчего сказать: "Наказание мое больше, нежелиснести можно". До сих пор я вел речь о формальной структуре авторитарной совести,указав, что чистая совесть -- это сознание, что авторитеты (внешний иинтериоризованный) довольны тобой; а виноватая совесть -- это сознание, чтоони тобой недовольны. Теперь мы обратимся к вопросу о том, каково содержаниечистой и виноватой авторитарной совести. Хотя очевидно, что любое нарушениепозитивных норм, постулированных авторитетом, являет собой неповиновение, азначит, и вину (независимо от того, хороши или плохи эти нормы сами посебе), есть действия, расцениваемые как проступки, в любой авторитарнойситуации. Первый такой проступок -- это бунт против установленногоавторитетом порядка. Неповиновение становится "главным грехом", а послушание-- главной добродетелью. Послушание предполагает признание за авторитетомверховной власти и мудрости, признание его права приказывать, награждать икарать по своему усмотрению. Авторитету подчиняются не только из-за страхаперед его властью, но и из-за убежденности в его моральном превосходстве иправоте. Уважению к авторитету сопутствует запрет на критическое отношение кнему. Авторитет может снизойти до объяснения своих приказов и запрещений,наград и наказаний или может воздержаться от этого; но индивид не имеетникакого права задавать вопросы и критиковать. Если индивиду кажется, чтоесть какие-то основания для критики в адрес авторитета, то виноват в этомподчиненный авторитету индивид; и уже сам тот факт, что некий индивидотваживается на критику, является доказательством его виновности. Долг признания превосходства авторитета влечет за собой определенныезапреты. Самым главным из них является табу на чувство равенства или наспособность стать когда-либо равным авторитету, поскольку это противоречилобы безоговорочному его превосходству и уникальности. Действительным грехомАдама и Евы, как уже указывалось, была попытка уподобиться Богу; и внаказание за это притязание и одновременно для устранения возможности егоповторения они были изгнаны из Эдемского сада[89]. В авторитарных системах авторитетпоставлен в положение, принципиально отличное от положения подчиненных емулюдей. Он обладатель качеств, не достижимых для кого бы то ни было:магической власти, мудрости, силы, в чем ни один из людей не может с нимдаже сравниться. Каковы бы ни были прерогативы авторитета, будь он владыкойВселенной или единственным вождем, посланным судьбой, принципиальноенеравенство между ним и любым из людей -- это основной догмат авторитарнойсовести. Один особенно важный аспект уникальности авторитета составляет егопривилегия быть тем единственным, кто не подчиняется чужой воле, а кто самволит; кто является не средством, а самоцелью: кто творит, а не сотворен. При авторитарной ориентации волеизъявление и творение -- это привилегияавторитета. Те, кто подчинен ему, служат средствами для его целей и,соответственно, они -- его собственность, которой он пользуется в своихцелях. Верховная власть авторитета ставится под сомнение при попыткетворения перестать быть вещью и стать творцом. Но человек никогда не переставал стремиться к созиданию и творчеству,потому что созидательность, плодотворность -- это источник силы, свободы исчастья. Однако в той мере, в какой он чувствует зависимость оттрансцендентных ему сил, сама его плодотворность, его волеизъявлениезаставляют его испытывать чувство вины. Вавилоняне были наказаны за попыткусовместными усилиями рода человеческого построить башню, достигающую небес.Прометей был прикован к скале за то, что выдал людям секрет огня,символизирующего плодотворность. Гордость человека за свое могущество и силубыла осуждена Лютером и Кальвином как грех гордыни; а политическимидиктаторами -- как преступный индивидуализм. Человек старался умилостивитьбогов жертвами за преступление плодотворности, отдавая им лучшее из своегоурожая или стада. Обрезание -- еще одна попытка такого умилостивления; частьфаллоса, символа мужской созидательной силы, посвящается Богу с тем, чтобычеловек мог оставить за собой право пользоваться этой силой. В придачу кжертвоприношениям, в которых человек отдает богам дань признания -- пустьтолько символически -- их монополии на плодотворность, он подавляет своисилы чувством вины, питаемым авторитарной убежденностью в том, чтополагаться на свою волю и творческую силу -- значит бунтовать противпривилегии авторитета быть единственным творцом и обязанности человека бытьего "вещью". Это чувство вины, в свою очередь, ослабляет человека,обессиливает его и увеличивает его подвластность, такова расплата за попыткубыть самому "творцом и созидателем". Парадоксально, что авторитарнаявиноватая совесть -- это результат чувства силы, независимости,плодотворности и гордости, а авторитарная чистая совесть -- порождениечувства покорности, зависимости, бессилия и греховности. Св. Павел,Августин, Лютер и Кальвин безошибочно описали такую чистую совесть.Признание собственного бессилия, самоуничижение, отягощенность чувствомсобственной греховности и порочности -- вот признаки благости. Само наличиевиноватой совести служит знаком добродетельности, потому что виноватаясовесть -- это симптом "страха и трепета" человека перед авторитетом.Парадокс в том, что (авторитарная) виноватая совесть оказывается основой для"чистой" совести, а чистая совесть у того, кто обладает ею, должна порождатьчувство вины. Интериоризация авторитета имеет два значения: первое, которое мы толькочто рассмотрели, где человек покоряется авторитету; другое, где он берет насебя роль авторитета, относясь к себе с такой же суровостью и жестокостью.Таким образом, человек оказывается не только послушным рабом, но также исуровым надсмотрщиком, который относится к себе, как к своему рабу. Этовторое значение очень важно для понимания психологического механизмаавторитарной совести. В авторитарном характере при более или менееподавленной плодотворности развиваются определенные признаки садизма идеструктивности[90]. Этадеструктивная энергия находит выход, когда человек берет на себя рольавторитета и распоряжается собой, как своим слугой. Анализируя сверх-Я,Фрейд дал описание его деструктивных составляющих, вполне подтвержденноеклиническими данными других исследователей. Здесь неважно, из какогодопущения исходить: признать корнем агрессивности, главным образом,фрустрацию в области инстинктов, как делал это Фрейд в своих раннихпроизведениях, или "инстинкт смерти", как он признал позднее. Важно то, чтоавторитарная совесть питается деструктивностью человека, направленной на егособственное Я, и, таким образом, деструктивные устремления получаютвозможность действовать под личиной добродетели. Психоаналитическиеисследования, особенно в области навязчивых состояний, обнаружили, какимуровнем жестокости и деструктивности иногда обладает совесть, и как она даетвыход задержкам ненависти, обращая ее на самого человека. Фрейд убедительнодоказал правильность тезиса Ницше, что сдерживание свободы обернулоинстинкты человека "вспять, против самого человека. Вражда, жестокость,радость преследования, нападения, перемены, разрушения -- все это повернутоена обладателя самих инстинктов: таково происхождение "нечистой совести"[91]. Большинство религиозных и политических систем в истории человечествамогли бы служить иллюстрациями авторитарной совести. Поскольку яанализировал с этой точки зрения протестантизм и фашизм в "Бегстве отсвободы", я не буду здесь приводить исторические примеры, а ограничусьрассмотрением некоторых аспектов авторитарной совести, наблюдаемых вовзаимоотношениях родителей и детей в нашей культуре. Употребление термина "авторитарная совесть" применительно к нашейкультуре может удивить читателя, поскольку мы привыкли считать авторитарнуюустановку характерной лишь для авторитарных недемократических культур; нотакой взгляд недооценивает силу авторитарных элементов, особенно рольанонимного авторитета, действующего в современной семье и обществе.[92] Психоаналитическая беседа дает достаточно возможностей для исследованияавторитарной совести у представителей городского среднего класса. Здесьродительский авторитет и способ, каким дети справляются с ним, предстают вчисле главных источников невроза. Аналитик обнаруживает, что многие пациенты вообще неспособны критическиотноситься к родителям; других же, в некоторых вопросах критически относяськ родителям, оставляют вне критики те их свойства, от которых сами страдали;и есть такие, кто чувствует вину и тревогу, когда им случается выразитьуместную критику или гнев в адрес кого-либо из родителей. Зачастую требуетсязначительная аналитическая работа, чтобы помочь человеку даже вспомнитьинциденты, вызвавшие его гнев и критику.[93] Более трудно уловимы и еще более скрыты чувства вины, возникшие врезультате переживания недовольства со стороны родителей. Иногда чувствовины у ребенка связано с тем, что он, якобы недостаточно любит родителей,особенно когда родители надеются быть средоточием его чувств. Иногда оновозникает из страха не оправдать родительских ожиданий. Последний случайособенно важен, поскольку он указывает на один из решающих элементовродительской установки в авторитарной семье. Несмотря на огромное различиемежду отцом семейства в Древнем Риме, чья семья была его собственностью, исовременным отцом, все еще широко распространено представление, что детиявляются на свет для того, чтобы доставлять удовольствие родителям икомпенсировать им разочарование в собственной жизни. Такая установка нашласвое классическое выражение в софокловской "Антигоне", где Креонт произноситсвой знаменитый монолог о родительском авторитете: Ты прав, мой милый. Пред отцовской волей Все остальное отступить должно. Затем и молим мы богов о детях, Чтоб супостатов наших отражали И другу честь умели воздавать. А кто и в сыне не нашел опоры -- Что скажем мы о нем? Не ясно ль всем, Что для себя он лишь кручину создал И смех злорадный для врагов своих?[94] Даже в нашей неавторитарной культуре случается, что родители хотят,чтоб дети были "послушными", чтобы возместить родителям то, что они упустилив жизни. Если родители не преуспевают, ребенок должен добиться успеха, чтобыдоставить им замещающее удовлетворение. Если они не любимы (в частности,когда родители не любят друг друга), детям предстоит возместить эту нехваткулюбви; если они оказались бессильны в своей социальной жизни, они хотятобрести удовлетворение, контролируя своих детей и властвуя над ними. Дажеесли дети удовлетворяют этим ожиданиям, они все же чувствуют вину, что неделают все возможное и значит разочаровывают своих родителей. Одна, особенно трудно уловимая форма, в которую часто облекаетсячувство причинения разочарования родителям, бывает обусловлена чувствомнесходства с ними. Властные родители хотят, чтобы у их детей был тот жетемперамент и характер, что и у них. Отец-холерик, например, не испытываетсимпатии к сыну-флегматику; отец, заинтересованный в практическихдостижениях, бывает разочарован сыном, заинтересованным идеями итеоретическими проблемами, и наоборот. Если у отца собственническаяустановка, он считает неполноценностью сыновнее отличие от него; сынчувствует себя виноватым и плохим из-за своего отличия и старается сделатьсятаким, каким его хочет видеть отец; но он лишь чинит препятствиясобственному развитию и становиться весьма несовершенной копией своего отца.Поскольку он считает, что должен походить на своего отца, неудача наделяетего виноватой совестью. Сын, пытающийся освободиться от таких понятий одолге и стать "самим собой", часто бывает так тяжело обременен этим чувствомвины за свое "преступление", что теряет силы прежде, чем достигнет желаннойсвободы. Бремя это так тяжело потому, что он должен справиться не только сосвоими родителями, их разочарованием, обвинениями, жалобами, но еще и совсей культурой, ожидающей от детей "любви" к родителям. Вышеизложенное,будучи уместным в отношении авторитарной семьи, кажется не имеющим отношенияк современной американской, особенно городской, семье, в которой мыобнаруживаем не так уж много явного авторитета. И, тем не менее,предложенная мной картина в существенных чертах верна. Вместо явного мыобнаруживаем анонимный авторитет, проявляющийся вместо прямых команд в формеэмоционально насыщенных ожиданий. Более того, не считая себя авторитетами,родители, тем не менее, являются представителями анонимного авторитета рынкаи ожидают, чтоб дети жили по стандартам, которым подчинены и родители, идети. Не только зависимость от иррационального авторитета порождает чувствовины и обязанность угождать этому авторитету, но и чувство вины в своюочередь подкрепляет эту зависимость. Чувство вины доказало свою способностьбыть самым эффективным средством формирования и укрепления зависимости, а вэтом как раз и состоит одна из социальных функций авторитарной этики напротяжении всей истории. Авторитет как законодатель заставляет подчиненныхему людей чувствовать себя виновными за свои многочисленные и неизбежныепроступки. Вина за неизбежные проступки перед авторитетом и потребность в ихпрощении, таким образом, порождает бесконечную цепь прегрешения, чувствавины, потребности в отпущении грехов, которая держит человека в кабале, аблагодарность за прощение сильнее критичности по отношению к требованиямавторитета. Именно это взаимодействие между чувством вины и зависимостьюукрепляет прочность и силу авторитарных отношений. Зависимость отиррационального авторитета ведет к слабости воли у зависимого человека, и вто же время то, что парализует волю, усиливает зависимость. Так образуетсязамкнутый круг. Самый эффективный способ ослабить волю ребенка -- это вызвать в немчувство вины. В раннем возрасте это достигается тем, что ребенка заставляютвоспринимать свои сексуальные влечения и их проявления как что-то "плохое".Поскольку ребенок не может удержаться от сексуальных влечений, этот способвызвать в нем чувство вины, как правило, оказывается беспроигрышным. Разродители (и общество в их лице) успешно связывают секс и вину в однуперманентную ассоциацию, то чувство вины возрастает в той же мере и с той женеуклонностью, с какой заявляют о себе сексуальные импульсы. В придачу, по"моральным" соображениям подавляются и прочие физические функции. Еслиребенок не умеет справить нужду так, как должно, если он не соблюдаетчистоту так, как от него требуют, если он ест не так, как положено,-- онплохой. В возрасте пяти или шести лет ребенок обретает всепроникающеечувство вины, поскольку конфликт между его естественными влечениями и ихморальной оценкой со стороны родителей превращается в постоянно действующийисточник чувства вины. Либеральные и "прогрессивные" системы воспитания не сумели изменить этуситуацию в такой мере, как принято думать. Явный авторитет был замененанонимным, явное приказание -- "научно" обоснованными формулами; вместо "неделай этого" теперь говорят "тебе не понравится делать это". Фактически,анонимный авторитет во многих отношениях может быть даже более подавляющим,чем авторитет явный. Ребенок больше не осознает, что им распоряжаются (ародители не осознают, что они отдают приказания), ребенок не можетсопротивляться и тем самым развивать в себе чувство независимости. Егоуговаривают и убеждают от имени науки, здравого смысла и сотрудничества -- акто же может выступить против таких объективных принципов? Когда воля ребенка подавлена, его чувство вины подкрепляется еще и инымспособом. Он смутно осознает свою подчиненность и поражение, и долженвыработать к ним какое-то отношение. Он не может испытывать приводящие его взамешательство и причиняющие боль переживания, не пытаясь объяснить их.Рационализация в данном случае в принципе та же, что и у индийскогонеприкасаемого или христианского страдальца -- его поражение и слабость"объясняется" наказанием за его грехи. Факт утраты свободы рационализируетсякак доказательство собственной вины, а эта убежденность усиливает чувствовины, порожденное давлением культурных и родительских систем ценностей. Естественной реакцией ребенка на подавляющее воздействие родительскогоавторитета будет протест, по сути фрейдовский "эдипов комплекс". Фрейдсчитал, что, скажем, маленький мальчик из-за своего сексуального влечения кматери становится соперником своего отца, и невротическое развитиезаключается в невозможности удовлетворительно справиться с тревогой,вызванной этим соперничеством. Указав на конфликт между ребенком иродительским авторитетом и на неспособность ребенка удовлетворительноразрешить этот конфликт, Фрейд затронул корни невроза; однако, по моемумнению, этот конфликт порождается в первую очередь не сексуальнымсоперничеством, а возникает в результате реакции ребенка на подавляющеевоздействие родительского авторитета, являющегося по существу составнойчастью патриархального общества. Поскольку социальный и родительский авторитет стремятся подавить еговолю, спонтанность и независимость, ребенок, чтобы спастись от этогоподавления, борется с авторитетом, представленным в лице родителей; онборется не только за свою свободу от подавления, но также за свободу бытьсамим собой, полноправным человеческим существом, а не автоматом. Длянекоторых детей эта борьба за свободу более успешна, чем для других, но лишьнемногие добиваются полного успеха. Раны, оставшиеся в душе ребенка отпоражения в борьбе с родительским авторитетом, можно обнаружить в глубиневсякого невроза. Они формируют синдром, самые главные черты которого --слабость или парализованность индивидуального своеобразия и спонтанности;слабость Я и замещение его псевдо-Я, в котором чувство принадлежности себепритупляется и заменяется восприятием себя как суммы того, чего от тебя ждутдругие; замещение автономии гетерономией; неясность, или, если употребитьтермин Г. С. Салливэна, паратаксическое качество всех межличностныхотношений. Самым важным симптомом поражения в борьбе за самого себя являетсявиноватая совесть. Если человеку не удалось вырваться из авторитарных сетей,безуспешная попытка к бегству оказывается доказательством вины, и тольковернувшись к покорности, можно вновь обрести чистую совесть.Б. ГУМАНИСТИЧЕСКАЯ
СОВЕСТЬ
Гуманистическая совесть -- это не интериоризованный голос авторитета,которому мы жаждем угодить и чьего неудовольствия страшимся; это нашсобственный голос, данный каждому человеческому существу и не зависимый отвнешних санкций и поощрений. Какова природа этого голоса? Почему мы слышимего и почему можем стать глухи к нему? Гуманистическая совесть -- это реакция всей нашей личности на ееправильное функционирование или на нарушение такового; реакция не нафункционирование той или иной способности, а на всю совокупностьспособностей, определяющих наше человеческое и индивидуальное существование.Совесть оценивает исполнение нами человеческого назначения; она является (начто указывает корень слова со-весть) вестью в нас, вестью о нашемотносительном успехе или о поражении в искусстве жизни. Но хотя совесть иявляется вестью, знанием, она нечто большее, чем просто знание в сфереабстрактного мышления. Она обладает эмоциональной силой, поскольку являетсяреакцией всей нашей личности в целом, а не реакцией одного лишь ума. Болеетого, нам нет необходимости осознавать то, что говорит нам наша совесть,чтобы следовать ее велениям. Поступки, мысли и чувства, способствующие надлежащему функционированиюи раскрытию всей нашей личности, рождают чувство внутреннего одобрения,"подлинности", свойственное гуманистической "чистой совести". И наоборот,поступки, мысли и чувства, губительные для нашей личности, рождают чувствобеспокойства и дискомфорта, свойственное "виноватой совести". Итак, совесть-- это наша ре-акция на самих себя. Это голос нашего подлинного Я,требующего от нас жить плодотворно, развиваться полно и гармонически -- тоесть, стать тем, чем мы потенциально являемся. Это страж нашей честности;это "способность ручаться за себя и с гордостью, стало быть, сметь такжеговорить " Да " самому себе".[95] Если любовь можно определить какутверждение потенциальных возможностей, заботу и уважение уникальностилюбимого человека, то гуманистическую совесть вполне можно назвать голосомнашей любовной заботы о самих себе. Гуманистическая совесть представляет не только выражение нашегоподлинного Я; она вмещает также суть нашего морального опыта жизни. В нейзаключено знание о цели нашей жизни и о принципах, посредством которых мыдобиваемся ее; о тех принципах, которые мы открыли сами, и о тех, которымнаучились у других людей и признали истинными. Гуманистическая совесть -- это выражение личного интереса и целостностичеловека, тогда как авторитарная совесть имеет дело с человеческимпослушанием, самопожертвованием, долгом или "социальной приспособленностью"человека. Цель гуманистической совести -- плодотворность, а, значит, исчастье, поскольку счастье необходимо сопутствует плодотворной жизни.Подавлять себя, становясь орудием других, какими бы величественными нипытались они казаться, быть "самоотверженным", несчастным, смирившимся,унылым -- все это противоречит требованиям собственной совести; всякоенарушение собственной целостности и надлежащего функционирования своейличности, как в мышлении, так и в поведении, и даже в таких вещах, какощущение вкуса пищи или сексуальное поведение, действует против нашейсовести. Но не вступает ли наш анализ совести в противоречие с тем фактом, что умногих людей этот голос слишком слаб, чтоб быть услышанным и указать импуть? Да, этот факт дает основания для моральных опасений за человеческуюситуацию. Если бы совесть всегда говорила громко и вполне внятно, тольконемногие обманулись бы насчет своих моральных задач. Один ответ дает самаприрода совести: поскольку ее назначение в том, чтобы быть стражемподлинного личного интереса человека, она действенна в той мере, в какойчеловек не утратил себя полностью и не стал жертвой своего безразличия идеструктивности по отношению к себе. Совесть находится во взаимодействии сплодотворностью человека. Чем плодотворнее он живет, тем сильнее егосовесть, и тем больше она, в свою очередь, содействует плодотворности. Чемменее плодотворно живет человек, тем слабее становится его совесть;парадоксальность -- и трагизм -- ситуации человека в том, что его совестьслабее всего тогда, когда он более всего нуждается в ней. Другим ответом на вопрос об относительной неэффективности совестиявляется наше нежелание слушать и -- что еще важнее -- наше незнание, какслушать. Людьми часто владеет иллюзия, что их совесть будет говорить громкимголосом и ее откровение будет ясным и отчетливым; ожидая такого голоса, онине слышат ничего. Но когда голос совести тих, он трудно различим; и нужнонаучиться слушать и понимать то, что он говорит, чтобы действовать всогласии с ним. Однако научиться понимать, что говорит собственная совесть, чрезвычайнотрудно, главным образом, по двум причинам. Чтобы услышать голос собственнойсовести, мы должны уметь слушать себя, а большинству людей нашей культурыэто удается с огромным трудом. Мы прислушиваемся к каким угодно голосам, нотолько не к самим себе. Мы постоянно окружены шумом мнений и идей,вдалбливаемых нам кино, газетами, радио, пустой болтовней. Если б мы решиливсеми силами помешать прислушаться к себе, мы не могли бы придумать ничеголучше. Слушать себя так трудно потому, что это искусство требует способности,редко встречающейся у современного человека: способности оставаться наединес собой. Более того, у нас развилась боязнь одиночества; мы предпочитаемсамую пустую и даже неприятную компанию, самые бессмысленные занятияпребыванию наедине с собой; похоже, мы страшимся перспективы встретиться ссобой лицом к лицу. Не потому ли, что чувствуем, что наедине с собойокажемся в плохой компании? Я думаю, боязнь остаться наедине с собой этоскорее чувство замешательства, граничащее порой с ужасом увидеть человека,одновременно так хорошо знакомого и такого чужого; мы пугаемся и бежимпрочь. И упускаем шанс услышать себя, и продолжаем игнорировать своюсовесть. Прислушаться к тихому и едва различимому голосу своей совести трудноеще и потому, что он говорит с нами не прямо, а косвенно, и мы часто несознаем, что то, что беспокоит нас, это наша совесть. Мы можем счесть этопростой тревогой (или даже болезнью), вызванной причинами, не имеющиминикакой явной связи с нашей