Девушка смотрит на Андрея. Улыбается и крутит пальцем у виска, мол, у человека не все в порядке с мозгами. Но Андрей продолжает:
— Как мне справится, как мне справится от колдовства?
От колдовства кружится голова!
— Вы, что совсем сбрендили? Обалдел что-ли? Это Москва. Понимаете? А вот это общественный транспорт. Вы понимаете?
— Я понимаю.
— А это все народ.
— Я понимаю.
— А это люди! Понимаете? И это метро. Вы это хоть понимаете? А вы себе такое позволяете! — возмущается одна пассажирка.
— Что я такое себе позволяю? Я просто пою. Романс… Добрынина. Потому что мне хорошо.
И продолжает петь:
— Колдовское озеро-это не в лесах. Колдовское озеро — у тебя в глазах!
— Это просто форменное безобразие! — взывает одна пожилая пассажирка к другим, — Какое озеро может быть в глазах!!! Это явная клиника!!! Врача сюда! Здесь с психом плохо стало!!!
Андрей, не обращая внимания, поет:
— Никуда не денешься, так к себе манит…
В этот момент в вагон входит старушка с сумками. Андрей, продолжая петь, отворачивается от девушки, уступая место старушке, а когда поворачивается к девушке, видит, что та выходит из поезда и за ней захлопываются двери. Андрей поникшим голосом автоматически допевает.
— Колдовское озеро, голубой магни…
Андрей смотрит, что девушка идет к выходу направо и читает название станции: «Филевский парк». Смотрит на часы: 9:35.
Андрей стоит у выхода из метро, ища глазами среди спешащих на работу москвичей понравившуюся ему девушку. Смотрит на часы: 9:43. И, наконец, он ее видит в толпе, выходящей из метро на улицу. Он нагоняет девушку.
— Извините, девушка, я не местный, скажите, пожалуйста, я правильно иду?
Девушка с усмешкой, не оборачиваясь и не гладя на Андрея, отвечает.
— Правильно. Идете себе и идите. А это не Вы с Луны свалились? Вчера по телеку передавали, кто-то с Луны свалился. Сейчас его повсюду милиция разыскивает.
— Нет. Я, знаете ли, из Москвы, коренной такой коренной, весь закоренелый из себя москвич. Помните, три дня назад я Вам пел в метро серенаду?
— Серенаду?
— Романс Вячеслав Добрынина «Колдовское озеро».
Девушка с интересом смотрит, припоминая, на Андрея. Андрей пристально рассматривает глаза девушки.
— У Вас действительно колдовское, голубое озеро в глазах. Я бы сказал, что Ваши глаза очень к Вам идут!
— Да ну?!
— Вот Вам и да ну! Вы, случайно, не колдунья? Глаза-то колдовские такие!
— Совершенно случайно, нет. Представьте себе!
— А меня, вот, околдовали. Сразу и до глубины души. Мое огромное сердце, как у слона, просто трепещет. Я Вас уже несколько дней здесь жду у метро. Мерз по ночам, парился под солнцем, мок под ливнями, прошивался насквозь молниями и глох от грома…
— Мне больные и ушибленные молнией не нужны.
— Так я. Так я наоборот окреп душой и закалился телом и напитался энергией солнца и грозовых разрядов… А Вы, мне кажется студентка?
— Нет, я студентка.
— А как Вас зовут?
— Ксенией.
— Итак, она звалась Ксенией. И где же Вы учитесь? Уж не в медицинском ли ВУЗе?
— В медицинском. На последнем курсе. А как Вы, интересно, догадались?
Андрей берет девушку за руку и показывает на ее маленькие, коротенькие, нежные, розовенькие, ровненькие ноготки на тонких длинных, музыкальных пальчиках.
— Чтоб перчатки ногтями не рвать. Правильно?
— Да. У нас сейчас практика в больнице.
— Так это ж здорово! Врачом будете! Это такая потрясающая, благородная, человечная специальность. Просто чудесно.
— Издеваетесь? — Хихикает девушка и грозит Андрею пальчиком.
— Нет. Ни в коем случае! Наоборот. Восторгаюсь! Нужная специальность. Детям, взрослым, военным, пожилым людям — всем без исключения!
— И я тоже так считаю. Вот стану скоро врачом… Через месяц.
— Обязательно станете. Раз нравится, то обязательно получится из Вас прекрасная врач. А врачи сейчас прямо нарасхват, на разбор! На них такой спрос! Все парни хотят женится только на врачах и медсестрах! И я, кстати, тоже?
— Будет шутить, — Недоверчиво покосилась на Андрея девушка, — Все Вы, мужчины, так говорите. На улице. А я, кстати, знакомиться с Вами и не собираюсь. Это не в моих моральных принципах. Не так воспитана. Поэтому прощайте.
— Какие тут могут быть шутки, — Он удерживает девушку за полу плаща, — Теперь я Вас никуда от себя не отпущу. Не надейтесь!
Девушка смеется.
— Посмотрим, как Вам это удастся?!
— А я тоже работаю. Я бизнесмен в одном Объединении Внешторга.
— Сказки. Не похожи. Не серьезный Вы.
— А так я серьезен?
Он поворачивается в профиль. И одновременно достает из кармана и показывает девушке свое служебное удостоверение.
— А это видели? И Вы уже практикуете? Мы оба труженики, а это хорошо. И очень сближает. Я вот недавно в поликлинике был и видел там труд медсестер… Вы же героини эпоса! Меня просто потрясло. До самых фибр моей чувствительной души!
И Андрей начинает восторженно рассказывать девушке про картину известного испанского художника Мурильо:
— Жил-был художник один. Мурильо. В Испании. Краски имел и холсты…
— Не может такого быть?
— И этот Мурильо написал немало картин, изображающих подвиг милосердия. Я Вам их завтра покажу.
— Завтра по утру в Испанию летим? И сразу бегом в музей «Прадо»? Да?
— У меня репродукции дома есть.
— Значит, Испания на завтра отменяется?!
— Отменяется…. Пока…. Так вот этот самый Мурильо…
— Интересно, так что этот тот самый Мурильо?
— Мурильо… он, с одной стороны великий испанский художник Мурильо, а с другой…, а с другой стороны, он гражданин с большой буквы! Моя самая любимая его картина-это «Святая Елизавета, омывающая раны прокаженных». Вот! А Вы бы омывали прокаженных?
— Какой ужас! Конечно! Я же медик! Однако, у Вас со вкусом все в порядке.
— А как же! Мне же понравились Вы. Согласны, что у меня отличный вкус? И не только вкус…
— Что-же еще?
— О! Это уже совсем другая история…. Но, коль, нам уж по пути….
— Расскажите. Коль, уж по пути, — смеется Ксения.
Так мило беседуя и смеясь, Андрей с Ксенией удаляются, плавно лавирую среди встречных прохожих….
Учительница — исцелительница
У чительница в зелёном в белый горошек крепдешиновом платьице уже устала объяснять Михаилу решение задач по алгебре, геометрии и тригонометрии. Хоть кол здоровенный ему на голове чеши! Ничего в него не лезет. Ничегошеньки! Но что делать? Михаил тянет на серебряную медаль. А то и на золотую. А это для Вечерней школы рабочей молодёжи, где одни прогульщики и никто не хочет учиться, редкость. И престижно. Всего пять человек тянут на медали из потока. Вот и пришлось ей опять задержаться после уроков, чтобы с ним персонально позаниматься. Немного его натаскать. Но она не злится. Учительнице слегка за 30. У неё добрые лучезарные глаз, вьющиеся каштановые волосы, легкая походка. Вся она такая лучистая!
А Михаилу всё легко даётся, кроме этой проклятой алгебры. Он и поступать собрался в гуманитарный институт. И по гуманитарным наукам у него одни пятёрки. Беда ещё и в том, что он уже два года как по уши влюблён в свою училку по математике, почти девочку, хотя ей и за тридцать. Так и сочетаются в нём ненависть к математике и любовь к математичке.
Учебники и тетради лежат на учительском столе. Михаил сидит за первой партой перед этим столом, а Юлия Михайловна всё ходит по классу на высоких каблуках. Попробуй походить на каблуках несколько часов! Она уже устала ходить туда-сюда. Устала вдалбливать в, ну, очень тупую голову Михаила свои науки, формулы, законы, хотя мордочка, она призналась себе, у него симпатичная.
— Ну, хоть эту задачку вы поняли, как решать?
— Да, спасибо большое, дошло. Понял.
— Ну, наконец-то! Тогда на сегодня последнюю объясняю, как решается.
Юлия Михайловна встаёт коленками на стул и склоняется над учебником. От усталости практически легла грудью на стол. Михаил смотрит в учебник, но больше в вырез платья учительницы — на две нежные, почти лежащие перед ним на столе груди, слегка расплюснутые под тяжестью женского тела. Учительница замечает, куда направлен взгляд её ученика и что его интерес больше вызывает её грудь, чем предмет обучения — алгебра. Она, смущённая, встаёт, поправляет платье снизу и на груди.
— Юлия Михайловна, — вдруг взмолился Михаил, — я уже не могу здесь заниматься. Эти беготня и шум в коридоре, крики. Всё отвлекает. Что-то плохо всё в голову лезет. А скоро экзамены. Выпускные. Мне бы на выпускных экзаменах хотя бы за троечку зацепиться.
— Это поправимо, если приналечь.
— Вот и я об этом. Не хочу вас позорить. Вы столько сил и времени на меня тратите. А у вас дома нельзя позаниматься? В спокойной обстановке. Чтобы не отвлекаться.
— Время-то вообще есть. Пошли. Только серьёзно. Не отвлекаясь.
— Ни-ни!
Юлия Михайловна посмотрела на свои дешевенькие маленькие квадратные часики «Заря» на тонком кожаном потертом ремешке и сжалилась:
— Ещё два часа сегодня можно.
Она смотрит на Михаила, который дрожит мелкой дрожью.
— Вам не холодно? Вы не простыли? Может, перенесём занятия?
— Пройдёт. Это так, нервное.
Они идут к дому учительницы, который недалеко от школы, и поднимаются по лестнице на третий этаж. Юлия Михайловна открывает ключом дверь. Заходит. Следом за ней на дрожащих ногах в квартиру входит Михаил и, буквально теряя сознание, припадает со слезами на глазах к груди своей учительницы, обхватив руками и сильно, судорожно сжимая её бедра.
— Что ты, что ты? — она вытирает ему слёзы на глазах и щеках. — Что такое, маленький? Что вдруг случилось?
— Я вас люблю! Давно!
— Как я сразу, дура такая, не догадалась? Бедненький ты мой! Подожди. Я сейчас. Вот водички попей, — она протягивает Михаилу стакан с водой.
Михаил лязгает зубами о край стакана. Юлия Михайловна убегает в другую комнату. Возвращается босиком в одной комбинации и без лифчика. Прижимает Михаила к себе и начинает его раздевать. По ходу раздевается и сама. Когда на Михаиле остаются только трусы, а на ней самой — трусики, она тянет его под одеяло на кровать. Там она стягивает с безропотного юноши трусы и снимает свои кружевные трусики с оборочками. Тяжело дыша, оба скрываются под одеялом. Юлия берет руку Михаила своей и ласкает его ладонью свою грудь, а потом все свое тело везде.
— Дай руку. Подержи здесь, — она берёт Михаила за руку и кладёт его ладонь туда, между своими ногами.
Пальцы Михаила пробираются сквозь густые волосики и проваливаются в широкую влажную трещину. Нежную мягкую ложбинку. Ладонь его наполняется чем-то липким и клейким. Юноша подносит липкий палец к своему носу и вдыхает незнакомый запах. Потом палец с удовольствием и счастливо тщательно облизывает.
— Дурашка! Попробовал? Тебе так хорошо?
— Очень! Меня в любви ходить ты учишь, а я боюсь, что упаду.
— Поэт! Прямо Евтушенко ты мой ненаглядный! Тихонько, медленно. Не спеши! Ложись на меня. Не бойся, не раздавишь. Так. Поцелуй мне мочки ушей. Еще! Еще! Теперь ниже. Еще ниже. Еще ниже.
Михаил целует лицо учительницы, её шею, ушки, волосы, грудь с напрягшимися розовыми сосочками… Женщина, постанывая, облизывает языком свои сухие губы и прижимает голову Михаила к себе, там между ногами.
— Ласкай меня там язычком, сильнее, сильнее. Ох! Так! Так! Еще!!! О-о-о! Теперь пальчиками сожми мои сосочки. А теперь иди ко мне, не дрожи. Вот так. Сейчас. Тихонько. Тихонько. Не спеши! Вошёл? Не торопись! Хороший мой! Вот так. Получилось! Всё получилось! Прекрасненько. Не спеши. Ох! Так! Так! Так, мой Мишенька! Мишутка! Так, родненький ты мой! Единственный! Ну его к чёрту, это одеяло! Долой его! Хочу видеть тебя всего! Твои глаза! Тебя всего!
— Я тоже, — стонет Михаил. — Ты самая красивая! Я ещё никогда таких не встречал! Ты нежная и ласковая, как моя покойная мама. Я хочу, чтобы ты всегда была со мной.
— Так ты без мамы? Бедняжка! Бедненький ты мой! Все? Все! Теперь ты стал мужчиной! А теперь расслабься! Повернись лицом к стене. Дай мне свою руку. Я ее подержу здесь у себя. Поспи немного. Тебе надо поспать!
— А ты не уйдёшь?
— Куда теперь я от тебя денусь?! Спи. Бай-бай!
Сердечко молодой женщины никак не хочет успокоиться от пережитого тоже первый раз в жизни. Оно замирает, трепещет, бьётся, колотится, судорога проходит по молодому телу женщины, губы сухие совсем. Юлия Михайловна глубоко вздыхает, расслабляясь. Рука Михаила, соскользнув с её груди, ложится плавно на простыню. Оба, обнажённые, почти одновременно засыпают. Таким дивным спокойным сном, переполненным счастьем…
На выпускных экзаменах Михаил шел на твердую двойку по алгебре, но комиссия с представителем из Мосгорано, пошушукавшись и поохав, снисходительно пошла ему навстречу и поставила Михаилу тройку. С жирным минусом. И остался потенциальный медалист без золотой и без серебряной медали. Но зато с памятью в сердце о своей первой любви к своей учительнице Юлии Михайловне на всю свою оставшуюся 52-летнюю жизнь.
Да здравствует Испания!
С олнечное зимнее утро. 11:00. Мороз. Красивый заснеженный лес. По шоссейной дороге, расчищенной снегоуборочной машиной, молча идут три молодых человека. Скользя, спотыкаясь и останавливаясь время от времени, чтобы передохнуть. Этот высокий, одетый в бежевую импортную куртку на меху с молнией и в вязаной шапочке Илья. Владимир пониже ростом, кряжистый, широкоплечий, тоже в шапочке и куртке, но чёрной, в советской. И усатый Олег. Он постарше товарищей на несколько лет, потому что пришел в институт из армии. Он в зимнем длиннополом чёрном пальто, в ношеной пыжиковой шапке-ушанке. Видно, что он из провинции, малоимущий студент.
Парни останавливаются около металлических ворот без одной створки. Илья и Володя ставят на снег спортивные сумки, а Олег — чемодан и авоську, в которой что-то лежит, завёрнутое в газету. Снимают перчатки, начинают растирать щёки, носы, подбородки, уши.
— Красотища! — восторженно произносит Олег. — Напоминает мою Сибирь.
— Лепота! Отдохнём по полной программе! — оглядываясь вокруг и задирая голову, выдыхает Владимир.
— Я давно хотел такого! И не больше, и не меньше. Кажись, добрались. Ух! — поднимает кулак Илья.
— Слава богу, а то я совсем продрог в этой фуфайке, — Илья дёргает за полу свою куртку.
— Да ладно тебе, не болтай! В такой финской куртке и замёрзнуть! Не ври!
Илья, пристыженный, замолкает. Потом берёт двумя пальцами подол Володиной куртки и делает ему комплимент:
— А вот Володькина куртка хоть и отечественного производства, некрасивая, зато толстая и действительно тёплая.
— Ещё один бросок! Ещё одна попытка! Вперёд! — командует Олег, подхватывая чемодан и авоську.
Его сокурсники берут сумки и через три минуты подходят к большому кирпичному зданию. Это административный корпус с жилыми номерами для отдыхающих и пристроенной к нему столовой. Лепная надпись над входом в здание дома отдыха: д/о «Коммунальник». Справа в сугробе они видят деревянную доску объявлений. На прибитом к доске листе ватмана нарисован магнитофон, похожий на «Комету», из которого во все стороны разлетаются, как салют, скрипичные ключи, ноты, звёзды, и написано объявление разноцветными буквами: «Сегодня, 25 января, в 21:00, в Клубе Д/О состоится вечер знакомств и танцы».
— Ого! — радостно произносит Илья. — С корабля на бал! Пошли оформим наши отношения с д/о. Переоденемся — и на обед! Лыжи возьмём на базе, подремлем. Потом — ужин и танцы. На лыжах сегодня не пойдём?
— Нет, будем вживаться, как говорят разведчики, — таинственно шепчет Илья.
— Тебе виднее, — шепчет ему в ответ Володя, приложив палец к губам.
Троица входит в двери административного здания. Вскоре приятели выходят из главного корпуса и, любуясь природой, идут по узенькой дорожке среди сугробов к трёхэтажному жилому корпусу.
— Никого что-то не видать, — говорит Володя.
— На лыжах уже все катаются. Или в лесу гуляют. Самое времечко для лыж.
В это время из корпуса со смехом выбегает ватага таких же, как они, молодых людей. С лыжами и санками. Тоже, видимо, студенты. Они весело направляются к лесу.
Олег открывает на ржавых петлях входную дверь. Приятели-однокурсники входят в жилой корпус, проходят по коридору и останавливаются у белой двери с номером 13.
— Приехали! Чёртова дюжина, — шепчет Илья.
— А меня это не колышет, — говорит Олег. — Я без предрассудков. Ни в Бога, ни в чёрта не верю. Какая разница? Было бы удобно жить, комфортно. Давай ключ, я открою.
Олег по-хозяйски берёт у Володи ключ от номера. Его приятели расстёгивают куртки, снимают головные уборы и ждут, пока Олег возится с длинным ключом, ковыряя им в замочной скважине. Наконец дверь поддаётся. Они входят в непрезентабельный трёхместный номер. Их взору предстают три продавленные кровати — синяя, зелёная и серая, застеленные байковыми одеялами, зачирканные карандашами и прожжённые сигаретами тумбочки, красочно изрезанный ножом круглый стол с тремя гранёными стаканами и пузатым графином. В углу — доисторический платяной шкаф.
Илья открывает со страшным скрипом дверцу шкафа. По лицам ребят видно, что шкаф производит на них удручающее впечатление ещё и весёленькой надписью, сделанной гвоздём на внутренней стенке правой дверцы кем-то из прежних постояльцев. Надпись гласила: «Берегитесь! Здесь недавно убили человека!»
— Ничего себе! — присвистнул Олег.
— Д-а-а, — протянул Илья, — дела!
Володя качает головой. Трогает зачем-то ногтем нацарапанное предостережение. А Олег распоряжается:
— Ладно! Может, не совсем убили или даже совсем и не убили, а просто вот нацарапали придурки какие-то.
— Где убили, не совсем ясно. В доме отдыха? В номере? Или в шкафу? — шутит Илья. — Насмерть убили или не совсем насмерть? Давайте-ка лучше распаковываться и обустраиваться. Удружила нам, Володька, твоя мама с путёвками!
— Выбора не было. Скажите ей и мне спасибо хотя бы за это, а то совсем бы не отдыхали, а околачивались бы сейчас в Москве, — обижается Володя за свою маму.
— Спасибочки твоей мамочке. Большое-пребольшое, нижайшее наше комсомольское спасибо, — шутливо кланяется ему Илья.
— Клоун, — недовольно морщится Володя.
— Не клоун, а паяц, — отшучивается Илья. — Смотри у меня! Побью!
— Ещё кто кого! Не посмотрю, что ты сын спецкора «Правды», — Володя, играя мускулами, принимает позу каратиста. — Скорее всех нас размажут здесь по стенам.
Володя садится на пружинную кровать, которая со скрипом прогибается под ним. Он качается, сидя на кровати.
— Вот-вот, — угадывает его мысли Олег. — Попрыгаем. Как на батуте. У нас в армии в казарме лучше было.
Он снова по привычке, когда начинает нервничать, разглаживает свои почти чапаевские усы. Илья оптимистически произносит:
— Хватит паниковать, пошли на базу. Выберем себе лыжи. Полежим, почитаем и — в столовую! А вечером — на танцы.
— Прижиманцы, — ухмыляется Олег. — Эх, молодость, молодость. Мне старичку ваши танцы…
— Ладно из себя старика-то строить! — Илья достаёт из бокового кармана куртки газету «За рубежом», показывает приятелям. — Свежая.
Бросает газету на тумбочку и продолжает:
— Всего-то на четыре года старше нас, а уж танцы не нужны. В монахи себя записал? Не рановато ли?!
— Интересно, здесь много отдыхающих? — глядит на товарищей Володя.
— Важен женский контингент. Не число, а качество! Давайте разбираться с койками. Кто где ляжет?
— Чур, моя люля — синяя. У окна, — направляется к синей кровати Олег.
— Тоже мне, раскомандовался тут! Ты не командир нашего стройотряда, не бугор уже. Здесь не армия. И ты не командир своей роты, а самый рядовой отдыхающий, как и мы. У нас здесь коллегиально принимаются решения. Правильно я говорю? — он вопросительно и с надеждой смотрит Илья на Володю.
Тот молчит. Тогда Илья смягчает тон:
— Но мы в принципе согласны. Занимай синюю. Тогда я — на зелёной. Справа у окна.
— Я уж на этой, серой, — Володя берёт с пола сумку и опускает на кровать. Начинает в ней рыться и вытаскивать вещи. Его приятели тоже молча распаковываются. Часть вещей они раскладывают по полочкам в шкафу, верхнюю одежду вешают в шкафу на кривые проволочные вешалки и облачаются в выходные наряды.
Приятели собираются на танцы. Илья и Володя надевают новенькие шерстяные тёмно-синие олимпийские костюмы с молниями, с двумя белыми полосками на брюках, с воротниками с белой полосой. Олег надевает байковую рубашку в клетку и костюм. Они причёсываются перед треснувшим зеркалом в платяном шкафу. Илья приглаживает свою рыжую шевелюру:
— Красив я, а?
— Куда нам до тебя! — Олег причёсывает свои тёмные вьющиеся волосы и стряхивает перхоть с воротника костюма. За ним подходит к зеркалу и причёсывает свою чёлку Володя. Илья и Володя надушились импортным одеколоном. Олег достаёт свой одеколон «Саша», но Илья, понюхав одеколон и, произнеся: «Фи!», молча и решительно отбирает у Олега одеколон и душит его своим:
— А твоего «Сашу» пить надо для аппетита — как аперитив, а не душиться им. Понятно объяснил?
Приятели быстрым шагом, вытянувшись в цепочку, направляются в свете фонарей по узкой извилистой тропинке, окаймлённой сугробами, в отдельно стоящий Дом культуры на танцы. Илья ловит открытым ртом падающие снежинки.
В клубе приятели видят висящий транспарант «С Новым, 1967 годом, дорогие товарищи!» и отдыхающих. Это в основном студенты: около 20 девчонок, которые расположились вдоль батареи отопления с левой стороны от сцены, и 10 парней — с правой стороны от сцены, вдоль широких высоких окон. Пришли и несколько пенсионеров. Девушки и парни стоят группками по двое, по трое. Вынесенные стулья взгромоздили друг на друга штабелями в фойе. Находящийся в радиоточке магнитофон громогласно через динамики начинает танцы песней Арно Бабаджаняна «Королева красоты». Но никто не решается открыть бал первым. На середину зала выходит пожилая, с алыми губами массовичка-затейница:
— Ну что же вы, молодёжь? Давайте, давайте, активнее! Кавалеры, приглашайте дамов! Приглашайте дамов, Вам говорят! Две шаги налево, три шаги направо, шаг вперел и две назад. Смелее! Смелее! Не буду вам мешать!
Мадам отходит поближе к входу в зал. Девчонки стоят и шушукаются. Пенсионеры колеблются: оставаться среди молодежи или же уйти? Две пары девчонок и пенсионеров начинают всё же танцевать. Олег, Илья и Володя раскрепощённо, как знающие себе цену инъязовцы, выходят в центр площадки для танцев. Илья и Володя, победоносно рассматривая девчонок, заводят себя пощёлкиванием пальцами в такт музыке и напевают:
И я иду к тебе навстречу,
И я несу тебе цветы,
Как единственной на свете,
Королеве красоты…
Олег молчит. Видно, что он размышляет в растерянности, мол, зачем я здесь оказался и как я сюда попал.
Вдруг в актовый зал шумно заполняет тёмная человеческая масса, пахнущая кирзой и потом. Танцплощадку наводняет ватага местных пацанов. Было их человек 15. В колоритных, с масляными пятнами телогрейках, потёртых и штопаных кожанках, в пальто и полупальто из драп-дерюги, в ушанках из шкур всевозможных зверей. Кто в валенках, кто в кирзовых сапогах, кто в ботинках с заклёпками. Некоторые из парней были в приличном подпитии.
Трое местных, сбросив на сцену тёплую одежду, начинают с кривляньями откаблучивать нечто напоминающее твист. Другие пацаны молча стоят у стенки и лузгают семечки.
Массовичка незатейливо, бочком так, ретируется из клуба. Ребята, стоявшие у окон, и девчата, расположившиеся у батарей, ручейком потекли к выходу. Местные их уходу практически не препятствуют. Только один из парней, с расстёгнутым воротом рубахи, на полусогнутых ногах, растопырив руки, погонявшись за другими убегающими в панике девчатами, осклабившись, подходит к растерявшейся студентке и хватает её за руку:
— Чё, цыплёночек, подрыгаемся? Куда вы тикаете все? А танцевать с нами кто будет, а?
Девчонка от испуга ойкает, громко кричит «Мамочка!» и «Ну, пусти же!», кусает парня за руку, вырывает свою руку из лап хулигана и, закрыв лицо ладонью, со слезами на глазах бежит к выходу. Шпанёнок бросает ей в след:
— У, зараза!
Парень потирает рукой место укуса. Кодла местных парней дружно гогочет и улюлюкает вслед уходящим отдыхающим. Вдруг один из пацанов скидывает свою заячью шубу и ушанку на руки приятелям и сказочным образом превращается в… белокурую длинноволосую девушку. Стройную. Красивую. В нарядном лёгком платьице нежно-голубого цвета. Отирающийся возле неё парень разворачивает тряпку и протягивает девушке голубые туфли. Опираясь на плечо своего пажа, она быстро скидывает с ног унты, а парень надевает ей на ноги туфли. Девушка отворачивается от толпы и, укрывшись между двумя своими пажами, быстренько подтягивает чулки. Встряхивает кудрями, расправляет волосы по плечам и повелевает рукой освободить место вокруг неё, что и было мгновенно исполнено.
— Надо ж, какая чувиха образовалась! — шепчет Олег.
С самого начала вторжения местных трое приятелей оказались в их окружении. Пришельцы косо и недобро зыркают на троицу, сплёвывая сквозь зубы на пол, но близко к ним не подходят. Слышны их презрительные реплики: «Фраера!», «Тоже мне, пижоны!», «Понаехали тут!»
Атаманша манит к себе пальчиком одного из своих телохранителей — высокого, смуглого, угрюмого, худющего парня 18-20 лет и что-то шепчет ему на ухо. Тут же парень направляется к трём приятелям и, ткнув Илью пальцем в грудь, говорит, обволакивая их убойным запахом дешёвых сигарет «Дымок» и показывая головой в сторону предводительницы:
— Она тебя приглашает танцевать.
— Я, в общем-то, не танцую, — теряется Илья.
— Иди, пока добром просит, — парень берётся двумя пальчиками за свитер Ильи и тянет его в сторону белокурой красотки. — Ты ей понравился.
Илья пожимает недоумённо плечами. Отступать было некуда. Но страха приятели не испытывают. Они обмениваются многозначительными презрительными взглядами, мол, нам ли бояться какой-то там мелкой шпаны.
— Ну ладно, иду, — Илья отцепляет пальцы смуглого парня от своего свитера и направляется к белокурой девахе.
Они медленно, качая бёдрами, начинают двигаться под песню Сальваторе Адамо «Падает снег». Илья переговаривается с партнёршей. Шпана на это дело смотрит ревниво, с неодобрением. Вдруг девушка прижимается к Илье всем телом и кладёт ему голову на плечо. Слышится недовольный ропот местных. Володя спрашивает Олега:
— Отобьёмся?
— Не-а. Сравни, сколько их и сколько нас.
Песня закончилась. Илья галантно раскланивается и возвращается к товарищам красный как рак:
— Светланой её зовут.
Через одну-две минуты вновь включается магнитофон. Звучит песня Майи Кристалинской «А снег идёт». Тот же парень вновь подходит к москвичам и передаёт Илье команду Светланы:
— Иди! Она снова с тобой танцевать желает.
Илья, скривившись, обречённо идёт. Смуглый парень остаётся стоять с Олегом и Володей и многозначительно им подмигивает:
— Положила глаз на Вашего рыжего. Этого длинного. Он ей понравился.
Володя с Олегом переглядываются. Они мучительно ищут выхода из положения, но не находят. И тогда в предчувствии опасности Володю осеняет:
— Послушай, друг, мы студенты. Пришли сюда потанцевать. А тут такое. Меня Володей зовут, — Володя навязчиво протягивает руку смуглому парню, и он её вяло пожимает. — А это Олег. А тебя как зовут?
— Артуро, — неохотно бросил смуглый.
Неожиданно для себя Володя уточняет:
— Артуро? Ты не русский?
— Ну да, Артуро, — удивлённо повёл бровью парень.
— Так ты, должно быть, испанец?!
— Ну да, испанец.
— Ты, Артуро, советский испанец! Надо же, какая встреча, амиго! — воодушевляется Володя и поднимает кулак вверх. — ¡No pasarán! «Они не пройдут!» Какими судьбами здесь?
— У меня отец-директор городской овощной базы.
— Вот здорово! Директор базы! Так и мы испанцы! Не настоящие, конечно, а студенты Института иностранных языков имени Мориса Тореза. Третий курс. Этим летом работали в студенческом отряде в Казахстане. На целине. И вот мы решили в студенческие каникулы немного отдохнуть, — говорит Володя быстро. — Осваиваем испанский язык и культуру Испании. Ходим в Испанский клуб в Дом культуры имени Чкалова. Знаешь?
— Знаю.
— А ты смотрел фильм «La Reina del Chantecler» — «Королева Шантеклера»?
— Видел, — глаза Артуро добреют.
— А фильм «Digan lo que digan» — «Пусть говорят!» с Рафаэлем?
— Тоже видел. Отличный!
— Вот! Отличные испанские фильмы! Мы, Артуро, друзья Испании. ¡Viva España! ¡No pasarán! Артуро, amigo, дружище, дайте нам спокойно уйти отсюда, а?
— Это от меня не зависит.
— А от кого?
— От неё.
— Она что, у вас командир?
— Командир. Как скажет, так и будет.
— Так ты ей посоветуй, чтобы она распорядилась отпустить нас с миром.
— Не послушает.
— А ты попробуй! Мы же ничего плохого вам не сделали, а? А то, что одеты так, так это мы себе заработали этим летом на целине. В Казахстане. Своим потом и кровью. Замолвишь за нас?
— Не знаю, — мямлит Артуро. — Что я могу?
— Всё!
К беседующим присоединяется Илья: