Стремление человека уходить от конфликта с собой и с жизненной ситуацией при посредстве одурманивающих веществ знакомо людям издревле. Как и безуспешность усилий по его (стремления) искоренению. А. В. Луначарский заметил однажды, что если бы пьянство было просто дурной привычкой, его искоренили бы еще в средние века с учетом методов, которые для этого использовались. Потребность в таких средствах воздействия на психику возникла вместе с цивилизацией, видоизменяется вместе с ней, и нам нужно иметь на этот счет более или менее определенную точку зрения.
Демографические наблюдения за жизнью человека в природосообразно ориентированном сообществе убедительно показывают, что все начинается с тяги к опьянению, а сама она появляется лишь тогда, когда появляются личность и цивилизация. До этого, пока никому просто не приходит в голову сама мысль о социальном отчуждении, люди не знают и потребности в алкоголе, опии-сырце или листьях коки (в зависимости от места проживания) с целью получения опьяняющего эффекта, тем более – пристрастия к нему. Эти средства используются рационально с пользой для дела. В онтогенезе личности наблюдается та же картина. До появления самосознания дети не испытывают потребности в опьянении, и лишь став подростками начинают активно осваивать эти впечатления. Если взрослые (цивилизованные) начинают приобщать детей (примитивные народы) к пьянству, последствия бывают самыми тяжелыми. Организм реагирует физической зависимостью, а личность – психической. Когда все начинается в более или менее зрелом возрасте, ничего особо тяжкого не случается и нужно достаточное время, чтобы подобная зависимость сформировалась, но это уже другая тема (хронического алкоголизма как заболевания). В обычном же варианте оно (влечение) становится действительно дурной привычкой (с точки зрения личностного развития), когда иллюзия самоценности, забвение сомнений, расслабление воли, сдерживающей недовольство, соблазняют слабых на отказ от growth.
В прежние времена, когда общество расслаивалось на угнетенных и угнетателей, привилегированные классы использовали свою власть, чтобы смирять гордыню представителей широких масс относительно статусных притязаний, а тем более – принципов («какие у нас принципы, мы не принцы»), так что пьянство аутсайдеров волею судьбы никого не удивляло и носило массовый характер. Его ограничивали карательными и административными мерами. Так, по указу Ивана III, низшие сословия могли употреблять спиртное по установленной норме, привилегированные сословия должны были сами регулировать употребление, но исполнять служебные обязанности в нетрезвом виде строго возбранялось. Когда в Россию из Генуи в 1428 г. завезли водку, а крепкие напитки стали продавать в царских кабаках, была введена норма отпуска на душу населения – одному человеку не более одной чарки четыре раза в неделю, но не позднее, чем за час до обедни (с 1652 года). На Востоке и в Южной Америке правила употребления опьяняющих веществ (опий-сырец, листья коки) диктовались не столько государством, сколько социальным и религиозным укладом жизни (и соблюдались неукоснительно). В последующем власти старались уравнивать сословия в правах на употребление спиртного и распространяли ограничения на весь народ, так что повод для пьянства стал все больше смещаться в психологию. Идеи и лозунги Великой французской революции 1789 г., закрепленные во Всеобщей декларации прав человека и гражданина (свобода, равенство, братство), сформировали устойчивое представление о демократии, где «равные права для всех, ни для кого никаких привилегий». В той или иной мере, раньше или позже, но именно они стали определять стиль взаимоотношений народа и государства в большинстве стран. Официальные формы дискриминации были отменены. Социальные ограничения перестали быть основой политики. Тогда на первый план выступило социальное неравенство под флагом свободной конкуренции. Со слабым человеком, лишенным заботы со стороны общины, просто перестали считаться. Социальное дно, где люди, воспринявшие личную независимость как «свободу колодника, вытолкнутого в степь», беспробудно пьянствовали, отвергая любые формы сотрудничества с обществом, семьей и государством, описано нашей литературой конца ХIХ века очень убедительно. В те годы казалось, что причиной пьянства народного выступает бедность, недостаточность стартовых возможностей, лишающая уверенности в себе. Нищета и пьянство считались чуть ли не синонимами. Однако победа угнетенных и неимущих в Октябрьской революции, позволившая снять с повестки дл проблему физического выживания, не исправили ситуации в корне. Стало совершенно ясно, что социальная справедливость, гарантирующая кусок хлеба и крышу над головой не снимает проблемы социального отчуждения. В обстоятельствах, когда повода бунтовать против существующего строя (в том числе и аддиктивным способом) вроде бы не стало, недовольство человека своей ролью и позицией сместилось на уровень реальной социальной среды, где ведущее значение принадлежит видимым и осязаемым отношениям с окружающими. И тут обнаружилось, что в иллюзиях, даваемых опьянением, нуждаются не столько взрослые неудачники, сколько люди, не желающие взрослеть.
Так Д. Бехтель считает ведущим признаком алкогольной предрасположенности некую «аструктурность» личности, выражающуюся в отсутствии четкости мотиваций, не выработавших своего отношения к окружающему миру. По его мнению такого человека отличают: а) нестойкость жизненных интересов и установок; б) отсутствие интереса к общественной жизни; в) повышенная конформность; г) недостаточность критики к собственным недостаткам. Невольно вспоминаются подростковые личностные реакции. Другие авторы подчеркивают значение таких качеств, как тревожность, склонность к фрустрационному напряжению при минимальны препятствиях (фрустированность), стремление повелевать и пребывать во власти одновременно. Авторы психологических тестов даже взяли на себя смелость прогнозировать вероятность появления алкогольной зависимости в будущем при наличии некоторых свойств характера. В частности, 16 – факторный тест Кеттела (часто используемый в нашей стране в целях профориентации) предлагает в качестве индикаторов следующие признаки: а) во взаимодействии с внешним миром – боязнь суровых требований, склонность переживать жизненные неудачи как внутренние конфликты, способность легко менять точку зрения, свободная трактовка общепринятых норм при внутренней скованности, невозможность расслабиться даже в благоприятной обстановке; б) самоощущение – чувство неспособности справиться с жизненными трудностями, тенденция считать себя гонимым, беспричинная тревожность; в) эмоциональнаясфера – импульсивность, раздражительность, склонность к риску в сочетании с ранимостью; г) поведение – несоблюдение моральных норм реальной группы обитания, тенденция попадать в проблемные ситуации при общей терпимости к неудобствам и нежелании перемен; д) деловая сфера – безответственность, внутренняя недисциплинированность, недобросовестность, склонность уклоняться от ответственности, не доводить дело до конца. Резюмируя вкратце – неуравновешенная эгоистичность и инициативность при неуверенности в себе. Тоже типичные черты подростковой психологии.
Нетрудно заметить, что почти все перечисленные качества в той или иной мере свойственны неудачникам, вынужденным мириться с гнетущими (по их мнению) обстоятельствами, так что подобные индивидуальные отличия могут быть как врожденными, так и приобретенными. Привыкание к расслабляющему действию опьянения с последующей зависимостью (психической и физической) усиливает социальное отчуждение. Здесь самое время предоставить слово тем, кто такую зависимость испытывал, чтобы вчувствоваться во внутренний мир пьяницы. «Я превратился в ходящий спиртной факел, который питается собственным жаром и разгорается все настойчивее. За весь день я не знал ни минуты, когда мне не хотелось бы выпить. Я начал прерывать работу на середине, чтобы выпить бокал после пятисот написанных слов. Вскоре я стал выпивать и перед тем, как притупить к работе. Я слишком хорошо понимал, чем не это грозит, и принял меры. Я твердо решил не прикасаться к вину, пока не закончу своей работы. Но тут возникло дьявольское осложнение. Я уже не мог работать, не выпив предварительно. Я обязательно должен был выпить, чтобы быть в состоянии выполнить свою задачу. Все время, пока я писал, мучительная жажда не покидала меня. И как только утренняя работа заканчивалась, я убегал из дома и устремлялся в город, чтобы выпить. Какой ужас! Если хмель мог до такой степени поработить меня, не алкоголика по природе, как же должен страдать настоящий алкоголик». (Этот отрывок из произведения Д. Лондона Б. Братусь считает автобиографическим наблюдением писателя.)
Среди причин запойного пьянства безусловно присутствует и фактор почвы, когда пристрастие к спиртному формируется по закономерностям, присущим патогенезу, но все-таки в подавляющем большинстве случаев речь идет не более, чем девиантном развитии личности (сочетание патогенеза с социогенезом). Для аутсайдеров, воспитывавшихся в обстановке педагогической депривации, игнорировавшей их потребность в успехе, доминирует слабость жизнеутверждающей воли, стремление к общению с себе подобными, где давление культуры и цивилизации не чувствуется или чувствуется не так сильно. Отщепенцы, чье самосознание формировалось в обстановке социальной изоляции, наряду с тревожной неуверенностью уносят в дальнейшую жизнь склонность к самолюбованию, созерцательность, амбициозность, недостаточность самокритики. Воспитанные в обстановке запущенности (социальной и педагогической) отличаются нечеткостью самосознания, неумением вступить с собой в коммуникацию, растерянностью в одиночестве. Естественно, у каждого из этих типов взаимодействие с опьяняющим веществом имеет в своей основе разные потребности и предпочтения. Понятно, далеко не все начинают привыкать к алкоголю сразу по получении самостоятельности. Обычно в каждой судьбе проходит какое-то время, покуда иллюзии молодости не выдохнутся, личность не устанет от неудач и фактор социальной дезадаптации, заложенный в детстве, даст себя почувствовать всерьез.
Но алкоголь – не единственная угроза неудачнику. По мере того, как цивилизация расширяла человеку свободу нравственного выбора, а пьянь негодящую переставали в порядке социального контроля и профилактики отклоняющегося поведения отдавать в солдаты или матросы на парусный и галерный флот, бегство от свободы на старте жизни начало приобретать уродливые формы нарко- и токсикомании. Те, кто не имел возможности тихо спиваться под прикрытием семьи (по старинке), стали искать более мощные средства для аддиктивного ухода от проблем социального утверждения. Да и сами проблемы сильно усложнились. Литература и публицистика второй половины ХIХ века рисует нам некий обобщенный образ молодого человека, теряющего традиции предков, в которых он был воспитан (сословных, классовых и др.), и примеряющего в качестве нравственных ориентиров поведения идеалы. Сделать такой шаг в развитии личности очень непросто, а испытание идеалов на прочность – рискованное занятие (достаточно вспомнить Родиона Раскольникова у Ф. М. Достоевского), и хотя реального прототипа ему не было, подобные метания души, по-видимому, были достаточно типичным признаком того времени. Более того, классик нашей и мировой литературы увидел, что его герой не подводит некую черту под этапом исторического развития и не олицетворяет текущий его момент, пройдя который все образуется, а открывает страницу будущего, когда вся молодежь на старте жизни будет вынуждена решать для себя нечто подобное. Он не ошибся (недаром его читают со все возрастающим интересом не только у нас, но и за рубежом). Прошло около ста лет, пока современная педагогика провозгласила лозунг «идеологиям – нет, идеалам – да», но она не просто ждала своего часа, а шла к нему трудным путем, и по дороге молодежи пришлось осваивать нелегкий опыт цивилизованного (и не цивилизованного) взаимодействия с наркотиками, токсическими и психотропными веществами.
В конце ХIХ века Европу и Америку захлестывает волна опийной наркомании. Продукт химической обработки опия – морфин, которым совсем недавно пользовались исключительно как обезболивающим и снотворным средством (герои рассказов А. П. Чехова то и дело употребляют морфин, доставая его из своей аптечки), начинают применять для того, чтобы отстраниться от реальности. Чтобы получить представление о мотивах такого поступка достаточно почитать рассказы М. Булгакова о его жизни и работе в качестве сельского врача. Разнообразия в выборе средств отчуждения добавляет кокаин, пока что доступный лишь состоятельным людям (его медицинское употребление очень ограничено, а черный рынок еще в зачаточном состоянии). «Перебиты, поломаны крылья, / дикой болью всю душу свело, / кокаина серебряной пылью / всю дорогу мою замело», – писали декадентствующие поэты незадолго до начала мировых войн и судьбоносных революций. Однако вскоре технический прогресс сыграл злую шутку с человечеством. Производное морфия – героин оказался, во-первых, очень мощным наркотиком, во-вторых, долго сохранялся, не разрушаясь, как морфий, от соприкосновения с воздухом, в-третьих, был технически доступен для изготовления при сравнительно простом оснащении. И, самое главное, как оказалось, чуть больше одного процента людей от природы склонны впадать в физическую зависимость от героина чуть ли не после первой инъекции. Сильнейшая абстиненция вызывает у них чувства, которые по насыщенности эмоциями можно сравнить разве что с реакцией на укус змеи (когда человек готов разрезать собственную кожу и выпустить кровь без всякой анестезии). Стоило такому носителю фактора риска попасть на крючок наркоторговцев (по глупости, подражая дурному примеру, будучи спровоцированным и т.п.), обычные источники чувств долга, любви, сострадания и т.п., все то, что было его принципами или статусами, попросту исчезают из поля зрения, бледнеют в сравнении с тем эмоциональным фоном, который задает «ломка», когда наркотик начинает исчезать из организма. Близкие не узнают человека, он им кажется душевно больным. В среде такие наркоманы подвергаются беспощадному гонению. Как пишут те из них, кто попал в заключение, там наркоман раздавлен, растоптан, уничтожен как личность. Естественно, молодежь видит перед глазами наглядный пример и старается избегать подобных рисков (взрослые не становятся героинными наркоманами никогда), но черный рынок делает ставку на несмышленышей, стараясь вырвать свой процент населения до того, как исчезнет реакция имитации, забивающая осторожность.
Поначалу героин, будучи синтезирован в 1978 г., не имел широкого распространения. Да и потом, когда мировые войны и революции вовлекли молодежь в другие заботы, особой проблемы не было. Цивилизованные государства обходились довольно простыми полицейскими методами, согласовывая свои действия при помощи международных конвенций. И лишь когда размежевание между бывшими колониями (где произрастает сырье для героина) и метрополиями стало насыщаться идеологическим противостоянием, появились «страны-негодяи», поставляющие героин на черный рынок, а он сам приобрел не столько уголовно-рыночный, сколько экстремистский характер. Ситуация все больше напоминает войну, когда жертвам не приходится рассчитывать на сострадание агрессора и тех, кто на его стороне, а молодежь (и даже дети) выступают в этом противостоянии в роли санитарных потерь (раненых и убитых). Так что сегодня трудно сказать, почему цивилизованные страны предпочитают видеть в этом явлении лишь криминальную составляющую, сосредоточив внимание исключительно на полицейских мерах, но таковы факты и с ними приходится считаться.
Сама молодежь, не свободная от проблем самоутверждения, предпочитает не рисковать и выбирает одурманивающие средства, не вызывающие зависимости. Это наглядно продемонстрировал педагогический кризис шестидесятых годов в Европе, когда те, кто дорос старта самостоятельной жизни, вышли из повиновения без каких-то социальных, политических, экономических или иных лозунгов, а «просто так». Не только власти, но и те, кто был во главе движения, так и не смогли потом объяснить, в чем было дело. Во второй лекции мы уже говорили на эту тему и сошлись во мнении, что именно в эти годы страны – победители во Второй мировой войне дали своим народам столько свободы, что люди просто не в состоянии были ее охватить умом. Взрослые притворились, что так оно и нужно, оставшись при своем мнении втихую, а молодежь приняла все всерьез (ей предстояло жить в общем информационном, культурном, экономическом пространстве) и отреагировала в полном соответствии с подростковыми личностными реакциями – тотальным отчуждением. Тем не менее, ни битники, ни хиппи, употребляя одурманивающие вещества в массовом порядке и в больших количествах, героином не увлекались. Основным продуктом была марихуана, кроме нее – вещества, поднимающие настроение, такие как диэтиламид лизергиновой кислоты (ЛСД), амфетамин, кокаин (ставший доступнее после того, как крестьяне стран Латинской Америки стали засевать поля кустами коки, так как это было выгоднее, чем выращивать пищевые растения). По мере того, как молодое поколение (дети битников и хиппи) свыкалось с социальной ситуацией, наркопристрастия отошли к «панкам», где обида на жизнь («работа не клеится, / в школе бардак, / учитель дурак, / воспитатель сопляк. / Не знаю, куда мне деваться») и бедность вынуждали усиливать токсическую составляющую. В своей статье «Работа с молодежью между пивнушкой и тюрьмой» Й. Крауелах отмечает, что неуверенность в своем существовании является главной причиной психического напряжения, которое проявляется в разных формах неконструктивного поведения, в том числе и аддиктивного[25].
В обычай вошло принимать стимулирующие средства. Кстати можно напомнить, что в среде уголовных преступников из числа «законников» чифирь пользуется большей популярностью, нежели алкоголь.
В нашей стране не было педагогического кризиса и молодежного протеста. Социальное отчуждение шло к нам не со стороны свободы и глобализации а иным путем. Власть, контролировавшая все социальное пространство целиком, теряла силы как материальные, так и духовные. Она готовилась сбросить с себя груз обязательств перед народом и все более небрежно исполняла свои функции. Первыми, как обычно, надвигающееся социальное отчуждение уловили художники (о фильме В. М. Шукшина «Калина красная» мы уже говорили во второй лекции) и дети. Почувствовав, что система равнодушна к ним, школьники начали в массовом порядке приобщаться к токсикомании. В ход пошли пары бензина и клея. Сейчас об этом предпочитают не вспоминать, но в начале 80-х годов по стране шла настоящая эпидемия среди 10–13-летних детей из разных слоев общества. Потом, когда взрослые более или менее понятно обозначили свои позиции, она пошла на спад и нынче подобные случаи встречаются лишь среди социально запущенной части детского населения. С началом перестройки молодежь, столкнувшись с невероятно усложнившимися социальными отношениями, когда многое приходится брать на себя, а учить независимости некому, стала употреблять разные одурманивающие средства, которые хлынули на черный рынок со всех сторон. Манера употреблять то, что под руку попадет, привела к неразберихе в наркоситуации. Потребовалось около двадцати лет, пока люди научились правильно обращаться с одурманивающими средствами. И теперь выбор конкретного вещества определяется не случайными обстоятельствами, а тем вариантом социального отчуждения, который свойственен образу жизни, стилю воспитания и той почве, на которой появляются отклонения личностного развития.
Бродяги
До ХХ века все западно-европейские законодательства признавали бродяжничество преступлением, существенными признаками которого считались бесцельное скитание из одного месса в другое, отсутствие средств к жизни, не имение постоянных занятий. По германскому уголовному кодексу оно каралось тюремным заключением с последующим привлечением к общественным работам. Английское делило бродяжничество на три разряда по степени опасности для общества, назначая даже наказание плетьми. В России те, кто не желал указать своего имени и звания, будучи задержан за бродяжничество, направлялся в исправительные арестантские роты на четыре года или (для некоторых категорий) в ссылку на о. Сахалин. Исключение делалось для так называемых «бродячих инородцев», которые не имели никакой оседлости. Для кочевания им отводились особые полосы земли. Общие государственные налоги на них не распространялись, будучи заменены неким «ясаком».
ХХ век внес свои коррективы в социальную политику. Для обеспечения мобильности рынка труда рабочая сила должна свободно перетекать туда, где она нужна, оттуда, где ее больше не надо. Ради этого государство согласно терпеть некоторые издержки, когда движение (как всякое движение в социуме) увлекает за собой социально малоценный элемент, бродяжничающий безо всякой пользы обществу, а то и прямо ему во вред. Какое-то время в СССР действовал закон, карающий за тунеядство (209 ст. Уголовного кодекса РСФСР), но жизнь заставила считаться с современными реалиями и его пришлось отменить. Так что на сегодняшний день общество, поняв, что оно не в состоянии искоренить бродяжничество как таковое, делает ставку на сосуществование с лицами без определенного места жительства и занятий.
Вся когорта «шатающихся меж дворов» может быть подразделена на три группы: а) те, кто обязан жить дома (в учреждении) и совершает побег, чтобы стать бродягой; б) мигранты, оставляющие жилье в поисках работы (международное право берет их под вою защиту, а государство обеспечивает административную поддержку); в) оставившие жилье добровольно или под влиянием личных обстоятельств и не желающие трудиться (бомжи). Второй вариант мы не будем рассматривать, хотя проблем, связанных с психологией у таких людей предостаточно, но причина отчуждения не связана с темой наших лекций (экономическая или политическая), а остановимся на первом и втором.
Детский вариант
В прошлом (до первой трети ХХ века) бездомность и беспризорность детей однозначно связывали с нищетой и эксплуатацией ребенка низами общества. В своей книге «Малолетние нищие и бродяги в Москве» (1913 г.) С. Б. Бахрушин подчеркивает, что «уличные дети» – непременные жители «социального дна» и их количество зависит от обстановки в обществе. А о литературных образах «детей подземелья» можно и не упоминать. Их яркие портреты буквально заполонили художественное творчество века ХIХ. После пролетарской революции и гражданской войны в России на улицах осталось множество детей. Ценой серьезных усилий Министерства просвещения и ОГПУ-НКВД проблему удалось решить лишь к середине З0-х годов, а затем, в полном соответствии с советской демагогией, тех, кто захотел убегать от «счастливого детства», объявили дефективными. «Синдромом дромомании» (навязчивое влечение к бродяжничеству) объясняли любое побуждение к побегу из дома. (См. например работу Е. А. Коссовой «Динамика синдрома дромомании у детей» 1969 г.»). Естественно, как и бывает, когда предмет исследования упрощают за счет ложного истолкования причины, детские психиатры скоро зашли в тупик, так как кроме диагноза ничего по сути предложить не могли. Однако привычка во всем искать один, но главный корень, присущая нашей психолого-педагогической ментальности, не исчезла. Теперь во всем стали винить родителей, не особо заботясь об аргументации (бежит-то ребенок из дома, так что тем просто нечем крыть). И лишь с началом перестройки, когда непродолжительный, но очень плодотворный период народовластия обратил внимание людей на самих себя, «социальным сиротством» занялись более или менее серьезно. Так что в своих лекциях нам придется не столько подводить итоги научного опыта других исследователей, сколько полагаться на собственный.
До 7-летнего возраста дети самовольно из дома не уходят. Если они и оказываются без надзора, то это означает, что они попросту заблудились, Чаще всего это отстающие в развитии мальчики и девочки, которые плохо различают своих и чужих.
В возрасте от 7 до 9 лет уход из дома начинает встречаться, но еще очень редко. При этом педагоги, правоохранительные органы и общественность совместно обрушиваются на несчастных родителей, вся вина которых состоит в педагогической и психологической некомпетентности. Они не чувствуют и не понимают, в чем особенности психического склада их ребенка, наивно полагаясь на стандартные рецепты воспитания (педагоги, как правило, тоже мало что понимают, но с них за это не спрашивают). Кстати сказать, запущенные дети в этом возрасте вполне удовлетворяются имеющейся свободой и редко стремятся вообще уйти из дома.
Юные бродяжки отличаются повышенной коммуникативностью и недостаточностью чувства социальной дистанции (чувства социального риска). Не ощущая тревоги, которую обычные дети испытывают, оказавшись среди чужих людей, они без особых затруднений перемещаются в социальном пространстве. Им бывает нетрудно обратиться за помощью к взрослым (а сердобольных дураков среди тех хватает), которые вместо того, чтобы пойти искать родителей, занимаются совершенно неуместной в данном случае благотворительностью (накормить, переночевать и отпустить). Это приучает лгать и попрошайничать. Дальнейшее развитие детей, столь рано начинающих убегать из дома, как правило, бывает осложнено и другими отклонениями. У них замедляется умственное и психофизическое развитие, возникает психологический барьер во взаимодействии с учителями, хитрость заменяет интеллект. Вероятность того, что они останутся «вечно пятнадцатилетними» и получат диагноз «психопатия» достаточно вероятен.
В возрасте 10–13 лет стремление к побегу из дома встречается наиболее часто. Сейчас особенно важно удержать за собой достойные социальные позиции, что не каждому по плечу. Особенно в школе. И поддержка семьи особенно важна. Нередко, оценивая со стороны обстановку в чужой семье, мы склонны обращать внимание прежде всего на внешние признаки. Считается, что дети должны хуже чувствовать себя там. Где о них мало заботятся, наказывают по пустякам, часто бранят. Конечно, это не хорошо, но не следует забывать, что сейчас гораздо важнее для ребенка духовный климат и социальный авторитет. Стыд за недостойных родителей, которых все критикуют, а те только поддакивают, может стать причиной сильнейших переживаний и глубоких разочарований. Нередко ребенок отроческого возраста убегает из дома не потому, что там с ним дурно обращаются, а потому, что его тяготит принадлежность к социально неблагополучной семье. Своим уходом он как бы заявляет, что отныне выступает перед лицом общества от собственного имени, а с родителями начинает держаться на равных и даже свысока.
Чаще всего, такому поступку (побеги редко ограничиваются одним эпизодом) предшествует более или менее длительный период школьной дезадаптации. Отставание в учебе, скептическая оценка педагогами способностей, пренебрежительное отношение товарищей по классу, которые стоят на стороне учителя, нескрываемое разочарование тем, что ребенок все еще член коллектива, формируют стойкое чувство социального отчуждения. Уход в экологическую нишу крайне нежелателен, но когда он – единственно доступный вариант снять внешне незаметное, но очень тягостное напряжение, поражают жертвы, на которые идут дети.
С учетом нашего климата и того факта, что побеги из дома гораздо чаще бывают зимой (в каникулы летом дети убегают много реже) просто выжить бывает далеко не просто. Достаточно положить на одну чашу весов реальные страдания, а на другую – всю «мелочь» разных неудач, в которые взрослые зачастую просто не хотят вникать, чтобы почувствовать, сколько они весят для детской психологии. Для примера я привожу диалог с 12-летним парнишкой из нашей книги «Побег из дома и бродяжничество» 1988 г.
– Где ты проводишь время?
– Играю во дворе, катаемся с горки, иногда захожу к кому-нибудь поиграть.
– А когда ребята расходятся по домам?
– Остаюсь один.
– В какое время?
– Часов в 10-11 вечера.
– И что же делаешь?
– Иду в подъезд, там возле батареи на верхних этажах сижу и жду.
– Чего ждешь?
– Когда ходить перестанут и можно будет уснуть, А если дверь хлопнет, я встану, будто руки грею, и отвернусь.
– Когда же двери перестают хлопать?
– Около двух часов ночи.
– А когда снова начинают?
– Около шести утра.
– Не страшно одному?
– Страшно.
– Почему же домой не идешь?
– Собирался … на днях.
Побег из дома во многом зависит от обстановки, которая складывается в среде неформального общения. Для того, чтобы ребенок пошел на разрыв с семьей, ему нужно хотя бы на первых порах на кого-то ориентироваться. Поэтому в микрорайонах, где нет бродяжничающих детей, даже серьезные конфликты не ведут к побегу, тогда как при наличии соответствующих уличных традиций даже мелкие недоразумения могут его инспирировать, Проводя в совместных играх свой досуг, юные бродяжки осваивают уголки территории, пригодные для жизни. Между ними укрепляется взаимовыручка. Те, кто остается дома, поддерживают тех, кто в бегах. Внутри этого сообщества возникают нравы и традиции, присмотревшись к которым легко понять, что ищут дети в своей «нише», от чего убегают. Во-первых, все они видят друг у друга схожую судьбу. Настоящие бегуны из дома не любят тех, кто присоединился к ним из любопытства или желания отомстить родителям. Они ценят хороших взрослых и не приветствуют капризничающих баловней. Во-вторых, им присуща высокая демократичность общения. Выделяться, как это свойственно их благополучным сверстникам, здесь не принято. Конечно, стычки и столкновения бывают, но они не окрашены стремлением повелевать. В-третьих, они легко идут на контакт друг с другом, приходят на выручку незнакомцу, которого безошибочно распознают как своего, готовы принять в свою компанию чужака из отдаленной территории. Здесь каждый из них – приветствуемый. В разном качестве, но это уже зависит от личных возможностей, а не от оценки взрослых.
Обычно отрицательные последствия бродяжничества в этом возрасте видятся в двух планах: приобретение опыта делинквентного поведения и изменение отношения к воспитанию и воспитателям. Первое выглядит более опасным. Вне надзора со стороны взрослых, а тем более – под из разлагающих влиянием появляются привычки красть, попрошайничать, лгать, унижать и терпеть унижения. Не исключено приобщение к сексуальным отношениям в их цинично обнаженной форме. Напрашивается вывод, что все это должно привести к моральной деградации, но жизнь показывает другое. Пока не проснулось самосознание, самые неблаговидные поступки не дают основания считать ребенка конченным человеком. Отрок сейчас живет как бы наблюдая себя со стороны. Дома он один, а в побеге другой. Вернувшись в нормальную среду, он без особого труда переходит на обычную систему ожиданий и вдет себя как все. Гораздо чаще «уличные» манеры демонстрируют в школе не сами бродяжничающие дети, а их друзья, которым хотелось бы приобщиться к популярности, «независимых», да характера недостает. А если все пойдет дальше хорошо, воспоминания о событиях, связанных с пребыванием «на дне жизни» уходят в прошлое без последствий и не мешают человеку вспоминать «глупости юных лет» со спокойной совестью. Менее заметно, но гораздо более опасно для развития личности изменение отношения к воспитанию. Преодолев психологический барьер, удерживаемый стремлением к отождествлению, ребенок разрушает некую «защитную оболочку» души, которая создается доверием к взрослым и спасает от ответственности за собственные решения. Теперь жизненный опыт начинает приобретаться «в огне губительной свободы» и своей необходимостью выживать оттесняет социальную игру, в процессе которой приобретаются навыки ценить мнение коллектива, сохранять преданность близким, жертвовать своими интересами ради общей цели. Освоив науку выживания, где мягкость это слабость, а доброта просто глупость, они делают открытие, что без коллектива и семьи жить можно. Следующий шаг к мироощущению, присущему уголовной субкультуре становится весьма вероятным.
К сожалению, утрата социального статуса, которая и у взрослых людей вызывает сомнения в себе самом, усугубляет роль воображения, где стираются отличия между реальной жизнью и сказкой. Токсикомания (когда для ухода в мир фантазии и галлюцинаций нужно сначала задохнуться) становится нередко причиной настоящей смерти, а ослабленное чувство риска ведет к тому, что бродяжничающие дети забираются на высоту, лезут к электричеству, экспериментируют с транспортом. Случайная гибель по зряшному поводу в этой среде – банальное явление.
Побеги из дома и бродяжничество издревле считались прерогативой мальчиков, но к концу ХХ века все чаще стали убегать из дома и девочки. А. Е. Личко приводит данные, согласно которым в Америке к 1978 г. число девочек-бродяг даже превысило количество мальчиков. В нашей стране статистика пока что в пользу девочек.
В возрасте 7–9 лет явного отличия по полу среди бродяжек не видно. И это понятно, так здесь ведущую роль играет измененная почва, а не воспитательная ситуация. В отроческом возрасте ситуация меняется. Для девочек школьные неудачи не играют такой роли, как для мальчиков. Во-первых, они к ним более резистентны, а во-вторых, как было неоднократно отмечено разными авторами, пороки у них не выступают наружу, как у мальчиков, так что при весьма серьезных отклонениях в мотивации поведения, внешние манеры остаются более или менее приличными. Обычным же каждодневным окружением девочки и источником ее жизненного опыта является семья. Когда семейные нравы допускают жестокое обращение и компрометируют ребенка, уход из дома означает протест (по типу исключения третьего). Обычно, убежав из дома, девочки держаться группой подруг, переходя из одного пристанища (у бабушки в деревне, в садовом домике, у тетки в другом районе и т.п.). Свою среду, как мальчики, они не формируют и к бродяжничающим мальчикам не примыкают.
Естественно, среди бродяжничающих детей отроческого возраста гораздо больше ребят с ограниченными психическими возможностями, чем в популяции. Отстающие в умственном развитии, будучи, как правило, не очень активными и привязанными к семье больше других, если они попадают в компанию бегунов из дома, нередко «вязнут» в ней, так как вернуться в школу им гораздо труднее, чем своим более сообразительным приятелям. Сделать первый шаг в этом направлении их чаще всего вынуждает педагогическая депривация, когда неумные и нечувствительные родители решительно встают на сторону твердолобого педагога. Дети с минимальной мозговой дисфункцией, чья «бестормозность» может подтолкнуть к самым разным проступкам, когда статус «выставляемого за дверь» принимается ими за правило, легко идут на контакт с бродяжничающими детьми, но для того, чтобы втянуться в их образ жизни, требуется все-таки более серьезная конфликтная ситуация. Чаще всего она связана с обстановкой в семье, когда родители заняты собой (пьянствуют, бездельничают, побираются), оставляя детей школе и обществу. Замкнутые неудачники, иначе воспринимающие себя и окружающих, тоже встречаются среди бродяжничающих из числа запущенных в воспитательном отношении детей. Там их привлекает своеобразная коллективная защищенность и возможность избежать постоянного ожидания экспансии со стороны школы.
В подростковом возрасте уход из дома не нарушает правовые нормы (паспорт дается в 14 лет), но заботит и заставляет волноваться родных и близких. Да и перестройка взглядов, обесценивающая значимость конфликта со взрослыми, которые символизируют систему и семью, лишает побег (если он так истолковывается) протестной или защитной мотивации. Чаще других из дома уходят юноши небольшого ума, чье вос