- Значит, мы в одинаковом звании. Это я прямо-таки сразу почувствовал, как тебя увидел. Поэтому и подарочек тебе приготовил. Бери эту гимнастерку, она у меня вроде парадной. Кость у нас тоже одинаковая. А этот френч выбрось, ну его к лешему.
Иван Гусев принял подарок и немного растерялся.
- Да ты надевай ее сразу, не стыдись, девок здесь нет, - посоветовал Беркут.
Гость наш переоделся и как-то сразу помолодел, стал шире в плечах.
- Родом откуда? - спросил Беркут.
- Из Курска, там отец и мать.
- Значит, не женат, раз не упоминаешь еще одного члена семьи?
- Не успел.
Степан Беркут насупился.
- Плохо, братуха, дела, что ты из этого города, - выдавил из себя глухим голосом Степан Беркут.
- Что, сильно разрушен?
- Основательно. Много полегло там нашего брата.
Глаза Ивана Гусева опять сделались жесткими и холодными.
- Что ж, все перенесем…
- Да, перенесем, - подтвердил Беркут и здесь же спохватился. - Ты не унывай. Может, и живы все. Черт меня дернул за язык.
В избе наступила неловкая тишина. Злились мы на Степана за его болтливый язык. Не надо было, конечно, портить нашему гостю настроение.
Тишину нарушил майор Гордиенко:
- Теперь как думаете поступить, товарищ Гусев?
- Я солдат, мне положено воевать. Встретил вот свою армию и останусь в ней.
При последних словах своего командира бойцы-партизаны подскакивали с мест. Как-то долго и горячо заговорил низенького роста, смуглолицый итальянец.
- Он тоже просится в нашу армию, - пояснил Гусев. - А после победы приглашает меня и всех вас в гости. Говорит, что русскому человеку Италия очень понравится. Синее небо, синее море, яркое солнце, виноград и неаполитанские песни…
- Так-так, корош Италия, - закивал головой итальянец.
Заговорил француз, тоже смуглявый симпатичный парняга.
- И он приглашает нас в гости, - переводил Гусев. - Говорит, что нет ничего красивее его Прованса.
Подступил к Ивану Гусеву и голубоглазый, широкоплечий рослый чех со шрамом на правой щеке.
- Он хвалит Прагу, говорит, что в мире нет лучше и красивее этого города. Он надеется, что мы заглянем и к нему в гости, - переводил Гусев.
- О, да вы знаете все языки! - воскликнул Гордиенко.
Долго еще длилась эта беседа.
До поздней ночи не спали мы с замполитом. Делились впечатлениями дня, много говорили об Иване Гусеве.
- А ведь Степан Беркут здорово сказал, что Гусев остался простым русским человеком, советским солдатом, - произнес Гордиенко. - Прошел семь смертей, у черта на куличках побывал, но достоинство свое сохранил, остался бойцом. Действительно, молодчина!
Потом замполит долго молчал, жадно и нервно курил.
- Знаешь, нехорошие у меня сейчас мысли, - признался, наконец, замполит. - В армию путь ему закрыт, начнут проверять, не немецкий ли он шпион. Может статься, что попадет и к такому, который грубо опросит, не ради ли маскировки Иван Гусев в хвост и в гриву колошматил гитлеровцев, пускал их эшелоны под откос, не ради ли маскировки фашисты вывешивали все эти объявления о русском агенте Иване Гусеве, обещал за его голову большие награды. Конечно, это не подтвердится, но в армии Гусева все-таки не оставят.
- Этого не может быть! - горячо возражаю замполиту. - Ведь он герой, доказал на деле свою преданность Родине.
- Ты совсем еще юнец, Климов. Наивно рассуждаешь. Каким ты был лет шесть назад?
- Я тогда заканчивал десятый класс.
- Значит, ничего не знаешь. Много тогда было людей, которых забирали, а потом отпускали.
- Но причем здесь Иван Гусев?
- Прямая связь есть, дорогой мой юнец. Только не обижайся за это слово. Молодостью надо гордиться, и я, честное слово, завидую, что ты молод. Теперь об Иване Гусеве. Может, случится даже самое страшное - попадет в лагерь.
- Никогда такого не произойдет!
- Твои бы слова, да богу в уши. Что ж, пусть будет по-твоему. И я буду верить, что Гусев благополучно уйдет в гражданку. Но и там, в гражданке, он может столкнуться с очень бдительными людьми. Придет, например, к сверхбдительному чинуше, который сам дрожит за свою шкуру, и попросится на работу. И ты думаешь, какой ответ получит Иван Гусев? Скажут ему, что объект у них ответственный, что он, Иван Гусев, сам должен все понимать. Так и уйдет Иван Гусев не солоно хлебавши.
- Но у нас не одни чинуши!
- Верю в это! Мир, как говорится, не без добрых людей. Верю, что Иван Гусев повстречается с порядочными, хорошими людьми, которые все поймут, справедливо рассудят.
От дома, где разместились партизаны, к нам донеслись песни. Кто-то затянул красивым молодецким голосом:
Среди долины ровныя,
На гладкой высоте,
Цветет, растет высокий дуб
В могучей красоте.
- Это же Иван Гусев! - воскликнул Гордиенко. - Красиво поет, черт побери!
Песнь лилась немного грустная, печальная, как вечерний закат.
Возьмите же все золото,
Все почести назад;
Мне Родину, мне милую,
Мне милой дайте взгляд!
Последний куплет подхватили и снова повторили уже много голосов. Это подпевали своему командиру итальянцы, французы, поляки, чехи. Особенно выделялся тенор итальянца.
- Хорошо поют, - шепотом, точно боясь спугнуть песню или помешать ей, произнес Гордиенко.
Небо затянуто легкими облаками, сквозь которые светит серп месяца, тонкий, чуть-чуть голубоватый по краям, будто выкованный из платины.
Смерть Гордиенко
Глубокая ночь. Накрапывает мелкий и нудный дождь. Он идет уже вторые сутки. Дороги испортились, превратились в месиво.
Бредем по липкой грязи. Автомашины с прицепленными противотанковыми пушками поминутно буксуют, сползают в кюветы. В темноте тут и там раздаются дружные возгласы: «Эх, взя-ли! Еще р-а-з взяли!» Это пехотинцы помогают артиллеристам вытаскивать из кюветов машины и пушки.
Ветер гонит в черном небе набухшие влагой облака, и, кажется, протяни руки вверх, и ты дотронешься до их скользких животов.
Не слышно ни говора, ни шуток. Лишь изредка раздаются приглушенные команды и приказания офицеров. Мелькают в темноте огоньки самокруток, порой вспыхнет спичка или зажигалка, осветит слабым светом влажный от дождя подбородок, такой же мокрый нос и щеки солдата, потом снова - кромешная темень.
Люди тяжело дышат. Они устали. Форсированный марш-бросок по раскисшим дорогам изнуряет. В такие минуты у человека одно желание - прилечь хоть на несколько секунд на эту раскисшую землю, перевести дух, дать отдохнуть ногам, пояснице, которая нестерпимо ноет. Но полк Бойченкова спешит: некогда останавливаться, надо успеть выйти на заданный рубеж, чтобы завтра снова ударить по врагу.
Надо спешить!
Вступаем в большое польское село. Немцы оставили его часа три тому назад. Темнеют силуэты одноэтажных домиков, черной громадой возвышается костел.
Штаб полка останавливается в тесном, бедном домике. Хозяин - тощий, сгорбленный, но еще молодой мужчина встречает радушно. Он суетится, кличет на помощь жену Марысю, усаживает нас за стол. На хозяине простая холщовая рубаха из домашнего полотна, из такого же полотна штаны. На босых ногах кожаные лапти, вроде гуцульских постолов. Из-за перегородки выходит хозяйка - высокая, дородная женщина. Она смущенно и стыдливо улыбается:
- Прошу, панове! Прошу сядать!
Хозяин растерянно обводит взглядом стол.
- Просим извинения, что нечем угостить.
- Не беспокойтесь, прошу! Извините, что пришлось побеспокоить в такую пору, - успокаивает хозяев подполковник Бойченков. - Идите отдыхать и не волнуйтесь. Спите спокойно.
Не проходит и тридцати минут, как комната в крестьянском доме приобретает вид штабного помещения. На столе - полевые телефоны, в углу рация.
Батальоны вошли в соприкосновение с противником. Это подтверждается редкой пулеметной перестрелкой где-то за селом.
Бойченков, начальник штаба и майор Гордиенко склоняются над картой.
- Не нравится мне обстановка. Смотрите, как далеко вперед вырвался наш полк, - говорит начальник штаба.
Тут же отдает приказание усилить фланги полка минометами и артиллерией.
- Ты, корреспондент, приляг. Поспи немного, - советует мне майор Гордиенко. - Может, перекусишь?
- Благодарю, ничего не хочется.
- Тогда отдохни, а утром мы закажем такой завтрак, что пальчики оближешь…
Но поспать так и не довелось. В штаб прибежала медсестра Ольга Роготинская, расстроенная, злая, с заплаканными глазами.
- Разрешите до утра побыть здесь, - обратилась она к командиру полка.
Гордиенко взял девушку за локоть.
- В чем дело, Оля? Что случилось?
Девушка покраснела и закусила губы.
- Да ты скажи, не скрывай.
- Не могу на медпункте… Там этот, из дивизии, Селезнев…
Замполит нахмурился, закурил, потом произнес:
- Тогда понимаю, оставайся здесь.
Гордиенко набросил на плечи плащ-палатку, взял со стола карманный фонарь.
- И я с вами, товарищ майор, - сказал я, вскакивая с большой скамьи, на которой было примостился, чтобы немного соснуть.
- Что ж, идем.
Ночь встречает кромешной тьмой, колючими струями дождя. Месим сапогами густую грязь.
- Вот хлюст, везде любит напакостить, - вполголоса ругается Гордиенко.
Речь идет о Селезневе, который уже давно служит в разведывательном отделе штаба дивизии. Бывший начхим полка вырос и в звании, носит майорские погоны. Два дня он шел вместе с полком Бойченкова, был, так сказать, представителем вышестоящего штаба. Держался все время заносчиво, словно представитель Ставки, поминутно требовал, чтобы ему докладывали обстановку.
Почти в каждом польском селе Селезнев старался завести знакомство с девчонками. И вот теперь попытался навязать свою любовь Ольге Роготинской.
- Уж я покажу ему, блудливому селезню, - снова ругается Гордиенко.
Майора Селезнева мы застали на медпункте, который разместился в просторной и чистой избе. Представитель вышестоящего штаба сидел за столом и ужинал. Был слегка пьян. Гордиенко вплотную подошел к столу. Он долго смотрел на Селезнева, потом сказал:
- Уходи из полка, майор! Сейчас же уходи!
Селезнев вскочил.
- Я не совсем понимаю вас.
- Не притворяйся, все понимаешь. Еще раз говорю, уходи!..
- Вы ответите за произвол, я доложу генералу.
- Иди и докладывай, но в полку, чтобы я тебя не видел. Собирайся и уходи. В таком представителе не нуждаемся.
Селезнев обмяк, гонор как рукой сняло.
- Куда я пойду? Сейчас ночь…
- Это твое дело. Но чтобы утром я тебя не видел здесь…
Замполит круто повернулся, и мы опять вышли в ночь, под хлесткие струи дождя.
- И такие люди бывают среди нас, - говорит Гордиенко. - Хорошо узнал этого прощелыгу, еще когда служил в политотделе. Скользкая личность. Перед начальством на задних лапах ходит. И орденов нахватал. Вот вернется с войны и будет играть героя - грудь колесом, ордена напоказ…
Чавкает под ногами грязь, где-то рядом шумит в темноте деревня. В крестьянских домах кричат петухи.
Утро наступает ясное, свежее, солнечное. Куда только делись дождевые тучи!
В штабе привычная суета. Командира полка нет - уехал в батальоны. Выхожу на улицу. С переднего края не доносится ни одного выстрела. Возле избы - хозяин с хозяйкой, целая орава детишек.
Ровно в десять утра на село обрушился огонь немецких артиллерийских и минометных батарей. Несколько домов уже охвачено пламенем.
- Ой, матка боска Ченстоховска! - слышится надрывистый истошный выкрик хозяйки. Она хватает детишек и бежит к погребу, что расположен в саду. Малыши бегут за матерью, как цыплята за квочкой, и надрывисто орут на равные голоса.
Гордиенко непрерывно крутит ручку телефона.
- Да что вы оглохли, что ли?! - кричит он в телефонную трубку. - Доложите обстановку. Так-так. Хорошо, сейчас буду у вас…
Майор отбрасывает трубку, одергивает гимнастерку, застегивает ворот, берет автомат.
Вдвоем выбегаем из дома. Немцы продолжают ожесточенно обстреливать село. Оно почти целиком горит.
В центре села, на площади, против костела, невольно останавливаемся. По дороге идет босиком, в одной ночной рубашке, простоволосая седая женщина. Руки ее вытянуты вперед. Шагает медленно, после каждого близкого разрыва снаряда или мины вздрагивает, замедляет шаг, напряженно вслушивается в разноголосое жужжание осколков.
- Пани, куда вы? Пани, надо прятаться!.. - кричим с Гордиенко в один голос.
Пожилая женщина поворачивает к нам морщинистое, как печеное яблоко, лицо, что-то говорит, но разрывы снарядов заглушают ее голос. И только теперь мы замечаем, что она слепая.
Гордиенко и я бросаемся к женщине, хватаем ее на руки и несем к ближайшему погребу.
Бежим дальше. Село остается позади. Узкая проселочная дорога выводит нас на вершину возвышенности. Отсюда охватываем всю картину боя. Он идет и в центре нашей обороны и на флангах, почти в тылу полка. Хорошо видно, как ползут немецкие танки, ведя огонь на ходу, а за ними катятся цепи автоматчиков. Но мы увидели и другое - самое главное. На стыке нашей и соседней дивизий сосредоточиваются основные силы врага. Они скрыты от наблюдателей наших соседей дубовой рощей и пологим холмом. На другой стороне холма - до сотни фашистских танков, много бронетранспортеров, артиллерийские и минометные батареи, масса пехоты.
Гордиенко оборачивается ко мне.
- Ты угадываешь их замысел? Объясню. Против нашего полка они ведут ложное наступление. Они думают, что к нам будут брошены почти все силы дивизии. Когда оголится стык между нами и соседями, тогда они ударят, чтобы разрезать нас, выйти в тылы наступающего корпуса, деморализовать и, если можно, уничтожить его. Вот так. Теперь прошу тебя, беги что есть силы назад, доложи начальнику штаба или командиру полка, если он вернулся из батальона, о создавшейся обстановке. Пусть обо всем сообщит в штаб дивизии или в штаб корпуса. Надо накрыть главные силы врага артиллерией или авиацией, сорвать его замысел. Нам подкреплений не надо, займем круговую оборону и продержимся, если даже попадем в полное окружение. Я же иду в батальоны. Надо поддержать людей, организовать оборону.
Не прошло и тридцати минут, как в штаб дивизии полетело шифрованное радиодонесение о создавшейся обстановке.
Бой разгорается. В штаб полка приносят раненого подполковника Бойченкова. Он потерял много крови. Возле него хлопочет Ольга Роготинская.
- Вам немедленно надо в медсанбат!
Бойченков досадливо хмурится.
- Никуда я не уйду, милая девушка. Не настаивай!
- Но рана опасна…
Командир полка слабо улыбается.
- Все выдержу, Оля! Обязательно выдержу!
Бойченков беспрерывно звонит по телефону, отдает распоряжения, через каждые полчаса доносит в штаб дивизии о ходе боя.
Командиру полка докладывают по телефону: убит командир второго батальона. Командование батальоном взял на себя Поляков.
Через десять минут: убит командир первого батальона.
- Кто взял командование? Майор Гордиенко?! Ваня, голубчик, держись до последнего. Что, окружают полк? Высылаю последний свой резерв - разведчиков Блинова. Больше ничего нет, не обижайся.
В батальоны уходят все работники штаба, писари, ездовые, связисты, повара.
Телефонная связь с дивизией прерывается. Но вот снова дребезжит телефонный аппарат. Бойченков берет трубку, и все мы слышим, как из нее вырывается визгливый голос немца:
- Капут, руссиш швайн!
- Тебе, проклятый ублюдок, капут, - кричит в трубку Бойченков, потом оглядывается на Роготинскую, краснеет.
- Прости меня, Оля… Прости за сорвавшееся слово.
Бой со всех сторон приближается к селу. Стены избы дрожат от близких разрывов.
- Товарищ подполковник, - докладывает радист, разместившийся с рацией в углу комнаты, вас вызывает дивизия.
- Я «Волга», я «Волга». Слушаю вас! Прием…
- Я «Алмаз», я «Алмаз». Держитесь до последнего. Наши орлы пошли на работу. Прием…
- Вас понял. За сообщение спасибо.
Через разбитое осколком окно в комнату врывается мощный гул авиационных моторов. Вместе с Роготинской выбегаем на улицу. В стороне от села идут на бреющем полете полки наших штурмовиков.
- Оля, крышка немцам! - кричу Роготинской.
- Крышка, капут проклятым! - плачет и одновременно смеется девушка.
Проходит еще минута, и до слуха доходит мощный знакомый гул - рвутся бомбы.
Возвращаюсь в избу. Командир полка по-прежнему полулежит за столом, притихший, без кровинки в лице.
- Тяжело ранен майор Гордиенко, - сообщает он, не поднимая глаз…
Атаки на полк Бойченкова ослабевают. Враг поспешно отходит.
Уже вечереет, и мы удивлены, что не заметили, как пролетел день. Никто не чувствует ни усталости, ни голода: нервы натянуты до предела.
К штабу полка приносят на носилках майора Гордиенко. Он ранен в грудь большим осколком снаряда. В числе других бойцов, принесших раненого замполита, вижу солдата из Тернопольщины Ивана Гнатюка. Бойченков отдает приказание немедленно перевезти раненого в медсанбат.
Гордиенко открыл глаза, увидел командира полка, позвал к себе.
- Сними у меня орден и передай вот ему, Ивану Гнатюку, - еле слышно проговорил замполит. - Оформи все как положено. Он меня от плена спас, живьем хотели взять… Гнатюк пятерых уложил, двоих - я…
Через несколько минут замполита Ивана Гордиенко не стало.
Воля умирающего священна. Подполковник Бойченков отвинтил орден Красной Звезды и передал его Ивану Гнатюку. Пожилой солдат дрожащими руками берет этот орден, целует его.
- Служу Советскому Союзу!
По щекам солдата катятся крупные слезы.