- На пересечении центральной и южной улиц, Мэйн и Шорт. У нашей семьи небольшой, но крепкий еще дом такой, с красной крышей, - на этот раз легенда была продумана куда лучше.
- Старшая, говоришь?
- Мне шестнадцать, - прибавила себе год.
- Ишь ты, - кивнул он. – А что умеешь?
Я з н а л а, что не из спортивного интереса спрашивает, и честно перечислила свои обязанности по дому. Немного преуменьшила, не стала говорить, что я сильная – двухэтажный дом вымою, и еще на парники сил хватит, и на ужин на двадцать человек.
- Как тебя зовут?
- Раки, - ответила я. – Решила, что так будет проще, и на вранье не подловить.
- Пойдем-ка, Раки, - позвал он. – Да не бойся ты. Вижу, что девчонка не испорченная, если не притворяешься. Меня, кстати, мистер Смолл зовут. Можешь звать пастор Смолл.
Так я встретила пастора Смолла.
Мистер Смолл не злойсовсем, как могло показаться с первого раза. Он потом признался, что отодрал меня за ухо тогда потому, что «адски болел сустав», в который я впечаталась со всей дури. Его выражение, если что, не мое! Но стоило мне начать «свое мокрое дело», как боль чудесным образом прошла, и пастору стало стыдно. Ага, чудесным, как же!
Никогда не знаю, что случится, если заплачу. Каждый раз сюрприз. Один раз дождь идет, другой – цветы во всем доме вянут. Я не связывала раньше слезы и происшествия. Но все-таки стараюсь плакать только в самых непредвиденных ситуациях.
Мне кажется, когда я плачу, то исчезаю и срочно ищу, куда войти, чтобы появиться.
Так себе объяснение, но это правда.
Вот и тогда, когда больно было и обидно, и этот пастор, такой большой, толстый, горячий… Такой злой. И так несправедливо злой. Я тогда сильно о нем подумала, а у него сустав выкручивать перестало. Целых двадцать лет бедро болело, он и пастором стал из-за этого, а не фермером, как отец хотел. Но на ферме сила нужна. А где ее взять.
В общем, он вылечился тогда. Много раз меня расспрашивал, как я это сделала. Я усиленно включала поселенскую дурочку, благо и стараться сильно не надо, говорила, понятия не имею, о чем он.
Кэтти меня пугала в детстве – буду реветь, скажет старосте, что в доме ведьма. И меня сожгут.
Это после того, как я слезами настоящее наводнение на кухне устроила. Кэтти единственная, кто знает обо мне правду. О том, что что-то такое, чего надо бояться, во мне есть. Спасибо, кстати, что так запугала своим угрозами, что волей-неволей, а научилась держать дурь при себе.
Пастор Смолл тогда привел в аббатство, сам пошел со мной на кухню, проследить, как накормят. Или не терял надежды выведать все-таки, что произошло – и вправду ли я сотворила чудо, и как это получилось.
- Пастор, - сказала тогда. - Наверняка это сделал ваш Лорд. Вы же пели ему псалмымного лет.
- А в какого Лорда веришь ты, Раки?
Я пожала плечами. Не помню, чтобы у меня вообще было время ходить в поселенскую богомольню и читать приходские книги.
Я до дома Полстейнов читала чуть ли не по складам.
В аббатстве оставаться было никак нельзя. По половому признаку. Такие у них правила.
Оказалось, одна из прихожанок искала няню и помощницу – четверо детей, скоро должен родиться пятый, вот ей и понадобилась подмога. Когда пастор сказал о месте, яскакалаот радости.
Но радость была недолгой.
Хозяйка, полная, преждевременно увядшая женщина, чем-то на Селену похожа и на Кэтти одновременно, только в длинном белом платье, очень в пышном, и в чепце с лентами, даже не взглянула в мою сторону.
Из пятерых претенденток выбрала женщину лет сорока, сутулую, немного хромую, с чуть скошенным на сторону лицом.
Пастор расстроился за меня немного, но и ему было понятно, почему так.
- Что ж, - развел толстыми руками. – Больше мест сейчас нет. В женский монастырь пойдешь?
- Монашкой? – ахнула я.
- Так тебя и взяли монашкой, - покачал головой пастор. – На кухню работать. Только там почище, чем в твоем поселении будет, смотри.
Чище чем в моем не будет, решила я.
И согласилась.
К слову, я оказалась единственной, кто согласился из четырех оставшихся кандидаток. И вскоре узнала, почему.
Работы на монастырской кухне оказалось даже больше, чем дома у Кэтти. Подъем совсем ранний, задолго до первых петухов. Отход ко сну – сильно за полночь.
Первое время уставала так, что несколько раз засыпала прямо на кухне, замешивая тесто на ночь. За это меня больно оттаскали за косу. Хорошо, до слез не довели.
Потом привыкла.
Работа, не смотря на всю святость места, была адская, и понятно стало, откуда у пастора вообще взялось в обиходе это слово.
Одно было хорошо – здесь никто не звал «дочерью шлюхи», «отродьем», «ведьминым корнем». Молоденькие послушницы даже прозвали ундиной, из-за волос. Правда, называли так, когда старшие не слышали. А то ведь сказки под запретом богомольни.
И в дверь никто по ночам не скребся. Мужчин там не было. В комнате стояло четыре двухъярусных кровати, а жило девять человек. Мы с Элли, такой же маленькой и худой, как я, на одной кровати спали. Тесно, но теплее, чем остальным.
Про монастырь рассказывать нечего. Не потому, что там ничего не происходило, а потому что мы, монастырские прислужницы, не успевали ни в чем участвовать. Каждый новый день так напоминал вчерашний, что говорить о них всех лишне.
Пожалуй, хуже всего было то, что в монастыре не платили. Совершенно. Одевали в серую монастырскую форму, да. Кормили, конечно. Не сказать, чтоб жирно, но жить можно. Но вот не платили прислужницам принципиально.
- Знаю, Раки, на заработки приехала, - сказал пастор Смолл. – Ты потерпи. При первом же удобном случае найду тебе хорошее место, вот увидишь.
*
- Что за манера игнорировать даты! - пробурчала Дора, перелистывая страницу, и Эльза кивнула. Дневник это или претензия на мемуары! Ведь, судя по цвету чернил, начала она недавно.
Миссис Полстейн не знала, что эта версия «дневника» была третьей – в ней Раки подытоживала все, что с ней произошло. В книге по практической психологии, из библиотеки дома Полстейн, советовалось описывать свою жизнь в виде художественного рассказа. Это должно было позволить Раки«эффективно абстрагироваться от пережитых травм и стать другим человеком».
А Раки очень хотела стать другим человеком. Тем более, что человеком никогда себя не ощущала.
«Первый удобный случай случился через год.
Тогда же этот бесконечный монастырский день закончился.
Пастор меня забрал и отправил на собеседование в дом Полстейнов. И меня сразу взяли.
Оклад положили в две монеты в неделю. Учитывая, что здесь выделили новую, по моим меркам пошитую форму – два длинных темно-серых платья, одно теплее, другое полегче, два фартука, серые ленты для кос, коричневые туфли для дома и кожаные ботинки для рынка, и шерстяной плащ еще, условия для меня шикарные. Таких вещей у меня отродясь не было.
Но главное, появилась драгоценная возможность читать.
И писать, вот же я пишу!
В монастыре спать отвыкла, а здесь хозяйка разрешила бывать в свободное время в библиотеке. Не такая огромная, как в монастыре, но куда интересная!
Итак, население дома:
Хозяйка, Дора Полстейн.
Очень ее боюсь и одновременно люблю за ней смотреть, когда не видит. Статная, высокая, красивая. Такая, достойная одним словом.
Муж хозяйки, хозяин, мистер Полстейн.
Его вижу редко. Веселый, невысокий, с пузом и щеткой усов на красном лице. Хозяйка его презирает, но она всех презирает, такой у нее характер.
Экономка, мисс Эльза Эштон.
Ей в помощь меня и наняли. Строгая, даже придирчивая, очень ворчливая. Сперва по пятам за мной ходила, боялась, что сделаю что-нибудь не то. Схвачу ценную вазу и разобью, да. Не верила, что умею. Знала бы, сколько работы было в поселении, и какая тяжелая работа в монастыре!
Потом успокоилась. Ворчать, правда, не перестала. Но свою работу, в виде подготовки списков для занесения в домовую книгу, на меня с удовольствием переложила. А я и не против.
И все бы ничего. Здесь у меня райские условия. Своя комната, в которую никто не заходит. Именно комната, а не чердак и не подвал.
Хозяйка, хоть и не снимает непроницаемую маску с лица, но я ей, как будто, нравлюсь. Все думала, кажется, просто она сама по себе такая – достойная, справедливая женщина. Но вчера подозвала меня, и молча протянула розовый сверток, с лентами, такими украшают покупки в дорогих магазинах. Я видела.
Я сначала подумала, что она мне свои покупки сует, что-то с ними сделать надо – постирать или отгладить.
Присела, взяла, и тут миссис Полстейн припечатала:
- Это тебе, Раки. Ты говорила, у тебя день рождения весной. Вот, подарок от меня.
Я так удивилась, потому что мне никто ничего никогда не дарил, что стою, глупо глазами хлопаю, сказать ничего не могу.
В глазах щиплет невозможно, губу закусила. Понимаю, поблагодарить надо, хотя бы спасибо сказать, а не могу.
Дора Полстейн поближе подошла, взяла прохладными пальцами за подбородок.
- Когда глаза на мокром месте, еще больше на ундину похожа, - и улыбается.
Меня и здесь из-за волос русалкой прозвали.
Я, Дорогой Дневник, знаешь, что думаю?
Хозяйка очень уж по сыну своему скучает, его год как нет, слышала, в Академии Торговой Гильдии, что на соседней луне. Сьерре-Бргастрауте, язык сломаешь.
А я не то что заместо дочки ей, но заместо куклы точно.
Нечасто, но балует меня подарками – то щетку для волос, то зеркальце, то новое покрывало, подарит. Но такого роскошного еще не было.
В свертке оказались две сорочки: одна голубая, другая розовая, с бантиками, лентами, кружевами. Белоснежный, в кувшинках, халатик. И, стыдно о таком писать, но ведь дневнику можно, два комплекта белья. Кружевные трусики, такие тонкие, что страшно прикоснуться. А лифчики мне большеваты. И розовые пушистые тапочки.
Понятно, что для дома у меня удобные кожаные туфли, но ведь в моей комнате могу ходить, как хочу? А хочу во всем этом великолепии, решено!
Никогда не была так счастлива, как в доме Полстейн!
*
Счастлива… Да, была.
До недавнего времени.
Мою беду зовут Жоржи.
Точнее, Жорж. Какой он мне, черная дыра меня раздери, «Жоржи»?
Это сын хозяев, он вернулся с учебы, из Академии Торговли. Той, что на соседней луне.
Хотя у меня создалось впечатление, что «Жоржи» никуда и не уезжал: так часто слышала этот годего имя. Жоржи то, Жоржи се, Жоржи смелый, Жоржи красивый, Жоржи умный, Жоржи думает дом построить, Жоржи…
Портретами «Жоржи» увешан если не весь дом, то спальня и будуар хозяйки, точно.
Я нисколько не задумывалась, как моя жизнь изменится с приездом этого самого «Жоржи», я была слишком занята работой по дому днем и книгами, тетрадью, ручкой, стилизованной под гусиное перо – ночью.
Слишком счастлива.
Оказалось, зря.
Я не чувствовала приближения беды, я в первый раз была счастлива и спокойна. Страх, что сбрасывает с кровати ночью, сжимает грудь ледяными тисками днем, давно стал частью меня самой, но впервые. А зря. Мне следовало заранее позаботиться о пути отступления.
Но я как насекомое, ведущее беззаботную вольготную жизнь в стихотворении некого мистера Крылова.
Итак, «Жоржи».
Неделю назад весь дом ждал его приезда из Академии.
Дом, собственноручно выдраенный мной, благоухает как клумба после дождя: он украшен цветами и нарядными лентами так, что с виду похож праздничный торт.
Миссис Полстейн собственноручно помогала украшать дом и комнату сына. Под ее руководством все ходим нервные и взбудораженные, даже дамы из цветочного агентства.
Мистер Полстейн хмурился, когда портрет Жоржи в полный рост въехал в гостиную, по-хозяйски взгромоздился на комод, в ужас какой нарядной рамке, покрытой красным лаком, и пафосно задрал нос в окружении самых дорогих цветов – аломейских кувшинок, у меня такие на халатике вышиты.
Хозяин на такое самоуправство поморщился, и даже обронил что-то вроде – не заслужил пока таких почестей маленький сук, или как-то по-другому, я не запомнила, онис миссис Полстейн говорили на галалингве, не думали, что поселенская девчонка знает межгалактический язык с детства.
Миссис Полстейн ответила ему таким тихим и нежным тоном, что хозяин только больше нахмурился, но ничего не сказал. А у меня возникло впечатление, что говорила хозяйка с портретом, не с хозяином.
Жоржи должен был приехать утром, рейсовый корабль с Мирсы (это одна из планет нашей системы, она по дороге на Сьерру-Бргастрауту заезжает) прибывает в шесть утра, от космодрома до Йор два часа ехать.
Но не приехал. Ни утром, ни днем, ни вечером.
В одиннадцать изрядно перенервничавшая хозяйка разрешила-таки нам с миссис Эштон идти спать.
Но все-таки в тот день, вернее, ночь, я увидела «Жоржи».
То есть сначала услышала пьяную ругань, женский визг, пьяное хихиканье. Даже решила сквозь сон, что я в доме Кэтти, и так сильно при этом испугалась, что вскочила ошпаренной курицей.
Сижу, сердце колотится, как сумасшедшее, а сообразить ничего не могу. Внизу крики, очень на скандал похожие.
Причем кричит мистер Полстейн, и ругается так, что пьяным поселенцамдалеко, голос злой, таким хозяина вовсе не помню. Голос миссис Полстейн непривычно мягкий, тоже такой ее не видела. Она как будто даже плачет, и просит всех успокоиться. Привычным ледяным равнодушием и не пахнет.
В унисон с их голосами раздается издевательский смех и пьяное женское хихиканье. Вперемешку с икотой почему-то.
А потом совершенно неожиданное:
- Раки! Раки, где ты, девочка?! Срочно, капли, мои капли, срочно!!
Я, как была, даже волосы заплести не успела, в розовой ночной рубашке, на нее только халатик в красивых алых, с голубым лилиях успела накинуть, помчалась, как говорят в Какилее, с места в карьер. Чуть ступеньки носом не пересчитала.
Потому что за последний месяц выучила – капли – это серьезно.
Миссис Полстейн заболела, правда, чем – непонятно.
По мне так, нервы это все, очень уж хозяйка «Жоржи» своего ждала, ну да я не лекарь.
Но несколько раз по ночам я прямо к ней в спальню бегала с этими самыми каплями, а то нельзя. Опасность какая-то. Не знаю, думала, бессонница. Ну и от безделья мается человек. Но имеет право вполне, в своем-то доме.
- За капли мои ты отвечаешь, - сказала хозяйка,- Эльза пока доковыляет...
И ведь не поспоришь.
А тут сразу поняла, нервное, раз она меня посреди семейного скандала зовет.
Скатываюсь по лестнице – вид, наверно, тот еще, сорочка со сна мятая, волосы всклокочены, халат на бегу запахнуть пытаюсь одной рукой, а в другой – пузырек с каплями.
С моим появлением все замолчали. Прислужница все-таки, стыдно при мне ссориться.
Я так растерялась, что смотрю только на миссис Полстейн. Краем глаза только отметила, что в комнате несколько человек. И запах, да. Запах, который я услышала, заставил передернуться и даже брезгливо сморщиться. Наверно, если бы не Дора Полстейн с ее недомоганием, я бы очень испугалась. Потому что опять почувствовала себя дома. И хуже этого чувства быть ничего не может.
- Раки, милая, - томно пропела хозяйка, прижимая холеные пальцы к вискам. – Ну, где же ты ходишь!
И вправду, где? В три-то ночи. Явившись, между прочим, по первому крику!
Руки Доры Полстейн дрожали, пришлось помочь. После принятых капель стало легче.
- Нет-нет, Раки меня проводит, - тоном умирающего прошептала миссис Полстейн мужу, который подхватил было ее за талию. – От твоего одеколона кружится голова.
Голова от одеколона кружится? Это что-то новое. Видимо, так и сам мистер Полстейн думал, когда нахмурился, и склянку с каплями у меня отобрал.
Я обняла миссис Полстейн за талию, она оперлась мне на плечи, рука у нее была горячая, мягкая и чем-то сладким пахла, и мы двинулись вверх по лестнице.
Вслед нам раздалось:
- Мне это снится? Это еще кто?
Хозяйка замешкалась немного, а я непроизвольно оглянулась.
Это была моя первая, и, к сожалению, не последняя встреча с «Жоржи».
Я узнала его сразу, только вид сейчас был не такой галантный, как на портретах. Помятый очень. Даже сильно помятый.
Хозяйка повторяла постоянно, что у «Жоржи слабое здоровье», «Жоржи надо беречь», и все такое. Может, кого-то можно обмануть в таких вещах, но не меня.
Я-то выросла в доме Кэтти. И точно знаю, что синяки под глазами, опухшие, съехавшие щеки, запавшие глаза, как ножом прочерченные складки от носа до губ – следы не усталости, а пьянства.
С портретов-то «Жоржи» гордо и презрительно, точь-в-точь миссис Полстейн, смотрит на окружающих чисто выбритым, с идеальной прической, на одежде – ни складки. А сейчас – недельная небритость, тусклый взгляд, сальные, слипшиеся пряди волос. Сомнительной свежести сорочка… Костюм, бесспорно, дорогой, но местами, то ли порванный, то ли пропаленный…
Стоит, качается, видимо не вполне понимает, что происходит. По бокам от «Жоржи» две «девочки» - профессию этих я вычислю сразу. И пусть эти еще юные, свежие, да и одеты дорого и помпезно, и вообще, как «девочки» не выглядят, но я таких сразу распознала. Запах у них особенный. Ни с чем не спутаешь.
Я только на секунду обернулась, но успела заметить, как в тусклом, мутном от выпитого, взгляде, загорается огонек ясности. Или интереса?
- Бегом в свою комнату, - хрипло сказал хозяин. – А вы – брысь отсюда.
- Да, дамы, - немного заплетающимся языком неожиданно согласился с отцом «Жоржи». – Время, сами видите, позднее. Спасибо, что проводили. Жаль, не могу ответить на любезность тем же…
- Вон, - рявкнул мистер Полстейн, и это было последним, что я слышала.
Стоило нам скрыться из виду, как поступь миссис Полстейн вновь обрела твердость, хозяйку перестало вести в сторону. Наверно, капли подействовали.
- Иди спать, Раки, - сказала привычным холодным тоном, и немного подтолкнула меня в спину. – Спасибо.
Я пожала плечами. Кого-кого, а меня уговаривать не нужно. Особенно, учитывая, что мне вставать через два часа.
Долго не могла заснуть, ворочалась. Запах от «девочек» перенес в родной дом, обострил чувство тревоги. Задремала только под утро, когда надо было вставать. И слава Космосу. Потому что приснился липкий, неприятный взгляд и мутные пьяные глаза «Жоржи». Смотрю, а взгляда отвести не могу, и так страшно становится, что я закричала. И проснулась.
*
Наутро предрассветные страхи показались пустыми. Яркие, солнечные весенние лучи скользили по молочным стенам комнатки, словно хотели стереть ночное происшествие.
Праздничный завтраком заправляла сама миссис Полстейн.
«Смотрите не переварите кашу, Жоржи не любит, когда переварено», «Тщательно размешивай комки, Жоржи терпеть не может комки», «Чай должен быть немного остывшим, Жоржи обожжется», и «Никакого лимона, только лайм».
Потом хозяйка огорошила:
- Раки, завтрак подаешь ты.
Вот это новость. Как завтрак, так и обед, так и ужин всегда подавала миссис Эштон. От меня требовалось только собрать со стола и вымыть посуду.
Но сегодняшний «Жоржи» разительно отличался от «Жоржи» вчерашнего. Чисто выбритый, причесанный, запах одеколона стоял в воздухе уже с порога столовой. В белой крахмальной рубашке, с глубокомысленным и серьезным видом он листал новостную ленту на планшете. С моим появлением даже головы не поднял, не повернулся. Заметил, видимо, только когда расставляла на столе чашки.
Мельком скользнул глазами, рассеянно, словно только увидел, сухо кивнул:
- Благодарю, мисс, - и опять уставился в планшет.
- Спасибо, Раки, можешь идти, - благожелательно отпустила хозяйка.
Я шла по коридору, а внутри все ликовало: напрасные страхи, сон этот!.. пустое. Навеян запахом, что вчера принесли «девочки». Молодому хозяину нет до меня никакого дела, это очевидно.
Если бы все было так!
День прошел в привычном ритме. Рынок, уборка, стирка, глажка, готовка. «Жоржи» не было видно. Но слышала, как миссис Полстейн щебетала с кем-то по орму, и сообщила, между делом:
- Наконец-то… Конечно, будет легче. Даже не сомневайся! Как же! Вернулся Жоржи, и, можешь представить? - даже не отдохнул, сразу за дела! Сейчас с отцом в конторе… Бедный мой мальчик, совершенно не привык отдыхать…
Хм… А вот мне показалось, что-что, а «отдыхать» «Жоржи» умеет!
Днем миссис Полстейн обедала в одиночестве, вечером – ужинали вдвоем с мужем.
Ночью, замесив тесто на утренний хлеб, и перебрав курпицу, я, захватив чай с булкой, заняла любимое кресло в библиотеке. Интересно было, чем закончится история поимки маньяка, который притворялся по ночам балериной и душил доверчивых прохожих пачкой.
- Любишь читать? – хриплый голос раздался прямо над ухом. Зачиталась!!
Подскочив на месте, опрокинула на себя чашку с чаем, обожглась, сдавленно пискнула, и зло уставилась на того, кто застал врасплох.
Жорж стоял с бокалом в руке, опираясь на стену.
Я хотела выйти, но его рука закрыла проход.
- Разрешите, - попросила, не поднимая глаз.
- Не разрешу, - улыбнулся он, - пока не составишь мне компанию.
Протянул бокал с чем-то отвратительно пахнущим. Наверно, мое отношение отразилось на лице, Жорж убрал руку:
- Не любишь виски? Вот дурак. Надо было предложить тебе вина. Или шампанского?
- Вообще алкоголь, - кивнула я. Потом спохватилась, что жест можно понять двояко, и помотала головой. – Не люблю.
- Я был на Аломее, - задумчиво, как будто не слышал меня, сказал он. – До сих пор не могу забыть. Тебе говорили, что ты похожа на русалку?
- Я не русалка.
- Да,- он усмехнулся. – Ты лучше. Аломейские ундины своим пением рвут барабанные перепонки в клочья. В древние времена попавшейся русалке вырывали язык. А потом насиловали всем поселением. Детей от такого союза, ундина, если выживала, подбрасывала к воротам поселения. Говорят, моя прабабка была таким ребенком.
Я вздрогнула.
- Может и врут, приукрашивая развеселый образ жизни старушки. Но меня с детства влечет к русалкам…
Я молчала.
- А ты поешь? –нависая надо мной, тяжело дышал. – То, что ты прекрасно готовишь, я заметил.
Черная дыра дернула меня спуститься в библиотеку! Совсем, дура, ополоумела. Еще и чай с булкой захватила, а как же!
- Я помогаю мисс Эштон, - буркнула в ответ, потому что пауза была тем более неловкой, что в тишине раздавалось отвратительное тяжелое дыхание.
- Может, и мне поможешь?
- Это не входит в мои обязанности.
- За место боишься, - Жорж больше утверждал, чем спрашивал.
- Боюсь.
- Зря. Я не дам тебя в обиду.
Шершавая ладонь скользнула пощеке. А я почувствовала себя такой отвратительно-беспомощной, что злые слезы навернулись на глаза, а Жорж резко убрал руку и схватился за бок.
Я воспользовалась моментом и убежала ».
- Недавно совсем написано, - Дора пригляделась к неровным буквам. Исписанный лист источал слабый запах духов. Точно, свежие чернила!
- А может, девчонка специально решила все записать? На днях? Может, Раки замыслила преступление, а свою писанину предъявила бы в суд, а то и пастору Смоллу, как доказательство, мол, довели ее!
- Но какое преступление? – потерла переносицу миссис Полстейн.
- А я всегда вам говорила, с этой русалкой вашей что-то не так! Вон, и родная мать считала ее за ведьму!
- Ты дремучая женщина, Эльза, - зевнула ладонью Дора. – Какой была, такой осталась. Скорее всего, Раки так отвлекается. Или работает, как модно сейчас говорить, с подсознанием. А может и вовсе ищет себя на литературном поприще. Мне, как культурному человеку, все равно. Пускай делает, что хочет, хоть по небу летает, лишь бы Жоржи нравилось.
*
«Все одно и то же.
Все! Все! Все!
Так, наревелась, как следует, будь что будет, но вроде, без последствий. Можно опять приступать к дневнику.
*
Нет, нельзя оказалось приступать.
Устраняли с мисс Эштон последствия «наводнения».
Цистерна с водой прохудилась, залила все.
Зато, отмывая пол, отвлеклась от мыслей.
Все, как всегда.
Как дома. У Кэтти.
Не сплю практически, сижу, трясусь от страха. Потом не выдерживаю, усталость берет свое, начинаю проваливаться в сон, и раздается под дверью:
- Раки… Раки, девочка, спишь? Открой. Открой, милая, а то мы с тобой весь дом перебудим…
Что же делать? Мисс Эштон смотрит на меня как-то странно. И хозяйке не пожалуешься. Или пожалуешься? Решено, попробую. Сегодня же вечером, после ужина.
*
Сегодня была на рынке, под угрозой если не бесчестья, то точно уж, порицания, все-таки заглянула в Информаторий.
Одно объявление привлекло:
В Гнезде Черного Коршуна требуется помощница по хозяйству. Грамотность и правильная речь – обязательны.
Раньше и подумать бы не посмела, чтобы замахнуться на такое престижное место. Работа в Замке! И не «прислужницей», а «помощницей по хозяйству». Но с другой стороны, а в чем заключаются мои обязанности здесь? Помимо функций «прислуги» я помогаю мисс Эштон вести хозяйство, готовлюзаписи в домовую книгу, помогаю планировать бюджет, распределять средства… Конечно, возраст может быть причиной, но ведь попытаться можно?
Все зависит от разговора с миссис Полстейн.
В конце концов, может, она меня и сама выгонит. Речь же об обожаемом «Жоржи»!
*
Одна дорога мне теперь – в Гнездо Черного Коршуна.
С хозяйкой поговорить не удалось. И хорошо, что не удалось.
Все гораздо лучше получилось. А для меня хуже.
Обычно, после ужина хозяин уходит в кабинет, работать. А на деле – курить сигары, а хозяйка сидит с вязанием в беседке, дышит свежим воздухом, полезно для цвета лица.
Вот я и отпросилась у мисс Эштон, под предлогом, что нездоровится, и срочно нужно в уборную. И побежала к беседке, думая, что там нас никто не услышит, никто не помешает.
И не добежала.
Просто пробегая мимо кабинета, услышала голос хозяйки. Значит, в беседке ее искать бесполезно. Хотя, может, она туда сейчас пойдет?
Я замешкалась всего на минутку, чтобы просто понять. Может, хозяйка уже уходит?
Мне и в голову не пришло бы подслушивать, но из-за двери прозвучало мое имя, и я… Я не удержалась.
Оглянулась, в коридоре никого не было, прилипла ухом к двери.
- … была права, - окончил хозяин начатую фразу. А потом почему-то сказал, - Раки – действительно находка.
- А я тебе говорила, - голос миссис Полстейн был довольным, как урчание сытого кота. – Ни разу не уходил в запой, работает, не покладая рук, учится…
Эмм… Это они обо мне?! Хозяева радуются, что я ни разу не была в запое?!
- Ну-ну, потише, - недовольно и добродушно одновременно пробурчал хозяин и шумно выдохнул. Наверно, выпустил пар от сигары. – Ничего он не работает, не покладая рук, так, штаны в конторе протирает. Но твоя правда, домой спешит. И выпивает немного – в одиночестве, по вечерам. Не сказать, чтобы я был в восторге, но лучше, чем ничего.
- С тобой нельзя говорить серьезно, - надулась миссис Полстейн.
- Ладно тебе, - примирительно сказал хозяин. – Лучше расскажи, как догадалась?
- Догадалась, - усмехнулась она. – Забыл, откуда твоя бабка?
- С Аломеи, - согласился хозяин. – А причем тут моя бабка?
- А притом, что она была прямым потомком ундины.
- И причем здесь это?
- В твоем случае не причем. Но если бы ты интересовался воспитанием сына хотя бы изредка, знал бы, что он с детства бредит русалками.
- Знаю я, что бредит. Летал даже на родину бабушки, к корням припасть. Но это было еще когда…
- В душе Жоржи ребенок…
- Вот с этим сложно не согласиться, - хмыкнул мистер Полстейн. – По умственному развитию твой сын недалеко ушел от младенца. Спасибо твоему кудахтанью над ним.