Вянрикки — прапорщик, младший офицерский чин. 2 глава

Конечно, и он, и мать натерпелись страху за эти две недели, пока он таился в родном доме. В деревне стояла полурота финнов, а неподалеку на мысу — дальнобойная батарея с прожектором. Казармы в бывшей школе рас­положены, но в дом Чуткнна солдаты заглядывали чуть не каждый день. То одно им надо, то другое — только успевай в холодный подпол прятаться.

Вот так все и вышло.

Случись что-либо необыкновенное, может, из созна­ния и выпало бы то, к чему готовил он себя, когда шел через озеро. Но ничего не случилось, и оно, это приду­манное, так и осталось в нем самым глубоким и потряс­шим его переживанием.

Вот теперь попробуй объясни — зачем он все это при­думал? Да и какая же это выдумка, если он все это действительно пережил и, коль понадобилось бы, то по­ступил бы точно так, как рассказывал.

Вася молчал.

Командиры, так и не добившись толку, отпустили его.

Васина жизнь в отряде сделалась нелегкой. Уваже­ние сменилось если и не полным презрением, то уж до­статочно ядовитой насмешкой. Этого, вероятно, не про­изошло бы, если бы сам Чутким повел себя по-иному. Другой постарался бы превратить случившееся в шутку, в розыгрыш. Но Вася и не умел, и не хотел этого. Он вел себя так, словно ничего не произошло. С еще большим безразличием к тому, что о нем говорят или думают, Вася в ответ на самые язвительные вопросы пожимал плечами и ронял свое любимое: «А мне чё? Сами про­сили...»

Многих это бесило, иные, пользуясь беззащитным Васиным положением, стали извлекать для себя выгоду. Внеочередные работы, всякие поручения, что потруд­ней,— теперь было на кого спихивать. Особенно старал­ся его земляк, командир отделения Живяков, который чувствовал себя лично оскорбленным тем, что не только первым поверил рассказу Васи, но и своим одобрением как бы поставил его в пример другим. Он действовал по принципу: провинился — зарабатывай прощение товари­щей. Внеочередные наряды сыпались на Васю за дело и без дела. Вася не роптал. Немудреную справедливость этого принципа он разделял и сам, но выполнял беско­нечные поручения командира отделения не только в силу этого. Своей безотказностью он славился и раньше. Ле­ниво, может быть, даже нехотя, но он всегда пойдет, при­несет, сделает. Хитрецы и филоны (а такие всегда най­дутся, раз есть простаки) охотно пользовались Васины­ми услугами и до этого, а теперь они получили как бы моральное право не стесняться. Совсем загоняли бы Чуткина, но было у того спасение —в любом деле он не пе­реусердствует; не откажется, но и не разбежится; если возможно, сделает чуть меньше положенного. Может, это его качество развилось как средство защиты от же­лания других слишком уж часто прибегать к его услугам.

Так было на базе. Но в походах есть тот минимум, меньше которого делать невозможно. Каждый должен идти и нести за плечами свой груз.

В отношении Чуткнна Живяков учел и это обстоя­тельство.

При выходе с базы перед каждым командиром отде­ления встает постоянный и довольно-таки сложный во­прос: как распределить груз? Нет, речь идет не о личном оружии, боеприпасах и продовольствии: это каждый боец должен нести сам для себя. Речь идет о шести за­пасных дисках к ручному пулемету, о тысяче пулеметных патронов, о пятнадцати килограммах тола, о батарее для рации, двух топорах, поперечной пиле и разном прочем скарбе, которого набирается до пятидесяти килограммов на каждое отделение. Добровольцев нести все это, как правило, не бывает — люди и так до предела нагружены. Разделить поровну между девятью бойцами тоже нелег­ко— диски и патроны к ним делить нельзя, надо, чтоб были они у определенных лиц, в бою всякое случается, искать по мешкам некогда. Вот и мучается командир отделения, прикидывает, распределяет, устанавливает очередность.

В летнем бригадном походе для командира отделе­ния Живякова такой проблемы не существовало. В день выхода из Сегежи он кинул к ногам Чуткина мешок с запасными патронами для «Дегтярева»:

— Головой ответишь! Смотри, чтоб всегда под ру­кой были.

Мешок хоть и не велик, а увесист—пожалуй, никак не меньше полпуда потянет... Но главное — не было ему места в вещмешке, набитом до отказа продуктами. При­шлось сухари чуть ли не ногой уминать.

На первых же шагах, как только вышли из Суглицы, Вася сразу ощутил неладное. «Сидор» и сам по себе тяжел — под три пуда, а тут еще никак не сидит на спи­не, все время из стороны в сторону ерзает и не вниз тя­нет, а куда-то набок заваливает. Вася и раньше догады­вался, что надо бы патроны в самый низ положить, да не то чтобы поленился все перекладывать, а скорей всего успокоил себя мыслью, что делать этого, пожалуй, нель­зя, что патроны не сухари, они каждый миг могут пона­добиться и их надо держать сверху.

Вот и мучился километр, другой, третий... Шли так быстро, что глаза застилало едким потом, в сторону и взгляда бросить некогда, только и успевай следить за ногами впереди идущего: он перешагнул валежину — и ты перешагивай, тут он с камня на камень ступил — и ты следом. Пот, усталость, машинальность движе­ния — все это знакомо по зиме и привычно. А вот ко­марье— такого никто и не предвидел. Как только вошли в лес —откуда что взялось! Над головами — черные ту­чи, льнут к потному лицу, и каждый укус сначала сад­нит, потом начинает так зудеть, что рад бы в кровь ра­зодрать кожу.

А Вася отмахнуться или почесаться не всякий раз может— руками крепко лямки придерживает. Чуть отпу­стит, и поехал мешок куда-то в сторону или назад, потом подпрыгивай, подправляй его на место. Мешок уже не просто тянул и заваливал на сторону, он брал поясницу на излом, давил на нее до онемения, делал ноги чужими и непослушными.

«Надо было переложить»,— много раз укорял себя Вася, собираясь заняться этим на первом же малом при­вале — авось успею за десять минут. Но как только иду­щие впереди останавливались и без слов начинали опу­скаться на обочину, кому где удобней, Вася чуть ли не падал в мягкий мох, не снимая лямок, приваливался спи­ной к вещмешку, вытягивал огрузшие ноги — и ничего ему больше было не нужно. Сил едва хватало от кома­ров отмахиваться, а в голову всякий раз приходила успо­каивающая мысль, что теперь недалеко и до большого привала, а там Живяков, конечно, заберет у него патро­ны, даст что-либо полегче и поудобнее.

Бригада, как ему казалось, шла все быстрей; перехо­ды становились длиннее и привалы короче, хотя на са­мом деле все было наоборот.

Где-то за серединой пути к Услагу Вася вдруг почув­ствовал, что больше он не может. Это состояние было знакомо ему по зимним походам, и он знал, что его надо обязательно пересилить и ни в коем случае не сходить с тропы. Надо тянуться. Надо перестать думать о прива­ле и тянуться. След в след, шаг в шаг. Ведь идут же все. Даже девушки-сандружинницы... Правда, им легче. У них в мешках только продукты и медикаменты, каких-то двадцать — двадцать пять килограммов. А у не­го?.. Эти проклятые патроны!

Стоило подумать об этом, и сразу же приходила рас­слабляющая мысль, что он вымотался больше других не без причины, что груз у него тяжелее, и если он сейчас сойдет с тропы, то никто не посмеет упрекнуть его.

Какое-то время он еще держался. По его подсчетам, вскоре должны были остановиться на короткий отдых. «Вот дойду до спуска в лощину — там и привал, навер­ное»,— думал он, шагая из последних сил.

Дошли до лощинки, пересекли се, стали подниматься на взгорье — привала все не было. Вася резко качнулся, сошел с тропы и прислонился вещмешком к стволу моло­дой податливой березки. Приятная и странная прохлада выкатилась из-под надавленных лямками плеч и облег­чающе разлилась по всему телу... Словно подуло отку­да-то холодным ветром... Будто комары перестали зве­неть над головой...

Мимо двигались люди. Шаг за шагом. След в след. Шли так медленно, что Васе показалось, будто они уже подтягиваются поплотнее и вот-вот усядутся на привал.

Но это только показалось — привала не было.

— Чуткин, что с тобой? — чуть задержался политрук Лонин, повернув к Васе багровое от натуги лицо. Он за­мыкал взводную цепочку.

— Портянка сбилась,— соврал Вася. В том, что вы­дохся, он еще не признался бы и себе.

— Смотри, не отставай...

Потом, почти без перерыва, потянулась цепочка дру­гого отряда... «Боевые друзья», бывшая «шестерка»... Вместе с ними зимой дважды ходили в Заонежье... Мно­го знакомых, есть даже земляки из Шокши.

На Васю никто не обращал внимания. Лишь скосят на секунду понимающие глаза в его сторону и снова взгляд вниз, под ноги. Для лишних разговоров сил ни у кого уже не было.

Потом объявили привал. Стоять у дерева стало бес­смысленно, но и садиться отдыхать в расположении дру­гого отряда было неловко.

Вася подтянул мешок и стал пробираться к своим.

Идти пришлось стороной, так как тропа была пере­горожена ногами людей, усевшихся по обе ее стороны. Пока Вася медленно пробирался, обходя деревья, валу­ны, заросли, снова устал и уже с нетерпением ждал мо­мента, когда сможет усесться на свое место.

— Что, приятель, «доходишь»? — не удержался кто- то незнакомый из соседнего отряда. У партизан всегда так — еле отдышатся, а уже норовят уколоть друг друга шуткой, особенно если ты из чужого отряда.

Вася, конечно, промолчал. Он лишь усмехнулся про себя, так как действительно доходил тот отрезок пути, который должен был пройти вместе с другими.

Когда он добрался до своих, время привала наполо­вину истекло, отдохнуть, как все, он не успел, и все нача­лось снова.

С каждым переходом он отставал все больше, и вре­мени на отдых не оставалось совсем.

В Услаг Чуткин пришел через полчаса после отряда. К его утешению, был он не один — со всех отрядов таких набралось около десятка.

Их еще не называли «доходягами», они числились в отставших. Из-за них от штаба бригады, по нисходя­щей, пошла целая цепь замечаний и предупреждений ко­мандирам. Замечание по Чуткину замкнулось на его ко­мандире отделения Живякове.

Тот налегке, с одним автоматом, вышел встретить Васю на подходе к реке Сегежа.

— Опять отличился? — грозно спросил он, едва Вася приблизился.— А ну шагай, чего встал!

— А мне чё? Патроны заберешь, не хуже других пойду! — с полной верой, что так оно и будет, ответил Чуткин.

— Ах, вот оно что? Сачковать, значит, надумал? Нет, браток, ничего не выйдет! Патроны понесешь и пойдешь как миленький! Молодой, здоровый парень, а в «дохо­дяги» целит! Ну-ка, снимай мешок!

Вася, думая, что Жнвяков хочет помочь ему, охотно скинул вещмешок. Живяков взвалил его на спину, поер­зал плечами, прилаживаясь, и снял.

— Мешок как мешок. Только уложен по-дурацки. За тобой, как за ребенком, смотреть надо. Гляди, Чуткин, перейдем линию охранения, там разговаривать некогда будет. За сегодняшнее получишь два дневальства вне очереди. Надевай мешок, чего стоишь!

Конечно, при желании можно понять и Живякова. Другие уж давно отдыхают, варят кашу, а ему надо во­зиться с этим рослым и на вид здоровым парнем, кото­рый наверняка мог бы идти как все, не причиняя хлопот ни себе, ни ему, Живякову, ни командиру отряда. Ясно, сачкует... А с сачками разговор короткий. Главное, им нельзя давать никаких послаблений. Их надо заставить делать все, как положено. И этот Чуткин разойдется, как миленький пойдет...

Но Живяков ошибся. Все пять дней, пока бригада осторожно выдвигалась к линии охранения, Чуткин от­ставал на каждом переходе. Еще в Услаге он уложил мешок как положено: тяжелое — внизу, легкое — навер­ху, да и груз с каждым днем убывал. Но ничто не по­могало.

Минутное послабление себе, допущенное в первый день, как невидимая язва подтачивала его волю, а без нее разве соберешься с силами в этом тяжком, на пре­деле мучительном походе.

Так появились в бригаде первые «доходяги», и в шта­бе раздумывали, как поступить с ними...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

(оз. Мальярви, 8 толя 1942 г.)

Шестого июля бригада подошла к линии охранения и расположилась вблизи лесного озера Мальярви. До бли­жайшего финского гарнизона в деревне Баранова Гора оставалось десять километров. В Междуозерье, к линии охранения, были направлены три группы разведчиков.

Григорьев все еще не оставлял надежды, что удастся скрытно перейти полосу охранения в перешейке между Елмозером и Сегозером.

Дальнейшее представлялось не таким трудным. Быстрый рывок на юго-запад, форсирование шоссейной дороги, выход к высоте с отметкой 278. Там уже глухие места. На десятки верст вокруг — ни жилья, ни дорог. Там можно будет идти спокойно. На юг, на юг — в широ­кий проход между озерами Унутозеро и Селецкое, потом на юго-запад — к Матченъярвн и снова на юг, к северной оконечности Янгозера, откуда до цели останется сорок километров. Десятки раз этот маршрут пройден по кар­те. Каждый квадрат, каждая топографическая отметка изучены так, словно бы уже сам бывал там, ногами из­мерил весь путь от Сегежа до Поросозера. А разве это не так? Ведь начинаются места — родные и знакомые. Хотя и давно, но доводилось ему бывать и на Янгозере, и на Селецком, и на Унутозере. Может, потому и видят­ся теперь при взгляде на карту не столько топографи­ческие знаки, сколько постепенно оживающие перед глазами лесистые склоны, проемы озер и болот и волнистая темная кайма по горизонту...

Разведгруппы, посланные в Междуозерье, вернулись утром и принесли раненых. Трое партизан подорвались на минах, один из них скончался в пути. Все самые худ­шие опасения подтвердились: перешеек покрыт сплош­ными минными полями, позади них прорублены патру­лируемые просеки. На севере у Барановой Горы и на юге у Орченьгубы разведчики заметили финские дзоты. Ста­ло ясно: здесь незамеченной бригада не пройдет. Оста­лось дождаться разведгруппы Полевика и трогаться на север, даже если и Полевик принесет неблагоприятные вести. На юг пути не было: от Лисьей губы на Сегозере до Повенецкого залива — сплошная линия фронта.

Группа Громова принесла неутешительные вести. Переправа через Елмозеро невозможна. На западном берегу — гарнизон в бараках, вода в озере — высокая, болото — непроходимо.

Но вернувшийся ночью Полевик обнадежил. Сплош­ных минных полей между Елмозером и Ондозером он не обнаружил. Перед дорогой Кузнаволок — Коргуба есть патрулируемая просека. Движение на дороге слабое — днем прошла колонна из трех машин да проехал патруль на велосипедах. Идти туда далеко — километров сорок, пожалуй, да еще вдоль берега не пробраться, придется огибать болото и делать лишних восемь — десять верст.

Полевик еле держался на йогах.

— Хорошо. Отдыхай, спасибо,— отпустил его Гри­горьев.

Раздумывать, казалось бы, и нечего, но весь остаток ночи комбриг провел в раздумьях. Несколько раз соби­рались и советовались все трое — он, комиссар Аристов и начштаба бригады Колесник. Вечером из штаба пар­тизанского движения пришла радиограмма, смысл кото­рой можно выразить одной фразой: «Почему топчетесь перед линией охранения?» Этот упрек выглядел особенно непонятным потому, что в Беломорске уже знали о ре­зультатах разведки Междуозерья. Как только вернулись первые три группы, Григорьев отправил Вершинину по­дробное донесение. Что означал ответ? Уж не то ли, что бригаде следует начать переход, не обращая внимания — будет она обнаружена или нет? Бригада, конечно, перей­дет полосу охранения. Пусть с потерями, с боем, но пе­рейдет. Но тогда сразу же придется распроститься с мыслью выполнить первую и главную задачу — разгро­мить штаб финского корпуса в Поросозере.

Верил ли сам Григорьев в выполнимость этой зада­чи? По силам ли она бригаде?

Эти вопросы он задавал себе не раз, об этом же сра­зу спросил его Вершинин, как только впервые познако­мил с планом, разработанным совместно с разведыва­тельным отделом штаба Карельского фронта.

Они сидели вдвоем — в служебном кабинете Верши­нина, в бывшем жилом доме на тихой беломорской улице.

Из всего высшего начальствующего состава на Ка­рельском фронте Вершинин был, пожалуй, единствен­ным, кто в 1942 году еще носил давно уже устаревшее воинское звание «комбриг», хотя был кадровым военным, участником гражданской войны, потом — чекистом, на­чальником пограничного округа, депутатом Верховного Совета СССР.

Вершинин много курил. Трубку изо рта он вынимал лишь за тем, чтобы набить ее свежей порцией табака. Попыхивал, щурился, ждал ответа и словно бы заново приглядывался к Григорьеву. Через три дня Вершинин должен был ехать в Москву на сессию Верховного Сове­та и попутно собирался доложить о намечаемой опера­ции начальнику Центрального штаба партизанского движения.

Верил ли Григорьев в выполнимость задачи, постав­ленной перед бригадой?

И да, и нет... Верил, если удастся обеспечить внезап­ность нападения на Поросозеро. В противном случае — лесная война, изнурительная и очень невыгодная для бригады. Населения на оккупированной территории практически нет. На его помощь, хотя бы в снабжении, рассчитывать нельзя. Дороги и машины дадут финнам маневренность, авиация обеспечит постоянное наблюде­ние с воздуха, затишье на фронте позволит оттянуть против партизан столько войск, сколько понадобится для окружения бригады. Не лучше ли сразу рассредоточить­ся поотрядно и двигаться мелкими группами?

Григорьев так и ответил Вершинину.

— Нет,— покачал головой тот.— Выбора нам не да­но. Ситуация такова,— Вершинин любил это слово,— что фронту необходимо иметь в тылу противника круп­ное соединение... Сейчас объясню! Вершинин выколотил трубку, снял нагар перочинным ножом, набил ее и тщательно раскурил:

— Еще зимой штаб Карельского фронта начал по приказу Ставки разрабатывать план крупного наступле­ния. Да-да, именно здесь, на Масельгском направлении, с прорывом в сторону Суоярви и далее на Сортавалу. Цель — отрезать или в крайнем случае заставить фин­нов отвести войска со Свири, очистить восточное побе­режье Ладоги и тем самым облегчить положение Ленин­града. Для этого фронту было обещано восемь свежих дивизий. Но на юге ситуация сложилась так, что с Ка­рельского фронта Ставка вынуждена забрать три диви­зии, стоявших в обороне. При этом поставлена задача — ни в коем случае не допустить, чтобы противник, вос­пользовавшись этим, смог снять с нашего фронта не только дивизию, но и какую-либо часть для переброски и перегруппировки. Выход один — активизация, втяги­вание в действие финских резервов и частей второй по­лосы обороны... Теперь давай рассуждать... Если брига­да рассредоточится и будет действовать мелкими груп­пами, то против партизан финны навряд ли отвлекут крупную часть. Они будут организовывать преследова­ние силами малочисленных гарнизонов, стоящих в дере­вушках. Но если в их глубоком тылу появится целое партизанское соединение, тут уж иная, как говорится, си­туация.

Создавалось впечатление, что и сам Вершинин не очень-то рассчитывает на успех поросозерской операции. Но когда Григорьев намекнул об этом, Вершинин пре­рвал его:

— Ошибаешься. Мы сейчас обсуждаем с тобой са­мый худший вариант, а, как известно, оперативные зада­чи ставятся в расчете на оптимальный результат.

Разговор остался незаконченным. Потом были и дру­гие разговоры об этом же. Но были они уже деловыми, строгими, официальными. Вместе с Вершининым и Ари­стовым Григорьев побывал с планом операции у члена Военного Совета фронта, секретаря ЦК КП(б) КФССР Г. Н. Куприянова, и там о поросозерском походе говори­ли так, словно успех его ни у кого не вызывал сомнений. «Вероятно, это и правильно,— решил для себя Гри­горьев.— На войне нельзя руководствоваться принци­пом: смогу — не смогу. На войне есть один закон — на­до... Уж кому-кому, а мне меньше всего пристало сомневаться. Мне надо действовать».

В кабинете Куприянова находился начальник развед­отдела штаба фронта полковник Поветкин. Они вместе с Вершининым разрабатывали план поросозерского рей­да. Высокий, интеллигентного вида полковник все время молчал, пристально поглядывая на Григорьева, и было в его взгляде что-то недосказанное, загадочное и сковы­вающее, словно он знал о походе больше того, что имел право знать сам Григорьев.

В день отправки из Сегежи в бригаду приехал сам Вершинин. Был он внимателен и заботлив. Вместе с за­ведующим военным отделом ЦК КП(б) республики Н. Ф. Карахаевым он обошел все отряды, поговорил с бойцами, дал накачку интендантам за то, что часть мясных консервов была заменена рыбными, а вечером, когда опять остались вдвоем с Григорьевым, в больших светлых глазах Вершинина появилась задумчивая грусть...

— Послушай, комбриг... Все, что мы говорили то­гда — помнишь? — остается в силе. Ситуация прежняя, только дела на юге стали еще хуже... Приказ у тебя на руках. Выполняй его, но действуй сообразно обстановке. Быть поводырем тебе отсюда я не смогу... Знать о брига­де буду ровно столько, сколько сам сообщишь. Поэтому радируй чаще и подробней. Наша связь будет работать на вас беспрерывно. Помни одно — бригаду посылаем не на заклание...

Григорьев не понял последнего слова, хотел переспро­сить, но Вершинин жестом остановил его и закончил:

— Надо действовать так, чтоб и задание выполнить и бригаду сохранить, понял? Тогда это будет по-парти­зански...

— Понял, Сергей Яковлевич!

Вершинин проводил бригаду до посадки в эшелон.

Все было как будто ясным в их отношениях, и вдруг этот упрек: «Почему топчетесь перед линией охранения?» Неужели Вершинин не получил его донесения? Разве там не поняли, что разведданные, на которых строился план, оказались неточными, устаревшими?

Утром Григорьев собрал командирское совещание, объяснил обстановку, сообщил свое решение двигаться на север, чтобы перейти линию охранения между Елмозером и Ондозером, и попросил каждого командира вы­сказаться. Заканчивая совещание, Григорьев сказал:

— Выступим в восемнадцать. Больше до перехода линии охранения костров разводить не будем. Проверь­те состояние каждого бойца. Всех ослабевших, кто отста­вал на переходах и не может идти, в семнадцать ноль- ноль собрать возле санчасти.

Тут же он составил и передал радисту следующее до­несение:

«Вершинину.

Ввиду невозможности скрытного перехода линии охранения на указанном участке принял решение дви­гаться на север, чтобы осуществить переход между Елмозером и Ондозером. Для вывозки раненых вышлите самолет с посадкой на озере Тухкаярви. Будем ждать с двадцати трех часов восьмого июля до тринадцати ча­сов девятого июля. Сигналы три красных ракеты вдоль берега. Подтвердите согласие.

Григорьев»

До выхода оставалось около часа.

Вася Чуткин наскоро вытер мхом котелок, засунул его в мешок, порадовался, что наконец-то нашлось там ему место, и тут же с грустью подумал, что радоваться- то нечему — продуктов уж больно поубавилось. Но быстро утешив себя, что такое положение не у него одно­го, потянулся за кисетом — нет ничего приятнее всласть покурить на сытый желудок... Вместе с махоркой парти­занам выдали в поход пачки белой курительной бумаги, нарезанной уголком, как раз для «козьей ножки». Это — чтоб курильщики не брали в тыл врага газет, по кото­рым, как думалось, противник мог бы определить кое-что, для партизан нежелательное... Каждый раз, свертывая «козью ножку», Вася размышлял, а что же, собственно, можно определить по кусочку газеты? И оттого, что сам он никак не мог додуматься и найти отгадки, запрещение в его глазах нисколько не утрачивало своего смысла, а наоборот — представлялось делом тонким и не каждому доступным.

Не успел Вася накуриться, как подошел командир взвода Бузулуцков:

—.Чуткин, пойдешь на задание! Все вокруг настороженно притихли.

Вася приметил на лице командира взвода странную и вроде коварную улыбку и, не желая попасть впросак, ответил:

— А мне чё? Надо — так пойду...

На всякий случай он поднялся, принял что-то похо­жее на стойку «смирно».

— Не «чёкай», а собирайся,— уже строго приказал Бузулуцков.—Ты что нес? Пулеметные патроны? Сдай их Живякову. Живяков, прими у него патроны и тол... Ты, Чуткин, сейчас же иди к бригадной санчасти. Поне­сешь назад в Сегежу раненых!

— Везет же «доходягам»! — то ли с завистью, то ли с презрением воскликнул командир отделения Живяков и сплюнул.

— Живяков, укороти язык.— Бузулуцков повернулся и ушел к штабу отряда.

Восклицание Живякова задело Чуткина. Неожидан­но для всех он обиделся:

— А мне чё? Я виноват, чё ли? Я просился, да?

— И верно, Живяков, зря ты обижаешь парня! — поддержал его кто-то из бойцов, сидевших поблизости.

— Это что еще за пререкания! Тебя кто спрашива­ет! — повысил голос Живяков и вдруг притих. Потом, как это часто с ним бывало, смягчился и совсем другим тоном обратился к Чуткину:

— Разве ж я попрекаю тебя? Ну повезло тебе — и по­везло! Не тебе, так другому — кому-то надо раненых назад нести... А что тебе — так, может, и хорошо. Тебе и нам хорошо — слабосильный ты оказался... Давай сю­да патроны. Яковлев, бери патроны к пулемету, поне­сешь. А ты, Чуткин, вот что: сухарей тебе много не пона­добится. Оставь себе половину, а остальное давай сюда. В Сегеже проживешь, накормят. А нам, сам знаешь, ка­кой путь... Ну и сухари у тебя — крошево какое-то... Вот, ребята, будьте свидетелями: в общий пай я взял у Чут­кина три котелка сухарей, банку консервов и две пачки концентрата. Все кладу в отдельную наволочку и завя­зываю — будет наш НЗ. Ну, Чуткин, собирайся и иди, пора тебе...

Чуткин покорно всему подчинялся — вынимал, пере­кладывал, завязывал, а сам все больше чувствовал внутреннее несогласие и обиду, уже не смел и глаз под­нять на товарищей. Словно списывали его из отряда... Словно совершил он позорный проступок... Вася в душе никого не винил, даже Живякова, который все делал так, как и должен делать заботливый командир отделения. И все равно было обидно. Сухарей не жалко. Может, Ва­ся и сам догадался бы оставить их отделению... Стал бы доставать из мешка патроны, увидел бы сухари и сказал: «Берите, ребята, раз уж так не повезло!» Совсем другой коленкор вышел бы.

Мрачное Васино настроение не осталось незамечен­ным в отделении. Каждый, прощаясь с ним, счел нужным подбодрить его, и всяк по-своему: кто по-дружески, кто с завистью, а кто с издевкой — на племя, дескать, тебя оставляем, не теряйся там, в тылу, там девок много...

Уходил Вася медленно, чувствуя на спине взгляды товарищей и нарочито сдерживая шаг.

...Каково же было удивление Живякова, когда через полчаса повеселевший, словно оживший Чуткин вновь появился в отделении, сиял со спины тощий вещмешок и расположился на прежнем месте.

— Давай, командир, назад сухари и патроны...

— Чуткин, что случилось? Почему ты вернулся?

— А мне чё? — улыбнулся Вася.— Комбриг при­казал...

— Почему? Объясни же, черт побери!

— Слабаков там и без меня хватает...

Теперь уж и Живяков не знал — радоваться ему или огорчаться. Неужто действительно в бригаде накопилось так много «доходяг», что его Чуткин уже не в счет?

— Невезучий же ты, Чуткин,— возвращая продукты, покачал головой Живяков.— Все у тебя не как у добрых людей... То сам в дураках окажешься, то другие опере­дят... Чего улыбаешься? Что, не согласен? Хотя где тебе! Глупые ведь тоже себя дураками не считают,— живут да еще и радуются... От них нормальным—одна маета...

Вася, конечно, был не согласен. Но спорить не хоте­лось, да и бесполезно с Живяковым спорить. Еще неиз­вестно, как он отнесется к Васе, когда узнает, каким об­разом удалось ему вернуться в отделение.

3.

Когда Чуткин подошел к шалашу санчасти, там на­значенных на возврат со всех отрядов собралось человек пятнадцать. Раненые разведчики Александр Першин и Матвей Кузнецов уже лежали на носилках. Больной Иван Израилев, скрюченный и ко всему безразличный, сидел возле них на земле — он должен был идти сам. Бригадный врач Петухова давала последние наказы двум сандружинницам — Вале Клыковой и Наде Лазаревой. Слушая ее, они все время с испугом поглядывали на за­тихших раненых.

«Та еще команда!» — с ходу подумал Чуткин, и стало ему так тоскливо и обидно, что хоть плачь. Он остановил­ся поодаль и начал приглядываться, определять, кто откуда и по какой причине заворачивают его назад. Несколько человек были знакомы: Ваня Пянтин, Миша Ракчеев... Других не знал по фамилии, но помнил в лицо. Кое с кем вместе тянулись на тропе позади всех, сорев­нуясь, чтоб не быть последним. Известные «доходяги»... Правда, себя Чуткин «доходягой» уже не считал — по­следние два перехода он сделал нисколько не хуже дру­гих. И если бы Живяков относился к нему получше, то доложил бы об этом командиру.

Приглядевшись и разобравшись, что к чему, Вася подумал, что собралось их здесь явно многовато. Конеч­но, и путь до реки Сегежа немалый — около сорока ки­лометров. Но если с каждыми двумя ранеными бригада начнет возвращать назад по пятнадцать здоровых, то кто же воевать будет? Эта мысль как-то успокоила и вроде обнадежила Васю. Он стал терпеливо ждать.

Командир группы Борис Шунгин сделал перекличку, представил назначенного политруком Виктора Кошкина и, как положено, проверил у каждого оружие и боепри­пасы. До Чуткина он дойти не успел. Появился комбриг Григорьев, поздоровался и объявил:

— Задание вашей группе следующее. Понесете ране­ных до озера Тухкаярви. Это недалеко — шесть кило­метров. Мы там были позавчера. На озере надо быть не позже двадцати трех часов. Ночью прилетит самолет. Будете ждать его до тринадцати часов завтрашнего дня. Если по каким-либо причинам самолета не будет, поне­сете раненых до поселка Услаг. Пойдете по старой тро­пе— Шунгин с маршрутом знаком. Вам навстречу вый­дут пограничники. Какие есть вопросы?

— Раненых отправим на самолете, а нам самим ку­да? — спросил Пянтин.

— Все вы возвращаетесь своим ходом в Сегежу и по­ступаете в распоряжение командира отряда «Красное знамя» Введенского.