Поверьте мне, он создавался из лучших побуждений. Все материалы, что я получил, говорят только об этом. Дальше – уже не слухи, а голая действительность сегодняшнего дня. Вашего настоящего, в котором меня нет, чему я очень рад. Концепции машины Судного дня и взаимного гарантированного уничтожения легли в основу нового комплекса, который у нас назвали «Кладезь бездны». При его создании пошли дальше, значительно дальше, чем в «Периметре». С одной стороны, осталась возможность остановить полномасштабный ответный удар. Но только если есть люди, прямо на территории одного очень глубокого бункера, которые могут это сделать. С другой стороны, «Кладезь бездны» сам анализирует оперативную обстановку. Активность переговоров по всем каналам связи, включая обычные, телевидение и, конечно, спецсвязь. Сейсмическую активность, радиационное заражение местности. У него свои спутники, свои датчики, свои системы мониторинга. Даже если все они будут уничтожены, он легко воспользуется общедоступными, даже вражескими. Алгоритм принятия решения сложный, в него входят сотни параметров, которые так или иначе влияют на финальное решение.
И «Кладезь бездны» смотрел, анализировал и просчитывал ситуацию последние лет десять, с момента запуска. А теперь посмотрите на наш сегодняшний мир его глазами. Что вы увидите? Смерти по всей стране, многочисленные маломощные ядерные взрывы, пожары, гибель целых городов. Правительство исчезло, столица опустела. Достаточно данных для принятия решения об «ударе возмездия»?
Петр Семенович явно вновь отключал камеру. Видимо, чтобы прокашляться, хотя на сей раз он успел отключить запись раньше. Но склейка даже не скрывалась. Когда пошло продолжение, он и сидел слегка иначе, и еще и вытирал губы платком, которого не было в его руках мгновением раньше.
|
|
– …Извините. Я лишь скажу, что за последние полгода, по нашим данным, несущие дежурство пять раз вручную отключали приказ на старт. Пять раз! По всей стране есть негласная команда на уничтожение, демонтаж и отключение пусковых установок. В Штатах, когда они еще были на связи, вроде тоже. Никто себе не враг, знаете ли. И нам с ними сейчас уж точно не до войнушки друг с другом. Но до некоторых шахт сейчас просто некому добраться. До других не дошли руки. И, кстати, уничтожение ракет на боевом дежурстве тоже воспринимается машиной как угроза. Но все равно три, а то и четыре сотни ракет все еще могут взлететь, если поступит команда. Многие из них – с разделяющимися боеголовками. Вы же понимаете, что при таком количестве становится все равно, где они взорвутся? Хоть прямо под вами, хоть на другом континенте. Не спасется никто – ни напичканный лекарствами, ни заряженный антирадиационными бланками. В бункерах и на орбите, может, поживут еще годик‑другой, но и все. И остановить «Кладезь бездны» после принятия окончательного решения невозможно. Взлетает случайная из шестнадцати ракет, потом следующая и следующая. Летят над территорией страны, непрерывно передавая сигнал на старт. Плюс давая тот же сигнал по всем каналам, остающимся доступными. Через спутники, кабели, через то, о чем мы даже сейчас только догадываемся.
Теперь к главному. Как, собственно, я все это вообще узнал. Информация шла сверху. Веером. Когда все начало рушиться, кто‑то достаточно разумный там решил, что лучше пусть об угрозе знают все. В центре думали о полном отключении всей системы, что, кстати, тоже очень непросто сделать. Но решиться все не могли, к тому же – было много других забот, как вы понимаете. А потом просто некому стало решать.
|
|
До последнего момента ситуация находилась под контролем. В бункере на боевом дежурстве по полгода сидела отдельная часть, единственная задача которой – обеспечение безопасности самого комплекса и отключение сигналов на запуск, если машина начнет дурить. Именно эти ребята и отключали машину пять раз. Четыре – в предпоследнюю смену, и еще одно отключение – в последнюю.
Последняя смена продлилась две недели. Несмотря на все карантинные меры, кто‑то пронес заразу внутрь. Последние сообщения отрывочны, но понятно, что живых там больше нет. И больше некому остановить машину. Более того, не осталось никого, кто имеет допуск на территорию базы. Никого из живых. По всем признакам – «Семя погибели», а вы знаете, что это значит.
Все данные у вас в приложениях. Туда не пробраться. Никому, кроме вас. Может, найдется еще кто‑то из других секторов, кто тоже попробует, но я бы на это не надеялся.
Вы знаете, что делать.
Прощайте, парни.
До встречи в лучшем мире.
Глава 3
Мы летим в темноте, последние люди в этом обреченном мире.
Я смотрю в черноту ночи и спрашиваю Богослова:
– А сколько, ты думаешь, осталось?
Другой мог бы подумать, что я спрашиваю о том, сколько нам еще лететь. Но он видит, что я смотрю поверх этой планеты, над которой мы летим, он знает, что у меня есть вся полетная информация, ведь все же я сижу за штурвалом. Или как тут это называется? Ручка управления? Нет, «штурвал» звучит красивее.
|
|
А самое главное – он знает меня.
Поэтому он отвечает именно на тот вопрос, который я задал:
– Меньше миллиарда. Сильно меньше. Как все движется, так, может, сейчас и полумиллиарда не наберется. По Китаю давно данных не поступало, а там было совсем плохо.
– И где дно? – Мой следующий вопрос более однозначный. Но, думается мне, ответить на него сложнее.
Богослов пожимает плечами. Он, Богослов, не предсказатель и не аналитик.
Он всего лишь из тех обреченных, что пока живы.
Я чуть двигаю ручкой, уводя вертолет в сторону. Не потому что это требуется нашим маршрутом, а лишь для того, чтобы взглянуть на остальных.
Мы летим недалеко друг от друга, на двух вертолетах.
Нам хватило бы и одного. Слишком мало нас осталось. Богослов, я. Тюжок, до сих пор слегка медлительный, но в остальном вполне здоровый. Здоровее многих других. Призрак остался на базе. Как ни странно, мой напарник сумел восстановиться быстрее, чем он. Даже кость на ноге неплохо срослась, хотя он и прихрамывает в специальном корсете, который снимать еще рано. Бегать вприпрыжку он не сможет. Но просто бегать – вполне.
А Призраку, наоборот, стало только хуже в последние дни. Так бывает, особенно когда применяются препараты интенсивной терапии. Особенно когда за ремонт твоего тела берутся наноботы.
Самый здоровый после меня, наверное, Ыть. Он четвертый. Еще есть Зулло. Боец из отделения Гота. Левой рукой он сейчас предпочитает не двигать. Бережет. Но перед высадкой он вколет бланк, который уберет боль, вернет подвижность, даст возможность не отстать от остальных. На время, и плата будет высока. Но оплата – по факту, а до этого еще надо дожить. Легко делать покупки, не сильно надеясь на то, что доживешь до времени наступления оплаты. Так что Зулло – пятый.
Это все. Нас ведет Тоско, шестой.
Это все от взвода, но не все от людей. Есть еще Зомбовед. Первая кличка, которую дал лично я, кстати. Он шустрый, почти такой же шустрый, как я. Конечно, ничего не умеет, но он хотя бы не поломан, как остальные.
Были споры, много споров, будет ли реальная помощь от гражданских. Но идти вшестером в место, что зовется «Кладезем бездны», одно из самых охраняемых мест в стране, пусть и в прошлом, – это полная безнадега. Поэтому мы летим вдевятером.
И сразу совсем другой расклад.
Восьмой – охранник из спортивного. Наш охранник, из магазина «Наноздоровья», что стоял неподалеку, до сих пор в бреду. Хоть жив, и то хорошо.
Так что у нас два диверсанта‑экзо в стройных рядах бойцов‑нано. Зомбовед и охранник.
Но есть условия их участия. Держаться от основной группы подальше, если не сказано обратного. Вперед не лезть, если не сказано обратного. Не направлять оружия в нашу сторону. Без оговорок.
Может, они и пригодятся.
Мы сомневаемся, но вдруг.
Ах, ну да, есть еще девятый. Он до сих пор молчит все время и держится особняком. Поэтому мы так его и зовем – Изолятор. Я почитал кое‑что в Сети. И то, что я нашел об этом ордене новых тамплиеров, говорит мне, что их стоит уважать. Возможно, даже бояться. Всех вместе и каждого по отдельности.
Фанатики – всегда опасны, даже если правы. Особенно если правы. Надо будет найти больше материала, пока Сеть еще хоть как‑то работает. Пригодится в книге.
Два вертолета – это если кого‑то собьют. Дурацкий, вбитый нам в голову навык не класть все яйца в одну корзину. Даже если эти яйца – мы сами.
Ночь – потому что лететь далеко, а операцию надо начать с утра. День обещает быть долгим, и наша работа начнется затемно. Это не главное. Главное – чтобы она завершилась.
Последнее задание.
Самое последнее.
Богослов так и не отвечает мне, сколько людей должно остаться на Земле, прежде чем все успокоится. Наверное, прогноз у него есть. И, видимо, тот настолько плох, что он предпочитает держать его при себе.
Он не отвечает, но и не молчит.
Обсуждает со мной «притчи», новый раздел в справочнике, который мы придумали. У нас очень много идей, но далеко не все мы успеваем реализовывать.
Но у него есть и не только идеи. Теперь кроме электронного планшета с записями у него есть книга. Готовая. Пусть и первый черновик, пусть и многое в нем мы еще хотим поменять, но это настоящая твердая книга.
Ее электронная версия лежит во всех библиотеках мира, на всех возможных языках, автопереводчики по которым мы нашли.
Но мы больше не верим в Сеть.
Она слишком быстро уменьшается, исчезают сегмент за сегментом. Если ты хочешь, чтобы твоей книгой воспользовались, она должна быть напечатана.
На серой обложке написано: «Основные сведения по современным угрозам и методам противодействия».
Богослов смотрит на нее, когда начинается обсуждение. Это входит у него в привычку – смотреть на первую распечатку, поглаживать обложку, открывать на определенных страницах.
Сидящий у него за спиной Зомбовед, наслушавшись наших разговоров, вытягивает шею и смотрит ему через плечо.
Потом фыркает:
– Дурацкое название.
Богослов оборачивается. Я лишь кошусь – я «за рулем».
– Дурацкое, говорю, – повторяет парень. – Я‑то знаю, как должны называться такие книги.
– И как? – контролируя себя, вежливо, пока еще вежливо, спрашивает Богослов.
– Дай мне, – протягивает руку Зомбовед.
Богослов не хочет выпускать книгу из рук, даже первый черновик, это видно. Но все‑таки он ее отдает.
И тут же об этом жалеет. Зомбовед неуловимым движением выхватывает откуда‑то из загашника толстый фломастер и размашисто разрисовывает обложку.
Даже я фонарею от такой наглости.
Только это – наш шок – и спасает парня. Он возвращает книгу раньше, чем Богослов выкидывает его из вертолета.
Я кошусь опять. На серой обложке ярко‑красным фломастером поверх старого названия написано: «Библия Нано».
Смело, это точно.
В принципе мне все равно, но я говорю Богослову, скорее чтобы защитить мальчишку от экстренного падения с высоты:
– А что? Мне нравится. Коротко – и по сути.
Богослов белеет.
– А экзо? – спрашивает сидящий дальше охранник из спортивного.
– Что – экзо? – удивленно спрашивает Богослов.
– Почему только нано? – уточняет тот. – А для экзо Библия есть?
– Напишешь – будет, – бурчит Богослов и вперяет взгляд в темноту. Похоже, он решил больше не разговаривать, чтобы окончательно не распсиховаться.
Хотя я‑то знаю, что где‑то в глубине он горд новым названием. Может, он и сам хотел назвать свой труд именно так, но не решался.
Нас осталось мало. И мы имеем право на решительные шаги.
Наверное, имеем.
– Хорошо, – тихо соглашается охранник, когда никто уже и не ожидает от него никакого ответа. – Дайте только вашу. Как образец.
– Да, дайте, – поддерживает своего коллегу Зомбовед. – А я, если что, помогу.
Мы приземляемся далеко, очень далеко от того места, где нам предстоит уйти под землю. Но ближе нельзя – собьют автоматические ракеты‑перехватчики с периметра, защищающего «кладезь».
Тут вам не какая‑то полудетская «Локальная независимость». Тут стоят серьезные военные образцы. Рассчитанные на сдерживание даже во время полномасштабной ядерной войны.
Прежде всего именно в такое время.
Пока темно, но Тюжок берется за дело сразу.
Мы еще только накрываем вертолеты белой сеткой. Весьма смешное занятие – словно кто‑то в наше‑то время еще пытается обнаружить технику противника визуально.
Так можно спрятать вертолеты только от волков. Но привычки – сильнее. А еще – это занятие словно убеждает нас, что мы планируем вернуться к этим машинам. Улететь обратно. Такое занятие дает надежду лучше всяких разговоров.
Мы не жжем мостов.
Пусть другие жгут их за нас.
«Шалуны» исследуют окрестности, в своей любимой дурашливой манере перемещаясь между деревьями, по снегу, по дороге, на которой стоят вертолеты.
Ни одного следа По этой дороге не ездили машины неделю, а то и больше. А ведь это – единственная дорога в сторону бункера.
Похоже, год‑другой – и здесь все же появятся волки. И другие звери. Все к тому идет.
Мы надеваем специальные снегоступы и вытаскиваем наружу два снегохода.
Тюжок будет работать на ходу. Нам надо подобраться поближе к периметру, чтобы он смог подключиться. Подослать «шалуна», попробовать перехватить управление. Хотя бы для того, чтобы объявить местной системе нас своими.
У нас есть все коды, все пароли. Но никто не знает, сработают ли они. Не устарели ли. У военных всегда был бардак, а уж теперь – вообще непонятно, чему верить.
Мы лишь надеемся, что не все здесь окончательно превратилось в хаос.
Тюжок посылает своих «шалунов» вперед, на осторожную разведку. Им даже не надо приближаться к внешнему периметру закрытой, огороженной территории, внутри которой прячется бункер. Лишь выйти на расстояние досягаемости передатчиков – достаточно. Нам надо подключиться к самым защищенным линиям связи в стране.
Мелочь, когда есть инструкции.
– Что‑то не так, – говорит Тюжок, когда наконец ему удается подсоединиться. – Сильно не так.
Кто бы сомневался.
– Что именно? – осторожно спрашивает Тоско.
– Как бы… – Тюжок в замешательстве, – …сказать… В общем, внешний периметр частично отключен. Не мной. До нас. Недавно. Кто‑то прошел внутрь перед нами. И даже не сильно заботился о том, чтобы замести следы.
– Тогда другая группа, – убежденно говорит Тоско. – Нас же предупреждали, что задание получили не только мы. Кто‑то оказался здесь раньше нас. Может, даже сделает все за нас.
Тюжок неуверенно кивает.
– Только все равно, – говорит он, – наши планы слегка меняются. Так что давайте поосторожней.
– Почему? – шепотом спрашиваю я Богослова. – Почему еще ни одна операция не прошла согласно плану?
– Я перефразирую Сунь Цзы, – отвечает напарник: – «Ни один план не выживает после первого контакта с врагом».
Мы идем по окраине леса, в отдалении от дороги и центральной группы. Привычка. Не кучковаться, чтобы нас нельзя было достать одной гранатой. Или ракетой.
Полезная привычка в наше время.
Богослов решает добавить:
– Как только против тебя начинает действовать живой враг, любая война, любая операция и любое задание тут же превращается в месиво.
– А тут? Где тут враг?
Богослов пожимает плечами. Он, как и я, не верит в чудеса. Но и отвечать, что враг найдется всегда, явно не хочет. Не хочет каркать.
Это ничего. Пусть промолчит. Этот ответ я знаю и сам.
Похоже, что те, кто прошел перед нами, облегчают Тюжку работу. Пусть и не желая того.
Кое‑где система уже взломана, как говорит он. Ему остается лишь повторно воспользоваться теми лазейками, что использовала предыдущая группа, и открыть их для нас. Заново.
Это и удивляет его больше всего:
– Зачем? Они не просто прошли, но восстановили за собой периметр. Словно хотят там поселиться. Что‑то не нравятся мне эти ребята, честно вам скажу.
Тюжок имеет право высказать свою оценку.
Я в нее верю, но молчу. Опять же – не хочу, как и Богослов, каркать.
Мы заходим прямо через главные ворота. Вправо и влево, вдоль голого поля, идет безжизненный забор из колючей проволоки. На этом КПП никого нет. Давно уже. Похоже, он и не предназначался для дежурства с участием живых людей. Одушевленная охрана стояла где‑то глубже. Здесь так – всего лишь преддверие. Знать бы еще, не ада ли?
Тяжело идти, когда прямо на тебя наставлены дула пулеметов.
Тюжок убежден, что мы исключены из списка целей, но все равно – тяжело. Это не какой‑то там ковбойский револьвер, это – тяжелые автоматические стационары, размещенные на бетонных возвышениях. Они не предназначены для передислокации, они поставлены здесь раз и навсегда, но, наверное, это их единственный изъян. Сервомеханизмы способны моментально разворачивать дуло каждого из них в любую сторону, обеспечивая простреливаемость всей зоны. Исключение – лишь место прямо под бетонным коробом, на котором они установлены. Метр, может, два, мертвой зоны.
Но и то – на этот случай всегда есть соседние точки, способные вести перекрестный огонь.
Не спрятаться.
Некоторые из пулеметов, почему‑то не все, поворачивают свои стволы, следя за нами, не выпуская из виду. Вдруг из «друзей», записанных в их картотеку, мы превратимся во врагов.
Я замечаю, что все стараются двигаться ближе к бетонным башенкам, держаться как можно больше в их тени, в мертвых зонах. Значит, не у меня одного это чувство тяжести, когда за тобой следят десятки стволов.
Тюжок едет на снегоходе. Тут тоже давно никого не было, ни одного следа на белом снегу. Тот таинственный отряд, что прошел перед нами, либо долетел по воздуху, либо нашел какую‑то другую дорогу по этой нейтральной полосе, зоне отчуждения.
Планы местности, которые я видел, говорят о том, что другой дороги нет. Но говорили, что и по воздуху не подлететь. Любой вариант невозможен, так что я могу выбрать из них тот, что мне больше нравится.
Тюжок едет на снегоходе и продолжает копаться в мозгах системы безопасности.
Вокруг только поле, засыпанное снегом, заполненное хаотично растянутыми повсюду кольцами спирали Бруно. Я не удивлюсь, если под этими кольцами в довесок установлены и ряды «спотыкача».
Для любителей тяжелой техники – на нейтралке стоят бетонные надолбы, невысокие ежи, сваренные из огрызков рельсов. И наверняка где‑нибудь в глубине базы еще и противотанковые пушки.
Здесь они не нужны. Это же так – предбанник. Место для отпугивания мелкой дичи.
Эта база способна на какое‑то время остановить продвижение армии. Может, и не на слишком большое, но достаточное, чтобы дать сигнал на старт ракет, которые оповестят всех о начале Судного дня.
Лучше не переть напролом. Лучше не выглядеть слишком крутым. Не то, вместо того чтобы спасти мир от последнего ядерного удара, мы же его и инициируем. Как только программа «Кладезя бездны» решит, что ее работу могут несанкционированно прервать «враги», ответ будет один.
Ключ на старт.
Так что мы идем вперед тихо, послушно, загнанные в узкий, прекрасно простреливаемый проход. Даже «шалуны» ведут себя смирно, не пытаясь прыгать по окрестности, исследовать все новое, что видят вокруг. Они тихо катятся рядом с нами, почти все, за исключением тех, что обеспечивают разведку для Тюжка впереди и наше прикрытие сзади.
Они жмутся не просто так. Похоже, их программа опять приняла банальное, но единственно верное решение. Они будут прикрывать нас, если неожиданно пулеметы все же начнут стрелять.
Даже понимая, что это бесполезно.
В этом прелесть машин: они не рефлексуют по поводу безнадежности своих усилий, они просто действуют.
В этом прелесть остатков взвода. Мы такие же, как наши машины. Мы избавились от абстрактного мышления и почти перестали бояться. Мы лишь действуем, выполняя задание.
Мы подходим ко второму КПП, которое раньше охраняли уже не только дроны, но и люди. Сейчас их там не будет, но приближение к следующей точке маршрута все равно вызывает оживление.
Богослов, который идет чуть впереди меня, слегка оборачивается и хлопает меня по нагрудному карману, словно говоря: «Пора».
Я киваю и вынимаю из кармана, по которому он ударил, одноразовый бланк. Кто‑то назвал его «Хрусталь». Ничего особенного, просто повышает четкость восприятия. Скорость осознания того, что происходит вокруг. Из того, что я успел прочесть, бланк относится к тому же классу, что и мой «шеррингтон». Бланки‑мозговерты, как я их называл. Но этот действует недолго – часов пять.
Хотя параметры у него другие. Он меняет пропорции гормонов, что‑то дополнительно кодирует в крови, поступающей в мозг. Не пытается влиять непосредственно на клетки мозга, вместо этого лишь переделывая каналы поставки ему информации и пищи. Наверняка наносит немалый ущерб здоровью, но зато хотя бы вымывается из организма, когда перестает действовать.
Выживем – после и позаботимся о своем здоровье.
Это третья загрузка. До «Хрусталя» уже был «Освежитель», а до него – «Агар‑Агар».
В моей вене торчит катетер, выведенный в разрез одежды. Не до премудростей. Одноразовые бланки должны входить сразу в кровь и действовать без промедления.
Сгиб локтя слегка зудит, но пока терпимо. Еще два бланка – и все, можно будет сдергивать эту гадость с руки. Надеюсь, до того, как начнется какая‑нибудь очередная заварушка. Не хочу, чтобы зуд мешал мне действовать.
Этот КПП, как и предыдущий, оказался абсолютно пустым.
Кто бы ни опередил нас, он шел не здесь.
Мы проходим мимо, внутрь, через услужливо распахнувшиеся ворота.
Хотелось верить, что это постарался Тюжок. А не всего лишь кто‑то, насмешливо заманивающий нас поглубже в заготовленную ловушку. Или что‑то – система безопасности базы, например. Хотя этого я боялся меньше. Зло – оно всегда идет от людей. Машины – они как дети, во всем нам подражают. Но лишь подражают, лишь стараются походить на нас.
Эти ворота – не просто вход внутрь базы. Одновременно они двери в очередной ад.
Я видел слишком много в последнее время, чтобы меня трогали такие вещи. Возможно, помогают и бланки, которыми я накачался. Хотя думаю, что это просто отупение.
Меня перестал смущать вид смерти. Трупы солдат, валяющиеся повсюду. Я лишь механически отмечаю, что трупов немного. Надо полагать, если мы найдем местную медсанчасть, там их будет значительно больше. И в морге. А может – горки пепла в крематории. Вряд ли у них здесь есть свое собственное кладбище. Но вот без крематория в наше время такая большая часть существовать не может.
Я думаю, что, прилети мы сюда на недельку‑другую раньше – я бы даже увидел дым из его трубы. Наверное, идущий постоянно.
Трупы запорошены снегом. Это – последние, которых некому было сжигать. Которых некому было отпевать или колоть им бесполезные лекарства. Те, кто почему‑то перед смертью выбрался на улицу.
Их немного, но мое холодное сознание расчетливо предлагает мне несколько зданий вокруг, внутри которых, я знаю, трупов найдется намного, намного больше.
Мы идем мимо, но мне все равно. Я могу смотреть, могу – пропускать картинки мертвых тел мимо себя. Ментоловый привкус «Освежителя» в моих мыслях совершенно отнимает у меня лишние эмоции.
Тошнить меня не будет.
До главного входа в бункер, невысокого кургана в пару этажей высотой, около километра.
Здесь даже колючей проволоки нет, полная пустота.
Все хозяйственные и жилые постройки войсковой части жмутся к наружному периметру, оставляя пространство вокруг входа открытым ветрам. А также пулям снайперов и пулеметов, если понадобится.
Там, у забора, стоят скорострельные автоматические зенитки. Там же, в неглубоких шахтах, прячутся и ракеты малого радиуса, способные на подлете сбить практически любую цель. Этот объект охранялся ненамного хуже столицы.
Столице охрана не помогла. Местные ребята, надо полагать, тоже с удовольствием поменяли бы пару ракет «земля‑воздух» на эффективную вакцину от вируса «Семя погибели».
Хорошо еще, что он не выживает в мертвом теле. Он исчез с территории базы вместе с последним живым. Нет выживших – нет и эпидемии.
Там, у нас за спинами, активный, готовый к нападению в любой момент периметр. Люди мертвы, но для военной программы это всего лишь еще один пункт в повестке, требующий повышения боеготовности. Не более.
Здесь – пустота. Крайне обманчивая, как раз из разряда тех пустот, в которые не поверит никто, даже дети. Под снегом не видно плоских крышек автоматических турелей, которые готовы выскочить в любой момент. Видны лишь неясные круги на снегу, и все. Турели время от времени должны подниматься – из соображений проверки работоспособности. Наверное, последний раз эти стационарные точки высовывали из‑под снега головы вчера, судя по тому, насколько глубоки сейчас эти круги.
Наверное, тут даже опасней. Наверное, уж точно не будет никаких предупреждений, если что‑то пойдет не так.
Больше всего я боюсь за «шалунов». Не думаю, что система безопасности главного ядерного объекта страны может благосклонно отнестись к дронам боевой поддержки, шныряющим по окрестностям. Даже если они объявлены ей как дружественные объекты.
С другой стороны, «шалуны» суперсовременны, и по их внешнему виду вообще не скажешь, что они имеют хоть какое‑нибудь военное предназначение. Так, механические домашние любимцы. А местной системой давно уже никто не занимался. И вряд ли кто‑то озадачивался обновлением ее справочных баз данных.
Мы идем по полю, медленно подходя к кургану, прячущему под собой «Кладезь бездны».
Странное ощущение, которое я почти забыл в последнее время. Понимание того, что от тебя ничего не зависит. Если кто‑то сейчас даст команду на наше уничтожение, то ни «шалуны», ни наша суперизворотливость не помогут нам спастись.
Но мы везунчики. Мы так и проходим это поле – внешне уверенно, почти бесшумно, если не считать поскрипывания снега и шуршания выпрыгивающих и вновь прячущихся в такт нашим шагам лопастей снегоступов.
На этот раз Тюжок не открывает нам ворота – лишь калитку рядом. Ее ширина достаточна, чтобы «шалуны» забрались внутрь, даже без использования своих трюков.
Мы входим.
Внутри, как ни странно, тепло.
Глава 4
У «Хрусталя» странное побочное свойство – постоянно держать тебя в настоящем. Нет ни прошлого, ни будущего, есть только здесь и сейчас. Любое событие, когда‑либо запечатлевшееся в твоем мозгу и формально определенное тем самым к твоему прошлому, проецируется на мгновение под именем «сейчас». Любое ожидание чего‑то в будущем исчезает, превращаясь в некую веревочку, существующую только в настоящем. Дернешь за нее сейчас – и это ожидание сбудется, нет – веревочка так и останется висеть без дела.
Химическое воздействие на мозг сложно описать, но мне и не нужно пытаться.
Я знаю, что чувствую. И могу легко это выразить.
Я чувствую невероятную наполненность настоящего. Предельную насыщенность, плотность. Все события в прошлом, которые могут мне пригодиться, у меня «под рукой». Все варианты будущего, которые могут случиться в краткосрочной перспективе, – перед моими глазами прямо сейчас, лишь протяни руку и выбери нужный.
Мы заходим в помещение, которое все еще отапливается.
Я чувствую то, чего здесь не могло быть. Запах человеческого пота.
Кто‑то все‑таки жив.
Сейчас я не умею мыслить категориями потенциального будущего, поэтому я радуюсь и огорчаюсь одновременно. Две веревочки повисли передо мной, но на сей раз они сплетены между собой, и я должен дернуть обе. Мне нельзя выбрать даже несуществующее будущее, потому что вариантов нет.
Я радуюсь, потому что живые – это всегда хорошо. Возможно, они помогут.
Я огорчаюсь – потому что живые означают, что болезнь все еще здесь.
Тоско идет вперед, пока мы расходимся в стороны. Его прикрывает Зулло. Почти все пары поменялись. Все, кроме нас с Богословом. Одно это делает нас самой сильной связкой в сегодняшнем задании.
Но вперед идет Тоско, не мы. У него свои резоны.
Он не уходит далеко, останавливается и наклоняется. Машет рукой, посылая Зулло вперед. Я смотрю на кадр своего «шалуна», проскакивающего мимо Тоско, чтобы опередить всех и проверить безопасность ближайших коридоров.
Здесь, на входе в бункер, не только тепло, но и светло.
Боковых комнат мало, лишь несколько углублений в стенах, позволяющих поставить стол, или шкаф, или солдата с автоматом в засаде.
У одного из таких углублений лежит труп. К трупам нам не привыкать. Тем более здесь – на этой базе полно трупов, везде. Я уверен, что мы увидим их еще немало и внизу.
Но это тело отличается от прочих. Этот солдат умер недавно. И не от вируса. Кровь разлилась из простреленной головы. Как бы ужасны ни были последствия от «Семени погибели», эта зараза не способна стрелять и выбивать мозги.
Те, кто шел впереди нас, явно не слишком ценят чужую жизнь.
В том же самом можно обвинить и нас. Но я вижу, у этого солдата даже оружия нет. Его просто застрелили, проходя мимо.